Текст книги "Дом на Лысой горе"

Андрей Дашков
Дом на Лысой горе

Квинт считал свою жизнь апологией серости. На протяжении многих лет в ней не обнаруживалось ничего, заслуживающего внимания – ни чужого, ни его собственного. Он коптил небо строго в отведенных для этого судьбой местах: по будням – на маленьком заводике, где работал технологом (по девять часов в день его слух бесплатно услаждала злобная и подлинная индустриальная музыка в исполнении металлорежущих станков и зудящее пение стружки), по выходным и по ночам – в квартире многоэтажки, торчавшей на окраине города, с видом на грандиозную мусоросжигательную печь, которая навевала бесформенные мысли о концлагере и вполне реальный дым. В этом дыме, уплывающем в никуда, угадывалась не только его сгоревшая молодость; он мог бы показать желающим еще по крайней мере тысяч двадцать таких же счастливчиков. Но кого интересовала эта безликая толпа?

В иные дни он, случалось, коротал вечера в бильярдной под перестук шаров и тихий интеллигентный мат, и совсем уж редко его заносило в местный театр, где Квинт никак не мог решить, что хуже – неизбежное клеймо провинциализма или снобизм заезжих столичных штучек.

При этом он вполне осознавал, что жизнь бывает и хуже. Намного хуже. С возрастом он научился ценить то, что имел. Обывательский комфорт – совсем не плохая штука, особенно когда возвращаешься из холодной сырой темноты.

Друзей-приятелей у него не было. Постоянной подружки – тоже. При зарождении каждого нового романа он почему-то заранее знал, что это ненадолго. Убийственное начало для прочных отношений, не правда ли? Книги заменяли Квинту почти все. И почти всех. С ними ему было как-то спокойнее, чем с людьми – с живыми людьми, конечно. Квинт частенько жалел о том, что некоторых типов нельзя свести к набору букв, спрятав их между страницами. В конце концов, плохую книгу всегда можно было отложить или выбросить в мусорное ведро. Затем она превращалась в дым, который плыл над западной окраиной и временами застилал даль.

Хорошие книги, хорошая музыка вызывали у Квинта двойственное чувство. С одной стороны, в них была тайна и запредельность, в которые ему не дано было проникнуть, с другой, он испытывал горечь и сожаление – нечто похожее на детскую обиду, когда понимаешь, что всего лишь еще раз побывал в Диснейленде для взрослых, позволил воображению вдоволь поиздеваться над собой, застрявшим в тупом углу реальности.

И все-таки Квинт не мог и двух дней прожить без очередной дозы интеллектуального наркотика. Компьютеры, интернет, аудиокниги и прочие современные игрушки его не увлекали. Он признавал лишь добрые старые прошитые томики, в которых находил подтверждение тому, что по большому счету ничего не меняется, а значит, черпал утешение, разделяемое всеми, не оставляющими следа.

На тряпки и еду он тратил мало, поэтому у него всегда водилась лишняя сотня в кармане. Вместо того чтобы пропивать излишки образования, как это делали многие из его ровесников – и может быть, поступали мудро (разве Хайям не твердил о том же?) – Квинт предпочитал покупать книги. Страсть, ошибки, устремления и, самое главное, понимание в одном флаконе. Если вдуматься, перечисленное обходилось ему совсем дешево. Только иногда он спрашивал себя, глядя вслед уходящему поезду: где же его собственная жизнь?

В книжном магазинчике с незамысловатым названием «ВООКашка» была продавщица по имени Маргарита, с которой у Квинта установились приятельские отношения, основанные исключительно на схожих литературных пристрастиях. Марго много курила, поглощала кофе в непостижимых количествах и была поведена на теме смерти. Какой-то злой шутник из заезжего балагана однажды сказал ей, что она умрет молодой. Предсказание стало чем-то вроде раковой опухоли. Возможно, оно не убивало ее медленно (или быстро – как посмотреть), но во всяком случае сильно затемняло горизонт. Порой Квинту начинало казаться, что в голове у Маргариты тикает часовой механизм и вот-вот эту тощую девицу с преждевременно посеревшим лицом размажет взрывом по стенам, стеллажам и книгам. Впрочем, впечатление бывало секундным, а до и после они могли мило и откровенно беседовать о чем угодно. В том числе и об адских машинках в мозгах некоторых людей. И о смерти, конечно, тоже.

Эти беседы нередко затягивались на несколько часов. Квинт имел обыкновение заходить в «ВООКашку» вечером, незадолго до закрытия. У него оставалось время ознакомиться с книжными новинками, а потом Марго запирала дверь, и они устраивались в маленьком уютном кабинете в задней части магазина, где к их услугам была пара уютных кресел, а самое главное – огромное количество объектов общего интереса, стоило лишь сделать несколько шагов и протянуть руку.

Пару раз они засиживались далеко за полночь, а однажды даже провели подобным образом Новогоднюю ночь. Когда Квинт возвращался домой, он чувствовал все тот же холод самоотчуждения. Оба были одиноки, но это их не сблизило по-настоящему. Квинта она не возбуждала. Возможно, что-то отталкивало его на подсознательном уровне. Они обсудили и это – запретных тем у них не было. Квинт понимал, что, вероятно, и сам отмечен таким же невидимым клеймом. Другие люди садились с ним рядом лишь тогда, когда не оставалось других вариантов, да и он с трудом выдерживал компанию подавляющего большинства себе подобных. Зато калеки, собаки и кошки ничего не имели против него. Маргарита, кстати, держала дома тритона.

В общем, их не тянуло друг к другу, если не считать потребности в эпизодических бесполых отношениях. В некотором смысле разговоры в задней комнате магазина были трепом идеальных читателей, не отягощенных попытками выставить себя в выгодном свете и преуспеть на поприще самоутверждения. Впрочем, иногда они подолгу молчали, глядя на догорающие свечи или на догорающую вечернюю зарю – в зависимости от времени года.

Казалось, так и будет и впредь, по крайней мере ни Квинт, ни Марго не захотели бы ничего менять по своей воле. Инстинкт подсказывал, что серая жизнь имеет огромный запас устойчивости – в подавляющем большинстве случаев. Но не всегда. Равновесие было нарушено в последнюю субботу октября.

* * *

Квинт появился в «ВООКашке», имея при себе бутылку сухого вина и твердое намерение обеспечить себя чтивом на грядущий выходной. Заметив три-четыре фигуры между стеллажами, он поприветствовал Маргариту издали. В ответ она предъявила ему улыбку с сильно смещенным центром тяжести. Марго перешла на толстые сигары. У Квинта это вызвало предположения в духе папаши Фрейда, которые он решил пока оставить при себе. Он двинулся вдоль стеллажей, высматривая добычу, а Маргарита тем временем обслуживала крупногабаритную даму, покупавшую всего «Гарри Поттера».

Находясь в свободном поиске, Квинт вполне доверял своей интуиции. Она его редко подводила. Он почти не глядел на обложки и никогда не читал аннотаций. Блуждающая правая рука сама обнаруживала цель. Квинту оставалось лишь следовать игре, об истинных правилах которой он имел самое смутное понятие.

В тот вечер, совершая обычный ритуал, он наткнулся на «Эхо проклятия», открыл книгу на первой странице и понял, что воскресенье не пропадет зря. Прихватив с собой еще и DVD с энциклопедией средневековой японской живописи, Квинт направился к кассе. Марго уже выпроводила толстуху и теперь сквозь зубы отвечала молодому человеку, который, похоже, не знал, чего хочет. Квинт подождал в сторонке, глядя через витринное стекло на улицу. Там скользила неясная череда теней, как будто ад уже наступил, поднялся подобно темному континенту из глубин тотальной летаргии – тяжелый мутный сон, завоевавший явь без единого звука. Электрический свет был последней надеждой существ, навеки утративших звезды…

Звякнул колокольчик над дверью. Юнец удалился. Квинт ринулся на свой обитаемый остров, ощутив желание поскорее переместить вино из бутылки в желудок, но на полпути его остановила Марго.

– Сегодня смываюсь раньше, – сказала она, надевая плащ, и быстро пересчитала деньги в кошельке.

– Ладно.

Он не сильно огорчился. У него уже было все, чтобы хорошо провести этот вечер.

– На, прочти, если интересно. – Уже возле двери Марго сунула ему какую-то карточку, размером чуть больше обыкновенной визитки, а сама занялась сигнализацией.

При свете фонаря, горевшего над входом в магазин, Квинт прочел запись, явно сделанную наспех ее рукой, словно под диктовку с чьих-то слов: «Программа «Последний свидетель». Переживите чужую смерть, как свою собственную, – и ощутите вкус жизни заново. Глубокий психотерапевтический эффект. Не виртуальные технологии. Не галлюциногены. Только для совершеннолетних». В самом низу мелким почерком был записан адрес и номер мобильного телефона.

Квинт криво усмехнулся. Марго, чей способ мышления иногда напоминал ему кристаллическую решетку, в которой заблудились призраки позапрошлого столетия, имела как минимум одно слабое место. «Смерть» – это было, конечно, ключевое слово. Услышав или увидев его, Маргарита превращалась в животное на ночном шоссе, ослепленное фарами тяжелого грузовика. До сих пор грузовики проезжали мимо. Но Квинт отчего-то был уверен, что так будет не всегда. И она, должно быть, тоже предчувствовала это.

– Ну, что скажешь? – бросила Марго на ходу, устремляясь к стоянке такси. Квинту пришлось ее догонять. Он не делал бы и этого, если бы не возникшая слабая искра интереса.

– Херня какая-то.

– Посмотрим.

– Что за контора?

– Увидишь.

Она была полна решимости. Он подумал, почему бы не развлечься. Чтобы нанести цветной мазок на однообразно серый фон, вполне сойдет и «Последний свидетель». Насчет «нового вкуса жизни» – конечно, дешевка. Квинт считал, что жизнь имеет в лучшем случае пресный вкус овсянки, в худшем – дерьма. И если не хочешь жрать дерьмо, довольствуйся овсянкой.

Похоже, вялая философия сочеталась у него со столь же вялым чувством долга. Марго могла влипнуть в неприятную историю, проще говоря, в то самое дерьмо. Дело было в указанном в карточке адресе. Улица на Лысой Горе. Одно это название тотчас вызывало у Квинта наплыв воспоминаний не самого приятного свойства.

* * *

Лысая Гора – это была северная окраина города, когда-то действительно безлесный холм, затем район респектабельных особняков, который ныне пришел в упадок по не совсем понятным причинам. Лет тридцать назад здешние обитатели – публика вполне благополучная – ни с того ни с сего принялись вымирать с пугающей и необъяснимой быстротой. Большинство оставшихся предпочло переселиться, бросив шикарные по средним городским меркам дома. И лишь немногие продолжали испытывать судьбу. Впрочем, рак, шизофрения, психозы, самоубийства и прочие смертоносные факторы грозили вскоре выкосить последних упорствующих.

Недостатка в предположениях не было. Среди них хватало и научно обоснованных, и совсем уж фантастических вроде того, что Лысая Гора – никакая не гора, а могильник Древних или место крушения инопланетного корабля. Независимо ни от чего территория площадью в несколько десятков квадратных километров уже лет двадцать как превратилась в идеальную декорацию для съемок постапокалиптических фильмов.

Поскольку аномальная зона не обнаруживала тенденции к разрастанию и была достаточно четко очерчена, городские власти были вынуждены смириться с ее существованием. Время от времени Лысая Гора попадала в фокус внимания исследовательских групп и, соответственно, прессы разной степени желтизны, но из-за отсутствия внятных результатов каждая новая волна шумихи была чуть слабее предыдущей и быстро сходила на нет.

Квинт побывал на Лысой Горе дважды. Впервые – когда ему было лет тринадцать. Он отправился туда со своим школьным дружком, склонным к авантюрам и впоследствии плохо кончившим. Оба начитались Эдгара По, а щекочущие нервы слухи только начинали распространяться. Во время восьмичасовой экспедиции приятели многократно нарушили границы частных владений, но не обнаружили ничего достойного их возбужденного Эдгаром По воображения, если не считать дохлой кошки в колодце на заднем дворе пустого особняка. Дружок Квинта был наказан за длительное отсутствие потерявшими терпение предками, а сам Квинт нимало не пострадал – тетка, у которой он жил, исповедовала передовой принцип, согласно которому лучшее воспитание состояло в его отсутствии.

Второе посещение Лысой Горы состоялось в гораздо более зрелом возрасте. И что, как не взыгравшие гормоны, могло заставить Квинта сделать глупость? Ему казалось, что он без памяти влюблен, его тогдашняя подруга, по-видимому, тоже пребывала в подобной приятной иллюзии. Во всяком случае, они решили устроить пикник на вершине Горы, откуда теоретически открывался прекрасный вид на город.

Обоим было по двадцать пять. Наверное, сказалась задержка в развитии, но тогда Квинт, помнится, еще был способен на дурацкие подвиги ради любви и совершил противоправное деяние, угнав мотоцикл. Подруга оценила такую лихость и отдалась ему сначала на открытом воздухе под заходящим солнцем, затем на шикарной, хотя и чрезвычайно пыльной постели размером с вертолетную площадку в доме, облицованном розовым мрамором и принадлежавшим когда-то местному преступному авторитету. Позже они переходили из комнаты в комнату и занимались любовью под покрытыми странной лиловой плесенью картинами и фресками, среди засохших цветов и напольных часов с неподвижными стрелками и маятниками.

…Солнце угасало, мрамор наливался кровью, холодный ветер проникал через разбитые стекла, дом оживал с приходом темноты, и в этом не было ничего приятного. Правда, до определенного момента Квинт мало что замечал вокруг, вернее, замечал ровно столько, чтобы осознавать: такое случается раз в жизни. Девушка предавалась сексу самозабвенно, и в этом деле для нее не существовало запретов; любовники, которые вкушали роскошь первой ночи, были целиком поглощены друг другом и не обращали внимания на знаки, а между тем божок расплаты уже ухмылялся вовсю.

Водопровод, как ни странно, оказался исправен, и они вдоволь побарахтались в бассейне. Хотя секс в невесомости не слишком впечатлил Квинта, он, по крайней мере, мог сказать, что испробовал и это. Потом они проголодались, но легкий ужин не притупил другого аппетита. Квинт вдоволь напился шампанского из ее впадин; она продемонстрировала ему, каким может быть оргазм, массируя пальчиком его простату. Ему также врезался в память зимний сад – он лежал на полу, подруга была сверху, а вокруг нее размытым ореолом шевелились силуэты орхидей, за которыми вроде бы некому было ухаживать… Тогда-то и начался кошмар.

В тот день и особенно в ту ночь Квинт узнал много нового о сексе, о себе и о Лысой Горе. Достаточно, чтобы это навсегда отбило у него охоту бывать там и убедило в преимуществах тихой спокойной жизни без всяких приключений.

Он вернулся домой под утро. Пешком. Один.

Труп его подруги так и не нашли.

* * *

Устроившись рядом с Маргаритой на заднем сиденье такси, Квинт пытался понять, какого черта он здесь делает. Таксист согласился везти их только до Круглой площади, от которой начинался Розовый бульвар – когда-то центральная улица Лысой Горы. Маршрут, как видно, был для него привычным – парочки нередко искали уединения в пустующих домах. При этом все отлично знали границу, дальше которой углубляться не стоило.

Но поскольку Квинт собирался пересечь вслед за Маргаритой запретную черту, он спрашивал себя зачем. Ему не было свойственно извращенное любопытство, а как женщина Марго его абсолютно не волновала. Конечно, он до сих пор ощущал какую-то смутную рудиментарную вину – иногда ему снились плохие сны, в которых он снова оказывался в доме на Горе и, что хуже всего, не один. И снова шевелились тени орхидей на фоне разбитых окон и падающего закатного неба, и кровь заливала розовый мрамор, и вкрадчивый плеск воды в бассейне оборачивался то темным приливом страха, то звуками шагов, то шепотом в голове, от которого было одно спасение – загнать десятисантиметровые гвозди себе в уши.

Таким образом, ему оставалось посмотреть в глаза не очень красивой правде: он решил воспользоваться подвернувшимся случаем и выбрал весьма опасный способ избавиться от своих кошмаров. Ну а кто и когда видел красивую правду? Все складывалось гладко: инстинкт жертвы увлекал Маргариту навстречу неизбежному концу, а Квинт всего лишь сопровождал ее до входа в лабиринт, словно девушку, приготовленную для Минотавра. Правда, по слухам Минотавр жрал не только девушек…

Что-то подсказывало Квинту: отговаривать Марго бесполезно, для нее это важно, намного важнее всего, что было и случалось раньше. Кроме того, ему не хотелось выглядеть малодушным – пусть даже в глазах не вполне здоровой женщины. И если заявленная «Программа» окажется просто чьей-то дурацкой шуткой, они оба потеряют разве что пару часов. Еще останется время вернуться в «ВООКашку» и напиться.

* * *

Когда Квинт очутился на Круглой площади и поднял глаза на темную громаду Лысой Горы, решимости у него поубавилось. Задние огни такси быстро удалялись – момент запрыгнуть обратно в машину он явно упустил. Но, честно говоря, он готов был и пешком топать прочь отсюда – черт с ними с лужами и дождем, с разбитыми дорогами и октябрьской грязью. Тем не менее, помедлив секунд десять, он поплелся вслед за Марго, будто Данте за тенью мертвеца, – в то самое место, которое вполне могло снова оказаться для него адом на земле.

Правило «не оборачиваться» он нарушил дважды. Городишко сиял внизу россыпями электрических огней, которым разлитая в воздухе сырость придавала слезоточивое свойство. Но вскоре бульвар обнял Квинта своими черными ветвящимися руками и прижал к своей черной асфальтовой груди, так что он больше не видел смысла пялиться назад в светлеющий проем между деревьями. Кроны разрослись и порвали провода, в двух местах пришлось перешагивать через поваленные ветром стволы. Декоративные живые ограды, некогда аккуратно подстриженные, теперь достигали трехметровой высоты и, если бы не облетевшие листья, полностью скрывали бы постройки. Сквозь плотный частокол ветвей можно было разглядеть ветшающие крыши, каминные трубы, покосившиеся антенны, белеющие беседки, детские качели. Все изменилось почти до неузнаваемости, впрочем, в прошлый раз Квинту было не до знакомства со здешними достопримечательностями. Зато подкатывало свинцовое чувство, хорошо знакомое ему по дурным снам: лед в кишках и гнетущая тревога. Вдобавок не хватало то ли воздуха, то ли слюны.

Марго, даже если и попала под гипноз этого места, ничем не выдала смятения. Как оказалось, она успела заранее посмотреть старую городскую карту и теперь более-менее уверенно ориентировалась на местности. Дело несколько облегчалось тем, что кое-где на заборах и воротах еще сохранились номера домов. Побеги дикого винограда сплетались в хитрые вензеля, сквозь которые проступали цифры, будто скрытые образы прошлого, и можно было только гадать, во что превратятся здешние головоломки лет через пятьдесят.

Они дошли до перекрестка, и Квинт оглянулся опять. Стало ясно, что забрались они не так уж далеко, просто каждый шаг давался ценой определенного напряжения. И чем дальше, тем оно нарастало – ожидание худшего, выносимое до тех пор, пока не зазвенело в ушах. Откуда тут мог взяться треснувший церковный колокол? Его и не было.

Остановившись, Квинт схватил и потянул Маргариту за руку. Она странно посмотрела на него и сказала:

– Правильно, уже пришли. Вот это место.

Только теперь он осознал, что было не так на самом деле: слабое свечение, которое немыслимым образом легло на ее лицо, словно тень. Пепельно-серый свет проникал из окон ближайшего особняка сквозь плотные шторы. Этот свет чем-то напоминал паутину – такой же эфемерный и почти незаметный до того момента, пока Квинт не обнаружил его источник, а потом оставалось только удивляться тому, что так долго и тщетно вглядывался в темноту. Но возможно, все объяснялось гораздо проще: свет в особняке зажегся минуту назад.

Ясно было, что этот дом в отличие от соседних обитаем – пока или уже? – и хозяин поддерживает его в сносном состоянии. Конечно, признаки упадка были заметны и здесь, парк одичал, невысокая ограда и южная стена сплошь заросли диким виноградом, однако чья-то рука определенно и не без умысла придавала медленному умиранию ностальгический оттенок, в котором, по мнению Квинта, заключалось несомненное очарование. Настоенный на осенней горечи воздух был почти неподвижен. В узкой аллее, ведущей от калитки к дому, сплошным ковром лежали листья – скорее всего не по причине хозяйской лени.

Кованные ворота отлично сохранились – обращал на себя внимание сложный символ на обеих створках, зашитый в абстрактный узор. В углу двора торчал флагшток, на котором повис флаг неразличимых цветов. Тускло поблескивали влажные каменные скамейки и стол.

Маргарита уже протянула руку к кнопке электрического звонка, когда на улице раздался едва слышный скрип. Квинт быстро обернулся. Звук стал громче. К ним приближалась темная тощая фигура на старом несмазанном велосипеде. Человек в дождевике неспешно проехал мимо, не обратив на гостей ни малейшего внимания. Им так и не удалось разглядеть его лица под капюшоном.

Велосипедист представлял собой исключительно мирное зрелище, однако Квинту сделалось не по себе. В движении тощего всадника было что-то сомнамбулическое, едва ли не бредовое. Его кажущаяся нелепость ни на секунду не выглядела забавной и была будто позаимствована из какого-нибудь сюрреалистического фильма. Спустя всего минуту после того, как затих скрип ржавой цепи, Квинт не поручился бы, что велосипедист не был плодом его воображения.

Он повернулся к своей спутнице. В ответ на его недоуменный взгляд Марго пожала плечами и сказала:

– Не бери в голову.

Звонок прозвучал приглушенно и мелодично, напомнив Квинту китайский «поющий ветер». Из дома вышел человек, который при ближайшем рассмотрении оказался молодым и улыбчивым. Он был одет во все черное, только шею окаймлял белый воротничок, из-за чего парень смахивал на католического священника – современный прогрессивный вариант святого отца, имеющего возможность в любой момент связаться с Богом по мобильному телефону. Голос у него был глубокий и низкий, а тон уверенный.

– Вы, должно быть, Маргарита. – Не дожидаясь подтверждения, он представился: – Меня зовут Рауль, я ассистент профессора Леонарда. Добро пожаловать. – Он распахнул калитку и подкрепил свои слова приглашающим жестом.

«Еще и профессор на мою голову», – подумал Квинт. Марго опередила его на несколько шагов. Он украдкой посмотрел, на чем держится калитка и с некоторым удовлетворением убедился, что держится она на соплях.

Ковер из листьев заглушал звуки шагов. По обе стороны аллеи стояли кадки, в которых когда-то что-то росло, а теперь торчали белесые скелетики. Квинт двигался медленно, по возможности изучая обстановку. Рауль держался в метре позади него. Увидев, что Маргарита остановилась перед дверью, «ассистент» сказал:

– Входите. Профессор вас уже ждет.

Квинт напрягся. Ему не понравилась, что Марго не предупредила его о назначенной по телефону встрече, хотя это ничего не меняло.

Внутри особняк ничем не напоминал роскошные интерьеры дома на Горе. Квинт даже поймал себя на том, что не возражал бы, если бы так выглядело его собственное жилище. Это был просторный и основательный дом без намека на всякую паранормальную чушь из обожаемых Маргаритой мистических триллеров. Обилие дерева, стены и потолки пастельных тонов, приглушенный и не раздражающий глаз свет ламп, зажженный камин и неплохие пейзажи в кабинете профессора, куда препроводил гостей услужливый Рауль. И, конечно, книги. Множество книг в добротных старых шкафах. Квинт обратил внимание на полное отсутствие фотографий. Единственным необычным предметом была установленная посреди кабинета четырехгранная воронка из какого-то темного материала на ажурной стальной раме, обращенная раструбом к письменному столу, за которым восседал хозяин.

Квинт обратил на него свой предвзятый взгляд. Придраться было не к чему. Внешне профессор Леонард оказался само благообразие. Темный костюм был безупречен. Манеры и голос также производили самое лучшее впечатление. Состоялось краткое знакомство. Квинт не выносил прикосновения влажных ладоней при рукопожатии. Рука у профессора была сухая и твердая.

С его позволения Квинт расположился в одном из кресел справа от стола, а Марго – на диванчике, напоминавшем анекдотическую кушетку психоаналитика. Рауль тихо удалился.

– Благодарю вас за то, что согласились принять участие в эксперименте.

Поскольку профессор явно обращался к ним обоим, Квинт решил дать понять, что он хоть и заинтересованное лицо, но все же занимает позицию стороннего наблюдателя.

– О каком эксперименте идет речь?

– Вы, безусловно, имеете право получить исчерпывающую предварительную информацию. Эксперимент состоит в следующем. Вы приобретаете новое качество жизни путем временного внедрения в чужое сознание. Я нашел способ присоединить вас – не в физическом смысле, конечно, – к обреченному человеку. Таким образом, вы сможете сопровождать его до последнего мгновения и даже м-м-м… немного дальше.

– К какому именно человеку? – спросила Марго. Квинт видел, что при слове «обреченному» у нее загорелись глаза.

– В некотором смысле это зависит от вас. Заранее указать конкретный объект невозможно, но уверяю вас: все это люди, которые действительно обречены. Жить им осталось не более суток. Вы проведете эти сутки вместе с ними.

– Смертельно больные? – подал голос Квинт.

– Не обязательно. Среди них есть и те, которые не ведают о скором конце. Например, будущие жертвы автокатастроф.

– Тогда зачем… – Квинт осекся.

– Хотите сказать, какая польза от такого взаимодействия? Для вас – вполне ощутимая. В большинстве случаев объект не подозревает о близости смерти или не в состоянии адекватно воспринять ее неизбежность. Но вы-то предупреждены. Согласитесь, это многое меняет. Уверяю вас, эффект глубочайший.

– Откуда вы знаете?

– Уже испробовал на себе.

– Значит, мы первые подопытные?

– Я же сказал: первым был я.

– У вас не возникало желания вмешаться? – неожиданно спросила Маргарита.

Профессор пристально посмотрел на нее. По мнению Квинта, этот вопрос должен был окончательно убедить Леонарда в том, что девица с прибабахом.

– Если под вмешательством вы подразумеваете попытки изменить судьбу обреченных, то это совершенно исключено. Вы станете именно свидетелями, а не участниками событий – если согласитесь, конечно. Поток информации, воспринимаемой объектом и передаваемой вам, имеет сугубо однонаправленный характер. Это принципиальное свойство открытого мной метода, иначе я навлек бы на себя гнев того, чья заявка имеет абсолютный приоритет.

Квинту пришло в голову, что профессор выражается чересчур витиевато. Кроме того, от последнего замечания потянуло ненавистным ему мистическим душком.

– Поймите, – продолжал Леонард. – Тут не должно быть места ложному состраданию. Дни и часы этих людей уже сочтены. Никто не в силах им помочь. Единственное, что вы в состоянии сделать, это использовать чужую смерть, чтобы продолжать жить. Звучит немного цинично, но так оно и есть. Учиться жить никогда не поздно. Я, конечно, имею в виду полноценную жизнь.

– Я не знаю, что это такое, – вставил Квинт.

– Правильно, иначе вас бы здесь не было, – тотчас отозвался профессор. – Не хочу показаться самодовольным, но, если речь идет об ограниченном времени, мой метод представляется мне единственно действенным и быстрым способом радикального изменения сути нашего бытия. Обычно все мы понимаем, что жили не так, как надо, когда уже слишком поздно. Таким образом, мы узнаем истину, ставшую к тому моменту бесполезной и даже болезненной. Профилактическое лекарство существует, и оно доступно буквально каждому, однако мы отделены от него завесой, сотканной нашим сознанием. Это самая изощренная и смертельная ловушка из всех, которые мне известны.

– Ну а вам-то что за дело? – прямо и грубо спросил Квинт. Маргарита бросила на него гневный взгляд, но он продолжил:

– Надеюсь, вы не станете убеждать нас, что занимаетесь благотворительностью или спасением заблудшего человечества?

– Боже упаси. – Профессора Леонарда эти вопросы, похоже, нимало не задели и даже немного позабавили. – Вам предлагается участвовать в промежуточной стадии эксперимента. Как вы понимаете, предела совершенству нет. Лично я собираюсь пойти гораздо дальше.

– Куда уж дальше, – пробурчал Квинт, собираясь с мыслями. Объяснения Леонарда звучали бредово, но в этот бред Квинт уже поверил. От слова «дальше» на него повеяло неземным холодком. В то же время оставалось непонятным, зачем профессору вообще нужны добровольцы, если эксперимент совершенно безопасен.

Маргарита по-прежнему взирала на Квинта враждебно. В ее взгляде явно читалось: «Какого черта тянешь волынку, кретин? Не нравится – вали отсюда!» Квинта это не удивляло – потенциальные жертвы не ведают сомнений. Он стал демонстративно разглядывать мебель. Проследив за его взглядом, Леонард, похоже, решил воспользоваться моментом, чтобы разрядить обстановку.

– Прекрасный дом, не правда ли? И обошелся до смешного дешево. Мне показалось, прежние хозяева были рады от него избавиться. Ну теперь-то я понимаю почему.

– Вы могли бы и не покупать.

– Мог бы, но купил и не жалею. Видите ли, я люблю тишину и уединение. Там, откуда я приехал, не было ни того, ни другого. А здесь идеальное место для моих исследований. Я могу заниматься ими без помех, шума и суеты. Особенно по ночам.

Квинт вслух усомнился, что и днем на Лысой Горе царит оживление.

– Ваш друг большой скептик, – заметил Леонард, обращаясь к Маргарите.

Та пожала плечами:

– Никто никому ничего не должен. Лично я по-прежнему хочу попробовать.

Тон Леонарда сразу стал деловым и похолодел градусов на двадцать:

– Отлично. Тогда, если не возражаете, молодой человек, Рауль вас проводит…

Квинт попытался представить, как все это выглядит со стороны. И озвучил в отрезвляюще простых выражениях. Некий тип, называющий себя профессором, заманивает к себе одержимую смертью дурочку со своим дружком, у которого не хватило духу отказаться. Интересно, кстати, как этот Леонард вообще узнал о ее существовании. Скорее всего, побывал в «ВООКашке» и, поговорив с Марго, сразу смекнул, с кем имеет дело. Далее: профессор рассказывает своим гостям о якобы открытом им способе сопровождать без пяти минут мертвеца до могилы. Занятие в высшей степени облагораживающее и, если верить Леонарду, эффективно прочищающее мозги. А теперь позвольте вопрос на засыпку: кто из этих троих псих? Ответ: как минимум двое. И Квинт вроде бы не собирался становиться третьим. А если так, то что ему остается? Правильно – послать профессора к черту.