Текст книги "Знак Кота"

Андрэ Нортон
Знак Кота
(Знак Кота – 1)

Памяти КАРЕН КЮЙКЕНДАЛЛ

1928-1998 Художнице, кукольнице, костюмерше, ювелиру

и создателю Внешних земель

ВВЕДЕНИЕ ВО ВНЕШНИЕ ЗЕМЛИ

Внешние земли созданы художницей Карен Кюйкендалл, чей альбом «Кошачий народ» и заслуженно знаменитые карты Таро обессмертили эти фантастические страны и народы. Среди записей госпожи Кюйкендалл есть «Рассказы путешественников», на основе которых написана эта книга.

Каждое из пяти королевств – Алмазное (Вапала), Сапфировое (Кахулаве), Рубиновое (Фноссис), Топазовое (Азенгир), Изумрудное (Твайихик) – сильно отличается от остальных. В каждом правит королева, но все они полностью подчиняются императору. По тщательно сохраняемой традиции все правители приходят к власти не по праву наследования, а в результате выборов, хотя в некоторых королевствах кандидаты происходят только из одного Дома. Из кандидатов после ряда суровых испытаний избирается и император.

Земли этих королевств по большей части представляют собой бесплодную пустыню, суровость природы определяет и характер живущих в них людей, и культуру. То, что для случайного путешественника из почти неизвестных внутренних земель кажется пугающим пустынным миром, пять народов, живущих там, считают любимым домом, и они так прониклись «духом» этих земель, что, лишаясь корней, очень тоскуют и теряют опору в жизни.

Основную пищу четыре королевства получают с водорослевых плантаций, поскольку по всему региону разбросано множество мелких теплых водоемов с горькой водой, в которых растет множество видов водорослей. Только в Вапале, представляющей собой плоскогорье, можно найти другие, настоящие растения, хотя некоторые из них имеются и в Твайихике, в городах-оазисах под стеклянными куполами. И люди, и животные сильно зависят от водорослей, как от источника воды и пищи.

Кахулаве – страна гладких скальных островов, источенных пещерами и впадинами и увенчанных причудливо выветренными отрогами, защищающими водорослевые плантации. Между этими островами (которые в основном являются собственностью живущих на них Домов или кланов) лежат пространства бесплодного песка. Погода настолько ясная и солнечная, что путешествуют люди по большей части ночами. Бывают периоды смертоносных бурь, которые могут длиться несколько дней. Люди разводят стада похожих на быков яксов и ездят верхом на ориксенах. Они выделывают прекрасную кожу и славятся как ювелиры. Это самый преуспевающий и спокойный народ. Их независимые женщины – известные торговцы и часто возглавляют караваны.

Вулканический Фноссис разительно отличается от своего спокойного соседа. Склонный к землетрясениям, со множеством скалистых провалов и трещин в земле, из которых вырываются пар и газы, Фноссис торгует серой, пемзой, железом, стеклом и тканями. Здесь много прославленных кузнецов. Это самое неспокойное королевство, и его народ вспыльчив, мрачен и фаталистичен.

Самым пустынным королевством является Азенгир, включающий в себя обширные соляные равнины и выжженные солнцем солончаки. Здесь очень жарко, а возле соляных озер еще и влажно. Как и другие земли, Азенгир страдает от жестоких песчаных бурь. Основным источником дохода является соль, хотя здесь также перерабатывают известь и гипс и производят изделия из стекла. Народ с фатализмом относится к своей тяжелой жизни и находит утешение в музыке, пении и игре на множестве различных инструментов,

Твайихик известен как песчаное королевство. Вся территория его покрыта огромными дюнами. Поселения в оазисах защищены стеклянными куполами. Дождей тут почти не бывает. Страшные песчаные бури и ураганные ветра для здешних мест постоянная угроза. Жители обеспечивают отдых путешественникам других народов. Здесь очень популярны катания и полеты с дюн. Твайихик также является центром производства керамики и тонкого стекла.

Вапала признана формальным центром империи. Расположенная на огромном плоскогорье, она богата садами, пастбищами и фермами. Здесь два времени года – влажное и сухое. Местные жители занимаются земледелием, порой скотоводством, добычей алмазов и сооружением механизмов, работающих на солнечной энергии. Это процветающая и стабильная страна, наиболее развитая технологически. Ее народ надменен и склонен считать жителей остальных стран империи варварами.

Животный мир играет важную роль в жизни всех пяти королевств. Мохнатые яксы являются одновременно и тягловыми животными, и источником мяса и шерсти. Ориксены, гораздо более легкие, крупные, вооруженные смертоносными рогами, похожие на антилоп животные, используются для верховой езды. Обычно рога им подрезают, хотя некоторые опытные всадники и всадницы гордятся тем, что ездят на более диких, рогатых животных. Ориксены с подрезанными рогами называются па-ориксенами.

Почти во всех домах живут котти – маленькие кошки с независимым характером. Они сами выбирают себе людей-компаньонов и пользуются огромным почетом. Преднамеренное убийство котти считается более страшным преступлением, чем убийство человека, и по закону карается смертью.

Королевские леопарды уже давно являются символом императорской власти. Голубой Леопард Вапалы – первый телохранитель императора и участвует в выборе претендентов на престол.

С другой стороны, более крупный песчаный кот вселяет ужас, поскольку они оспаривают места обитания у людей-поселенцев. Это очень разумные животные, и у них есть свои обычаи. Люди им не доверяют и относятся к ним с суеверным страхом.

Однако и песчаные коты, и люди имеют общего врага – полчища огромных крыс, которые охотятся на все живое, разоряют водорослевые плантации, вырезают стада и повсюду несут смерть. Голод их никогда не утихает, и когда нет другой добычи, они пожирают друг друга. Они постоянно плодятся и приносят много детенышей.

Что касается обычаев королевств: официальных браков не существует. Женщина выбирает себе пару, когда входит в пору, что случается не со всеми. Дети всегда желанны, но уровень рождаемости низкий. В Кахулаве, Вапале и Фноссисе партнер выбирается на всю жизнь. В Твайихике и Азенгире практикуется полигамия, а тех женщин, которые так и не вошли в пору, держат как служанок и работниц. Детей, которых относительно немного, всегда окружают заботой, и семьи по большей части крепки. Однако неполноценных детей и взрослых убивают, поскольку общество в целом не может содержать бесполезных для него. В Кахулаве и Вапале, где своей смертью умирают реже, численность людей и животных тщательно отслеживается министром равновесия, и переизбыток и тех, и других может быть выбракован. В первую голову ставится не численность, а уровень жизни.

Люди верят в Космический порядок и Дух земель. Во времена великих засух случались человеческие жертвоприношения. Часто правитель или знатный человек добровольно вызывался стать жертвой. Организованного культа не существует.

Только в Азенгире держат рабов. В остальных землях слуга имеет крепкое общественное положение и сохраняет человеческое достоинство.

В Кахулаве, Азенгире и Твайихике практикуется соло – ритуал инициации. Пройдя суровое испытание, юноши и девушки должны доказать свое право считаться полноправными взрослыми.

В Кахулаве, Вапале и Фноссисе королевы избираются советом представителей. Королева обладает пожизненной абсолютной властью. В Азенгире и Твайихике монархия – наследная, и королева, которая не рожает детей, может быть смещена.

Войны в основном происходят между отдельными островами Кахулаве, а также между Домами Вапалы и горнодобывающими городами Фноссиса. Однако сейчас в этих землях царит долгий мир. Воины по-прежнему проходят традиционную подготовку, но в настоящее время единственной их обязанностью является защита караванов от случайных набегов изгоев и поиск заблудившихся в этих суровых землях путешественников. Кроме того, в среде Великих Домов Вапалы постоянно плетутся интриги, постоянно происходят тайные убийства, с помощью которых некоторые властители избавляются от врагов.

Таковы на данный момент эти земли и их население. Однако сейчас, когда заканчивается мирное правление императора Хабан-джи, становятся заметны признаки того, что не все спокойно в пяти королевствах, и будущее может оказаться не столь безоблачным. Волны истории знамениты взлетами и падениями.

1

Надо мной чашей опрокинулось ночное небо Кахулаве. Я устроился подальше от дома моего отца, чтобы не видеть ни светильников, ни факелов. Но я не мог заткнуть уши и не слышать песен и грохота барабана, распалявшего продолжающих танцевать.

Ко мне уже не прижималось маленькое пушистое тельце, никто ласково не утыкался головой мне в руку, никто не урчал тихо и нежно, утешая меня и говоря, что чем бы я ни был для моей семьи, хотя бы для одного существа в мире я – лучше всех на свете.

Меня охватил приступ гнева, сильный, как никогда ранее. Ладно, я был разочарованием для отца, мишенью для насмешек брата, слугой для моих сестер, пусть, с этим я мог заставить себя смириться. Я много раз с болью, даже с отчаянием в душе забирался на карниз крыши своей хижины. Но дух места моего рождения давал мне силы, окутывал меня, как мать обнимает ушибившегося ребенка.

Я – Клаверель-ва-Хинккель, сын Клаверель-ва-Мегуеля, последнего главнокомандующего войсками королевы до того, как гордые полки прошлого стали всего лишь стражами дорог, которые охотились на нападающих на караваны и искали заблудившихся в пустыне. Я его сын, и в глазах его я – полное ничтожество. С этим я сжился – или думал, что сжился. Когда я был младше, я мечтал совершить что-нибудь такое, что заставило бы отца взглянуть на меня благосклонно. Но чем бы это могло оказаться, если я не был тем, кто носит оружие, одним из тех юношей, что нынче расхаживают с важным видом вокруг дома, на который мне и смотреть-то не хочется?

Мой брат Клаверель-ва-Каликку… Я вцепился ногтями в каменную кладку и пару раз глубоко вздохнул, снова загоняя внутрь поднимающийся гнев, сжигавший меня, как солнце в зените. Мой брат для отца был образцом сына. Это он искусно сидел верхом на норовистом и едва объезженном ориксене, это он несколько часов назад посылал стрелы и дротики прямо в цель, это он ревел старинные боевые песни и плясал «Выступление Пяти Героев».

Я признавал, что, по мнению моего отца, именно таким и должен быть настоящий мужчина. А я кто? Слуга, следящий за имуществом, торговец, которого при необходимости посылают в город, тот, кто отвечает за вещи, до которых воин не снизойдет, пока вдруг кто-то не перестает о таких мелочах заботиться.

Я снова попытался отстраниться от чужой несправедливости и подумать о себе самом, Если все ориксены пятились от моего брата, опуская рога, я мог спокойно положить руку на голову любому, не опасаясь удара рогом или копытом. Все наши яксы прибегали на мой свист, благодарно гортанно ворчали, когда я ухаживал за ними, и ни у одного животного из стада моего отца не было колтунов, и копыта их не нуждались в целебной мази.

Я с первого взгляда мог понять, нужно ли дважды срезать водоросли с плантаций, кормивших нас и наших животных, и обычно сам я и снимал большую часть урожая. Хотя порой и мои сестры могли прийти с подносами, чтобы отобрать сушиться те, что обладали особыми свойствами.

Это я ездил на рынок продавать яксовую шерсть прядильщикам и покупать те вещи, которыми мы сами не могли себя обеспечить. Рынок… я вздрогнул и опустил голову на руки, сложенные на коленях.

Я больше не мог уклоняться от встречи лицом к лицу с тем и преодоления в себе того, – что я должен был преодолеть. Так начну же с самого начала, то есть с моих сестер.

Мелора-Кура. Ее ум и руки действительно воплощали дух наших земель. Я привозил ей бирюзу, агаты и другие самоцветы, которые она могла бы использовать. Она сидела и смотрела на них порой целый день, а потом ее руки вдруг оживали, словно сами собой, и часто она продолжала смотреть только на камень, рисуя на пергаменте то, что она собиралась сделать. Украшения работы Куры очень ценились, так что даже торговцы из других мест делали ей заказы. Она никогда не входила в пору, и не думаю, чтобы она сожалела об этом, поскольку всю жизнь отдавала своему разуму и рукам, а не телу. Не для нее празднество избрания, которое так заботило мою младшую сестру Сиггуру-Меу этим днем и ночью.

Была ли Сиггура довольна, что переживает то, чего не было дано испытать Куре? То, что она Куре завидовала, я прекрасно знал. Слишком часто я отвозил кривобокие, странной формы сосуды ее работы, которые она объявляла истинными произведениями новейшего искусства, на рынок, где на них либо внимания не обращали, либо высмеивали. Но теперь ей не придется стараться угнаться за Курой – она выберет кого-то из тех, кто доказал свою доблесть (если еще не выбрала), и уедет, чтобы основать свое собственное хозяйство.

Рынок… Сколько же раз моя память пыталась убежать от этих воспоминаний, но я мрачно заставлял ее вернуться на этот путь. Там я всегда находил радушный прием. Там была Равинга, странствующая кукольница из Вапалы.

И там была Миеу… Моя рука потянулась было в пустоту, и в глазах моих встали слезы, и горло сдавило с такой болью, словно отец хлестнул меня кнутом по спине.

Котти – наши друзья, наши спутники, наше счастье. Они намного меньше диких песчаных котов, которых люди боятся не без причины, но они столь же горделивы, столь же независимы, как и императорский Голубой Леопард, истинный символ высшей власти.

Миеу выбрала меня на рынке в Мелоа. Она, наверное, совсем недавно покинула логово, которое подыскала ее мать-кошка, чтобы вывести котят, но в ней уже проявлялись гордость и разум ее народа. Она подошла ко мне как королева. Блестяще-белый, длинный мех ее украшали черные, как оникс, и рыжие, как агат, пятна. Бесценное сокровище, она сделала меня своим.

С той минуты мы были словно породнены кровью, как в песнях бардов, друзьями, которых ничто не разделяет. Она гордо лежала рядом с товаром, который я выставлял на продажу, точно так же, как разделяла со мной дома мою циновку и пищу. Это она…

Я поднял голову. Впервые я осознал то, о чем совсем забыл, и мысленно задержался на этом воспоминании. Да, именно Миеу привела меня тогда к Равинге, она тянула меня туда, она бежала передо мной, указывая путь к палатке кукольницы.

Равинги не было рядом с ее лотком. Там сидела девушка, которую я пару раз видел с ней. Очень стройная, с потоком волос, белых, как у всех вапаланцев, хотя кожа ее была темнее, чем у Равинги, словно она много времени провела в наших жарких землях.

Равинга стояла в стороне и гладила по голове одного из своих огромных вьючных яксов. Животное мычало и трясло головой. Равинга сразу же меня увидела и подозвала, посторонившись, поскольку я умел ухаживать за больными животными.

Казалось, его действительно что-то мучило. Я подумал, что, возможно, глубоко в его длинную шерсть ухитрился забраться солесос. Такие порой встречались возле плантаций водорослей, где бродили яксы. И животные очень страдали, поскольку избавиться от этих паразитов, которые вгрызались в их кожу, они сами не могли.

Я достал из поясной сумки гребень для расчесывания шерсти и начал разбирать пряди. Однако темно-зеленого слизня я не нашел – то, что я увидел, было скорее похоже на маленький мешочек, вплетенный в пряди шерсти. Я убрал гребень, достал нож и срезал эту штуку. Освобожденная из прядей шерсти, она открылась у меня в руке, и я с удивлением увидел… зуб.

Пустынные крысы – проклятие нашего народа. Их уничтожают везде, где только обнаружат. Я сам с детства многих из них убил, чтобы они не разоряли наши плантации. Так что я был уверен, что держу сейчас клык одной из этих тварей. Он был процарапан в некоторых местах, и эти царапины были залиты красной краской, но узора, ими образованного, я никогда прежде не видел.

Я услышал, как девушка зашипела. Но Равинга ударила меня по руке, выбив и кусочек кожи, и ее жутковатое содержимое. Они упали на землю. Затем она схватила два булыжника – плоские куски желтоватого камня, которые возникли в ее руках так быстро, что я и не понял, откуда они взялись, – и, постукивая ими по клыку, истолкла его в порошок. От него поднималось что-то похожее на ядовитый дымок. Когда она развела камни, на землю посыпалась мертвенно-белая пыль, которую она ногой втоптала в песок.

Сделав это, она посмотрела прямо на меня. Мне показалось, что в ее глазах читался вопрос. У меня тоже были вопросы, но я не мог произнести ни звука. Затем она сняла что-то блестящее со своего пояса.

– Нет! – протянула было руку девушка. Она хмурилась и смотрела на меня с явной неприязнью.

– Да! – возразила ей Равинга. Она подошла ко мне, и я заметил у нее в руке подвеску на цепочке. Повинуясь ее жесту, я наклонил голову, она надела цепочку мне на шею, и, посмотрев вниз, я увидел у себя на груди прекрасно выполненную маску песчаного кота, сделанную из старинного червонного золота, которое сейчас редко встречается. Я знал прекрасные работы Куры и был уверен, что мою сестру в мастерстве не превзойти никому. Но в этой подвеске было что-то такое, чего я никогда прежде не видел. Желтые камни, изображающие глаза, казались живыми.

– Это тебе, – сказала Равинга. Затем произнесла какие-то слова, которых я не понял. Потом, снова заговорив на обычном языке, добавила: – Только тебе. Это ключ к тому, для чего он предназначен. Постарайся, чтобы он не ушел от тебя.

Когда я возразил было, что эта вещь стоит целое состояние, она покачала головой.

– Она идет, куда хочет. Теперь она твоя – я так думаю. – Она чуть нахмурилась. – Нет, не мне говорить о судьбе других. Бери ее, Хинккель и сам узнай.

Мне еще раз повезло в тот день – я купил замечательный кусок бирюзы, который наверняка порадует Куру, и вернулся домой с подвеской на груди и тихо мурлыкающей Миеу на спине моего вьючного якса.

Однако я быстро осознал, что ошибался, считая неожиданный подарок Равинги счастливой приметой. Это я понял вскоре после возвращения на скальный остров, принадлежавший моему Дому. Лучше путешествовать ночью, а не под беспощадными лучами солнца, потому я миновал последнюю каменную статую сторожевого кота на рассвете, и тогда увидел направляющихся ко мне Куру и брата. Я еле волочил ноги.

Встрече с Курой я не удивился, поскольку моей сестре всегда не терпелось узнать, как продаются ее изделия и какие материалы я ей купил. Однако то, что и Каликку снизошел до меня, было настоящей неожиданностью.

Как обычно, он сражался со своим ориксеном, Каликку грубо управлялся со своими скакунами, и по большей части они были такими злыми, что никто другой из всей семьи и близко к ним не подходил. Он всегда чувствовал себя обделенным, поскольку дни, когда один клан открыто шел войной на другой, миновали, и ему оставалось лишь жадно слушать рассказы отца о сражениях прошлого. Охота да преследование разбойников, что грабят караваны, – вот все, что ему довелось испытать, а разве станешь героем, когда проявить себя можно лишь в таких мелочах?

Я остановился, поджидая их. Они быстро подъехали. Каликку натянул повод так резко и жестоко, что его ориксен встал на дыбы, поднимая тучи песка. Миеу села и заворчала, глядя на моего брата весьма недружелюбно.

– Пешеброд! – Это было одним из самых безобидных прозвищ, какими награждал меня мой брат. – Поторопись! Работа… – Он не закончил. Наклонился вперед и уставился – не на меня, на подвеску у меня на шее.

Ориксен всхрапнул и дернулся в сторону, когда всадник направил его поближе ко мне.

– Где взял? – резко спросил мой брат. – Сколько отцовских денег ты за это выложил? Кура, – сказал он сестре, – может, он всю твою выручку на это истратил?

Он смотрел на меня с обычным вызовом, молча подзуживая меня ответить – словом или кулаком. И, как обычно, я не дал ему удовольствия избить меня – как случилось однажды, когда мы были совсем маленькими.

– Это подарок. – Мои руки, скрытые дорожным плащом, сами сжались в кулаки, но я заставил себя разжать их.

– Подарок! – презрительно рассмеялся брат. – Да кто тебе мог такое подарить! Хотя могу поспорить, что у тебя духу не хватило бы отнять его силой!

Кура тоже подъехала поближе. Заметив интерес в ее глазах, я снял подвеску и протянул ей. Она долго крутила ее в пальцах и ощупывала.

– Нет, – сказала она задумчиво, – это не дело рук Тупы (она имела в виду одного из лучших мастеров нашего народа). Слишком старинная да еще и… – она помолчала, затем добавила: – Лучшая работа, какую мне когда-либо приходилось видеть. Откуда она взялась, брат?

– Мне подарила ее Равинга, кукольница из Вапалы. Я с ней несколько раз встречался на рынке.

Моя сестра держала подвеску так, словно ласкала неровности металла и камня.

– Тогда откуда она ее взяла? Я пожал плечами.

– Этого я не знаю, но…

Закончить фразу мне не удалось, поскольку Каликку попытался схватить подвеску, но Кура успела увернуться.

– Это сокровище для воина, а не для того, кто выбрал жизнь слуги! – громко заявил он. – Она моя по праву!

– Нет. – Впервые я не дал запугать себя. Все ночные часы моего путешествия подвеска лежала у моего сердца. И с каждым шагом пути во мне росла уверенность, что она – действительно теперь часть меня. Я не понимал, что это предвещает и почему я ощущаю это именно так, но так и было.

– Нет? – Брат оскалил зубы, словно песчаный кот, увидевший перед собой жертву. – А кто тебе эта кукольница, что дарит тебе такие драгоценности, а ты их хранишь? Она – твоя женщина?

– Прекрати! – Кура редко повышала голос. Она всегда была так погружена в мысли о своей работе, что часто словно бы находилась в другом мире, а не среди нас. Она снова вложила в мою ладонь подвеску и цепочку.

– Если Хинккель говорит, что это подарок, значит, это так. Никто не принимает подарков без причины и не отдает их другим. Хинккель, я бы хотела еще раз посмотреть на нее и, может, сделать набросок, если позволишь.

– Всегда к твоим услугам, – ответил я.

У нас нет рабов – это для азенгирских варваров. Наши слуги свободны и могут уйти от хозяев, когда им заблагорассудится. Но обычно они, как каста, имеют свое собственное прочное положение и собственную гордость. То, что в доме своего отца я оказался слугой, случилось потому, что в его глазах я ничего не стоил как сын. С раннего детства мне не давались вещи, которые воин должен знать или уметь делать.

Силой я не мог равняться с братом, и мне не нравилось все, что составляло для него радость в жизни. Потому я похоронил боль в глубине души – я всегда знал, что отец презирает меня, – и находил утешение в другом. Я пас стада, я заботился о водорослевых плантациях, я всегда охотно отправлялся на рынок. Однако для моего отца я не был достоин унаследовать его имя. Верно, что я всегда был мечтателем. Мне очень хотелось воплощать в изделиях своих рук красоту, как это делала Кура, но неуклюжая охранная статуя песчаного кота, которую я вытесал из камня, была далека от шедевра, хотя я упрямо поставил ее возле своих дверей – точно так же, как отец и брат держали возле своих «боевые» знамена.

Поскольку промежуточного пути не было, я стал слугой и пытался найти в этом свою гордость, стараясь служить хорошо. Потому я и ответил сестре как слуга.

– Они мне понадобятся. – Она немного отъехала от меня, словно на мою сторону она встала только ради справедливости, и теперь мы снова вернулись к тем отношениям, что были между нами большую часть моей жизни. – Сиггура вошла в пору. У нас будет празднество избрания. Надо многое сделать. Барабанщики уже передали послания другим кланам.

Каликку рассмеялся.

– А тебе не завидно, Кура, – у нее будет праздник, приедет столько претендентов на ее руку? – Его тон был резок, как удар его кнута.

Она рассмеялась в ответ, но ее смех был искренним.

– Нет, не завидую. – Она подняла руки, вытянула их, позволяя выпасть поводьям хорошо вышколенного ориксена. – Ими я делаю то, что придает смысл моей жизни. Во мне нет зависти к Сиггуре.

Итак, я вернулся в самый разгар приготовлений. Не все наши женщины предназначены для брака. Некоторые так никогда и не входят в пору. Я не знаю, многие ли из них сожалеют об этом. Но я знал, что Сиггура сделает все, чтобы быть средоточием внимания на празднике, который будет продолжаться неделю или больше, пока она не назовет имя своего избранника.

Значит, спать мне нынче придется мало, вместо этого надо как можно скорее проверить припасы, раздать приказы остальным нашим слугам. Подвеску с котом я не надевал – не хотел вызывать сплетен. Я положил ее в маленький ларчик, где держал немногие вещи, бывшие для меня действительно ценными.

К моему удивлению, Миеу, вместо того чтобы следовать за мной по пятам, легла на страже у ларчика. Там она оставалась большую часть времени, которое ушло у нас на размещение гостей.

Сиггура выбрала украшения из тех, что развернула перед ней Кура – золотое ожерелье из головок котти с рубиновыми глазками, браслеты с тонкой эмалью и пояс из дымчатых агатовых бусин, – лучшее из запасов ее сестры, те драгоценности, которые ей всегда хотелось иметь. Специально под эти украшения были сшиты ее новые платья.

Я почти не видел ее, хотя и принес ей положенные поздравления. Она приняла мои слова с надменной миной женщины, которая добилась причитающегося ей по праву,

Прибывали гости – семьями и отдельными компаниями юношей, готовых показать себя. Появились люди, не видевшие ни одной битвы, даже схватки с разбойниками на торговом пути, и большую часть жизни проводившие в показах объезженных ориксенов, песнях и плясках, но носившие куполообразные воинские парики. И наша земля проснулась от тихого сна под рокот барабанов, свист флейт и пение арф.

Я до глубины души устал от всего этого за ночь до того, как Сиггура объявила свой выбор, когда праздник был в самом разгаре. К тому же мне довелось несколько раз услышать и презрительные замечания в свой адрес о том, какой я никчемный. Для меня не нашлось ни ярких одежд, ни украшений. Даже узел моих волос удерживало лишь простое серебряное кольцо. Но мне хватало ума не надевать подвеску, поскольку, увидев на мне такое сокровище, люди стали бы задавать вопросы.

Я устало добрел до своей хижины. Ее освещали отблески света, и я ожидал услышать радостное урчание Миеу, несмотря на громкое пение гостей снаружи. Она всегда приветствовала меня.

Но вместо этого до меня донеслось приглушенное ругательство, а затем крик такой боли, что я бросился в хижину. Там стоял мой брат. Он баюкал раненую правую руку, и я увидел, что кровь сочится из следов, оставленных явно клыками и когтями.

Он обернулся и увидел меня. Лицо у него было похоже на крысиную морду. Он поднес руку ко рту, слизывая кровь. Мой ларчик лежал на полу, и…

Послышалось жалобное поскуливание. Я упал на колени и потянулся к комочку белого окровавленного меха, боясь, что прикосновение мое причинит лишнюю боль ее искалеченному тельцу. Маленькая головка чуть приподнялась, и уже подернутые туманом смерти глаза посмотрели на меня. Под ее головой лежала подвеска.

Когда я обернулся, ладонь моя уже лежала на рукояти ножа. Каликку пятился к двери. Прежде чем я успел шевельнуться, он прошипел:

– Коттиубийца!

– Ты… – Слова, что я готов был бросить ему в лицо, застряли у меня в горле.

– Ты. Тут были только мы с тобой. И кому же поверит отец? – Он схватил здоровой рукой бутылку с полки рядом с дверью и швырнул в меня. Я не успел увернуться, и она попала мне в голову.

Тьма обрушилась на меня, и как долго это продолжалось, я не знал. Затем я пошевелился и почувствовал запах крепкого вина, которое мой отец запретил подавать на празднике, чтобы не провоцировать раздоров. У меня кружилась голова. Я с трудом встал на колени, опираясь на табурет, и, все еще цепляясь за него, медленно осмотрелся. Мой товарищ на протяжении чуть больше чем одного счастливого года лежал неподвижным комочком меха на полу.

Слезы словно смыли головокружение. Я поднял ее тело на руки.

Удар, а потом, возможно, отдача – я ощутил, как мои губы растягиваются, обнажая в оскале зубы. Моя туника была вся пропитана вином, и я сорвал ее, потому что от этого запаха голова начинала кружиться еще сильнее. Отшвырнув прочь мокрую одежду, я снова обрел способность думать. И понял, что произошло, так же ясно, как сотни раз слышанную балладу.

Убийство котти карается смертью. И, несмотря на знаменитую жестокость моего брата по отношению к животным, поверят ему не мне. Все так просто – я был пьян, от меня же несет тем самым крепким вином, которое сводит мужчин с ума. Я был пьян и убил! Интересно, Каликку уже рассказал свою версию событий?

Или, возможно, он расскажет ее, только если я открыто обвиню его. Но все это я узнаю потом. А пока у меня есть другое дело.

Я прижал к себе Миеу. Подвеска словно вплелась в ее свалявшийся мех. Я выпутал ее и чуть было не отшвырнул прочь из-за того несчастья, которое она принесла нам. Но как только я взял ее в руку, я не смог разжать пальцев. Вместо этого я надел цепочку на шею.

Миеу я бережно завернул в зеленый шарф, протканный медной нитью, – причудливая вещь, купленная мной из-за красивого цвета в тот самый день, когда Миеу выбрала меня. Затем я вынес ее под звездное небо, шепотом разговаривая с ее духом, хотя он, наверное, уже давно покинул ее. Затем я положил ее так, как она всегда сворачивалась во сне – клубочком, – и сложил над ней пирамиду из камней, какие мы воздвигаем над пушистыми существами, удостоившими нас своей дружбы.

Затем я взобрался на крышу хижины и вкусил ненависть, и она была горячей и жгучей, и я пытался думать о том, как мне теперь жить с таким грузом в душе. Внизу разъезжались гости, и одиночество, которого я так жаждал, чтобы привести в порядок свои мысли, было уже недалеко. Я смотрел на звезды и пытался слиться с тем, кто превыше любого из нас…