Текст книги "Дракон"

4. Вторжение

Готовясь к обороне, миты действовали четко. Арбалетчики занимали позиции; другие тем временем забаррикадировали вход в Пещеру.

«Кен неплохо их выдрессировал, – цинично подумала Лили. – Не хуже, чем волков. Хотя почему ИХ? Он выдрессировал НАС. И будем честными до конца: только благодаря этой дрессировке мы выжили после всего, что натворил ублюдок Морти…»

Она сидела в каком-то ступоре, будто знала заранее, чем грозит появление нового «гостя». Выбор невелик: либо Кен успеет вернуться, либо им никто не поможет…

Внезапно она увидела, что явилось истинной причиной переполоха. Вой был только зловещим аккомпанементом. Перед тем как вход был закрыт, в Пещеру приковылял волк с оторванной лапой, истекавший кровью.

Лапа была не перекушена, а именно ОТОРВАНА. Небольшой спецэффект в стиле Мортимера, но даже у Отмеряющего Смерть не хватило бы физической силы для этого.

Митам было послано недвусмысленное сообщение. На Лили кровавое зрелище тоже подействовало отрезвляюще. Она очнулась, вскочила и сделала то, что велел делать Кен в случае опасности. Она быстро одела детей и увела их подальше от входа в укрытие. В глубине Пещеры была бетонная вентилируемая кишка. Прочная металлическая дверь. Надежный засов; запас воды и пищи на неделю. Правда, никто не задумывался всерьез, что будет после того, как эта неделя истечет…

Тут уже собирались другие мамаши со своими чадами. Она стояла среди этих людей, потевших от страха, и пыталась вспомнить, когда прервалась ее живая связь с ними, когда она стала чужой в родном жилище… Или это они первые оттолкнули ее? Еще бы: она была женщиной (демона, высшего существа) спасителя. И посмотрите-ка, кого она родила! Здоровые и красивые (выродки) детишки; только почему они покрыты шерстью с ног до головы?..

Она замечала, что даже сейчас, в вынужденной тесноте, все невольно стараются отодвинуться от нее, как будто она стала неприкасаемой. «Неужели я излучаю ненависть? – подумала она. – Или запах, внушающий омерзение? Или от меня можно заразиться неизлечимой болезнью?..»

Напрасно она пыталась анализировать их поведение. Ей самой было знакомо ЭТО. Когда Кен занимался с нею любовью, случалось, что безо всякой причины она вдруг содрогалась и стонала сквозь стиснутые зубы.

Может быть, она испытывала оргазм? Нет.

Отвращение.

Будто гигантский черный паук обхватывал ее во мраке мохнатыми лапами… впрыскивал желудочный сок в ее рот и вагину… внутренности начинали разжижаться, перевариваться, превращаясь в холодную слизь…

Лили передернуло. Что ж, умом она понимала этих женщин. Сердцем – нет. Кен оставил на ней незримое клеймо. Но это не сделало ее супером. Значит, она потеряна. Потеряна до конца своих дней.

Начавшееся вторжение избавило ее от нового наплыва тоски. Внезапность атаки ошеломила митов. На этот раз они имели дело с чем-то абсолютно незнакомым. Некоторые не успели даже испугаться. И, конечно, никто не сумел выбраться из Пещеры через (туннель имени Накаты) запасной выход.

Лили могла только догадываться о том, что происходит по другую сторону металлической двери. Но ее охватило чувство, близкое к панике, когда стальная плита начала ВИБРИРОВАТЬ, издавая низкий гул. Людям из прошлого это отдаленно напомнило бы гудение колокола. Она же в жизни не слышала никаких колоколов, однако генетическая память сыграла с ней злую шутку. Лили захотелось сжаться в комок и закрыть уши ладонями. Ей было очень трудно справиться с собой…

Чей-то ребенок завизжал в полутьме. Лицо Лили искривилось в болезненной гримасе. Высокий визг, сопровождаемый инфразвуком, заставлял ее корчиться, высверливал барабанные перепонки, буром врезался в мозг.

Затем к этим инструментам пытки добавился еще один – не менее омерзительный звук, донесшийся ОТТУДА, из-за двери.

(Если бы Лили знала, какой нестерпимый галдеж стоит в середине птичьей стаи, ей было бы с чем сравнивать. Но она даже НЕ ВИДЕЛА ни одной птицы.)

Пламя свечей заколебалось…

Все заняло каких-нибудь десять-пятнадцать секунд. Несколько мгновений неизвестности, от которой можно было окончательно свихнуться. Лили инстинктивно прижимала к себе детей, понимая, что не может защитить их. На возвращение Кена она уже не надеялась…

Несмотря на хаос в голове, она замечала все – даже то, чего не хотела замечать. Например, ее дети НЕ БОЯЛИСЬ. Они уставились на дверь с жадным любопытством, которое при данных обстоятельствах показалось ей извращенным и жутким. Вероятно, они посчитали происходящее новой игрой, придуманной папочкой для… Для чего же? Для их развития, конечно же. Чтобы познакомить с тем, что МОЖЕТ случиться однажды. Но тогда ему придется показать им смерть…

Эта мысль промелькнула в ее голове, будто горящая бумага, и, рассыпавшись, превратилась в мешанину обрывочных слов. Дрессировка? Черта с два! Больше никто никого не будет дрессировать.

Тем не менее она следила за детьми как завороженная. Старший поднял голову и потянул носом воздух. Затем оскалился. Лили это было знакомо. Однажды мягкость детских черт исчезает, и обнаруживается (морда? маска?) лицо молодого и пока еще глупого хищника…

К тому моменту герметичность была нарушена. Лист легированной стали толщиной в несколько сантиметров ПРОГНУЛСЯ, уплотнитель вылетел с чмокающим звуком и хлестнул кого-то по ногам… Теперь уже визжали все, забившиеся в бетонную кишку, – все, кроме Лили и ее (зверенышей) детей. Люди пятились, сбившись в кучу, вжимались в стены, давили друг друга…

Под дверью образовалась щель, из которой ударили лучи странного лилово-голубого света. Красивое сияние достигло слепящей интенсивности; лучи разбегались веерами, как беззвучные очереди трассирующих пуль, и обжигали ноги…

У Лили уже не было связных мыслей. Она превратилась в сгусток непередаваемых ощущений. Наибольший ужас внушала тишина, установившаяся там, за дверью, в Пещере. Полная тишина. Неестественная даже в мире, где все привыкли к мертвым пространствам и звенящей пустоте. Каким-то невероятным образом Лили могла отделить эту всасывающую и гнетущую тишину от оглушительного стука собственного сердца, какофонии воплей и плача, стонов и шорохов, окружавших ее в бетонной ловушке.

Все защитники мертвы – в этом не могло быть сомнений. Ни волков, ни арбалетчиков, ни Кена… Осталось одно лишь СВЕЖЕЕ НЕЖНОЕ мясо – женское и детское. Входи и бери.

И ОН вошел и взял.

5. Белый призрак

…Что-то – может быть, едва ощутимое покалывание в области позвоночного столба – заставило его обернуться.

Тотчас же он услышал, как завыли его волки. Их вой нагонял тоску. Судя по всему, они были дезориентированы. Пожалуй, это хуже, чем страх. Со страхом четвероногих Кен умел справляться.

Он смотрел на север. Из хаоса взвихренного ветром снега вдруг возникло нечто более определенное – гигантская крылатая тень, казавшаяся тем не менее сотканной из нездешнего света.

Он никогда не видел ничего подобного, даже во сне. ЭТО было совершенно не похоже на летящего ангела смерти – тот воплощал в себе строгую и завершенную геометрию металлического орудия, а тень принимала очертания некоего древнего существа, рудиментарного призрака памяти, – и становилось ясно, что ЛЮБАЯ форма для нее – всего лишь маска.

ОНО приближалось.

Распростертые белые крылья были мертвым роем, состоящим из миллионов остановленных в падении кристаллов льда. И крылья тоже не двигались. ОНО – что бы это ни было на самом деле – парило в сверхъестественном покое, но само его (присутствие) вторжение вызывало ощущение неотвратимо надвигающейся угрозы.

Это было потрясающе красиво… и страшно до холода в кишках. Совсем как в детстве, когда (Кеша) Кен впервые заглянул туда, где обитают истинные хозяева жизни. Сейчас он снова превратился в того мальчика, дрожащего от ужаса, увязшего по самый пах в черном болоте паники. И убийственный холод подбирался к его (будущим детям) яйцам. В то же самое время невидимые пальцы ощупывали лицо, будто изучали его форму…

Очнувшись и сбросив наваждение, он понял, что белый призрак заставил его на несколько секунд вернуться в прошлое. Прежде никто и никогда не проделывал с ним подобного фокуса. Призрак обладал невероятной силой.

И это уже было не знамение.

Это была предопределенность.

6. Враг

…Она стала просто камерой, внутри которой даже не было фотопленки памяти, – только камерой с объективом, фиксирующей происходящее. Поэтому ее парализованный рассудок не расчленял реальность на правдоподобное и невероятное. Все было возможно за гранью, которую митам вскоре пришлось переступить.

По стальной поверхности двери пробежала рябь, как будто металл вдруг превратился в жидкость. На миг дохнуло обжигающим легкие жаром, тотчас же сменившимся безжизненным холодным ветром, который был всего лишь результатом всасывания воздуха в образовавшуюся в пространстве каверну. Свечи разом задуло, но тьма так и не наступила – возможно, к несчастью для Лили.

Затем на двери начало формироваться рельефное изображение. Податливый, словно плохо натянутая кожа, лист металла демонстрировал десятки масок, переливающихся друг в друга, пока наконец дверь не раскололась пополам. Засов хрустнул, как сухая доска, и обломки звякнули о стену. В расширяющийся проем хлынул голубой свет – целое море тепла, покоя, чистоты и блаженства…

Они все ощутили ЭТО одновременно. Даже дети перестали плакать. Погруженные в голубое сияние люди вдруг оказались в раю еще при жизни, но кем был дарован этот фальшивый рай? Какая расплата ждала впереди?

И если Лили не могла противостоять ужасу, то этому наваждению она сопротивлялась до конца. Оно было сильнее, чем искушение. Искушение ОБЕЩАЕТ, а тут уже все СВЕРШИЛОСЬ. Голубые лучи ласкали ее кожу, согревали и нежили плоть; внутри зарождалось ощущение чистейшего, небывалого, ничем не омраченного счастья. Она будто вернулась в детство и прижалась к безликой, но бесконечно доброй матери, которая когда-то проводила ее в тяжелый, полный страданий путь, а теперь встречала вернувшееся дитя и вновь принимала в свое лоно…

Лили таяла, теряла свою ОТДЕЛЬНОСТЬ, забывала об отчуждении, сливалась воедино с другими людьми – их души, такие реальные, почти ВИДИМЫЕ в голубом сиянии, которое пронизывало насквозь тяжелые шкуры, оказались рядом, плыли как туманности в межзвездном хороводе. Да, она увидела и звезды – они были прекраснее, чем сами мечты…

Так она, наверное, и ускользнула бы в беспредельность незаметно для самой себя, если бы не Тихая Фрида.

Фрида непонятным образом оказалась в ее руке (может быть, проделав тот же фокус, что и некогда с Барбарой) – и выставила свое злобное острое жало в направлении (матери, источника света, хозяина звезд, бога) ВРАГА. Фрида явилась якорем, удержавшим Лили в этой реальности. Она испускала простые и старые, как мир, флюиды: «Убей того, кто хочет убить тебя!..»

Лили ненадолго пришла в себя. Впрочем, было уже поздно – по любым меркам, – но она хотя бы провела сознательно свои последние минуты.

В проеме двери появился силуэт – огромный и крылатый, прекрасный и грозный на фоне выжженной дотла Пещеры, он мучительно напоминал ей что-то. Нечто забытое, может быть, химерическое. Явно нездешнее, но с легкостью проникающее куда угодно, во все времена и страны, подчиняющее себе все возрасты и человеческие сны, дарящее защиту безумцам и поэтам под сенью своих крыльев и вспарывающее темные омуты кошмаров…

Но затем, по мере приближения, силуэт сжимался, уменьшался в размерах, приобретал очертания, все более похожие на человеческую фигуру. Знакомую ей фигуру…

Наконец ОН вошел через проем.

Точнее, протиснулся – ведь это был очень большой мужчина.

Кен. Но не… Кен.

Его фигура, его лицо. Его движения, его запах, даже ритм его дыхания… Точная, ужасающе точная копия – вплоть до мельчайших шрамов на лице, – но интуиция подсказывала Лили, что это не он. И на сей раз она не отделалась иллюзией – кое-что похуже, чем черный паук, вскоре обнимало ее невидимыми конечностями. ОНО стремилось запутать, сбить с толку, лишить воли к сопротивлению, задушить страхом…

Она закрыла телом детей и выставила перед собой нож. Смехотворная поза, если посмотреть со стороны, но это все, на что Лили была способна в ту минуту.

«Кен» улыбался. Он улыбался широко и дружелюбно. Его клыки блестели. Дети потянулись к нему, но маленькие руки внезапно показались ей щупальцами, растущими у нее между ног. Она каким-то чудом удержалась от того, чтобы полоснуть по ним лезвием («Фрида, Фрида, проклятая подруга, что ты творишь со мной?!»). Просветление наступило вовремя. Лили убирала жадно тянувшиеся к (отцу) врагу ручки, отмахиваясь ножом от кривой улыбки, которая была страшнее любого клинка.

Потом он сказал:

– Отдай мне щенков.

О, что это был за голос! Способный заставить замолчать хор ангелов и перекричать самого дьявола. Казалось, он мог загипнотизировать летящие пули… но не мать, защищающую детенышей. Вместо согласия и покорности она сделала шаг вперед и нанесла удар.

И дорого заплатила за это.

Боль взорвалась в ней. Лили зажмурилась от слепящего проблеска бритвы, вспоровшей разом все ее нервы…

Когда она открыла глаза, над ней маячило уже совсем другое лицо – слишком высоко, чтобы она могла до него дотянуться.

Враг был ростом не менее двух с половиной метров, а она обнаружила, что стоит на коленях, зажав в руке Фриду, от которой осталась одна рукоять. Обломок клинка блестел у чужака в зубах. Он выплюнул его, затем протянул мохнатую лапу, схватил Лили за шиворот и отшвырнул в сторону.

Она ударилась о стену всем телом, но не потеряла сознания. Она сползла вниз и с трудом подняла гудящую, налившуюся свинцом голову. Все, кто находился позади нее, – все, кроме ее детей, – (спали, были мертвы) попали в ЕГО поддельный рай. Их лежащие вповалку тела напоминали ей смерзшиеся глыбы пепла. Жизнь оставила их безо всякой видимой причины. Самым ужасным могли показаться серые лица с застывшим на них одинаковым выражением блаженства – если бы Лили еще могла чему-либо ужасаться…

Она скулила, как раненая волчица в разоренном логове, скулила от отчаяния, но ползла. Инстинкт заставлял мать делать это. Ее (щенки) дети… ОН хочет забрать их…

Враг уже поднял ее малышей. Они казались куклами в его руках…

Она схватила его за ногу, когда он сделал шаг, чтобы пройти мимо.

Он мог запросто стряхнуть ее, как тряпку, но вместо этого наступил другой ногой ей на спину.

Она почувствовала страшную, непреодолимую тяжесть, будто ее придавила скала, – ни повернуться, ни вздохнуть. Могильная плита расплющила ее на бетонной поверхности… Потом что-то хрустнуло в основании позвоночника, и Лили поняла, что больше никогда не сможет двигаться.

Голубой свет сменился непроницаемым черным туманом.

И кулак смертельного холода сжался.

7. Опоздавший

Кен опоздал всего на полчаса. Но если бы он опоздал на минуту или на двое суток, это, похоже, ничего не изменило бы. Враг не оставил следов за пределами Пещеры – не считая мертвых волков, глубоких проталин в снегу и потеков РАСТАЯВШЕГО льда. Слой воды еще не успел промерзнуть – под стекловидными наплывами была жидкость. Кое-где из-под сугробов даже показалась черная голая земля и серые пятна асфальта.

Никакого следа – ни свежего, ни остывшего. Никаких признаков «Тропы суперанимала», сохраняющейся в течение нескольких лет… У Кена сосало под ложечкой от того, о чем он мог пока только ДОГАДЫВАТЬСЯ.

Такое впечатление, что супер появился из ниоткуда, совершил стремительное неотразимое нападение и исчез в никуда. Его исчезновение было необъяснимо и убивало надежду отомстить. Ключ к этим «ниоткуда» и «никуда» содержался в недавнем видении, которое посетило Кена в кабине бомбардировщика. Он ошибся, приняв видение за предостережение. К тому времени удар уже был нанесен.

Кен ошибался и в другом. Например, он считал, что оставил Лили и детей под надежной защитой волчьей стаи. Он думал, что надежнее этой охраны – только он сам. Но теперь, когда Рой и Барби жалобно подвывали, будто оплакивали своих погибших собратьев, он понял: ему тоже предстоит пережить боль, которая опустошит сердце.

Возвращаясь, Кен готовился к худшему, и худшее ожидало его – свершившееся и непоправимое.

Он бросил беглый взгляд на трупы волков, лежавших на подступах к Пещере, – некоторые были сожжены, другие растерзаны, третьи задушены. Двое лежали со свернутыми шеями. Учитывая, что звери достигали в холке роста среднего мита, Кен получил некоторое представление о физической силе противника.

Вход в Пещеру изменился до неузнаваемости. От баррикады вообще ничего не осталось; от большинства арбалетчиков – тоже. Очаг погас, словно был затоптан огромным сапогом, зато под сводами до сих пор блуждали призрачные голубоватые огни. Часть перегородок между жилыми помещениями была снесена, и образовался хорошо заметный проход, по обе стороны которого валялись кучи оплавленного мусора. Супер не утруждал себя поисками коридоров и двигался к цели напрямик. Кен знал (знал!), что было этой целью.

Он уже ощущал ЕГО силу. Истинную силу, а не растраченную энергию мышц и переваренной в желудке пищи. Она проявляла себя как вязкая, липкая, сковывающая движения тень за спиной, которую нельзя увидеть и от которой нельзя просто избавиться. Она проникала и ВОВНУТРЬ – тогда ему начинало казаться, что он таскает под своей кожей и на своем горбу больную старуху. Таскает сейчас и обречен таскать до конца своих дней. Это удел всех проклятых. Всех, кто обнаружил свою уязвимость. Всех, кто позволил врагу нанести удар первым. Всех, чья линия кровного родства была насильно прервана… Старуха уже не слезет; она будет медленно заражать его клетки, отравлять его кровь, красть его дыхание, убивать его сперму, жрать по кусочкам его печень…

Он даже стал хуже видеть, словно что-то влияло на зрение. Он приближался к тому месту, где найдет ИХ трупы… Либо не найдет ничего.

И он действительно не знал, что страшнее.

Оплавленная дверь тускло блестела в темноте, словно сломанная пополам монета. И на этой монете осталось рельефное изображение – морда существа, которого Кен никогда не видел. Или все-таки видел совсем недавно?.. Нет, облик крылатого белого призрака был неразличим.

Суггесторы, хранившие документальные свидетельства прошлого, когда-то рассказывали Кену, что в первые дни после войны неподалеку от эпицентра взрыва можно было увидеть тени на асфальте, оставшиеся от испарившихся людей. Только тени – и ничего больше.

По крайней мере, он убедился, что это правда.

Но один вопрос тем не менее остался: почему неизвестный супер не прикончил и его?

* * *

…Она пришла в себя, как только он начал перекачивать в нее витальную энергию. Впрочем, он быстро понял, что это ее не спасет. Она была словно пробитый мех, который он тщетно пытался наполнить воздухом: дырявая оболочка утратила форму и уже не всплывет.

Энергии хватило лишь на то, чтобы отсрочить агонию. Лили, раздавленная в буквальном смысле слова, лежала лицом вниз, и он не стал переворачивать ее, чтобы не убить сразу. Вместо этого он лег рядом с ней, прямо в лужу ее густеющей крови, и слушал ее предсмертный шепот.

Он гладил свою Лили, молча глотая горькие ранящие слитки слов, исторгнутых ее тускнеющим сознанием… Бредила ли она? Для него это не имело значения. Бред и явь равно претендовали на истинность – на каком-то из уровней реальности ВСЕ становилось чьей-то гигантской галлюцинацией… Он просто впустил в себя Лили – такую, какой она была в эти последние минуты, – и не мог сделать для нее большего. Она поселилась в его памяти и стала частью его души…

Она шептала: «Дракон… Помнишь, я рассказывала тебе?.. Огонь… Крылья… Дракон…»

Да, он помнил те долгие часы у костра, те прекрасные сказки юной девушки, жаждавшей приукрасить нестерпимую жизнь. И хотя ей казалось, что все минуло бесследно и старания были напрасными, он знал, что без тех сказок, без той книги и без того цветка не было бы сегодняшнего Кена, не было бы победы над Локи, над Мортимером, и не было бы двух десятилетий жизни, которую они выпили как драгоценную жидкость – бережными глотками, по одному глотку в день. Семь тысяч дней, отделенных друг от друга безвременными лакунами снов. И еще любовь, и рождение детей, и общие воспоминания, и тепло тел, и могила Лео, и книга, перечитываемая снова и снова…

Дьявол, теперь даже не верилось, что ему удалось вырвать у смертельной ледяной ночи так много!

* * *

Сердце Лили перестало биться одновременно с маленьким сердцем Фриды, зажатым в ее кулаке.