Текст книги "Спаситель мира"

В кабинете подполковника Грушина старший лейтенант произнес несколько общих слов, изобразив отчет за вчерашний день и, получив безразличное поощрение заученной фразой «Работай, Слава, работай», вернулся к своему столу.

Михаил Прохорович Грушин по прозвищу Электрик, поскольку считалось, что ему «все до лампочки», в дела своих подчиненных старался вникать поменьше. Он даже на белый свет глядел, прищурившись, словно на прожектор. Все, что он видел, ему доставляло неудовольствие. Подчиненные знали, что в последнее время шеф был особенно не в духе. Подполковник недавно купил новую квартиру, в которой имелись лишь одни стены, и мучился проблемами ее отделки. Квартира Грушина вовсе не вдохновляла, и занимался он ею лишь ради супруги – огромной, с мощными формами бабы, служившей начальником средней руки в налоговой инспекции.

Оживлялся начальник райотдела только при виде пива и воблы. Все остальные блага земного бытия он принимал безрадостно и фатально. Но несмотря на брезгливое безразличие подполковника к делам служебным, после посещения его кабинета Синицын чувствовал вину. Со дня убийства шла третья неделя, а он ничего путного пока не нашел.

Комната сотрудников отдела убийств была невелика, но три стола вмещала.

Слава вошел и никого из коллег не обнаружил. Опер Гена Конюхов, который занимал стол по соседству с его, используя законный трудовой отпуск, жарился у двоюродной сестры в Ялте, хотя формально уже числился в группе Синицына.

Непосредственный начальник Славы, Саша Лебедев, чей стол стоял у окна, большую часть времени носился по городу и появлялся лишь в начале и в конце трудового дня. Лебедев был старше Славы на шесть лет и трогательно опекал молодого коллегу. Слава делился с капитаном своими мыслями и прислушивался к его советам. Поэтому он огорчился, что сегодня Лебедева не застал. Стажер Лапин своего стола пока не завел, да и сидеть ему было некогда. Стажеру Слава поручил обход соседних дворов и квартир, из окон которых виден подъезд писателя, и тот добросовестно топтался там уже неделю.

В комнате было душновато. Синицын распахнул окно, уселся на свое место и вспомнил Лену. От этих воспоминаний покраснел и, чтобы вернуть себя к трудовым реалиям, выдвинул ящик, извлек записную книжку Олега Ивановича Каребина и в десятый раз углубился в ее изучение. Книжка выглядела очень потрепанной и трудно давалась непосвященному. Но Синицын довольно быстро установил деловые номера издательств и редакторов, с которыми работал убитый в последнее время.

Большую часть остальных телефонов давно заменили новыми номерами. Молодой следователь скрупулезно выяснил каждый из них, хотя оказалось, что почти все они принадлежали людям, которые вспоминали Олега Ивановича с трудом. Писатель имел с ними случайные контакты, когда искал возможность хоть где-нибудь подработать. Лишь три номера из прежней жизни беллетриста относились к его хорошим знакомым. Это были его школьный товарищ Виктор Суржиков, сосед по прежней квартире Вадим Кочковский и дама-редактор литературного журнала Ирина Старовцева. Со всеми, кроме Старовцевой, отбывшей в командировку, Слава встретился, но никакой полезной информации это ему не принесло. Последний раз Каребин виделся с этими людьми очень давно, потому и не имел новых номеров их телефонов. И лишь один телефон, нацарапанный на внутренней стороне обложки, остался Синицыным неотработанным. Цифры его едва заметно проступали, но ни имени, ни фамилии их владельца обнаружить рядом не удалось. Слава позвонил на телефонную станцию в службу, которая сотрудничала с управлением внутренних дел, попросил выяснить, кому принадлежит безымянный номер, но результат оказался странным. Девушка сообщила, что у них такого номера нет и информацию о нем она дать не может. Слава прошелся по кабинету, размышляя, что бы это могло означать, затем вернулся за стол и набрал таинственный номер.

– Вас слушают, – ответил официальный мужской голос.

– Простите, с кем я говорю? – не слишком уверенно поинтересовался старший лейтенант.

– Если вы не знаете, куда звоните, разговаривать нам не о чем, – сухо заметили на другом конце провода.

– Извините меня, я следователь отдела убийств райотдела ГУВД. Этот телефон я обнаружил в записной книжке убитого, поэтому решил его набрать.

– Ваша фамилия, звание и должность? – поинтересовался мужчина. Синицын назвал себя.

– Вам, старший лейтенант, перезвонят, – сообщили в трубке, и связь отключилась.

Через десять минут в кабинет влетела Тома Самойлова и взволнованно выпалила:

– Он тебя срочно хочет видеть. Сидит весь белый.

– Электрик? – переспросил на всякий случай Синицын.

– Подполковник Грушин, Михаил Прохорович, – строго поправила Тома. Синицын застегнул пиджак на все пуговицы и зашагал к начальству. Застать подполковника таким возбужденным и бледным мало кому из подчиненных удавалось. Грушин ждал его стоя в центре кабинета.

– Ты что, молокосос, себе позволяешь?! – закричал он, как только Синицын ступил на порог.

– А что случилось, Михаил Прохорович? – Слава не знал, пугаться ему или нет. Никакой вины за собой он не чувствовал.

– И этот сопляк еще спрашивает?! все больше расходился начальник. – Ты побеспокоил такого человека, к которому я и сам побоялся бы подойти за версту.

– Никого я не беспокоил, – начиная смутно догадываться, откуда дует ветер, запротестовал Синицын.

– Никого не беспокоил, говоришь? – Грушин бегом ринулся к своему столу, налил в стакан из графина воды и залпом его выпил. – Слушай и запоминай. Завтра явишься ко мне в восемь утра на ковер. Получишь мою машину вместе с Гошей. Вы прибудете на Кузнецкий мост ровно в девять тридцать. Поставите машину бампером к Выставочному залу и будете ждать.

– Чего ждать? – не понял Синицын. – Не твое дело – чего и кого ждать. Ждать будете хоть до ночи. С места не двигайтесь. К вам подойдут. Когда подойдут, ты выйдешь из машины и задашь все свои дурацкие вопросы. Понял, сопляк?

– Не очень, – искренне ответил Слава.

– Ты, молокосос, слишком шустрый. Генералов ФСБ тебе подавай. Куда названивал? – устало заметил Грушин, внезапно сменив гнев на полное равнодушие.

– Я звонил по номеру, который нашел в книжке писателя, – наконец сообразив, что происходит, попробовал оправдаться старший лейтенант.

– Все, иди отсюда. И чтобы в Управлении я тебя сегодня не видел, – тихо приказал Грушин и повалился в кресло.

– Есть, товарищ подполковник, – козырнул Слава и быстро ретировался.

– Что ты натворил? – глядя круглыми глазами на него, поинтересовалась Тома.

– Позвонил по одному номеру, и все, – развел руками начинающий следователь и поехал домой.

Вера Сергеевна уже вернулась с дачи и, с тревогой вглядываясь в лицо сына, воскликнула:

– Пусик, почему ты не ел сырники на завтрак? Ты не ранен?

– Я их, мам, не видел, а бандитская пуля пролетела мимо… – отмахнулся Слава и поспешил в свою комнату. – Мама, я немного посплю, не доставай меня, если можешь, и к телефону, кроме Саши Лебедева и Лены, я ни к кому не подойду, – бросил он с порога, закрыл за собой дверь, взял текст романа Каребина и плюхнулся на тахту.

* * *

Вечером шестнадцатого декабря 1916 года кабинет известного деятеля Петрограда, секретаря «Общества поощрения искусств и изящной словесности», действительного статского советника его превосходительства Святослава Альфредовича Стерна трудно было узнать. В мерцающем свете канделябра на стенах колыхались знамена ордена розенкрейцеров, испещренные тайными знаками. На овальном столе карельской березы, также покрытого знаменем с изображением Розы и Креста, покоился магический меч. Его сталь зловеще поблескивала, отражая огоньки свечей. Возле стола, скрестив руки на груди, стояли хозяин кабинета Стерн, князь Феликс Юсупов и известный петроградский врач-психиатр Константин Рябинин. Все трое в белых плащах до пят.

– Я пойду до конца, – торжественно заявил Юсупов и медленно опустил руки на клинок.

– Иди, брат, – промолвил Святослав Альфредович, также опуская руки и пристраивая левую ладонь на сталь меча.

– Пусть рыцарю в эту ночь Господь дарует львиное сердце, – добавил Рябинин и тоже опустил левую ладонь на меч.

– Да будет так, – почти шепотом проговорил Юсупов, накрывая левой ладонью руки Стерна и Рябинина.

После этого мужчины произнесли клятву ордена.

Тихо открылась дверь, и Алиса Николасвна, вся в белом, с кроваво-красной розой в волосах, внесла на серебряном подносе три бокала. Цвет вина в хрустале и цвет розы в волосах женщины не отличались. Женщина подошла к столу. Мужчины взяли по бокалу и подняли их.

– За наше братство! – произнес Стерн.

– Роза и крест, – ответили Рябинин и Юсупов.

И тут произошло невероятное. Мужчины опустили руки, а бокалы так и остались парить в воздухе. Сперва они застыли без движения, затем медленно поплыли друг к другу. Когда сосуды соединились, послышался звон хрусталя и бокал Юсупова разлетелся на мелкие осколки. Вино кровавым ручейком потекло по мечу. Бокалы Стерна и Рябинина вернулись на свои места. Стерн и Константин Николасвич Рябинин взяли их, висящие в пространстве, и медленно выпили до дна.

– Ты сегодня совершишь подвиг, – с тайным значением произнесла супруга Стерна и перекрестила князя.

Юсупов поклонился, сбросил плащ ордена и направился к двери. Проходя мимо Алисы Николасвны, он шепнул:

– В Петрограде вам оставаться опасно. Если меня возьмут, у вашей семьи могут возникнуть неприятности.

– Стерн уже купил билеты. В одиннадцать мы отбываем в Карелию, – тоже шепотом ответила женщина.

– Хорошо, – кивнул Юсупов и быстро вышел.

Хозяин хотел вдогонку что-то ему сказать, но закашлялся и махнул рукой. Он еще не оправился от длительной болезни легких и страдал приступами сухого лающего кашля.

– Мой друг, ты еще очень болен, – покачала головой Алиса Николасвна и повернулась к доктору Рябинину:

– Константин Николасвич, я очень боюсь за мужа.

Не вредна ли эта поездка для его здоровья?

– Петропавловская крепость для его здоровья может оказаться и вовсе погибельной. В Пахти свежий воздух и спокойная жизнь вернут ему здоровье.

– Тебе тоже не стоит оставаться в Петрограде, – предупредил Стерн Рябинина.

– Если я внезапно брошу практику, это покажется еще более подозрительным.

Свои отношения с князем я легко объясню: он мой пациент. У меня в Петрограде их столько, что я не в. силах уследить, кто чего творит…

Простившись с Рябининым, по-христиански расцеловавшись и обнявшись, супруги Стерны принялись за сборы. Первым делом они убрали атрибуты ордена, и помещение скоро превратилось в обыкновенный кабинет петроградского вельможи.

Покончив с декорацией, занялись подготовкой к отъезду. Чемоданы они упаковали раньше, теперь оставалось собрать мелочи. Святослав Альфредович снял с груди берилловую звезду, убрал ее в полотняный мешочек. Туда же пристроил трубочкой свернутые ассигнации и всыпал горсть золотых червонцев. Мешочек Алиса Николасвна зашила в подкладку его пальто. Стерн хотел отправить туда же золотой гравированный карманный брегет отца, но передумал и сунул его в карман. С Альфредом Федоровичем он простился вчера. Отец, не подозревая, какая опасность грозит сыну, ехать его отговаривал. Ему, несмотря на то что Альфред Федорович также состоял членом ордена розенкрейцеров, причем значительно дольше сына, решили не сообщать о готовящемся покушении на Григория Ефимовича Распутина.

Зачем старику знать о том, что через полчаса после отхода поезда в Карелию Юсупов в компании с Пуришкевичем и великим князем Димитрием прихлопнут великого придворного святошу?

– Пора будить мальчиков, – сказал Стерн жене и надел пальто.

В дверь постучали. Святослав Альфредович вздрогнул – он задумался и совсем забыл, что заранее заказал извозчика.

Заспанные сыновья Юлик и Ваня растерянно топтались в прихожей, безропотно давая себя облачить в стеганые пальтишки и закутать в теплые шарфы. На улице шел снег, редкие фонари тянули за пролеткой фантастические тени, и гулкое цоканье копыт эхом отдавалось в каменных колодцах петербургских дворов.

В вагоне не топили. Несколько лет войны разорили страну, и она как бы затаилась, экономя все, что могло продлить жизнь, – хлеб, дрова, соль.

Почему-то в военное лихолетье именно эти три незатейливые вещи мгновенно исчезают из обихода.

В полупустом вагоне пассажиры йахохлились, как воробьи, сберегая собственное тепло. Только молодой инвалид в форме корнета затеял карточную игру с дамами и временами неестественно громко смеялся. Этот смех в сонной тишине вагона напоминал бред душевнобольного. Наконец редкие фонари пригорода остались позади. Поезд окутала тьма, в которую паровозная труба зловеще выбрасывала искры из топки. Алиса Николасвна обняла сыновей, пытаясь их согреть мехом своей шиншилловой шубы, и задремала. Дети, так и не проснувшиеся за время поездки на извозчике, крепко спали. Святослав Альфредович откинул голову назад и укрылся пальто. Казалось, что он спит. Но Стерн думал.

К убийству Григория Ефимовича Распутина действительный тайный советник относился нейтрально. Конечно, будучи мистиком, он немного ревновал ясновидящего юродивого к императорской семье. Но эта ревность не переросла в ненависть. Место придворного лакея для амбициозного Стерна никогда не было страстной мечтой. Как секретарь «Общества поощрения искусств и изящной словесности» он и так был хорошо знаком с дочерьми императора и, при желании, мог гораздо чаще бывать в Зимнем. Нет, роль высокого слуги его не прельщала.

Осмысленная неприязнь к Распутину пришла раньше, когда мнимый святой организовал могущественный треугольник с тибетским доктором Бадмаевым и министром финансов Витте. Стерн к тому времени уже увлекся Востоком, и направленные действия Бадмаева, пожелавшего сделаться главным в восточной политике империи, его раздражали. Кроме того, он не был тогда уверен, что присоединение Тибета к владениям русского царя входит в его личные планы. С младенчества впитав мистическое отношение к миру, Святослав Альфредович очень серьезно относился к своему предназначению. Он знал, что станет Вла-Дыкой Тибета и Всемирным Учителем. Это знание пришло к нему десять лет назад, когда тяжелобольной отец, думая, что умирает, передал сыну граненый камень горного хрусталя с магическими письменами на месте среза. В письменах, по мнению отца, говорилось, что владелец камня получает силу Царя Тибета. Но для того чтобы стать духовным вождем Тибета, а через Тибет и всего мира, необходимо иметь вторую половину этого камня.

Магический горный хрусталь Стерн всегда носил с собой, боясь остаться без него даже на час. С камнем он не расставался ни днем, ни ночью. Что камень имеет магическую силу, тайный советник поверил сразу, но до конца убедился в этом спустя год, после того, как стал его владельцем. Отец его, оправившись после тяжелой болезни, о камне больше никогда не говорил. Стерн носил камень на груди в маленьком бархатном мешочке на крепком шелковом шнурке, вместе с цепочкой и маленьким крестиком, полученным во младенчестве при крещении. В первые дни, когда Святослав Альфредович ходил с камнем и крестом, у него сильно болела грудь. Стерн не был здоровяком от рождения. Врожденную хилость он компенсировал закалкой и зверским пренебрежением к собственной немощи. С юности став заядлым охотником, в дождь и снег совершал многодневные лесные походы и победил собственный организм, болезнь отступила. Нет, появившаяся тогда боль в груди не являлась следствием прошлых недугов, это была совершенно новая и непривычная боль. Святослав снял с груди шнурок с бархатным мешочком; Боль мгновенно прошла. Но носить камень в кармане Стерн опасался. Он все время боялся его потерять, боялся воровства и чувствовал себя некомфортно. Тогда он нацепил мешочек обратно на шею. Боль не заставила себя ждать. Святослав подумал и снял крестик. Боль вновь мгновенно исчезла. Стерн вздохнул с облегчением и убрал крестик в ящик письменного стола. Вспомнив теперь об этом, тайный советник понял, что крестик так там и лежит. Собираясь в дорогу, он о нем забыл совершенно. «Это знак свыше. Христианство осталось в России, а мы входим в иную фазу», – подумал мистик, по привычке воспринимая свою персону во множественном числе.

Магические свойства горного хрусталя снова проявились через год. В тот день молодой Святослав прогуливался по Невскому, оживленно беседуя со Стасовым.

Они только что обошли залы «Передвижной» и горячо обсуждали картину Ге «Христос в пустыне». Навстречу им шел пожилой, великолепно одетый, седой господин, правда, кроме седины, его возраст ничего не выдавало. Еле заметный намек на присутствие восточной крови заинтересовал Святослава Альфредовича – он тогда по моде времени увлекся Востоком. Но основное внимание Стерна привлек спутник седовласого прохожего. Святослав тогда сразу понял, что перед ним отец и сын, хотя прямого сходства между ними не наблюдалось. Молодой человек с вьющимися иссиня-черными волосами и пушком над верхней губой завораживал взглядом огромных миндалевидных глаз. Их бархатная тьма притягивала и пугала. Святослав перестал слышать, что говорит ему великий старец, он не отрываясь смотрел на юношу. А тот и не думал отводить взгляда. Стерну показалось, что юный прохожий внимательно и строго изучает его. Стасов, не обращая внимания на рассеянность своего собеседника, громко продолжал дискуссию, помогая себе решительными жестами. Когда заинтересовавшая Стерна пара осталась позади, Святослав Альфредович отметил на груди сильный жар. Он незаметно просунул руку за пазуху и, нащупав бархатный мешочек, обжег пальцы. Так нагрелся магический хрусталь.

Через неделю после описанной встречи Стерн заглянул в юридическую контору отца. Молодой человек ждал приятеля, который попросил консультации у Альфреда Федоровича по вопросу, связанному с наследством. Стерн-старший был занят беседой с очередным клиентом. Приятель запаздывал, и Святослав оказался в приемной один. Он стоял у окна и любовался городским пейзажем. Из конторы отца открывался прекрасный вид на Неву и Адмиралтейство. Внезапно на груди потеплело. Волна тепла быстро росла, превращаясь в нестерпимый жар. Он снял с груди бархатный мешочек и зажал его в ладони. Казалось, что его ладонь сжимает горящий уголек. Святослав взглянул вниз на набережную. Глянул и попятился. Он узнал пару, встреченную им на Невском. Старик и юноша остановились на тротуаре и пристально смотрели в окно, за которым прятался дрожащий от необъяснимого волнения Стерн. Дождавшись, когда отец освободился, он ворвался к нему в кабинет и рассказал о странном поведении магического хрусталя при встрече с незнакомцами.

– У них второй камень. Отыщи этих людей и выкупи его. Дай им все, что они попросят. Я найду средства. Имея два камня, мы сможем править миром.

Святослав выбежал на улицу, но старик и юноша исчезли. Несколько недель он бродил по городу в надежде их встретить, но так больше и не увидел.

Поезд замедлил ход, погремел на стыках и со скрежетом остановился. Тайный советник отодвинул занавеску и, отогрев ладонью заледеневшее стекло, посмотрел на улицу. Станции за окном не оказалось. Поезд совершил остановку в глухом лесу, и только свет из вагона бросал на снег железнодорожной насыпи светлые блики. Внезапно дверь в тамбур распахнулась, и в вагон вошли трое жандармов.

Двое с фонариками двигались по проходу, освещая лица пассажиров. Третий следовал за ними, держа руку в подозрительно оттопыренном кармане.

Святослав Альфредович побледнел. Он мысленно отсчитал время, проведенное в дороге, и понял, что убийство Распутина могло свершиться минут сорок назад.

Если представить, что заговорщиков взяли на месте и по телеграфу пошла морзянка, то появление жандармов в поезде грозит бедой.

Лучи фонарика скользнули по лицам спящих сыновей, осветили породистый профиль супруги – черты рода Вигов проступали на лице спящей женщины царственным покоем, остановились на бледной маске Стерна. Святослав Альфредович приоткрыл глаза и снова зажмурился. Свет двух жандармских фонарей неприятно слепил.

– Можно поглядеть ваши документики? – спросил третий сопровождающий.

Стерн полез во внутренний карман жилета и извлек паспорт. Подавая его блюстителю порядка, он с трудом погасил дрожь в руке.

Лучи фонариков освободили глаза Стерна и вцепились в раскрытый жандармом документ.

– Извините, ваше превосходительство, – заискивающе проговорил страж и с деланной улыбкой возвратил документ. – В этом поезде ограблен банковский инкассатор, и мы ищем грабителей. Не обессудьте, служба.

Стерн кивнул и, глядя вслед удаляющимся жандармам, вновь откинул голову.

Собственно, чего он так боится? Ведь он в подготовке убийства участия не принимал. При чем тут художник Стерн? Однако Святослав Альфредович окончил не только Академию художеств. Его университетское образование венчал диплом юриста. Кроме того, с детства взрастая рядом с юридической конторой отца, он прекрасно разбирался в законах. Участия в подготовке убийства он и впрямь не принимал, но был в курсе нее. А по закону человек, знающий о готовящемся преступлении и умолчавший об этом, становится соучастником. И это действительный статский советник Святослав Альфредович Стерн знал досконально.

– Нас кто-то спрашивал? – поинтересовалась Алиса Николасвна в полусне.

– Спите, мой друг. Простая проверка документов, – безразличным тоном ответил Стерн.

Супруга успокоилась и вновь погрузилась в дрему. Паровоз издал глухой надрывный гудок и, дернув вагоны, потянул состав.

Инвалид-корнет после жандармского обхода угомонился. Его дурацкий смех больше не мешал воспоминаниям. Пришло на ум детство.

Еще совсем младенцем, на курляндском курорте Хаапсалу, его впервые коснулась мистическая рука судьбы. Он прекрасно помнил отъезд в Курляндию из родового имения Ижоры. Карета, запряженная четверкой гнедых, весело бежала по северным полям и перелескам. Прозрачные глубокие озера и сосновый бор с мягким ковром изумрудных мхов манили сказочным покоем. Маленькому Стерну все время хотелось, чтобы карета наконец остановилась и он мог потрогать то, что видит глазами, обнаружить в прозрачной глубине озер тихое движение диковинных рыб, подглядеть за тайной жизнью лесных зверей. Но карета продолжала свой бег, и ребенок сладко засыпал. Помнил он и крепость Ивангорода. И тот жуткий случай, когда они обходили мрачные крепостные стены и мама, молодая и красивая, вдруг закричала, показывая на башню:

«Глядите, там царь Иван! С топором! На топоре кровь!» Ей сделалось дурно. Отец мочил платок и прикладывал к ее вискам. А с башни крепости спустился пожилой монах с реденькой седой бородкой, так напугавший маму. Спустившись и не глядя на них, старец перекрестился и быстро зашагал прочь.

Сам курорт Хаапсалу Стерн почти не помнил. Лишь длинный белесый пляж, на который накатывали светлые волны Балтики и множество водорослей у самой кромки моря. Однажды, когда они гуляли по прибрежным пескам, на море сели лебеди.

Казалось, что белые пушистые поплавки заполнили всю морскую даль. Отдыхающие ходили глядеть на лебедей, а маленький Святослав даже плакал, когда его пытались увести домой, отрывая от удивительного зрелища. Он и сейчас, полулежа с закрытыми глазами, видел эту картину, словно наблюдал ее вчера. Нельзя было отвести взгляда от величавых птиц, которые, парусом распустив крылья, то быстро перемещались по воде, то вдруг переворачивались вниз головой, оставляя на поверхности одни хвосты. Десятки, сотни торчащих лебединых хвостиков очень смешили ребенка. Святослав Альбертович непроизвольно скривил губы в улыбку.

Но главным и самым сильным впечатлением детства, возможно отложившим отпечаток на всю дальнейшую жизнь великого Учителя, стал ночной поход в замок Белой Дамы. По преданию, злой и коварный настоятель монастыря, разгневанный любовной интригой своего молодого монаха с юной прихожанкой, казнил юношу, а девушку замуровал в стене рыцарского замка. И с тех пор раз в год, в одну из летних ночей, Белая Дама выходит из стены. Видение нашло скучное объяснение у ученых рационалистов: в определенный час ночи, только раз в году, восходящая луна бросает свой отсвет в бойницу замка. Этот отсвет и порождает видение. Чета Стернов отправилась наблюдать это явление вместе с маленьким сыном. Что там видели взрослые, Святослав не знал и знать не хотел. Он стоял, окаменев, с широко открытыми глазами, и видел, как из стены вышла прекрасная белая девушка.

Она была полупрозрачна, и ее светлые одежды тоже были полупрозрачны.

Она была живая. Ее прекрасные глаза мерцали. Проходя мимо мальчика, она будто приостановилась, и ребенок услышал тихую речь, которая напоминала журчание ручейка и была обращена только к нему:

– Я знаю тебя, малыш. Ты видишь больше других, потому что умеешь смотреть.

Будь счастлив.

И белая девушка скрылась. Святослав не слышал, что говорили между собой родители, возвращаясь после ночного развлечения домой. Он запомнил Белую Даму на всю жизнь. Став взрослым, изучив тайные науки, усвоив множество знаков потустороннего мира, Стерн не раз вызывал на спиритических сеансах образ Белой Дамы, и она являлась к нему.

Только одному человеку поведал он о своей тайной привязанности. Этим человеком стал Александр Блок. Поэт почти год посещал сеансы на Фонтанке и даже вступил в орден «Роза и крест». Но после того как Стерн поведал ему о своих встречах с призраком хаапсалуской барышни, бывать у них перестал. И уж никому на свете Святослав Альфредович не рассказал, что его любовь Алиса Николасвна при первой же встрече поразила его необычайным сход-ством с образом Белой Дамы.

А однажды, когда после свадьбы они остались одни в еще не обставленной квартире на Фонтанке, молодая жена вечером подошла к окну. Стерн сидел возле свечи в кресле. Внезапно свеча погасла, и Святослав Альфредович вместо своей супруги увидел у окна знакомый призрак. Видение длилось несколько мгновений, затем женщина вскрикнула и, опустившись на колени, замерла. Дрожащими руками он зажег электричество, бросился к жене. У Алисы Николасвны случился припадок. Молодая женщина страдала странной, не изученной современной медициной болезнью. Она окаменела и не могла пошевелить даже пальцем. Первый раз Стерн попытался поднять ее с колен и перенести в постель. Но Алиса Николасвна превратилась в онемевшую статую и на постели продолжала находиться в той же коленопреклоненной позе. Разогнуть колени жены Святослав Альфредович не смог. Но во время таких припадков на Алису Николасвну нисходило озарение. Она могла предсказать события будущего. И тогда, стоя у окна на коленях, женщина посмотрела на мужа невидящими глазами и заговорила не своим голосом: «Слушай меня во всем. Он глаголит с тобой моими устами. Ты будешь Царем Мира. Он укажет мне знаки, а я эти знаки передам тебе».

Тот голос взволновал Стерна до глубины души – этот журчащий ручеек он помнил с детства. Это был голос Белой Дамы из хаапсалуского замка. С тех пор Святослав Альфредович относился к жене с мистическим восторгом. Он ждал ее тайных приказов, но того журчащего ручейка из ее уст больше не дождался.

«Значит, еще не время», – решил он.

Кондуктор объявил о скорой остановке. Поезд подходил к их станции. Стерн разбудил жену. Мальчиков тревожить не стали. На станции о приезде петербургской четы были предупреждены телеграфом. Их ждал возок, запряженный коренастой финской кобылкой. Возница помог с чемоданами, Стерн нес на руках спящих детей.

По времени давно наступило утро, но поздний зимний рассвет был еще далеко.

Стерны уселись в сани, и кобылка побежала мерной, неторопливой рысцой. Тут, в маленьком финском местечке, никто никуда не спешил и все делалось спокойно, обстоятельно.

На берегу залива, где Стерны арендовали дом, тишину нарушали только крики чаек. Мол из валунов, дощатая пристань, мачты рыбацких парусников, в центре магазинчик с малюсеньким баром, почта да маяк на утесе – вот и весь мирок городка Пахти. За символическую для петербургского вельможи цену Стернам сдали в аренду небольшой домик. В нем были гостиная с печью, обложенной кафелем, комнатка-кабинет, спальня, детская для мальчиков и кухонька-столовая. После родового помещичьего дома в Ижорах и огромной барской квартиры на Фонтанке финский домик казался игрушечным, но в его окнах синело море.

– Какое восхитительное место! Здесь ты напишешь книгу, которая затмит Библию. Народы земли нуждаются в современном мессии, и ты им станешь, – глядя горящими глазами на мужа, предрекла Алиса Николасвна.

Стерн поцеловал жене руку, не раздеваясь прошел в гостиную и прислонился к горячим изразцам недавно натопленной печки. Борясь с приступом кашля, он расстегнул жилет и потрогал бархатный мешочек с магическим камнем. Камень покоился на месте, сквозь бархатную ткань футляра пальцы почувствовали жесткие грани горного хрусталя.

К вечеру им принесли утренние петербургские газеты. На первых страницах сообщалось о зверском убийстве придворного пророка Григория Ефимовича Распутина. Его тело нашли в проруби Невы.

* * *

– Пусик, ты спишь? – Вера Сергеевна осторожно заглянула в комнату сына.

Слава лежал на тахте, откинув голову, и сладко посапывал. На полу и на кресле возле него веером рассыпались листки с печатным текстом. Вера Сергеевна осторожно отодвинула их и присела на краешек тахты:

– Пусик, к тебе, пришли.

Синицын открыл глаза и ошалело оглядел комнату.

– Ма, я же просил меня не доставать… – проворчал он, сообразив, что рядом его родительница.

– Пусик, но к тебе пришли, повторила Вера Сергеевна.

– Кто там еще, мам?

– Очень привлекательная девушка, – улыбнулась Вера Сергеевна.

– Ленка, что ли? – предположил Слава и присел.

– Ну, Пусик, Лена бы сейчас тут сама тебя разбудила бы. А эту красавицу я вижу в нашем доме впервые.

– Хорошо, я сейчас выйду, – смилостивился Синицын и, протирая глаза, встал на ноги.

– Ты бы хоть причесался. Девушка красивая, – посоветовала Вера Сергеевна.

Матери явно не хотелось, чтобы гостья увидела ее бравого сына взлохмаченным и заспанным.

– Ладно, мам, ты ее отвлеки, а я схожу морду ополосну, – попросил Слава.

Грубые выражения Вера Сергеевна не любила, поэтому слово «морда» ее покоробило, но она промолчала и отправилась отвлекать гостью. Через несколько минут Слава, умытый и причесанный, вышел в гостиную и увидел Машу Баранову. В первый момент он онемел. Старший лейтенант привык делить служебную и личную жизнь и, увидев вдову убитого в качестве живого человека в собственном доме, растерялся.

– Простите меня, Вячеслав Валерьевич, но мне необходима помощь, а кроме вас, мне обратиться не к кому, – печально глядя на Синицына, проговорила Маша.