Текст книги "Ночь сурка. Остроэмоциональная история, психологический рассказ"

Ночь сурка
Остроэмоциональная история, психологический рассказ
Андрей Акритов

Но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение,

От терпения опытность,

От опытности надежда,

А надежда не постыжает.

Новый Завет. Послание к Римлянам. (Глава 5)

Дизайнер обложки Мишель Фельдман

Редактор Егор Козлов

© Андрей Акритов, 2017

© Мишель Фельдман, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-8593-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. На исходе

В полночь таксист высадил нас возле сауны. Все, как ни странно, началось с нее. Разнорабочие приходят сюда после долгой смены.

Помыться, отдохнуть и поспать.

Растянутые выцветшие футболки и шорты, в них мы выглядели, как заключенные. Я даже не разбирался, чистую мне дали футболку или нет, просто надел это и лег на пол. На полу спать непривычно, но когда хочешь спать, заснешь даже так.

Проспать на тонкой подстилке.

На следующий день мы поехали в соседний город. В Корею нас прибыло двое – Я и Тамир. Вчера прибавился еще один.

С Валерой мы свелись на автобусном терминале. Он ехал по тем же делам, что и мы – три вакансии на почту были нашими. Удивительно худ, все лицо будто в порезах от ножа, руки – в наколках, Валера был молчалив и спокоен. А глаза глубокие, светлые, как у ребенка, и вокруг них старое потрескавшееся лицо. Простой, самый простой, каким только можно представить человека.

Выходит, мне двадцать, Тамиру тридцать, а нашему новому знакомому под полтинник. Не знаю почему, но общее место работы по умолчанию нас сближало. Объединяло неясное будущее.

Вечером с автостанции нас повезли прямиком на работу. Подъехала Татьяна со своим мужем – нашим боссом, и нас увезли за город.

Ровно в восемь зашумел конвейер – стальной, длиною в сотни метров зверь. Грузить почту в фуры, много коробок, и не только: всякий хлам, пакеты, шины, ящики со льдом. Мы отправляли посылки по всей Корее. Грузишь, значит, а кореец орет на тебя, а ты виду не подаешь, делаешь как можешь, как знаешь, вода выходит из тебя, не пот, а именно вода, уже начинаешь пить самого себя, под утро глаза слипаются, ноги полено, кожа липка, и бесконечный стук конвейера, от которого закладывает уши. Ждешь, думаешь, мечтаешь о том, чтобы просто прилечь на пол и не двигаться, хотя бы на минутку, вот бы сейчас…

…первая ночь…

Я загружал жестяные бочонки с раствором. У одного была не закреплена крышка, и, пошатнувшись на ленте, часть раствора пролилась на меня, на руки и одежду. В ту же секунду я побежал в умывальник, руки срочно нужно было отмыть. А вот пятна на футболке и шортах засохли. Так я определился с рабочей одеждой.

Вместе с нами работают разные люди.

Есть египтяне, которые на самом деле больше похожи и на итальянцев и на грузин. С большими такими носами, будто загорелые южане. Это были самые веселые люди на почте. Всегда в хорошем расположении духа, и всегда старались подшутить, подсмеяться над кем-то, разряжали обстановку.

Есть корейцы, наши начальники. Это самые вспыльчивые и курящие люди на почте. Они заряжали обстановку и платили нам.

Есть индусы и филиппинцы. Это были самые спокойные люди на почте.

Есть африканцы. Это были самые ленивые люди на почте.

Есть мы. И мы были самые новые люди на почте.

Вместе с нами работают разные люди.

Рассвет приближает минуты отдыха.

В час работы время не стояло на месте, нет-нет, да отматывалось назад. Я боялся его. Боялся смотреть на часы. Пытался не смотреть на циферблат, но ничего не получалось. Это соблазн. Привычка. Заманчивость…

Много сочиняю, думаю и мечтаю во время работы. Потом, когда появляется возможность записать, что-то, естественно, забываю. Значит не нужное. Это хорошо: пока работаешь, много всего интересного в голову приходит, только плохо, что записывать сразу получается не всегда. Моя самая большая извечная проблема. Поэтому я стократно проговариваю свои мысли в уме, переделываю их, стараюсь не забыть, но и не отвлекаюсь от потока коробок.

Что верно, то верно: блокнот не высмеет тебя, поймет верно, потому и молчит. Молчит и слушает, и все принимает, что бы это ни было; снисходителен. Это диагноз – делиться мыслями со страницами, а не окружающими тебя людьми, или близкими, и, по-моему, привычка на всю жизнь.

Почта. Мне нравится моя работа. Мне в принципе нравится то, что она есть, и при этом – именно у меня.

Можно, конечно, и схватить коробкой, когда все разгружают толпой одну кучу. Вот вчера я разлил на себя раствор и отбил колени, а сегодня получил по голове. А потом вдобавок слегка по деликатному месту. По яйцам, в общем…

Тут ни у кого нет часов. Я заметил это не сразу. Самое сложное – не проверять, который час.

Первые несколько дней мы жили в сауне. Заработаешь, тогда ищи жилье.

Вся ночь ради этого момента – свежая струя воды, смывается усталость, приятная, оплачиваемая усталость. Мурашки по коже. Насколько же хорошо! Вот вся жизнь в этом: на рассвете добросовестно закончить работу, получить свои восемьдесят пять баксов и смыть с себя эту долгую ночь.

Я взял табурет, сел, направил на себя напор воды и заснул. Заснул ненадолго, но ничего особенного за это время не произошло.

В сауне жарко. Лежишь на полу или на диване, не двигаешься; замер, потому что спишь. Плотная футболка влажна. Засыпаешь в поту, и просыпаешься таким же. Ощущение, что наш организм и вправду состоит на восемьдесят процентов из воды, а то и на все сто… Не приходилось ставить будильник. Я стабильно ложился в одно время – восемь утра, и стабильно просыпался на обед в полвторого. И, что интересное, этого мне хватало. А когда засыпаешь в холоде, так и тянет закутаться в одеяло, в такой же холодный сон. Тут такого не было.

Период саун закончился. Настала пора мотелей. За автовокзалом, на перекрестке нас троих ждала Ольга, горничная. У входа в мотель проговорила:

– Вот, запоминайте, цветочки-выпездючки тут…

На третьем этаже жили русские. Наша комната: три комплекта матрацев, холодильник, вид из окна на бетонную стену. Бросай на пол матрац, ложись и спи. Три мертвеца лежали в ряд, потом просыпались и шли туда, откуда вернутся утром.

Самым тяжелым, что приходилось поднимать и носить, были мешки. Поднимаешь, аж в висках давит, но там все твои невзгоды, кидаешь на ленту их, и легче, и все обиды вышли через пот и кровь.

Перед сменой всех строили у ленты. Делили на три группы: одна шла разгружать; вторая загружать; и третья – куда пошлют. Я встал не со своими ребятами, как прежде, а в первую группу. В отличие от загрузки, здесь не было наших, только корейцы. До этого было мнение, что разгружать машины легче, чем загружать. На деле оказалось не совсем так…

На разгрузке было сложнее, но тут не кричали, и играла музыка, а с музыкой легче жить. За ночь ты мог разгрузить около двадцать машин, загрузить – от силы фур семь. Разгрузка идет быстро, загрузка требует куда больше времени.

Впредь, при вопросе, служил ли, ответом будет – под Сеулом… Почтовые войска. Звание – почтовик-грузчик…

В ночи, когда мало машин, устраивали перерыв. Пауза. Разбудите меня в 2:20… Все сидели в офисе, будто за партами в школе. Перемена… Сейчас снова пойдем на уроки.

Когда корейцы что-то от меня требовали, говорили на своем, мне хотелось отвечать им в таком же ключе – на испанском. В общем, на нейтральном для нас языке, чужом для меня и для них. Логичнее все же было заговорить с корейцем на испанском, чем с русским – на корейском… Когда я не понимал, куда что нести или куда идти, хотелось спросить «qué? esto?»; когда были недовольны, в голове появлялось «lo siento»; но почти всегда, на все, что мне говорят, я соглашался, и продолжал делать неправильно. Sí, sí…

…Луна за холмом…

На разгрузке меня подменил кореец. Пугала его быстрота. Второго подменил африканец. Он делал это еще быстрее… Такой картины мне было достаточно, чтобы почувствовать себя дохляком.

Чем меньше коробка, тем увесистее. Чем объемнее, тем легче. Чаще всего именно так.

Я не смотрел за временем, или смотрел очень редко, но время за мной смотрело всегда, за нами всеми… Мой вечный Надзиратель.

Работать тяжело. Еще сложнее отдыхать, смотреть, как работают остальные, выполняя работу за себя и тебя.

Хотелось работать. Ничего хуже ожидания нет. Предвкушение – другое дело.

Время работать и отдыхать…

Я вышел из кузова, на секунду взял блокнот – записать пару-тройку мыслей, пока отъезжала разгруженная фура. Не хотелось затерять мысли. Подошел кореец, ударил кулаком, ударил крепко – в лопатку, раз, другой, показал пальцем на другую машину, все ясно без слов. Отвечать я не мог. Если бы мог, я за себя не в ответе… На загрузке не бьют, могут максимум накричать, но здесь другие люди, другие правила.

И он прав. Мы все заслуживаем иногда, чтоб нас встряхнули. Он ударил, это помогло, я тут же запрыгнул в кузов, сам попросил подменить корейца, пусть отдохнет, я за него, нужно было угомонить просыпающуюся тревогу; пот градом, уже не чувствую тяжести, стекла очков в поту, выбрасываю их с глаз долой. Себя ничуть не жалко, так?

Сюда люди не приезжают просто так, просто так не приезжают работать по ночам. Это выбор отчаявшихся, покинувших свои надоевшие края. Нет, просто так сюда не приезжают.

Я слабый. И я приехал сюда это исправлять. В конце концов, мужик я или тряпка? Тряпочный мужик…

Боязно перечитывать собственные записи. Прочтите кто-нибудь за меня. Но, пожалуйста, не мне.

Один кореец в перерыве подошел и сказал, что не понимает, как я тут очутился. Говорит, мол, ты бы мог быть учителем английского, еще кем-то, но только не грузчиком. Думаю, многие не понимают, почему я здесь, я и сам не в курсе дела. Вообще, где бы я ни очутился, всегда удивляюсь, как я там очутился…

После тяжелых ящиков ходишь легким, как после езды на коньках.

Начальники только тем и занимаются, что ничем. А почему, по-вашему, все хотят ими стать? Позже мне довелось с боссом разгружать фуру, хотя обычно он только и делает, что следит за нами, и это напрягает. И он бил еще. По рукам; по лбу однажды дал со второго раза, первый раз я блокирнул его; бросался товаром в меня, пакетом маленьких надувных мячиков, это безобидно, но я видел его лицо, оно горело злостью. Какой уравновешенный, нормальный человек будет так психовать из-за картонных коробок? С другой стороны – стоит за свое дело… Я делал не все идеально, как назло попались безумно тяжелые коробки и мешки, не всегда получалось ровно бросать их на ленту. Но это не повод размахивать руками. Мне кажется, он меня проклинал, и, безусловно, бранил. Ему просто нравилось это, в жизни он наверняка никто, раз уж здесь находится, зато позволить может, понимаю его. Я нормально к этому относился. Только пусть бьет по чему угодно, кроме рук. Глупо бить по тому месту, которым еще предстоит работать всю ночь. Это больше всего злило, я игнорировал это, самое важное и неприятное в чужих странах – не затевать драку и не отвечать. Приходится терпеть. Правоту свою никогда не докажешь, особенно на чужой территории. Большие проблемы, огромный штраф – вот что ждет, если дашь ответ. Но после нескольких таких моментов мысли начали просыпаться, мысли беспокойные. Появлялась картинка в голове: еще раз он дотронется до меня, я молча выйду из фуры, буду ждать его, потому что он разозлится еще сильнее и подойдет ко мне, захочет подогреть кулаком не на шутку. Тут-то он и схлопочет. Первый удар я направлю, конечно же, в скулу, а когда он упадет, добавлю ногами, и буду бить, как вратарь футбольный мяч, пока меня не остановят его подопечные или его отключка. Такая картинка возникла в голове. В садике и школе и где бы то ни было, я слыл тем парнем, который всегда стоял за себя, и если что-то не нравилось – отвечал. Или спрашивал… Кореец не знает, какого зверя будит.

Затем я ровнял посылки, их бросали на ленту как попало, я ставил их ровно, чтоб легче было потом просканировать. Ленту заполонили коробки, их стало больше, я делал, но не соображал что, в затылок что-то прилетело, прилетело неожиданно и больно, это была коробка, небольшая, но увесистая. Я не понял за что, точнее, не успел понять, но знал, от кого. Все от того же. Я доделал работу, вышел из кузова, что-то выкрикнул в пустоту, и так громко, как никогда. Я не знал, что могу так сильно издать звук, это был сильный момент – самый накал. Я выкрикнул еще раз, коротко, но еще громче, кореец посмотрел на меня, будто удивился, но понял, почему. Он стоял через ленту от меня и подозвал пальцем – подойди, мол, ближе. Показал раз пять, и все пять раз я дал понять, что с того места, где стою, не сдвинусь. Внешне похож на крысенка, он видел со всеми остальными, как я возбужден, кажется, хотел обойти ленту. Он понял, что тут что-то не так, этого мальца сейчас лучше не трогать. Брось он что-то еще раз, я брошу в ответ, подойди он ближе, я плюну ему в лицо, полезь он через ленту, я его не пущу, прямо на этой ленте и боролся бы с ним голыми руками, ему бы не поздоровилось. Вот все это было в моей голове, и, зуб даю, было бы в жизни. Я тот еще псих… Попробуй тут с ума не сойти.

И это только третья ночь!

Наступил он мне на нервы…

Часом позже, разгружая очередную фуру, начала сочиться кровь из носа. Не из-за случая с корейцем, просто так совпало. Ночь, фура, стресс, усталость, куда в этом списке без струйки крови? Я сходил в офис, сделал все, чтобы остановить кровь, выбросил майку, пришел без нее и продолжил делать то, что делал.

Единственное приятное воспоминание за эту ночь – разлитый шампунь. Мы разгружали коробки, в этой фуре в основном были мыло да шампуни, из нескольких коробок шампунь вытек на пол. Благоухала вся машина, наши перчатки и руки.

…Коробки прыгали на ленту в такт, как медленная барабанная дробь…

По четвергам и пятницам, если ночь жаркая, корейцы ходили по почте с пакетами и раздавали мороженое.

В ночь на субботу я попал туда же, к корейцам, но один из них хорошо знал английский, и на перекуре мы разговаривали. Я сказал, что мы здесь со вторника. На что он ответил:

– Самый сложный день – понедельник. Ты будешь плакать.

– Самый сложный день, – говорю, – первый. Я не плакал.

Мы разговаривали. Затем подходили новые фуры, каждый заходил внутрь, ждал коробок и молчал. И я думал о том, что каждая секунда – наслаждение, и, разгружая коробки, можно находиться далеко-далеко, например, у себя дома, где бывало и хорошо, и плохо, или в Валенсии, где хорошо всегда, и никогда – плохо. Не даром ведь Энди Дюфрейн11
  Главный герой повести «Побег из Шоушенка (Стивен Кинг)


[Закрыть], сидя в четырех стенах, чувствовал себя свободным среди книг. Так же и я, работая по ночам на почтовом складе, чувствовал себя прекрасно среди мечт.

В одном конце почты я разгружал коробки. В другом – Тамир с Валерой их загружали.

Почтовый механизм, как сердце, замер. Всецело, до следующей ночи. На рассвете мы заканчивали и получали деньги. Помимо денег вознаграждением было утреннее солнце. Мы ехали на работу, солнце нас провожало. Ехали с работы, оно нас встречало. Восход и заход – чуть ли не единственная стабильная вещь в этой жизни.

После ночной смены выходили к остановке, как пьяные. Что-то бормоча, еле волоча и заплетая ноги, дожидались первого автобуса, и по пути к бас терминалу засыпали…

Я стремительно худел. Под глазами мешки – те, что я вчера поднимал.

Каждый день, где бы мы не находились, просыпались в одно и то же время. Это жизнь сурка!

* * *

В центре Сеула находился местный Брайтон-Бич22
  Брайтон-Бич – русский район, расположенный в Нью-Йорке, на самом юге Бруклина


[Закрыть]. Русская речь слышится кругом, а наши люди узнаются подсознательно, по какому-то особенному выражению лица и стилю одежды33
  Источник – https://tebenko.livejournal.com/22816.


[Закрыть]. Если навстречу идут азиатки и рассматривают тебя, будь уверен, это бурятки или монголки. Корейцы редко когда будут пристально глазеть на иностранца, просто потому что так воспитаны. В общем, приезжий приезжего видит издалека.

Переходишь дорогу, и откуда ни возьмись посреди корейского мегаполиса перед глазами появляется жизнь, от которой еще не отвык и не отвыкнешь никогда. Эмигранты, нелегалы, туристы – все промышляли здесь. Монголы, русские и буряты; киргизы, таджики и узбеки. В нескольких кварталах Тондэмуна умещались постсоветские реалии; русские рестораны и магазины. Корейские вывески и рекламные баннеры уступали место монгольским и русским. По обе стороны дороги – на витринах и у двери – загадочные и чуждые корейцам надписи:

КАФЕ «БАЙКАЛ»

КОЛГОТКИ НОСКИ ПЕРЧАТКИ

EMS CENTER ПОЧТА РОССИИ

ЦЕНТР «САНСИНСА» АВТОМОБИЛЬНЫЕ ЗАПЧАСТИ

АВИАКАССА

КАФЕ «КРАЙ РОДНОЙ»

ШИНА MOTEL

ФИРМА «ХОРОШО» ОДЕЯЛО

БЮРО УСЛУГ

КАФЕ МЕДОВИК

КАФЕ КАРАОКЕ КАЛЬЯН «БОМОНД»

На витрине – бутылка русской водки. Из ресторана раздается шансон. То, отчего нам не избавиться ни в Корее, ни даже на Луне.

Здешний торговый комплекс кишел всеми прослойками приезжих. Нелегалы устраиваются на работу, эмигранты ищут жилье, туристы пробуют местную кухню.

Большим спросом пользовался монгольский ресторанчик, в котором работают бурятки, дающие меню на русском. Кафе заполнено клиентами. Напротив продуктовая лавка, где есть все, что душа возжелает по здоровской наценке. Фарш, буханка хлеба, кабачковая икра, шоколад «Аленка», и – куда ж без этого – наш алкоголь. На этажах выше монгольские магазины электроники, парикмахерские и обувные – купить телефон по дешевке, постричься за десять долларов и приглянуть новые кеды для работы на стройке или в поле.

Раньше каждый день для меня был выходным. Теперь выходные я охотно ждал. Мы ездили в Сеул каждые выходные. С деньгами проблем теперь не было, но ночевали мы где придется. И в сауне, где койки, как в плацкартных вагонах, и в гостевом доме, где уютно, как дома, и на крыше высотки, где ветер избивал наши тела, и под мостом на набережной, где расположен палатный городок.

Тамиру нужно было отправить немного денег домой. Мы зашли в контору, которая занималась отправкой денег и пересылок под адекватный процент. Пахло лапшой быстрого приготовления, вся комната заставлена коробками. Я был уверен, что какие-то из этих коробок сегодняшней ночью я сканировал и грузил. Все штрихкоды мне знакомыми.

Мне снились кошмары. Точнее, я бредил. В ночи, когда мое тело лежало на твердой поверхности, а не стояло в кузове фуры, мозг давал сбой и по привычке все равно ходил на работу. Происходило вот что. Однажды мы сняли номер в мотеле, чтобы отоспаться как следует на нормальной кровати перед завтрашней сменой. Но и там меня застал бред. Во все выходные меня мучала эта галлюцинация: будучи в состоянии сна, я просыпался и передавал видимые только мне коробки – дальше, к стене. Тамир просыпался и говорил – тише, тише. А я ему: помоги с коробками, не успеваю… Лунатик. Такого никогда не было. Я не спал пять ночей, только по утрам, и в законные выходные, когда только и надо делать, что отсыпаться, я боролся неизвестно с чем. Я научился спать. Спать я мог теперь везде. Стоя, сидя, в шуме, где и как угодно, но не в тишине…

* * *

В понедельник все встало на свои места, я вернулся на загрузку. От часов я избавился, а значит, обрел время…

Почти всю ночь я загружал фуры в одиночку, без перерыва, без воды, которая закончилась, без помощи, которая была так нужна. Не хватало в ту ночь людей. Коробку за коробкой бросаешь на кучу, а по ленте прибавляется еще больше, они не заканчиваются, и ночи этой нет конца. Проведя в кузове пару часов, без единого слова, наедине с собой и этим шумом, замурованный, я уже сросся с этим грузовиком и не хочу из него выходить. Я, как тот боксер, который не может биться, и, приняв все самые сильные удары в лицо, повисает на противнике, приобнимает его, надеясь, что кто-то это побоище остановит.

Порой я чувствовал себя рабом, но не корейцев, а денег, которые они дают, и времени, которое они отбирают – и корейцы, и деньги. Выходит, я продавал свой сон. Обменивал собственное время на коробки. Только банальщина вся вот в чем: деньги можно взять под процент, здоровье и время – навряд ли… Это всего лишь еще одна попытка обзавестись хоть малость собственными баксами. Я заметил, что все меряют деньгами только те, у кого их нет. Да я и сам такой.

Кореец был прав…

Неизвестно, кто создал понедельник, но этот день явно не для слабых.

Работа моя – самая обыкновенная. Сложность в том, что не было никакой конкретики, четкости. Сложность в том, что почти никогда не было отдыха. Поставь меня на всю ночь стоять и не двигаться, и то устану. А мешки носить – ночью в разы труднее, чем днем. Но вообще, работе моя – самая обыкновенная. Просто с особенностями. Менталитет наш отличался от корейского. Корейцы трудяги. Щуплые, да работящие. Мы щуплые, к такому темпу непривыкшие.

Моя вода закончилась, пойти за ней возможности не было. В это же время, когда я жаждал воды, ко мне одна за другой приваливали упаковки с водой, много бутылок воды – единственное, что я хотел на тот момент. То, что перед носом, в руках, но губы прочь. Искушение. Не Иисус в пустыне, конечно, но испытание. Перед каждым кузовом камеры. Камеры по всей почте, и это правильно. Режиссеры – корейцы. В главных ролях – коробки. Я и все остальные, как дублеры. Дублеры неизвестно кого.

В общем, я встретился с первым соблазном – временем. И без часов хорошо. Даже спокойнее; если все время глядеть на часы, противно жить44
  Алексей Черкасов «Хмель».


[Закрыть]. Теперь соблазн номер два – вода. Третий – еда. В первые дни ничего, нормально. Затем пошли смены, когда хочешь упасть от голода. Что поделаешь? Даже если я брал с собой что-нибудь из перекуса, он так и дожидался меня до утра, когда мне уже было безразлично все, кроме сна. Кто сказал, что будет просто? Нам говорили – «тут легкого дела нет» – и были правы.

«Я старался» – такого тоже нет. Есть либо правильно, либо никак. Ты можешь без особых стараний делать все идеально, и в то же время, прикладывая все усилия, делать как нельзя отвратительно. У меня было где-то между первым и вторым.

Весь смысл в том, чтобы забыть о времени, его не существует, есть темнота, есть яркий прожектор, иногда – очень редко – есть перерыв, и всегда рассвет, но перед ним – бесконечный поток фур.

Незаметно, понемногу, наполняется кузов. И незаметно, секунда за секундой, уходит жизнь. Или приходит?

Как посветлеет, всегда легче становится, даже если сложнее некуда. Ночь на вторник была критичной. Это когда ты уверен на все сто, что больше сюда не сунешься. Ничего страшного. Стерпится. Поспишь в мотеле, проснешься и поедешь обратно. Все по кругу. По кругу ада… Временная уловка. Потеря временного пространства. Кузов поедал коробки и мой сон заодно.

Засыпаю, выходя из фуры. Падает соленый пот, и глаза слепит прожектор. Много что выношу на заре из каждой ночи. За одну бессонную ночь узнаешь больше, чем за год сна.55
  Эмиль Мишель Чоран.


[Закрыть]

На следующий вечер я приехал на почту в одних шлепанцах. Обувь осталась на крыше мотеля, непригодная для ноши. А без нормальной обуви сказали, что не допускают к разгрузке и загрузке.

Я шел к почте и думал… Вчера было очень трудно, пускай случится чудо, и сегодняшняя ночь принесет легкость!

Три группы людей выстроились по трое перед конвейером. Меня попросили подняться. Я стоял посередине, все смотрели на меня. Корейцы решали, куда меня отправить. Будто на собственный суд пришел или концерт. Все разошлись по своим местам, меня же отвели к малазийцам. Я их видел впервые. Моим заданием было сканировать приходящий товар, который малазийцы грузили. Весь в поту, низкий, с кучерявыми длинными волосами и густыми усами, улыбается малазиец и говорит:

– Первый день здесь.

Сегодня неделя с моего первого дня. Точнее, ночи.

Даже в пределах почты я умудрялся путешествовать. Площадь не маленькая. Меня направили к моему старому приятелю корейцу на разгрузку. Он увидел, что я без обуви, и помиловал. Я сканировал товары, только и всего. Потом подошел еще кореец, сказал идти с ним. Мы обошли полпочты, по пути он еще позвал пару узбеков, и мы последовали к другому корпусу, где загружали. Я сканировал приходящие товары, а узбек с юным корейцем загружали машину, но товар приходил быстро, и сканировать его нужно было мне. Даже я видел, что грузят они как-то не так. Подошел один из наших боссов, супруг Татьяны. Секунд пятнадцать в недоумении посмотрел на неуклюжую гору. Этого времени было достаточно, чтобы в него вселился бес. Или, если такой имелся уже, – пробудился…

Он начал хаять узбека, будто тот только что избил его жену, и, пропищав «иди сюда!!!» на русском, ломанулся к бедному парню через ленту с вытянутыми руками, начал чуть ли его не душить от ярости, даже корейцы сбежались. А он всего лишь вытянул его с машины, и выбросил с ленты на асфальт…

Как и все остальные узбеки, этот мне запомнился тем, что, будучи старше, уважительно обращался ко мне на «Вы»…

Нам рассказывали о соседней почте. Там есть твердые рамки графика – с восьми вечера до пяти-шести утра. Между этим их кормили, и давали полтора часа на отдых. И вот, пока мы шли с этим узбеком в другой корпус, он говорил и спрашивал:

– А Вы откуда? Вот, в час должен быть перерыв.

Я его сухо успокоил:

– Перерыва не будет. Полвторого.

Самое забавное, что вместо него загружать машину стал я, а куда запропастился узбек, только Луне и известно. Отныне вся ответственность на мне. И раз уж меня не выгнали оттуда, можно сказать, я справился. Ну, не оттого, что я знаю, что к чему на второй неделе работы, а банально – от страха. Корейцев я не боялся, хотелось просто сделать все как положено. И я знал, что со мной никто не поведет себя так, как повели с узбеком. Просто знал, и все тут. Порой страх парализует, порой дает добрый толчок. Как обезболивающее – во время которого не чувствуешь надвигающихся тревоги или боли. А до боли и не дошло. Страх победил, и такое уж дело, что я был не против него, а с ним заодно. В ту ночь мы играли с ним в одной команде.

Пока коробки бросаешь или кладешь одну на другую, мозгами прикидываешь, что к чему. Сознание просто рекой течет, и оттого иногда крыша едет, что не можешь остановить. Снаружи расставляешь все по полочкам, играешь в тетрис, пазлы собираешь. А в голове мысли разбегаются в разные углы, в прятки играют. Ловишь каждую по отдельности и разглядываешь ее в упор. Кто не спрятался, я не виноват…

О всяком размышляешь. О семье. О детстве. О смерти. Самое интересное, что о плохом почти не думаешь. Плохое – якобы у тебя перед глазами, мысленно от него убегаешь. По разным комнатам мечешься. Открываешь одну дверь за другой – смотришь фильм про себя. Неизданный… О времени думаешь. Странно ли: будучи ограниченными во времени, мы много часов тратим на мысль: «Как же мало у нас времени…».

О всяком размышляешь. Я бы не сказал, что смерть – нечто плохое. Ничем не хуже рождения. И ничем не лучше. Я об этом ничего не знаю. Потому и принимаю, как должное, но не могу до конца осознать, что когда-то, неизвестно когда, закончусь, как тюбик зубной пасты. Не могу, и все тут. Такие мысли надо бы гнать прочь. Комната черных ящиков – последний, самый захватывающий и единственный аттракцион, билет на который вручают при рождении нам всем.

Размышляешь и размышляешь. Вот, например, есть такое выражение – душу дьяволу продать. А богу продать можно? Или он безвозмездно берет, только по земле ходи, греши поменьше, глядишь, может и зачтется. А дьяволу посложнее. Кто знает, может ему надо платить налоги, аренду там за все эти круга ада, и за аренду Земли, вот он душами нашими и расплачивается. Только с кем?.. А ему, как ни крути, надо кормиться. Грехов наших, я полагаю, ему на ужин вполне хватает. Попробуй прокорми всех каторжников! Сумма не то что круглая – квадратная.

Есть вещи, которые минули, нарочно пытаешься их забыть, и забываешь. Но пролетает время, воспоминание сглаживается, плохое испаряется, а хорошее остается, как было. И ты вспоминаешь.

Пока я грузил, на скан прислали корейца. Я смотрел за ним, когда ждал товар, с ним происходило что-то странное. Каждую секунду он хотел, но не мог чихнуть, оттого и корчился, как кот, которого вот-вот вырвет комочком волос, ей-богу, он и выглядел, как котенок. У него аллергия, и, как я прикинул, видимо, на воздух…

В каждый грузовик помимо прожектора смотрела камера. Камеры тут везде. Тут – имеется в виду во всей Корее.

На постоянной основе с Тамиром и Валерой мы были чуть ли не единственными иностранцами.

У Валеры от нагрузки лопнул капилляр и левый глаз залился кровью. С красным глазом он выглядел устрашающе – как Терминатор.

Витю брали на смены не всегда. Однажды, распределяя группы, нас вдвоем отправили загружать отдельно от всех. Два щуплых юнца толкают, носят, бросают и кладут коробки. Не бывало так, что всю ночь легко работалось, или всю ночь трудно. Уровень сложности менялся от часа к часу. Если ты подыхаешь – подожди, не торопись, с секунды на секунду это закончится. И в этом была своя прелесть. Но иногда, когда подыхаешь, раскрывается рассвет, а легче не становится. И в этом не было никакой прелести.

Ночь спокойная, когда тебя оставляют наедине с коробками и не тревожат корейцы. Фуру за фурой загружаешь, изредка подходит кореец, посмотрит в загруженный кузов, запишет время и пойдет дальше. С неба лило, а нам нипочем, загружаем и разговариваем всю ночь.

– Дождь комнатной температуры…

К тому же, мы попали к корейцу, который отличался от остальных тем, что по натуре своей был добряком, совсем не вспыльчивый. От него веяло каким-то отцовским отношением. Он мог улыбнуться, мог что-то спросить. Мог показать, что и как, но редко когда кричал. Ему легче было сделать за нас, чем наорать. Он видел старания, замечал и постоянно хвалил. Дело не в этом. Мне нравятся хвальбы не больше, чем замечания. Но он хотя бы давал понять, что мы делаем все правильно. Он помнит меня с первого дня. И видел, как я поменялся в работе. Все усвоил, все запомнил. Как робот, делаешь все на автоматизме, но и роботы порой дают сбой…

В короткие перерывы, когда все курили и ели, я оставался возле фур и, облокотив голову на коробку, лежал на холодной ленте. Только засыпаешь, как слышишь свисток. Начало второго тайма… К слову, я никогда не видел, чтобы люди столько курили.

Вместе со своими работать легче. Подстраховать, помочь, подать воды. А когда разговариваешь, время быстрее проходит.

Закидывая очередную маленькую коробочку, Витя корчился от тяжести:

– Они что ли Титаник там по деталям собирают?..

Затем глянул на меня и наверх.

– Слышишь?

В крышу стучался дождь. Мы будто впервые застали его, и оба радовались.

– Видишь? – спросил я его спустя несколько часов. За холмом выглядывало утро. Мы будто впервые увидели рассвет… И оба радовались.

А Витя все вторил:

– Нет, они точно собирают там Титаник из корейских деталей.

Витю дергали в соседние фуры с интервалом примерно в час, его отсутствия я почти не замечал.