Текст книги "Звероликий"

Глава шестая
ЗНАМЕНИЯ (Интерлюдия 2)

Таркун Дерилл, санитар (а по совместительству и ночной сторож) морга Второй Сераписской городской больницы, сидел в своем обиталище и, по обыкновению, гневался на весь мир.

И было отчего обижаться.

Имелся у него за морем, в Мавретании, дом и не бог весть какой, но все же приличный кусок земли и сад. Жил Таркун пусть и не роскошно, но в достатке. И думал, что так и проживет свой век и успокоится на том же кладбище, что его отец, дед, прадед…

Не тут‑то было!

Вначале какие‑то идиоты, которых он искренне считал своими вождями, захотели отделиться от Империи – как будто и так было плохо! Объявили о создании Независимой Республики Мавретании.

Императорское правительство в Александрии сперва не восприняло все это всерьез. Потом удивилось и рассердилось.

Затем треклятые имперцы вздумали затеять войну с идиотами‑вождями, но вместо того чтобы этих идиотов переловить и вздернуть, амнистировали их.

Те, ясное дело, опять взялись за старое. После правители Александрии на деле доказали истинность слов идиотов‑вождей, что Империя сгнила до печенок. А именно: вывели войска из почти всей Северной Африки, сказав, что предоставляют неразумных смутьянов их собственной судьбе и воле их болванов‑вождей. И наконец вожди доказали, что они и в самом деле дураки и мерзавцы, не поделив власть и из‑за этого развязав войны друг с другом.

А в итоге мирный земледелец Таркун Дерилл вместе со своим семейством должен был искать убежища в этой самой Империи и браться за любую работу, чтобы заработать на кусок хлеба для себя, своей больной жены и своих невесток с внуками. Потому как в семье он единственный взрослый мужчина. Три его сына погибли во всех этих войнах. Один – сражаясь против Империи, второй – за нее, а третий – пытаясь воспрепятствовать бандитам забрать последнего вола…

Но Великий Нгаа милостив – позволил добраться на старой паровой калоше до Сераписа, получить статус беженца (помог запасливо сохраненный в тайнике паспорт подданного Pax Rоmanum) и даже какую‑то пенсию. Глядишь, доживет свой век спокойно, с родными.

Он поселился здесь же, в морге, в чуланчике. Поставил списанную больничную койку, пару самодельных табуреток. Варил себе еду на газовом рожке, которым каморка и освещалась.

Иногда к нему приходил больничный сторож Гай Юлий – одноногий ветеран самой первой из Мавретанских войн, и они играли в нарды и шашки да вспоминали края, обоим им памятные.

Размышления санитара прервал дребезжащий звук дверного колокольчика.

– Ну, кто там? – осведомился Таркун, по въевшейся еще на родине привычке пододвигая на всякий случай топор.

– Открывай!

Это был его знакомый, британец Гавейн, водитель больничной «труповозки».

– Привез тебе, старый африканский перец, нового постояльца.

– Кого ж на этот раз? – справился санитар, бряцая ключами и отпирая дверь последнего пристанища для очередного несчастного.

– Да так, пьяница какой‑то. Вывалился из окна после десятой бутылки пива, и башка вдребезги.

– Это не так плохо, – пробурчал мавр.

По крайней мере, покойник свежий, вонять не будет, тем более что со льдом проблемы – единственный больничный холодильный агрегат, допотопная «Скандия», еле‑еле справляется, а на новую отцы города денег не дают. Вот пару недель назад привезли сразу трех давних утопленников – так хоть из морга беги, под деревом ночуй.

– Давай неси!

И шофер вместе с мортусом поволокли накрытые ветхой простыней носилки в глубь полутемных переходов бывшего храма Плутона.

Положив бедолагу в цинковый ящик, Таркун вывалил туда полведра льда и накрыл сверху парой старых телогреек, чтобы лед не таял слишком быстро.

Потом дал водиле расписаться в книге приема‑выдачи покойников. С тех пор как в мертвецкой с полгода назад обнаружились непонятно как оказавшиеся тут неучтенные мертвяки, с отчетностью у них стало строго.

– Может, хлебнем за упокой души мертвецов честных?! – осведомился водитель. – Мне все равно телегу в гараж ставить, так что можно…

– Хлебнем, отчего ж нет, – пожал плечами Таркун.

Они разлили по больничным мензуркам разведенный водой спирт, выпили не чокаясь.

– Закусить есть чем? О, рыбка! Это хорошо! А то тут ходят слухи, будто ты тут из мертвецов ветчину делаешь! Ладно, пока…

Оставшись один, санитар махнул рукой на дурацкую шутку британца (своеобразный, конечно, юмор у жителей островов) и отправился спать.

Посреди ночи его разбудил грохот: опрокинулась цинковая ванна.

Вслед за тем послышался плеск воды и странный перестук льда. Словно кто‑то помешивал соломинкой коктейль в бокале.

– Великий Нгаа, бог моих предков, оборони от видений! – забормотал сторож.

К нему вернулись уже вроде отпустившие кошмары – оживающие мертвецы. Такое бывало с Таркуном в первые месяцы, как устроился сюда на работу. Наслушался баек пустомели Гая Юлия о том, что в подвалах древнего храма водится всякая мерзость. Все‑таки владения бога подземного царства, хоть и давно уже оскверненные. И пошло‑поехало… Что ни ночь, так и начинали мерещиться хороводы мертвецов. Еле тогда вылечился у местного знахаря, пошли Нгаа долгие годы Луцию Веру.

Промелькнула надежда, может, кто‑то из нажравшихся дармовой спиртяги больничных санитаров забрел случайно в его заведение и теперь блуждает среди мертвых тел, не понимая, куда попал. Ну, и наткнулся на ванну в темноте.

Но дверь была заперта изнутри на железный засов, и на окнах решетки в палец толщиной.

– Изида и Митра, пронеси, нелегкая!!! Светлые боги, защитите! – взмолился старый Дерилл.

Минут пять он напряженно сидел, сжимая верный топор.

Прислушался – нечистая сила, видать, угомонилась. Если только ему не померещилось.

Что это он, в самом деле? Да тот, кого вчера привезли, сейчас, скорее всего, тихо и мирно лежит себе в холодной воде, чтоб не протух.

Пробормотав молитву всем богам, которых вспомнил, старый грешник выглянул из чуланчика.

В цинковом корыте было пусто.

Лишь мутноватая вода с ледышками.

А от емкости по вытертым каменным плитам пола шла почти высохшая цепочка следов.

Мокрых следов босых ног.

Таркун поглядел на зарешеченное окошко, за которым занимался рассвет.

Сомнений не было – какой‑то идиот вздумал над ним пошутить.

Санитар бы простил неразумному его выходку, но, во‑первых, был похищен подотчетный покойник, чье исчезновение придется как‑то объяснять, во‑вторых, имело место бессовестное издевательство над телом усопшего, каким бы никчемным человечишкой он ни был.

Перехватив топор поудобнее, Таркун вышел из мертвецкой и двинулся, ориентируясь по еще не высохшим следам. Они, как и предположил сторож, шли в сторону больничных задворок, где среди бурьяна и чахлых деревьев была импровизированная свалка всякого старья.

По всему выходило, что нечестивцы там и бросят мертвое тело, а сами, небось, где‑нибудь усядутся и будут смотреть, как испуганный сторож ищет покойника в высокой траве.

Свернув к забору, Таркун остановился, хищно оскалившись.

Тела нигде видно не было, зато имелся похититель собственной персоной.

Этот тип в рваной одежде, надев телогрейку (и не побрезговал же), пытался неуклюже перебраться через забор.

Ну, ничего – старый мавр еще крепок и как‑нибудь заставит эту свинью сперва отнести усопшего на его законное место. Куда он там его подевал? Затем придется вернуть какое‑никакое, а казенное имущество. А потом настанет черед держать ответ перед вигилами за нарушение закона!

А как иначе? Дерилл уже на собственной шкуре убедился, что значит нарушение установленного богами и людьми порядка.

Оно, конечно, можно бы провинившемуся дать шанс исправиться. Но откуда у этого оборванца взяться деньгам?..

Подкравшись сзади, Таркун хищно взревел, вцепился нахалу в плечо, рывком развернул, грозно занося топор. Лишь попугать, конечно…

Да так и застыл, точно идол великого Нгаа в их сельском храме, сгоревшем от шального снаряда.

На него смотрело размозженное лицо покойника с торчащими обломками костей и продавленным лбом.

Последнее, что услышал Дерилл, перед тем как потерять сознание, было хриплое: «Учитель, Учитель, где ты?!»

Привлеченные криком санитары, сменявшиеся с дежурства, обнаружили у забора потерявшего сознание сторожа морга и свежего покойника.

Пришедший в себя Таркун лишь что‑то бормотал насчет оживших мертвецов и пришедшего в Серапис зла.

Легкий спиртовой дух поначалу навел явившегося дежурного врача на нехорошие мысли, и он даже сгоряча хотел тут же уволить старика. Но потом смягчился.

Как‑никак беженец и семья на руках. К тому же хоть и пил на работе, но все же спохватился и в последний момент помешал неведомым злоумышленникам похитить покойника.

А что сослепу да по темноте своей и глупости решил, что покойник ожил, – ну так что с него взять: мавр – он и есть мавр.

* * *

Ребенок умирал, и с этим ничего нельзя было поделать.

Он угасал буквально на глазах. С каждой минутой крохотная частичка жизни покидала измученное болезнью тельце.

А ведь еще каких‑то полгода назад ничего не предвещало трагедии…

Зиму они провели в Тартессе.

Всей семьей.

Гордиан Захес решил наплевать на предстоящий показ очередной своей коллекции, на ряд выгодных заказов и таки вспомнить, что, помимо обязанностей главы крупнейшего в Галлии дома мод, у него есть не менее почетная обязанность pater familia.

В конце концов, от того, что Вероника Кастро вовремя не получит новое платье, а доминус Трималхион будет лишен возможности поглазеть на то, как дефилирует по подиуму его дочь Роксана Сабина, от скуки подавшаяся в модели, ничего не изменится. Мир не рухнет в тартарары.

А вот личный мир мэтра Захеса может накрыться медным тазом. И так уже зазмеились мелкие трещинки по глянцево‑расписной поверхности того, что традиционно именуют семейным очагом.

Да, со стороны фамилия Захесов выглядела словно дорогущая хинская ваза эпохи Мин. Красавица‑жена, сын‑вундеркинд, он сам, успешный бизнесмен, творец, находящийся на пике славы. Фотографии в таблоидах, интервью, показы, приемы…

И за всем этим – ПУСТОТА.

Гордиан толком и не заметил, когда между ним и Поппеей пролегла трещина, со временем разросшаяся в овраг, а затем – до размеров пропасти.

И, боги свидетели, он того не хотел. Ведь любил же супругу безумно. Так что, бывало, ревновал ее к пяльцам, к телевизору, к книге. Что уж говорить о молодых хлыщах, вечно увивающихся стайкой назойливых комаров вокруг юной, богатой и ослепительно красивой брюнетки. Была б его воля, посадил бы жену под замок.

Потом, уже после рождения Валерия, он что‑то и где‑то упустил из виду. Наверное, слишком увлекся созданием империи для своего единственного и неповторимого наследника. Поппея потихоньку отошла на второй план, потом на третий…

Гордиан перестал обращать внимание на нахальных юнцов, отирающихся в приемной его дома. И сам он с головой погрузился в бурный омут мира высокой моды. Обилие обнаженных женских тел: руки, ноги, груди… Всего было в таком избытке, что Захес почти перестал ощущать себя мужчиной.

А потом однажды, придя под утро то ли с показа, то ли с аукциона, то ли с презентации и тут же завалившись спать, мэтр был бесцеремонно разбужен шестилетним Валерием, спросившим отца в лоб, отчего он разлюбил маму.

Это и стало началом КОНЦА.

Модельер потерял покой и сон. Хуже: от него вдруг ушло вдохновение. Ибо увидел Гордиан Захес, что созданная его трудом империя на самом деле не сделала счастливым никого из близких и дорогих ему людей. А таковых и было‑то на всем белом свете двое: Поппея и Валерий.

И тогда мэтр задумал побег.

Ну, на то, чтобы полностью порвать с прошлым и, бросив все, уподобиться августу Диоклетиану, выращивать на собственном огородике капусту, у Захеса духа бы не хватило. Но для долгого отпуска‑путешествия он таки созрел. И то это был великий для него подвиг, чего не могла не признать Поппея, пораженная предложением мужа провести месяцок‑другой в Тартессе. Втроем. Без слуг и секретарей. И даже без телефона.

Без телефона? Не может быть! Не верю.

А вот посмотрим…

Им казалось, что они попали в истинный рай земной.

Все было удивительным, сказочным.

И маленький «крестьянский» домик на берегу моря. И само Внутреннее море, отнюдь не выглядевшее лужей, испоганенной всевозможными отбросами жизнедеятельности людей, а лазурное, чистое. И свежеиспеченный хлеб с желтым‑прежелтым дырчатым сыром, ароматным домашним маслом и парным молоком. Не говоря уже об оливках, засоленных по какому‑то диковинному рецепту, сохранившемуся еще от атлантов, вареных омарах и густом и терпком малакском вине.

Но главным чудом был, конечно же, сам древний Город. Последний оплот последних атлантов. Жемчужина в имперской короне.

Как ни странно, неумолимое время пощадило Тартесс, донеся до потомков почти первозданный облик твердыни.

Роскошный дворец прежних правителей города и примыкающий к нему Царский берег. Последним обитателем этих палат был Кар Тридцатый, ставший впоследствии августом Птолемеем Сорок Пятым и окончательно присоединивший Тартесс к Империи. Вот, во внутреннем дворе стоит скромная статуя, представляющая хрупкого подростка с ангельским лицом, обрамленным роскошными вьющимися волосами. Таким он, наверное, был, когда в самый разгар гражданской войны, развязанной его дядей Аргантонием, бежал из отеческих пенатов, отправившись в долгие странствия…

– Тебе не кажется, что наш малыш похож на Кара? – прищурилась на сына Поппея.

Захес пожал плечами.

Может быть. Хотя сопоставление показалось ему неуместным. Гордиана всегда учили с почтением относиться к великим деятелям прошлого.

И все же гораздо больше поражали воображение чудные древние скульптуры, во множестве украшавшие город.

Некоторые из них изображали обычных людей. Наверное, прежних правителей города и героев. На постаментах были надписи, но не на латыни, а на старотартесском языке.

Изваяния эти, преимущественно базальтовые, реже мраморные, походили друг на друга. Грозные и величественные люди с тяжелыми, грузными фигурами и руками и ногами, налитыми сильными мускулами. Лица с большими глазами, орлиными носами и огромными прямоугольными бородами, завитыми в мелкие кольца.

Были также и статуи, запечатлевшие каких‑то диковинных животных и птиц, среди которых конь‑единорог и полуптица‑полуженщина сирена были не самыми удивительными. Остальные же скульптуры изображали просто неописуемых монстров.

Исполинские кракены с птичьими клювами и со щупальцами, заканчивавшимися человеческими кистями. Конечно, не совсем «человеческими», ибо на них было не по пять, а по шесть‑семь пальцев, украшенных острыми кинжалами‑когтями.

Люди‑змеи, извивающиеся в дикой пляске. Крылатые, хищно оскалившиеся создания, похожие на пантер, и обязательно у каждой из пасти торчит человеческая рука. Громадные нетопыри с рогатыми человеческими головами, пьющие кровь из несчастных жертв.

Поппея забавно шарахалась при виде каменных чудищ, доставляя своим испугом неописуемое удовольствие маленькому Валерию.

– Что ты, мамочка, они же ненастоящие! – вопило неугомонное дитя и тащило родителей к следующей фигуре, еще уродливее предыдущей.

В один из дней, уже почти перед самым отъездом, фамилия Захесов посетила Старую Крепость, воздвигнутую всего через какую‑то тысячу лет после того, как Атлан благополучно затонул.

Здесь, в полузаброшенном дворике, Валерий обнаружил еще одну статую.

Клыкастое, человекоподобное (но отчего‑то с волчьими ушами и длинными клыками) существо со злыми глазами. Примерно двух или трех локтей высотой.

Если говорить об общем впечатлении, то существо было помесью гигантской летучей мыши со старой ведьмой.

Отчего‑то оно с первого взгляда не понравилось Захесу‑старшему.

– Не трогай! – прикрикнул мэтр на своего отпрыска, пришедшего в бурный восторг при виде уродца.

– Папочка, что ты! Да ведь это горгулья! Смотри, какая забавная!

– Сам вижу, что не крокодил, – проворчал Гордиан. – Ставят всякую мерзость где попало…

– Милый, ну чем ты недоволен? – лениво потянулась разморенная солнцем Поппея. – Наверное, уже всеми мыслями там, среди своих тряпок?

– Наверное!.. – огрызнулся Захес, в душе вынужденный признать правоту супруги.

Он и впрямь ощущал некий дискомфорт, раздвоенность, что ли. Одна его часть рвалась в Серапис, истосковавшись по привычному образу жизни. А вторая, расслабленная и убаюканная бездельем, мечтала остаться здесь, в Тартессе. И было непонятно, кто в этом противоборстве сильнее. Мэтру все больше казалось, что побеждает та, другая, ленивая.

– Пап, ну, пап! Глянь, какие у нее смешные зубки!

Ничего потешного в огромных, похожих на изогнутые кинжалы зубах монстра Гордиан не нашел. Однако чтобы сделать сыну приятное, растянул губы в глупой улыбке.

– Ой! Она кусается! – заверещал Валерий, дуя на порезанный палец и засовывая его в рот. – Противная!

Несмотря на его обиженный тон, было видно, что малышу ничуточки не больно, а просто весело. Надо же, каменная фигура «цапнула» его за палец.

– Покажи‑покажи! – всполошился Захес, сам не понимая отчего.

– Папулечка, не беспокойся! Все нормально!

– Не делай из мухи слона, – равнодушно глянула на крохотную ранку Поппея. – До свадьбы заживет…

Не зажило.

Уже через два дня, когда они летели на дирижабле в Серапис, Валерий ни с того ни с сего потерял сознание.

Сначала подумали, что это всего лишь реакция детского организма на перелет. Воздушные ямы, перепад давления…

– Нет, – покачал головой бортовой медикус. – Здесь что‑то не так.

Он внимательно осмотрел бледного как полотно ребенка.

– Скажите, в последнее время он не переносил каких‑нибудь травм, ушибов, ранений?

Испуганные до смерти родители переглянулись и дружно затрясли головой. О мелком инциденте в крепости никто, естественно, не вспомнил.

– Странно, странно, – протер очки врач. – Похоже… Нет, не берусь ставить диагноз вот так, с кондачка. Советую после приземления тут же обратиться к хорошему специалисту‑гематологу.

Анализы, проведенные в лучших лабораториях Сераписской ЦКБ, показали самое страшное.

– Но отчего?! – рвал на себе волосы Захес. – Что было причиной?

Саул Шнайдер – светило первой величины – бессильно разводил руками.

– О том одному Богу ведомо! Человеческий организм – наивысшая тайна Создателя… Наша медицина еще не разработала точных методик диагностики факторов таких заболеваний.

Тут‑то мэтр и вспомнил о зубастой горгулье.

– Порез, говорите? – с сомнением поцокал языком эскулап. – Вряд ли, хотя… Да нет, не может быть…

– Вы думаете, не обошлось без… порчи?

– Я человек науки… Хотя как правоверный не чуждаюсь и учения Каббалы. Но больше привык основываться на опыте, чем на умозрительных рассуждениях и заключениях. Попробуйте сходить к какому‑нибудь специалисту. А мы пока будем делать все, что в наших силах.

– Но… есть хоть какая‑нибудь… надежда? Пусть самая маленькая?..

– Мужайтесь, доминус. Все в руках Творца.

Не помогли ни «специалисты», ни адепты традиционной медицины.

Его сын был обречен.

Если бы Захес мог, он, не раздумывая, отдал бы всю свою кровь, до последней капли, лишь бы ребенок выздоровел или (пусть хоть так) чтобы хоть ненадолго прекратились его страдания.

«За грехи отцов боги не должны карать детей!» – вопияла израненная душа.

«Милостивые! – стенала. – Или Всемогущий! Это же в ваших (Твоих) силах… Спасите! Спаси‑и‑и!!!»

– Надо было раньше думать!– молвила дежурная сестра.

– Вы что‑то сказали? – очнулся убитый горем отец.

– Говорю, нечего было шляться, где попало,– все так же, мужским, громким и уверенным голосом ответствовала медичка. – Глядишь, и дите здоровеньким бы осталось. Ну‑ка, глянем, что тут у нас…

Мэтр ошеломленно смотрел на странную персону.

Сиделку он знал уже не первую неделю. Тихая, но расторопная девица, без каких‑либо особых примет и причуд. Первоклассно вышколенная, как, впрочем, весь персонал этой элитарной лечебницы. И с чего бы это ей вздумалось лицедействовать?

– Простите… – начал было Гордиан восстанавливать status quo.

– Помолчал бы, папаша, – деловито распорядилась сестра. – Не вопи под руку.

А узкие аристократичные ладони с длинными пальцами пианистки так и бегали по пылающей коже мальчика. Останавливались там‑сям на мгновение. И снова порхали.

– Да уж, да уж, – с осуждением звучал из дамских уст мужской голос. – Запустили пацана. Чуть совсем не угробили.

Сестра подняла голову и неожиданно… подмигнула модельеру.

– Не бойся, папаша. Для меня рак или насморк не представляют существенной разницы.

Фраза повергла Захеса в настоящий шок.

Это неслыханно. Пусть убирается к такой‑то матери, чертова дура!

Он так и сказал ей вслух.

Девица отреагировала как‑то странно. (Или, наоборот, подобающим образом?)

Закатила глаза под самый лоб и грохнулась в обморок. Прямо на пол. Гордиан даже поддержать не успел (в принципе, не особенно и хотелось).

А вот Валерий наоборот…

Его глазенки вдруг открылись.

Вполне осмысленный взгляд зацепился за стоящего у кровати мужчину и потеплел. Малыш узнал отца.

– Сы… Сы…

Больше ничего сказать не получалось.

– Папа…

Захес рухнул на колени рядом с кроватью. Схватил легонькую, почти невесомую ручку и стал покрывать ее поцелуями.

– Не плачь, папа, – прошелестел слабый голосок. – Все будет хорошо. Учитель прогнал злую горгулью… Она больше не станет пить мою кровь…

Через две недели ребенок полностью выздоровел.