Текст книги "Главное задание"

Глава двенадцатая
Замок

Куплю замок в домене. Хостинг не предлагать.

Ночь я провел в «Ручном единороге» мадам Франсуаз. Очаровательная трактирщица была рада вновь меня увидеть. Помня, что она сказала мне утром, я уже не надеялся на продолжение нашего романа, но ошибся, в лучшем смысле этого слова. Едва я устроился в своей комнате и приготовился отдохнуть, как мадам Франсуаз постучала в мою дверь. На этот раз она прихватила с собой бутылочку красного винца, и время от времени мы прерывали наши любовные игры для того, чтобы выпить по глоточку – и поговорить. Поначалу, признаюсь, я был не слишком откровенен с Франсуаз: после истории с Захариусом мне стало еще труднее доверять обитателям этого мира. Но Франсуаз была так мила, так красива, так ласкова со мной, что ее было очень трудно в чем-нибудь заподозрить. Мало-помалу я разговорился и рассказал ей о себе, опуская, понятное дело, некоторые малопонятные для нее вещи. Так, я ничего не стал говорить ей про компьютеры и про РПГ-игры, сказал только, что провалился в ее мир, после того как меня в кабацкой драке шваркнули пивной кружкой по затылку. Франсуаз слушала, лежа на мне и поедая меня своими влажными черными глазищами.

– Ах, милый, какой же ты герой! – сказала она, когда я замолчал. – Твоя история меня так возбуждает. Я уж думала, что настоящие мужчины остались только в сказках.

– Никакой я не герой. Просто жизнь у меня такая… непростая.

– Знаешь, что меня в тебе удивляет? – Она провела пальчиком по моим губам. – Что ты простой лох, а не рыцарь. Почему?

– Сам не знаю, – вздохнул я. – Судьба. Знаешь, как у нас говорят? Лох – это судьба. Только в твоем мире я это понял.

– Тебе нужна хорошая женщина. Благодаря ей ты займешь достойное тебя положение в обществе.

– Разве такое возможно?

– А как же! Немного везения – и ты станешь рыцарем.

– Франсуаз, а ты можешь мне объяснить, что у вас означает слово «лох»?

– Это на староимперском языке. Что-то вроде «озерный», «человек с озера». Сейчас у нас так называют чужаков, чужеземцев. Еще так, я слышала, называют людей, которым знатные господа доверяют кое-какие мелкие поручения. Бабушка рассказывала мне, что наш предок был лохом. Он был пришлым в наших краях.

– Значит, это не оскорбительное слово?

– Нет. Ничуточки.

– Ах, милая, если бы ты знала, как я тебе благодарен! – Я прижал Франсуаз к себе, начал целовать. Она смеялась, отбивалась от меня шутливыми шлепками, а потом нырнула под одеяло и…

Однажды, когда я вернусь домой – а я обязательно вернусь домой, если даже для этого мне придется превратить этот мир в золу и пепел – я буду вспоминать свою близость с компьютерной моделью как полное сумасшедствие. Но в тот момент…

Ах, Франсуаз, Франсуаз! И почему в моем мире мне ни разу не встретилась девушка, похожая на тебя?

Я проснулся утром, отдохнувший и бодрый. Франсуаз ушла еще до рассвета. Я понял, почему она эта сделала, когда спустился вниз. На столе меня ждал завтрак – оладьи с патокой, аккуратно нарезанные сыр и ветчина, свежеиспеченные булочки и сидр в глазированной кружке. Честное слово, у меня чуть слезы на глаза не навернулись, так мне стало хорошо на душе! Только ради такого стоит жениться…

– Франсуаз, – позвал я ее, когда завтрак был съеден.

– Что, красавчик? – Она вышла из-за стойки и подошла ко мне. – Что-то не так?

– Спасибо, милая, это были просто обалденные оладьи. – Я обнял ее, поцеловал и заметил, что у нее глаза на мокром месте. – Ты чего?

– Ох, если бы ты знал, как давно никто не хвалил мою стряпню! – сказала она. – Бедняжка Пьер говорил, что мне только для свиней готовить.

– Пьер был не прав. – Я поцеловал ее еще раз и попросил: – Принеси мне, пожалуйста, точильный камень, зеркало и кружку горячей воды.

Четверть часа я потратил на то, чтобы до остроты бритвы наточить метательные ножи, а потом попытался одним из них побриться. Получилось даже лучше, чем я ожидал. Приведя себя в порядок, я нежно простился с моей чудной трактирщицей и направился к замку Гранстон.

По дороге я поначалу все время думал о Франсуаз, но потом вдруг вспомнил Вику Караимову, свою соседку и давнюю любовь. Вика жила в соседнем подъезде вместе с мамой, тихой и приветливой женщиной, еще не утратившей величественной красоты, которую в полной мере передала дочке по наследству. Вика была очень хороша собой – высокая, стройненькая, с большущими светло-карими глазищами, с густыми волосами, чуть отливающими рыжиной. Одно время я был безумно влюблен в нее и даже пытался ухаживать. Пару раз пригласил ее в театр, потом на концерт «ДДТ», а после мы сходили в хорошее кафе на Невском. Вика принимала мои ухаживания, и мне казалось, что все у нас срастется, но тут на горизонте появился этот бычара Руслан на своем новеньком «Геленвагене», и я понял, что мои шансы равны нулю. И чего эти девчонки так падки на тупых самодовольных баклажанов с бабками и на фирменных колесах? Вечерами я смотрел в окно, как этот наглый закормленный пентюх разворачивается у нас во дворе, – и злился, злился, злился. А Вика садилась к нему в машину с таким лицом, будто этот урод чуть ли не принц Уэльский. Наверное, в том, что случилось, виноват и я тоже – ну что мне мешало воткнуться в какую-нибудь компанию «Рога и копыта Инвест», торговать мобилками, комплектующими для компов, сделанными в Чанчуне или в Муньджоу из отходов рисоводства, или просто воздухом и в конце концов купить себе такую же навороченную тачку? Возможностей уйти в коммерцию у меня было навалом, всем нужны были мои английский, французский и немецкий. Но, при здравом раздумье, я понимал, что дело вовсе не в «Геленвагене», а в системе ценностей. Ну куплю я себе такой вот внедорожник за много-много зеленых денег, покорю сердце Вики, а завтра засветится в непосредственной близости очередной Артем-Руслан-Вадик-Рустам-Серега-и-как-его-еще-там уже на «Порше» или на «Феррари» – и амба, приехали, жжем бензин дальше. Моя любовь снова купится на крутую тачку, потому что это – престиж, это – стиль, это – успех, мечта, возможность утереть носы завистливым подружкам. Так Вика Караимова и уехала от меня на «Геленвагене». С тех пор я потерял интерес к красивым девушкам, а некрасивые меня никогда не интересовали. И еще у меня появилась странная идиосинкразия на имя Руслан: как услышу в баре или в магазине певучий женский голос, зовущий: «Русланчик!», так у меня крапивный зуд идет по всему телу. Вот такой вот я чувствительный – или глупый?

Просто счастье, что в этом мире нет иномарок. Ненавижу я все эти жестяные жрущие бензин коробки со всеми удобствами. Без них мальчики-мажоры никогда бы не отбили девчонок у хороших парней. У меня даже мелькнула странная, почти шизофреническая мысль – а может, мне не стоит возвращаться обратно в мой мир? Ну что хорошего у меня там есть? Типовая холостяцкая квартира в спальном районе, недописанная диссертация, друзья-женатики, которые только и думают о том, как бы заработать, скучные воскресные пикники с банальным шашлыком, водкой и дурацким натужным весельем? А здесь у меня есть Франсуаз. Такая милая, такая тоненькая, такая мягкая, такая ароматная, такая глазастая, такая заботливая. И воздух здесь чистый, и еда вкусная, а слово «лох» не является ругательством. Плюнуть на все, забыть о прошлой жизни, о том, что я неудачник, что я не удержал Вику, что моя жизнь всего лишь пустое сидение за компьютером, сон и еда?

Но смогу ли я забыть о том, что по ту сторону реальности есть белые ночи, купол Исаакия, Дворцовая площадь, длинный коридор филфака, по которому я так любил прохаживаться, когда был студентом? Александро-Невская лавра, в которой меня крестили, школа на Петроградской, где я учился, Пискаревка, где лежат вместе с сотнями тысяч ленинградцев мой прадед, два младших брата моего деда и две его сестры, умершие зимой 41-ого?

Да уж, есть над чем подумать, мать его тру-ля-ля!

Пережевывая свои печальные воспоминания, я добрался до замка. Картинка была вполне живописная – замок Гранстон оказался образцовым замком с высокими стенами, зубчатыми башнями и высокими шпилями. Он стоял на вершине холма, и к его воротам вела обсаженная серебристыми елями широкая дорога. В воротах стоял один-единственный стражник. В левой руке он держал здоровенную глевию, в правой – дымящуюся курительную трубку. Когда я почувствовал запах табака, у меня все внутри перевернулось.

– Стой, лох! – крикнул стражник, направляя на меня острие глевии. – Дальше идти нельзя.

– У меня дело к госпоже баронессе, – ответил я, втягивая ноздрями пахнущий табаком воздух.

– У тебя? Ты на себя посмотри, чудак! – Он затянулся, выпустил замечательный сизый ароматный клуб дыма. – Так я тебя и пустил в замок.

– Слушай, приятель, у меня совсем нет настроения спорить с тобой. Я действительно пришел по важному делу. Я знаю, что случилось с бароном Томасом Гранстоном и хочу поговорить с баронессой.

– Не хочешь свою куртку продать? – внезапно спросил стражник.

– Не горю желанием.

– Сто дукатов дам.

– Увы – товар эксклюзивный, скидки на него не предусмотрены.

– Чего?

– Да так, ничего. Закрыли тему, куртка не продается.

– Интересно знать, где ты такой дорогой курткой разжился, – продолжал стражник. – Может, ограбил кого?

– Тебе-то какая разница, милейший? – Я уловил в тоне стражника жгучую зависть: на нем самом было надето что-то несусветное, некий безобразно сляпанный из ржавой проволоки и засаленного войлока гибрид кольчуги и стеганого тегилея. – Так как насчет встречи с баронессой?

– Нет, не можно, – тупо заявил он. – Почем я знаю, что ты не врешь про барона?

– Эх, приятель, я сейчас жалею, что не захватил щит барона, который нашел рядом с телом. Там была гроздь винограда. Герб Гранстонов?

– Ну и что? Можа, ты где этот герб видел.

– Ладно, приятель, последняя попытка. Ты читать умеешь?

– Не, не обучен.

– А есть кто в замке, кто умеет читать?

– А как же, конечно есть. Капеллан наш, отец Вильмон, да и сама баронесса и писать и читать умеет.

– Вот и славненько. – Я вытащил из сумки предсмертную записку барона. – Позови капеллана, дам я ему один месседж зачитать.

– Чего?

– Того, деревня! Капеллана позови, говорю.

– Ладно. – Он наконец-то соизволил вынуть трубку изо рта, перекрыл вход в замок железной решеткой с зубьями, навесил изнутри замок. – Жди тут.

– И табачок захвати! – крикнул я ему вдогонку. – Я у тебя куплю, если продашь.

Цербер вернулся минут через пятнадцать с сухоньким старичком в коричневой рясе. Я с поклоном вручил старику записку барона. Старик взял записку, держа в вытянутой руке начал читать, беззвучно шевеля губами, а потом затрясся весь и порывисто повернулся ко мне.

– Где ты это взял? – заикаясь, спросил он.

– На теле барона. Я пришел выполнить его последнюю волю, отдать кольцо баронессе.

– А кольцо?

– Здесь. – Я показал свою руку с кольцом на пальце. – Узнаешь, благочинный?

– Воистину чудо чудное! – Капеллан еще несколько секунд таращился на меня, потом крикнул стражнику: – Открывай ворота!

– Табак принес? – осведомился я у стражника, который возился с запорной решеткой.

– Мало у меня, – промычал он. – Если только завтра придешь.

– Сколько возьмешь?

– Пятьдесят соверенов за унцию.

– У тебя что, настоящий «Дрюм»? – возмутился я. – Небось, махру палишь. Побойся Бессмертных!

– Не хочешь, не бери, – отрезал стражник. – Или давай меняться: ты мне куртку, а я тебе десять фунтов табаку, самого лучшего.

– И полцарства в придачу, – добавил я. – На Кавказе есть Кура, на Куре стоит гора, на горе сидит грузин по фамилии Обломидзе. Тебе к нему. Фигу тебе, приятель, а не куртку. Я лучше курить брошу.

– Чо?

– Арбалет через плечо. Пока, служивый.

Рожа стражника приобрела прокисшее выражение. Я бросил на него последний победный взгляд и зашагал за капелланом Вильмоном через мощенный булыжником двор к дверям замкового донжона.

Глава тринадцатая
Баронесса Гранстон

Девушка ищет парня для нежной любви.

Фоты здесь. Чего тебе еще нужно, козел?

Капеллан привел меня в замковый холл. Зрелище было печальное – когда-то здесь, наверное, царила роскошь, теперь стены изрядно облезли, гобелены на них полиняли и выцвели, огромная деревянная люстра напоминала подвешенное к потолку тележное колесо, деревянные панели и перила лестниц были безжалостно выщерблены. Даже тростник под ногами, и тот был какой-то увядший. Пахло сыростью и мышами. Несмотря на то что в огромном камине полыхал настоящий пожар, было более чем прохладно.

– Ждите здесь, сударь, я доложу о вас баронессе, – сказал мне Вильмон и поднялся по лестнице на второй этаж.

Я прошелся по холлу, разглядывая расставленное в тяжелых дубовых пирамидах оружие. Возле стойки с мечами я остановился и долго рассматривал клинки. Мечи были самые разные – прямые и чуть искривленные, одинарные и полуторные, совсем простые и изящно отделанные. Покойный Гранстон, без сомнения, очень любил оружие. Да оно и понятно – он был воином. Всю свою жизнь он посвятил военному делу и сгинул в вонючей пещере из-за козней мерзкого альбарабийского шпиона. Странно, однако, что такой опытный воин – а я был уверен, что Гранстон был опытным и умелым воином – не сумел одолеть аануба, а мне это удалось. Просто везение? Или неведомая мне пока тайна Главного Квеста? Вряд ли я скоро узнаю правду. Одно хорошо, я выполнил волю бедняги. На душе как-то сразу стало спокойнее.

– Баронесса Гранстон Де Брейдж! – объявил громкий голос за моей спиной.

Я порывисто обернулся и замер с открытым ртом. Потому что увидел ее.

Памелу.

Мать твою тру-ля-ля, не могут две женщины быть так похожи! Разве только разработчики моего квеста моделировали эту Памелу с той…

– Подойдите, друг мой, – сказала она, и голос ее звучал глубоко и бархатисто. – Подойдите, чтобы я могла поблагодарить вас за вашу услугу. А вы, Иероним, – сказала она стоявшему рядом с ней мужчине, – оставьте нас, прошу.

Она была в атласном черном платье с белыми кружевными манжетами и кружевным стоячим воротником – просто воплощение траура. Сколько ей лет, двадцать пять, тридцать? Мне в этом наряде она показалась просто ослепительной. Я на негнущихся ногах подошел к лестнице, склонил голову. Баронесса не спеша сошла вниз. Я ощутил, как ее рука коснулась моего плеча.

– Только благородный человек мог сделать то, что сделали вы, – сказала она. Почему-то мне казалось, что она говорит на безупречном английском языке, хотя я понимал, что это не так. – Я прочла его предсмертную записку. Теперь мне кажется, что я была недостойна его. Как он погиб?

– Он погиб в бою, миледи, – сказал я, не поднимая лица. – Как храбрый и благородный рыцарь.

– Радостно это слышать. Что с его телом?

– Оно покоится в пещере, где он погиб. Лучшего склепа нельзя пожелать.

Блин, не могу же я сказать бедной вдове, что в нескольких десятках метров от тела ее мужа бьет фонтан самой настоящей браги! Теперь, когда я пришиб волька, в пещеру начнется самое настоящее паломничество местных алкашей. И все они будут тусоваться у останков барона. Вряд ли кто додумается предать его земле. И, между прочим, в записке ни словом не было сказано, что нашедший должен похоронить беднягу…

– Хорошо. – Я почувствовал макушкой, что она улыбается. – Я знала, что он мертв, но не хотела верить. Теперь, по крайней мере, нет этой ужасной неизвестности. Вы хотите мне что-нибудь сказать?

– Это звучит нескромно, миледи, но я… я убил тварь, которая повинна в смерти вашего мужа. Пусть хоть это вас утешит.

– Похвально. Как я могу вас отблагодарить?

Боже! В мою кровь влетело одновременно сразу столько адреналина с тестостероном, что я едва не лишился чувств. Все поплыло у меня перед глазами, и я невольно сделал шаг назад, чтобы сохранить равновесие и не упасть.

– Что с вами? – удивилась баронесса.

– О, миледи, не обращайте внимания. Я всего лишь немного… устал.

– Понимаю. Вы проделали долгий путь. Как я сразу не догадалась, глупая! Не волнуйтесь, в замке Гранстон вы – желанный гость и найдете здесь все самое лучшее.

– Не сомневаюсь, миледи.

– Куршавель! – крикнула баронесса.

Появившееся существо можно было назвать женщиной только с очень большой натяжкой. Оно появилось на галерее второго этажа и чинным неспешным шагом спустилось к нам. Настоящий синий чулок. Длинная, тощая, плоская, как лист фанеры, с крысиной мордочкой, лишенной подбородка, и торчащим носиком, да еще в мешковатом старушечьем платье. Ей было лет тридцать, и это платье прибавляло еще пятнадцать. Когда она заговорила, ее голос показался мне мяуканьем недовольной кошки.

– Миледи? – Куршавель присела в подчеркнуто аккуратном реверансе и уставилась на меня своими глазенками.

– Это наш гость, мессир…

– Алекто, – сказал я, поклонившись грымзе, на что она ответила ледяным церемонным поклоном.

– Мессир Алекто привез печальное известие о нашем бедном Томасе, – сказала Памела. – Он устал с дороги, и мы, как гостеприимные хозяйки, должны о нем позаботиться. Но вначале, – она стянула с пальца кольцо с великолепным алмазом и протянула мне, – примите это в знак моей признательности. Вы отдали мне кольцо Тома, так возьмите это на память о той услуге, которую мне оказали.

– Миледи, – я покашлял в кулак, снова потупил взгляд, – я был бы последним уродом, если бы посмел взять у женщины ее драгоценность. Хотя женщины, подобные вам, не нуждаются в украшениях, поскольку сами являются драгоценными изделиями Бессмертных, это кольцо больше вам к лицу, чем мне, бедному страннику. Если бы баронесса позволила, я бы сам предложил способ, коим ваша милость может осчастливить меня до конца моих дней.

– Да? – В ее глазах вспыхнул интерес. – В самом деле, я об этом не подумала. И что это за способ?

Нет, я не могу это сказать. У меня ноги подкашиваются. Ясен пень, каких слов она от меня ожидает. И эти слова так и просятся мне на язык. Женщина одна уже несколько месяцев – вряд ли в этих местах знакомы с понятием «сексуальная эмансипация». Но она слишком великолепна. И она баронесса. А я просто лох. Хоть и боевой.

– Миледи, – я снова закашлялся, чтобы выиграть время и дать мыслям прийти хотя бы в относительный порядок, – глядя на вас, я не верю своему счастью. Я всего лишь бедный странник и не смею надеяться на что-то большее, чем простая признательность. Но я бы просил вас – искренне, от всего сердца – подарить мне свою…

«Ночь любви! – завопил внутренний голос. – Проси, идиот! Ночь любви!»

– … дружбу, – выдохнул я.

– Боже, как вы учтивы! – сказала баронесса, сложив свои безупречные губы в усталую усмешку. – Куршавель, сегодня будет интересный ужин. Такие гости – большая редкость в наших краях.

– Ужин?

– Не думаете ли вы, друг мой, что я позволю вам лишить нас вашего общества прямо сейчас? – Она улыбнулась так, что уровень тестостерона в моей крови стал запредельным. – Сегодня утром в наш замок прибыл странствующий менестрель. Надеюсь, вечером он развлечет нас. А сейчас Куршавель проводит вас в комнату, где вы сможете отдохнуть.

– Благодарю, миледи.

– Вы не сказали, каким способом я могу наградить вас.

– Разве? – Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. – Миледи ошибается. Я просил вас считать меня своим другом. Другой награды мне не нужно.

– Это так мало, мессир Алекто, – с грустью сказала она. – Я видела, как вы рассматривали мечи Гранстонов. Простите, я должна была подумать об этом сразу. Когда вы пожелаете покинуть мой замок, я буду рада, если вы возьмете себе любой из этих мечей на память о Томасе. – И тут, несколько секунд помолчав, она добавила: – И обо мне, конечно.

Глава четырнадцатая
Хатч

Концерт был хороший – лабухи не киксовали.

На закате в комнату, отведенную мне для отдыха, явилась Куршавель и жестяным голосом сообщила, что ее милость баронесса Гранстон ждет меня к ужину. Следуя за камеристкой, я попал в большую трапезную замка.

В трапезной было тепло, ярко горели свечи. Несколько здоровенных черных догов прогуливались по залу, но на меня они не обратили никакого внимания. Баронесса уже сидела за столом в высоком кресле. Я поклонился, она улыбнулась и красивым жестом предложила сесть по левую руку от себя. Справа от баронессы сидел какой-то крепкий перец в нарядном бархатном дублете и с массивной золотой цепью на шее. Я поклонился ему, он ответил мне небрежным кивком. Его внешность мне не понравилась – бритая голова, маленькие прижатые уши, низкий лоб, бледно-серые ледяные глаза, приплюснутый нос и совершенное отсутствие интеллекта на физиономии. Типичный боец из какой-нибудь губернской ОПГ. Повесь ему вместо рыцарской цепи «гимнаста» на шею, сунь «Нокию» в лапу, надень спортивный костюм, кожанку и кроссачи, и сходство будет полным.

– Якоб, это мессир Алекто, о котором я вам говорила, – сказала баронесса человеку в дублете. – Мессир Алекто, познакомьтесь – благородный рыцарь Якоб де Ванбрахт, наш сосед и человек, воплощающий лучшие рыцарские доблести.

– Мессир? – Де Ванбрахт скривился в презрительной усмешке. – По-моему, он просто лох.

– Совершенно верно, милорд, – сказал я. – Я лох и этим горжусь. Мои предки родом из Лох-Несса, а это что-то да значит.

– Лох-Несс? – Рыцарь изобразил напряженную работу мысли. – Что-то знакомое. Это где-то на западе?

– На севере, – поправил я. – Как раз на стыке Хайленда и Лоуленда.

– Не бывал. Памела, – обратился де Ванбрахт к баронессе, – ты не говорила, что сегодня за ужином будет еще один гость.

– Я забыла, Якоб, – с рассеянной улыбкой ответила Памела. – Иероним, покажите мессиру Алекто его место.

Я почувствовал знакомую злобу. Именно такую, какую чувствовал когда-то, видя, как Вика Караимова садится в джип Руслана. Дураку понятно, что этот де Ванбрахт – любовник баронессы. Я все понимаю, жизнь идет, и природа требует свое, но мне почему-то стало очень обидно за себя. А еще больше– за Томаса Гранстона.

Мажордом провел меня за стол. Мое место находилось слева от баронессы, сразу за местом капеллана Вильмона. Старичок поприветствовал меня благословляющим жестом, а слуга в синем атласном сюрко с вышитой серебром виноградной гроздью налил мне белого вина в кубок.

Де Ванбрахт первым завел беседу. Для начала он рассказал нам бородатый анекдот про студента, жену плотника и влюбленного в нее причетника по имени Абсолон. Видимо, история казалась ему невероятно смешной. Особенно тот момент, когда жена плотника выставляет в окно зад и причетник целует ее именно в эту часть тела.

– Гы-гы! – трясся де Ванбрахт, проливая на скатерть вино. – Прямо в гузку, гы-гы!

– Чосер, «Кентерберийские рассказы», история мельника, – сказал я.

– Что? – Рыцарь перестал смеяться.

– Ничего, сэр. Просто вспомнил похожую историю.

– Ты, верно, знаешь много историй.

– Пожалуй, сэр. Но не думаю, что все они будут интересны баронессе.

– Я бы послушала, – сказала леди Гранстон.

– Охотно, миледи. О чем бы вы хотели послушать?

– О чем-нибудь пристойном, – ответила баронесса, глянув на де Ванбрахта.

– Тебе не понравилась моя история? – удивился рыцарь. – Странно. Я смеялся до упаду. А мой оруженосец Виктуар аж посинел от смеха, будто его щекотали шлюхи из «Сладких губок».

– Итак, мессир Алекто, вы готовы нас развлечь? – спросила баронесса.

– Да, расскажи нам сказку, лох. Про то, как нашел Тома, – вставил де Ванбрахт. – И убил то животное, которое прикончило его. Забавная сказочка.

– Это не сказочка, – ответил я, пригубив вино. – Это правда.

– Ты, простой лох, сумел убить зверя, одолевшего рыцаря?

– Я не простой лох, сэр. Я боевой лох-защитник.

– Ну и что? – Де Ванбрахт оскалил мелкие желтые зубы. – Не рыцарь, даже не простой латник. А Томас был хорошим бойцом. Говорю как есть, хотя на турнирах он никогда не блистал. Помню, три года назад на турнире в Белло его вышиб из седла командор Ордена Золотого Сердца. Я потом победил орденца, но Томас не смог продолжить состязание.

– Ну и что? – спросил я, прекрасно понимая, что де Ванбрахт рассказал об этом случае только для того, чтобы подчеркнуть свое превосходство над Томасом Гранстоном. Меня это неприятно кольнуло. Знакомый типаж – самоутверждается за счет унижения других. Выделывается перед Памелой.

– А то, что не верю я, будто ты, лох, убил зверя, который одолел Томаса.

– Ты, достойный сэр, сам только что сказал, что Гранстона не раз побеждали на турнирах. Значит, ты признал, что могли быть бойцы лучше его. Таким бойцом могу быть я. Таким бойцом являешься ты. Барон хотел освободить своих крестьян от чудовища, но Бессмертные не были к нему благосклонны. Возможно, если бы ты отправился на охоту за аанубом, мне бы не пришлось доставлять печальные вести твоей жене.

Де Ванбрахт самодовольно хмыкнул. Его слабенький серый процессор не уловил моего намека на то, что он, в отличие от Гранстона, не способен на донкихотство. Я переключил внимание на стоявшее передо мной большое блюдо с печеной свининой. Мясо было явно недосоленным.

– Однако у нашего гостя неплохая латная куртка и приличный меч, – сказал рыцарь, наблюдая за мной. – Правда, доспех лучника не сравнить с моей кантарийской кирасой из кованой стали. Веришь ли, Памела, этот выскочка Доу бился со мной об заклад, что его латы круче моих. И что же – я распорядился повесить свою кирасу и кирасу Доу на дереве, велел своим арбалетчикам дать по ним залп, а потом мы посмотрели на результат. Ха! На моей кирасе и царапин не осталось, а железка Доу оказалась пробитой в шести местах!

Так, я будто снова слышу знакомую песню. Сразу вспомнилось, как Русланчик расхваливал свой «Геленваген»: «Эдик-Лезгин мне, типа, втирает, что у меня резина хило трассу держит, а я ему – блин, шугнись, братан, ща дадим! Как выжал сто пятьдесят, а тачку даже не мотнет. Во, грю, резина, не то что на твоей „Паджеро“!» Наверное, нет ни одного мира, где не водились бы подобные типы.

– Мне достаточно моего доспеха, сэр, – сказал я, срезая ножом мясо с кости. – Ведь у меня нет оруженосцев, которые будут усаживать меня на коня и ссаживать обратно. Коня у меня тоже нет.

– Коня? – И тут де Ванбрахта понесло. Громко, взахлеб он начал рассказывать о своем вороном по кличке Бумьер (надо же, и тут, оказывается, есть «бумеры»). О его скорости, выносливости, о том, сколько дукатов он стоит, как в сражении он рвет зубами врагов, облегчая хозяину ратный труд. Непременно о том, как обзавидовались все рыцари от Уэссе и Лансана до Саграмора, когда увидели его коня. Я бы не удивился, если бы Ванбрахт загнул, что его конь в свободное от битв и охот время бегает в трактир за пивом для хозяина и возит к нему девочек из «Сладких губок».

«Геленваген», «Геленваген». Я ошибся – в этом мире есть свои эквиваленты иномарок.

– Однако, господа, давайте послушаем менестреля, – предложила Памела, которой, видимо, начал надоедать этот поток бахвальства. – Куршавель, пригласи маэстро Хатча.

Унылая камеристка тут же встала из-за стола и вышла. Вернулась она через пару минут с менестрелем, который показался мне странным. Вроде обычный менестрель – длинные темные волосы, рубаха, правда, не очень чистая, но с кружевными манжетами и пышным жабо, кожаные штаны, сапоги. Но я глянул на его инструмент и понял, что здесь что-то не так. Всегда представлял себе средневекового менестреля с лютней, на худой конец – с виолой или фиделью. Но тут…

Маэстро Хатч извлек из чехла двенадцатиструнный «Эко-Рейнджер», и, по-моему, настоящий, белого замеса.

Последние сомнения исчезли, когда менестрель заиграл. Первую композицию я не узнал, но вот вторая была мне слишком хорошо знакома. Когда-то я слушал ее по тридцать раз на дню, потому что она называется «Vickie». Я был влюблен в эту мелодию, ведь она была тезкой моей возлюбленной.

– Наш менестрель только дерет струны, – заявил Ванбрахт с кислой гримасой. – За такую игру следует забросать костями, а не дукатами. Эй, любезный, ты знаешь нормальную песню?

– Нормальную песню для правильных пацанов, – пробормотал я.

– Что милорд хотел бы послушать? – осведомился менестрель.

– Ну эту, про сэра Даннакена и его храбрых парней. Или «Узник Дагуорта». Или «Мельничиха мне давала обещание любить». Не знаешь? А эту:

 
Едет телега вперед, к эшафоту,
Два стражника рядом сидят,
Я в цепи закован, сижу между ними,
И вороны в небе кружат.
 

– Интересно, «Мурку» у них тоже поют? – произнес я, макая горбушку в соус.

– Увы, добрый сэр, я не знаю этих песен, – побледнев, ответил менестрель.

– Жалкий пес! – Ванбрахт плюнул на пол. – Ступай на конюшню убирать навоз. Даже медного гроша от меня не получишь.

– Зачем же так сердито, Якоб? – улыбнулась баронесса. – Может, маэстро Хатч знает другие песни?

– Позвольте мне! – Я решился, встал из-за стола, вытер руки полотенцем и подошел к менестрелю. – Если баронесса желает, я мог бы спеть дуэтом с маэстро Хатчем.

– Наш храбрый лошок еще и певец, – хмыкнул Ванбрахт.

– Вы доставите нам большое удовольствие, – сказала Памела, улыбаясь.

– Слышь, друг, – обратился я к менестрелю, – респект тебе за «Назарет».

– Ты… оттуда? – Маэстро Хатч чуть не бухнулся в обморок. – Как ты…

– Потом перетрем. Ты из Макара знаешь что-нибудь?

– Макаревича в смысле? Да хоть что слабаю!

– Вот и начнем. «Давайте делать паузы в словах» помнишь?

– Как два пальца об стол. Тональность?

– Можно соль. Играем?

– А то! – Хатч прямо просиял весь. – Поехали.

Я вообще-то певец не многим лучший, чем гитарист. Так, бряцаю по струнам для собственного удовольствия. Девчонкам на университетских вечеринках нравилось мое пение. Но тут я был в ударе. Возможно потому, что встретил земляка. Хатч играл отменно. Не Зинчук, конечно, и не Ричи Блэкмор, но переборы у него получались офигенные. Мы спели «Давайте…», потом «Летучий Голландец», «Место, где свет», потом я выдал свою любимую «Свечу». Закончив петь, бросил быстрый мимолетный взгляд на нашу аудиторию. Ванбрахт зевал во все тридцать два бычьих зуба, баронесса задумчиво теребила краешек кружевной салфетки, страшненькая Куршавель украдкой вытирала слезы.

– Скука, – сказал Ванбрахт, когда Хатч в последний раз дернул струну. – Пой монахам, приятель, они любят это гнусавое вытье.

– Якоб, не богохульствуй, – одернула его баронесса. – Благодарю вас, мессир Алекто. И вас, маэстро Хатч. Мне понравилось. Только почему вы не спели нам про любовь?

– Только для вас, миледи, – сказал я с поклоном и заметил, как злобно сверкнули глазенки Ванбрахта. – Мои любимые строки одного очень известного в наших краях менестреля.

Я собрался с мыслями, попросил Хатча подыграть какой-нибудь барочный переборчик и начал читать балладу, которую однажды скачал в сети, переписал и положил в почтовый ящик Вики.

 
Алеет небо, начался восход,
Мчит сокол к тучам, ходит там кругами,
Без промаха голубку сверху бьет,
Рвануться прочь ей не дает когтями.
Удел такой же нам назначен с вами
Амуром, что дарит блаженство людям,
Задетым хоть слегка его стрелами,
А потому всегда мы вместе будем.
 
 
Душа моя да не перестает
Единой целью жить – служеньем даме.
Любовь к ней лавром мне чело увьет,
Оливковыми оплетет ветвями
Ревнивый ум, и сделать нас врагами
Ему уж не удастся, и орудьем
Сближения он станет меж сердцами,
А потому всегда мы вместе будем.
 
 
И если непомерный груз забот
Судьба мне взвалит на плечи с годами,
Ваш взор ее удары отведет
Быстрей, чем прах взметается ветрами.
Обязан стать, сравнясь с отцом делами,
Таким, чтоб не могли нас попрекнуть им,
Плод, выращенный нашими трудами,
А потому всегда мы вместе будем.
 
 
Принцесса, чувство – все равно что пламя:
Оно тепло дарует нашим грудям,
Что б ни случилось в этом мире с нами,
А потому всегда мы вместе будем.[1]1
  Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть]
 

– Какая прелесть! – сказала Памела, когда я дочитал стихи. – Это вы написали?