Текст книги "Королевская дорога"

– Ему нужны деньги?

– Не для того, чтобы жить, в особенности там…

Причалили шлюпки с индийцами, выжимавшими, поднимаясь, свои намокшие тюрбаны, они привезли фрукты. Армянин последовал за рассыльным какой-то гостиницы.

«Ему нужны деньги…» – повторял про себя Клод.

– Макака прав, – снова заговорил тучный мужчина. – Жизнь там обходится недорого!..

– Вы из лесного ведомства?

– Начальник почты.

Клод снова оказался во власти наваждения, это было похоже на приступ лихорадки: значит, можно расспросить этого человека о той страшной игре, в которую он вступал и где ставкой была жизнь.

– Вам доводилось путешествовать с повозками?

– А как же, само собой, я пользовался повозками!

– Сколько они реально могут поднять?

– Видите ли, они маленькие, и если вещи тяжёлые…

– Например, камни…

– Гм, нормальный вес, в общем, поклажа – это килограммов шестьдесят.

Если такой вес не был пустым предписанием одного из колониальных законов, которые имеют силу только в глазах администрации, от повозок придётся отказаться. Стало быть, и здесь его преследует потерянность в неведомом лесу.

Заставить людей в течение месяца нести на спине глыбы весом в двести килограммов? Нереально. Тогда, может, слоны?

– Насчёт слонов, молодой человек, я вам так скажу: это вопрос изобретательности. Люди думают, будто слон существо деликатное. Ничего подобного: никакой деликатности в нём нет. Трудность состоит в том, что зверь этот не выносит ни подпруг, ни ремней, ему щекотно. Что в таком случае прикажете делать, а?

– Я хочу послушать вас.

Толстяк благодушно похлопал Клода по руке.

– Вы берёте автомобильную покрышку, марки «Мишлен» например. Затем надеваете её на шею слона, словно кольцо для салфетки. Ну а уж потом привязываете к этой покрышке всё, что вам нужно… Ничего трудного тут нет. Видите ли, резина мягкая…

– А можно раздобыть слонов для путешествия на крайний север Ангкора? note 77
  Ангкор – грандиозный комплекс храмов, дворцов, водохранилищ и каналов близ города Сиемреапа (Камбоджа), сооружен в IX – XIII вв.


[Закрыть]

– На крайний север?

– Да.

– Дальше Дангрека? note 88
  Дангрек – южная окраина таиландского песчаникового плато Корат.


[Закрыть]

– До Семуна.

– Белый, который отважится на это в одиночку, без товарища, пропадёт.

– Слонов можно достать?

– В конце концов, это ваше дело… А насчёт слонов, это, во-первых, было бы странно. Туземцам вряд ли понравится такая прогулка; есть большая доля риска попасть к непокорным мои note 99
  Мои – собирательное наименование группы горных народов Южного Вьетнама, имевшее распространение до революции 1945 г.


[Закрыть], что совсем невесело; к тому же население дальних деревень заражено малярией и ни на что не годно, одни недоумки, веки у них синие, словно их дубасили неделю. Во-вторых, если вас укусит не тот комар, а это неизбежно, можете не сомневаться, что дело дрянь, ах уж эти мне гады!.. Ну и потом… впрочем, на сегодня хватит… Не хотите прогуляться? Вон шлюпка…

– Нет.

Клод стал обдумывать подсказанную мысль.

«Если ему нужны деньги, то не для того, чтобы жить, особенно там…» Несомненно. Для чего же тогда? Ещё более, чем опасность леса, эта недобрая, хотя и не лишённая величия легенда разлагала, точно некий фермент, уничтожала, подобно этой вот ночи, то, что было для Клода неоспоримой реальностью. Всякий раз, как гудок одного из расцвеченных огнями пароходов взывал к лодкам, надолго повисая в перенасыщенном воздухе рейда, город, казалось, отступал ещё дальше, как бы окончательно растворяясь в индийской ночи. Его последние мысли о Западе тонули в этой фантастической, зыбкой атмосфере; ласковый порыв ветра, коснувшись лица Клода и освежив его веки, лишил Перкена присущего ему неповторимого своеобразия, как бы помирив его с окружающими. Клод, который сам принадлежал к числу тех, кто противопоставляет себя миру, инстинктивно искал себе подобных, наделяя их величием; в данном случае он не боялся обмануться. Если этому человеку нужны были деньги, то уж, во всяком случае, не для того, чтобы коллекционировать тюльпаны. А между тем в историях, которые он рассказывал, безусловно, слышался шелест денег, похожий на приглушённый стрекот кузнечиков, доносившийся в настоящий момент. И капитан тоже говорил: «Теперь его интересуют деньги…»

А начальник почты сказал: «Белый, который отважится пойти туда в одиночку, пропал…»

Белый, который отважится пойти туда в одиночку, пропал…

В этот час Перкен был, конечно, в баре.

II

Клоду не пришлось долго его искать; сидя перед одним из плетёных столиков, расставленных официантами на палубе, он, повернувшись спиной, одной рукой держался за стоявший на скатерти бокал, а другой опирался на бортик; казалось, внимание его было приковано к огням, всё ещё дрожавшим на ветру в глубине рейда.

Клод почувствовал себя неловко.

– Моя последняя стоянка! – молвил Перкен, показывая свободной рукой на огни.

Это была левая рука; освещённая с одной стороны огнями теплохода, она застыла на мгновение в воздухе, малейший её изгиб резко выделялся чёрной линией на фоне очистившегося теперь, усеянного звёздами неба. Он повернулся к Клоду, и тот успел заметить на его лице следы уныния; рука опустилась.

– Через час мы отчаливаем… Кстати, что значит для вас прибытие?

– Возможность действовать, а не мечтать. А для вас?

Перкен махнул рукой, словно желая устраниться от ответа. Но всё-таки сказал:

– Потеря времени…

Клод вопросительно взглянул на него; он закрыл глаза. «Неудачное начало, – подумал молодой человек. – Попробуем иначе».

– Вы намереваетесь отправиться в горы к непокорным?

– Это совсем не то, что я называю потерей времени, напротив.

Клод силился понять. Он решил повторить просто так, наугад:

– Напротив?

– Там, в горах, я нашёл почти всё.

– Всё, кроме денег, не так ли?

Перкен внимательно посмотрел на него, но ничего не ответил.

– А если там, в горах, есть и деньги?

– Что ж, поищите!

– Может, и попробую…

Клод заколебался; вдали послышались торжественные песнопения, они доносились из храма, временами их заглушали гудки какого-то заблудившегося автомобиля.

– В лесах – между Лаосом и морем – есть немало храмов, неведомых европейцам…

– Ах, золотые боги! Я вас умоляю!..

– Барельефы и статуи – отнюдь не золотые – представляют значительную ценность…

Он снова заколебался.

– Вам нужно найти двести тысяч франков, не так ли?

– Вы узнали об этом от армянина? Впрочем, я не делаю из этого тайны. Есть ещё усыпальницы фараонов, а дальше что?

– Вы полагаете, месье Перкен, что я собираюсь разыскивать среди кошек усыпальницы фараонов?

Перкен, казалось, задумался. Глядя на него, Клод вдруг понял, что ни положение в обществе, ни совершенные поступки не могут противостоять могуществу некоторых мужчин – точно так же, как и женскому очарованию. История с драгоценностями, биография этого человека – всё это в данный момент не имело значения. Стоя тут, он был настолько реален, что события его прошлой жизни, подобно сновидениям, существовали как бы отдельно от него. А что касается поступков, то Клод сохранит в памяти только те из них, которые были созвучны его собственным чувствам… Ответит ли он наконец?

– Пройдёмся?

Они молча сделали несколько шагов. Перкен по-прежнему смотрел на жёлтые огни порта, неподвижно застывшие под более светлыми звёздами. Стоило Клоду замолчать, как он тут же заметил, что воздух даже ночью прилипает к его коже, словно влажная рука. Он вытащил из пачки сигарету, но, раздосадованный беспечностью этого жеста, сразу выбросил её в море.

– Мне доводилось видеть храмы, – молвил наконец Перкен. – Ну, прежде всего, не все из них украшены.

– Не все, но многие.

– В Берлине Кассирер note 1010
  Кассирер Эрнст (1874 – 1945) – немецкий философ, представитель Марбургской школы неокантианства.


[Закрыть] заплатил мне пять тысяч золотых марок за две статуэтки Будды, которые мне подарил Дамронг note 1111
  Дамронг Навасават (род. в 1901 г.) – лидер тайских буржуазных демократов, контр-адмирал, в августе 1946 – ноябре 1947 г. глава буржуазно-демократического правительства.


[Закрыть]… Но искать памятники! Это всё равно что искать сокровища, вроде туземцев…

– Если бы вы знали, что пятьдесят кладов зарыты вдоль берега одной реки, между двумя определёнными точками, удалёнными друг от друга на шестьсот метров, например, стали бы вы их искать?

– Реки недостаёт.

– Не в этом дело. Хотите отыскать сокровища?

– Для вас?

– Вместе со мной, на равных.

– А река?

Едва заметная улыбка Перкена выводила Клода из себя.

– Пошли поглядим.

В коридоре, который вёл к каюте Клода, Перкен положил руку на плечо молодого человека.

– Вчера вы намекали мне, что собираетесь сделать последнюю ставку. Вы имели в виду то, о чём говорили сейчас?

– Да.

Клод рассчитывал найти на своей койке развёрнутую карту, но гарсон сложил её. Он снова её открыл.

– Вот озёра. Все эти маленькие красные точки, сконцентрированные вокруг, – храмы. А эти разбросанные пятна – другие храмы.

– Ну а голубые пятна?

– Мёртвые города Камбоджи. Уже обследованные. На мой взгляд, есть и другие, но оставим это. Я продолжаю: видите, красных точек храмов много в начале моей чёрной линии, и они идут вдоль неё, по всему направлению.

– И что же это такое?

– Королевская дорога, путь, соединявший Ангкор с озёрами в бассейне Менама note 1212
  Менам-Чао-Прая – река в Таиланде; в дельте Менама – город Бангкок.


[Закрыть]. Имел некогда такое же значение, как в средние века дорога от Роны к Рейну.

– Храмы следуют по этой линии до…

– Название местности не имеет значения: главное, до границы действительно исследованных районов. Говорю вам, что достаточно придерживаться по компасу линии старинной Дороги, чтобы отыскать храмы: если бы Европа была покрыта джунглями, нелепо было бы предполагать, что, следуя из Марселя в Кёльн по Роне и Рейну, не отыщешь развалин церквей… К тому же не забывайте, что в отношении исследованного района мои слова легко проверить, да они и проверены. Об этом говорят описания давних путешественников …

Он прервал свой рассказ, чтобы ответить на вопрошающий взгляд Перкена:

– Я не с неба это взял, а из трудов на восточных языках: санскрит вещь небесполезная. То же самое утверждают и административные чиновники, отважившиеся проникнуть туда, за несколько десятков километров от района, нанесённого на топографическую карту.

– Вы полагаете, что вам первому пришла идея интерпретировать таким образом эту карту?

– Географическая служба вовсе не интересуется археологией.

– А Французский институт? note 1313
  Институт Франции (Французский институт) – основное официальное научное учреждение Франции, созданное в 1795 г., объединяет 5 академий.


[Закрыть]

Клод открыл «Энвантер» на помеченной странице; некоторые фразы были подчёркнуты: «Остаётся внести в опись памятники, находившиеся в стороне от наших маршрутов… Мы, разумеется, не претендуем на окончательную полноту наших списков…»

– Это отчёт последней значительной археологической экспедиции.

Перкен взглянул на дату.

– 1908 год?

– Ничего существенного в промежуток между 1908 годом и войной не обнаружено. А с тех пор – исследование частностей. И всё это лишь начальная стадия работы. Проверка путём сопоставления убеждает меня в том, что приведённые здесь данные, собранные прежними путешественниками, нуждаются в поправках: надо бы ещё раз проверить на протяжении всей Дороги некоторые многообещающие утверждения, которые принято считать легендами… И ведь речь пока идёт только о Камбодже, а вы знаете, что в Сиаме вообще ничего не сделано.

Хоть какой-нибудь ответ вместо этого молчания!

– О чём вы думаете?

– По компасу можно определить лишь общее направление, а дальше вы рассчитываете на помощь туземцев?

– Конечно. Тех, чьи селения расположены неподалёку от старинной Дороги.

– Возможно… Особенно в Сиаме, я достаточно хорошо знаю сиамский язык, чтобы договориться с ними. Мне и самому встречались такие храмы… Вы имеете в виду старинные брахманские храмы?

– Да.

– Стало быть, никакого фанатизма, ведь мы всё время будем среди буддистов… План, пожалуй, не такой уж фантастичный… Вы хорошо знаете это искусство?

– Я уже довольно давно изучаю только его.

– Давно… Сколько же вам лет?

– Двадцать шесть.

– А-а…

– Да, я знаю, на вид я выгляжу моложе.

– Это отнюдь не удивление, это – зависть…

В тоне не ощущалось иронии.

– Французская администрация не любит…

– У меня командировка.

От удивления Перкен не сразу нашёлся что ответить.

– Теперь мне становится понятно…

– О! Командировка неоплачиваемая. На это наши министерства не скупятся.

Перед глазами Клода вставал учтивый, напыщенный начальник конторы, пустынные коридоры, где солнечные лучи разбегались по бесхитростным картам, на которых такие городишки, как Вьентьян, Томбукту, Джибути, красовались в центре больших розовых кружков, словно настоящие столицы; потешная меблировка в гранатовых и золотых тонах…

– Возможность связаться с Институтом в Ханое и талоны на реквизицию, – продолжал Перкен. – Ясно. Не Бог весть что, но всё-таки…

Он снова взглянул на карту.

– Транспорт – повозки.

– Послушайте, что следует думать о предписанных шестидесяти килограммах?

– Ничего. Это не имеет никакого значения. От пятидесяти до трёхсот килограммов, в зависимости… в зависимости от того, что вам попадётся. Итак, повозки. Если в течение месяца ничего не обнаружим…

– Быть того не может. Вы прекрасно знаете, что Дангрек, по сути, не исследован…

– Не до такой степени, как вам кажется.

– …и что туземцам известно, где находятся храмы. А почему не до такой степени, как мне кажется?

– Мы ещё вернёмся к этому…

Он помолчал немного.

– Французскую администрацию я знаю. Вы не их человек. Вам будут чинить препятствия, но эта опасность невелика… Зато есть другая, она будет пострашнее даже для двоих.

– Какая же это опасность?

– Остаться там навсегда.

– Мои?

– И они, и лес, и лесная лихорадка.

– Я так и предполагал.

– Стало быть, не будем говорить об этом: я человек привычный… Поговорим о деньгах.

– Всё очень просто: маленький барельеф, какая-нибудь статуэтка стоят около тридцати тысяч франков.

– Золотых?

– Вы слишком многого хотите.

– Тем хуже. Мне нужно по крайней мере десять камней. И для вас десять, стало быть, всего двадцать.

– Двадцать камней.

– Это, конечно, не страшно…

– Впрочем, один барельеф, если он действительно хорош, например какая-нибудь танцовщица, стоит по меньшей мере двести тысяч франков.

– Из скольких камней он состоит?

– Из трёх-четырёх…

– И вы уверены, что сможете продать их?

– Уверен. Я знаю самых крупных специалистов и в Лондоне, и в Париже. Так что организовать публичную продажу будет совсем нетрудно.

– Нетрудно, но потребуется время?

– Никто вам не мешает продать просто так, я имею в виду – без всякой публичной продажи. Эти предметы – большая редкость: спрос на азиатские вещи сильно повысился в конце войны, а с тех пор ничего существенного не нашли.

– И ещё один вопрос: предположим, что мы отыщем храмы…

(«Мы», – прошептал Клод.)

– …Каким образом вы рассчитываете извлечь украшенные скульптурной резьбой камни?

– Это будет самое трудное. И я подумал…

– Огромные глыбы, если я не ошибаюсь?

– Да, но обратите внимание: кхмерские храмы сооружались без цемента и без фундамента. Складывались, как складываются замки из фишек домино.

– Давайте посчитаем: размер каждой такой фишки пятьдесят сантиметров поперёк и метр в длину… Получается что-то около семисот пятидесяти килограммов. Лёгкие вещицы!..

– Сначала я думал, что, может быть, лучше пилить вдоль на небольшую глубину, чтобы отделить только внешнюю резную часть, но потом отказался от этой идеи. По скорости больше всего подойдёт пила для металла, у меня такие пилы есть. А главное, придётся уповать на время, которое разрушило почти всё до основания, на смоковницы, прорастающие сквозь руины, и сиамских поджигателей, довольно хорошо справившихся с тою же работой.

– Я видел больше развалин, чем храмов… К тому же искатели кладов тоже там побывали… До сих пор мысли о храмах у меня всегда были связаны только с ними…

Перкен отошёл от карты; он смотрел, не отрывая глаз, на лампочку; Клод спрашивал себя, о чём он думает и что означает этот невидящий взгляд – взгляд мечтателя. «Что я знаю об этом человеке?» – снова задумался он, поражённый отсутствующим выражением его лица, отражавшегося в зеркале над умывальником. Тишину нарушал лишь размеренный стук в машинном отделении; каждый из них пытался по достоинству оценить противника, чтобы вырвать у него согласие.

– Ну что?

Отодвинув карту, Перкен сел на койку.

– Оставим возражения. По зрелом размышлении план этот можно осуществить – дело в том, что раньше я вообще не размышлял, я мечтал о том времени, когда у меня будут деньги… Я вовсе не претендую на бесспорный успех, который может прийти сам собой: со мной такого не бывает. Однако поймите меня правильно: если я всё-таки соглашаюсь, то в первую очередь потому, что так или иначе должен идти к мои.

– Куда именно?

– Это гораздо севернее, но одно другому не мешает. Точное направление, куда мне надо, я узнаю только в Бангкоке: я буду искать – вернее, разыскивать – одного человека, к которому относился с огромной симпатией и большим недоверием… В Бангкоке я получу результаты расследования, проводившегося туземными властями относительно его исчезновения, как они это называют. Мне думается…

– Значит, вы согласны?

– Да… что он отправился в район, которым я в своё время занимался. Если он мёртв, я знаю, как быть. Если же нет…

– Что тогда?

– Я против его присутствия… Он всё испортит…

Разговор перескакивал с одного предмета на другой слишком быстро: Клод едва поспевал следить за его нитью. Изъявив своё согласие, Перкен сразу же отключился. Клод проследил за его взглядом: оказалось, Перкен внимательно изучал его отражение в зеркале. На какое-то мгновение Клод увидел свой лоб, выдающийся вперёд подбородок глазами другого. И этот другой думал в эту минуту именно о нём.

– Отвечайте только в том случае, если вам захочется ответить…

Взгляд Перкена стал более сосредоточенным.

– …Почему вы хотите взяться за это?

– Я мог бы ответить вам: потому что у меня почти не осталось денег, и это, в общем-то, сущая правда.

– Есть другие способы заработать их. Кстати, зачем они вам нужны? Не для того же, чтобы получать удовольствие.

«А вам?» – подумал Клод.

– Бедность не позволяет выбирать своих врагов, – сказал он вслух. – Я с недоверием отношусь к мелочному бунту мелкой сошки…

Перкен продолжал смотреть на него, взгляд его казался настойчивым и в то же время рассеянным, затуманенным воспоминаниями, Клоду он напомнил умудрённый взор священников; но вот выражение его стало более жёстким.

– Из своей жизни ничего нельзя сделать.

– Зато она кое-что делает из нас.

– Не всегда… Чего вы ждёте от своей?

Клод сначала не ответил. Прошлое этого человека преобразилось в опыт, воплотилось в мысль, которую он высказывал намеком, отражалось во взгляде, поэтому его биография утратила всякое значение. Их сближению могло способствовать лишь то, что у людей есть самого сокровенного.

– Мне кажется, я главным образом знаю, чего не жду от неё…

– Каждый раз, как вам приходится выбирать, вы…

– Выбираю не я, выбор делает сила сопротивления.

– Но чему?

Он нередко и сам задавался этим вопросом, поэтому ответил сразу же:

– Сознанию смерти.

– Истинная смерть – это крушение надежд.

Теперь Перкен глядел в зеркало на собственное лицо.

– Приближение старости – вот что поистине важно! Ибо это означает примирение со своей судьбой, со своими обязанностями, с собачьей конурой, возведённой на своей единственной и неповторимой жизни… Когда ты молод, ты понятия не имеешь о том, что такое смерть…

И тут вдруг Клод понял, что влекло его к этому человеку, который принял его неизвестно почему: одержимость смертью.

Перкен взял карту.

– Я принесу вам её завтра.

Он пожал Клоду руку и вышел.

Замкнутая атмосфера каюты навалилась на Клода, ощущение было такое, словно захлопнулась дверь тюрьмы. Вопрос Перкена не шёл у него из головы, став в свою очередь пленником его мыслей. Впрочем, и его ответ тоже. И всё-таки нет, существует не так много способов вырваться на свободу! Когда-то он, размышляя о жизни и цивилизации, не поддался искушению и не оторопел наивно от удивления, поняв, какое место отводится в ней разуму: те, кто им кормится, пресытившись, видно, постепенно доходят до того, что начинают питаться по сниженным ценам. Как же быть? Ни малейшего желания торговать автомобилями, разными ценностями или речами, подобно тем из его товарищей, прилизанные волосы которых свидетельствовали об изыске, он не испытывал; возводить мосты, как те представители рода людского, чьи плохо подстриженные волосы свидетельствовали о научном поиске, тоже не хотелось. Ради чего они трудились? Ради того, чтобы получить признание. Он ненавидел признание, к которому они стремились. Подчинение установленному человеком порядку, в котором нет места детям и Богу, является наивернейшим подчинением смерти; стало быть, следует искать оружие там, где другие его не ищут; тот, кто сознаёт свою обособленность, отлученность, должен прежде всего требовать от себя мужества. Что делать с мертвыми идеями, определявшими поведение людей, которые верили в то, что их существование полезно для некоего общего блага, что делать со словами тех, кто хочет подчинить свою жизнь какой-то модели, они ведь тоже мертвецы? Любая деятельность, в общем-то, обусловлена отсутствием конечной жизненной цели. Так пускай другие путают стремление положиться на волю случая с этим мучительным ожиданием неизвестности. Вырвать свои представления о жизни у присвоившего их себе замшелого мира… «То, что они именуют приключением, – думал он, – не просто бегство, а охота: установленный миропорядок разрушается не по какой-то случайности, а по воле того, кто способен подчинить его себе». Таких, для кого приключение является способом давать пищу несбыточным снам, он хорошо знал (иди на риск, и ты получишь возможность помечтать); движущая пружина всех способов заручиться надеждой тоже была ему известна. Сплошное убожество. Суровое владычество, о котором он только что говорил Перкену, владычество смерти, неотступно преследовало его, подобно вожделению, властно проникало в кровь, стучавшую в висках. Быть убитым, исчезнуть – его это мало трогало, он не дорожил собой и готов был занять своё место в бою, если даже победить не удастся. Но заживо смириться с бесплодностью своего существования, как другие смиряются с раком, жить, чувствуя дыхание смерти на своей ладони… (Разве не она вселяет это стремление к чему-то вечному и непреходящему, насквозь пропитанному вместе с тем тяжким плотским духом?) И разве не самозащита от неё эта жажда неведомого, это, пускай временное, разрушение всей установленной иерархии отношений – от человека подневольного до хозяина, именуемое теми, кто о нём ничего не знает, приключением. Самозащита слепца, который стремился покорить её, дабы сделать своею ставкой…

Овладеть не только самим собой, но окончательно вырваться из тисков ничтожной жизни людей, которую он наблюдал повседневно…

* * *

В Сингапуре Перкен покинул корабль, собираясь отправиться в Бангкок. Они обо всём договорились. Клод присоединится к нему в Пномпене после того, как завизирует в Сайгоне свою командировку и посетит Французский институт. Первые его шаги будут зависеть от результатов встречи с директором этого института, который с неприязнью относился к такого рода начинаниям.

Однажды утром – погода снова испортилась – сквозь иллюминатор своей каюты он увидел, как пассажиры показывают на что-то друг другу пальцами. Он поспешно поднялся на палубу. Разорвав толщу туч, солнце посылало тусклый свет, освещавший у самой кромки воды отражавшийся в ней берег Суматры. Он разглядывал в бинокль чудовищную растительность, покрывавшую сплошь всё побережье – от горных вершин до песчаной полоски внизу; лишь местами эта чернеющая, без всяких оттенков масса щетинилась пальмами. Кое-где на хребтах поблескивали бледные огни, а над ними нависал густой дым; чуть ниже древовидные папоротники выделялись на тёмном фоне более светлыми пятнами. Он не мог оторвать глаз от зарослей, в которых терялись растения. Проложить себе путь сквозь такую чащобу? Но другие сделали это – значит, и он сможет сделать. Этому тревожному утверждению низко нависшее небо и плотное переплетение усеянной мошкарой листвы противопоставляли своё молчаливое утверждение… Он вернулся к себе в каюту. Стоило ему остаться наедине со своим планом, как он тут же чувствовал себя отрезанным от окружающих, погружаясь в особый, замкнутый мир, вроде мира слепого или безумца, в тот мир, где лес и памятники, пользуясь моментом, когда внимание его ослабевало, начинали постепенно оживать, враждебно ощерившись, словно огромные звери… Присутствие Перкена всё привело в норму, очеловечило; но теперь он снова, как одержимый, припадал к своей отраве, ухитряясь при этом сохранять ясность ума. Он вновь открывал книги на помеченных страницах:

«Орнаменты сильно повреждены вследствие постоянной влажности в густых зарослях и воздействия ливневых дождей… Своды полностью разрушены… Безусловно, можно отыскать памятники в этом районе, теперь почти не заселённом, покрытом лесами с прогалинами, в которых бродят стада диких слонов и буйволов… Глыбы песчаника, из которых были сложены своды, забили внутреннюю часть галерей, там царит невообразимый хаос; такое состояние полной разрухи и бедственного положения объясняется, видимо, использованием в строительстве дерева… Выросшие на развалинах огромные деревья оказались теперь выше самих стен, узловатые корни оплели их плотной сеткой… Край почти безлюден…» На какую помощь ему рассчитывать в своей борьбе? Вслушиваясь в гул машин, он пытался найти избавление от двух слов: «Французский институт, Французский институт, Французский институт», словно от надоедливого мотива. «Я знаю этих людей, – сказал Перкен, – вы не их человек». Это очевидно. Надо быть начеку. Хотя он, в общем-то, знал, что люди обычно распознают тех, кто не согласен с ними, что атеист вызывает гораздо больше нареканий с тех пор, как не стало веры. Его дед жил только затем, чтобы втолковать ему эту истину. Люди эти держали в своих руках две трети его оружия…

* * *

Выбраться из пут жизни, отданной надежде и мечтаниям, ускользнуть с этого инертного корабля!

III

Стоя у окна, световой квадрат которого отражался на пальмах и стене, позеленевшей до синевы от тропических ливней, директор Французского института Альбер Рамеж поглаживал ладонью тёмно-русую бороду, наблюдая за входившим месье Ваннеком.

– Министерство колоний, месье, поставило нас в известность о вашем отъезде; вчера из телефонного разговора с вами я с радостью узнал, что вы приехали. Само собой разумеется, в меру наших возможностей мы готовы оказывать вам посильную помощь: если вам понадобятся… советы, можете рассчитывать на самую сердечную доброжелательность всех наших сотрудников. Сейчас мы всё это уточним.

Выйдя из-за письменного стола, он сел рядом с Клодом. «Доброжелательность в действии», – подумал тот; тон директора стал более дружеским.

– Рад видеть вас здесь, месье. Я с огромным вниманием прочитал интересные сообщения относительно азиатского искусства, опубликованные вами в прошлом году. А также познакомился – признаюсь, после того, как узнал о вашем приезде, – с вашей теорией. Должен сказать, что ваши соображения показались мне скорее привлекательными, чем убедительными; но, говоря откровенно, я был заинтересован. Образ мыслей вашего поколения весьма любопытен…

– Я излагал эти мысли, чтобы… («расчистить почву», – подумал Клод, но вслух сказать не решился)… чтобы получить возможность подступиться к другой идее, которая представляет для меня ещё больший интерес…

Рамеж вопросительно смотрел на него; Клод живо ощущал его стремление выйти за рамки своих служебных обязанностей, быть выше их, принимать его как гостя – причиной тому, конечно, была скука, но вполне возможно, что им руководил и чисто корпоративный дух. Более того, Клод был осведомлён о той комичной вражде, которую питали ко всем остальным археологам те из них, кто получил филологическое образование. Рамеж бредил институтом. Заговорить сразу же о своей миссии не было никакой возможности: его собеседника это наверняка задело бы, он счёл бы себя оскорблённым.

– Я пришёл к выводу, что отношение к творчеству художника в целом заслоняет от нас один из важнейших моментов жизни произведения искусства, то есть, иными словами, состояние цивилизации, которая его оценивает. Время в искусстве как бы не существует. А меня-то интересует прежде всего распад, преображение этих творений, их глубинная, внутренняя жизнь, которая обусловлена смертью людей. Словом, любое произведение искусства имеет тенденцию становиться мифом.

Он испытывал смущение, чувствуя, что слишком обобщает свою мысль, из-за краткости изложения казавшуюся неясной; к тому же ему не терпелось добраться поскорее до цели своего визита, но в то же время хотелось склонить на свою сторону заинтригованного собеседника. Рамеж задумался. В комнате слышно было, как снаружи одна за другой падают тяжелые капли.

– Как бы там ни было, это любопытно…

– Музеи для меня – это место, где творения прошлого, став мифами, спят глубоким сном, то есть живут исторической жизнью в ожидании того момента, когда художники вернут их к реальному существованию. И если они всё-таки трогают меня, то прежде всего потому, что художник обладает даром воскрешения… По сути, любая цивилизация недоступна для другой. Предметы остаются, но мы слепы перед ними до тех пор, пока наши мифы не найдут в них отзвука…

Рамеж внимал ему с улыбкой, не скрывая своего любопытства. «Он принимает меня за любителя теорий, – подумал Клод. – Лицо у него бледное, наверняка с печенью не в порядке; он бы сразу меня понял, если бы почувствовал, что меня более всего на свете интересует то остервенение, с каким люди заслоняются от смерти этой шаткой вечностью, если бы я связал то, о чём говорю, с его печенью! Ладно…» Он в свою очередь тоже улыбнулся, и эта улыбка, которую Рамеж приписал желанию быть ему приятным, установила между ними некоторую сердечность.

– В сущности, – сказал наконец директор, – у вас нет веры, и в этом всё дело, вы не верите… О, сохранять веру не так-то просто, я это отлично знаю… Взгляните на это глиняное изделие, вон там, под этой книгой. Нам его прислали из Тяньцзина. Роспись греческая, безусловно, древняя: по меньшей мере VI век до нашей эры. И на щите изображён китайский дракон! Сколько теперь всего придётся пересмотреть, в том числе и наши представления о взаимоотношениях Европы и Азии до христианской эры!.. Что поделаешь? Если наука свидетельствует о том, что мы ошибались, приходится начинать всё заново…

Теперь Рамеж стал ближе Клоду, причиной тому была печаль, звучавшая в его словах. Быть может, эти открытия заставили его отказаться от какой-нибудь давно задуманной работы? Для приличия Клод просмотрел и другие фотографии, одни – с изображением кхмерских изваяний, другие – чамских, разложенные по отдельности. Чтобы нарушить воцарившееся молчание, он спросил, указывая на два пакета:

– Вы какие предпочитаете?

– А что я могу предпочитать? Ведь я занимаюсь археологией…

«Я уже забыл о своих пристрастиях, – слышалось в его тоне, – о наивных юношеских увлечениях…» Клод угадал некоторое охлаждение и слегка рассердился. Не стоило задавать лишних вопросов, и всё было бы в порядке.