Текст книги "Доказательство одиночества"

Утро было прохладным…

Так и не сделав факт своего существования достоянием истории, и не добившись почти ничего из того, о чем мечталось и чего хотелось в годы ранней и не всегда безмятежной молодости, Дмитрий Сергеевич Святозаров решил оставить все свои заботы и дела и уйти из дома. Каких-нибудь особых причин, побудивших его на этот поступок не было – ни видимых, ни скрытых. Он просто принял такое решение, проснувшись сегодня утром, во вторник 11 апреля. Утро, не смотря на все прогнозы, было прохладным, как говорится – не май месяц. До мая было действительно еще далековато, и теплые вещи могли бы пригодиться – это было первое, о чем подумал Дмитрий Сергеевич после принятия своего судьбоносного, как ему казалось, решения. Хотя, было ли оно судьбоносным, Святозаров еще не знал. Да и думать об этом в данную минуту ему совсем не хотелось. Решение было принято и, если о чем и следовало думать сейчас, то о его воплощении в жизнь. Нужно взять деньги, хоть и небольшие, но они у него были – он жил довольно скромно, поэтому всегда удавалось что-то отложить на черный день. Теплые вещи – не зимние, а именно теплые, что-нибудь из продуктов на первое время… «Первое время, неплохо звучит», – подумал Дмитрий Сергеевич, и от этой мысли у него зачесалось левое ухо, как бывало всегда, когда ему в голову приходила какая-нибудь дельная мыслишка. Значит, деньги, вещи, продукты – что еще может понадобиться? В голову больше ничего не приходило – все-таки он первый раз уходил из дома насовсем. По крайней мере, ему так казалось, что насовсем. Святозаров сделал себе несколько бутербродов и сложил все, что могло ему пригодиться, в небольшую сумку, с которой обычно ходил в магазин. О будущем, даже самом неотдаленном, думать не хотелось. Поэтому с этого утра, вторника 11 апреля, он решил больше не занимать свои мысли раздумьями о будущем – все должно происходить так, как должно. Тем более, что ничего хорошего или более-менее стоящего, в основном, из всех этих раздумий никогда не выходило. И если чему-то суждено было произойти – это должно было произойти независимо от его мыслей и желаний. Дмитрий Сергеевич включил телевизор на кухне – такой маленький, что в нем помещалась только голова ведущего, налил себе кофе – крепче, чем обычно, и закурил. «Сигареты – вот, что нужно не забыть…". Он пил кофе, не как всегда – быстро и большими глотками, стараясь, в очередной раз, не опоздать на службу, а медленно и протяжно, как будто действительно в последний раз. «Когда еще доведется…» – подумал он ненароком и постарался больше к этой мысли не возвращаться. Она его не тяготила, нет. Она и не могла его тяготить – она была такой настоящей и достоверной, что думать о ней слишком долго было неестественно. Кофе закончился. За время пока он его пил, он успел выкурить две сигареты, чего раньше с ним никогда не бывало. Но это его не особенно обеспокоило. Точнее – это его совсем не беспокоило. Его мысли были уже не дома. Дмитрий Сергеевич думал, куда ему направиться, когда он выйдет из подъезда. Было уже позднее утро, а на улицах в это время полно людей, среди которых могли быть и знакомые, а встречаться с кем-нибудь ему в этот раз совсем не хотелось. Идея пришла, когда он посмотрел во двор, на играющих в мяч детей – стадион. Там уж точно никого нельзя встретить, по крайней мере, знакомых. Он быстро встал, взял собранную сумку, натянул куртку, которую не надевал давно, так как она не подходила к костюму и, тем более к традиционному и неотъемлемому при его работе, галстуку, и вышел из дома.

Квартира находилась на четвертом этаже стандартной пятиэтажки. Подъезд, как это свойственно стандартным домам в стандартных городах, был загажен детьми из соседних квартир и их приятелями, которые целыми днями толпились на лестничных площадках всех этажей. Но сегодня, как ни странно, в подъезде никого не было. И это почему-то совсем не удивило Святозарова, хотя в любое другое утро это показалось бы ему чем-то необъяснимым. Но сегодня было тихо. Он спустился по заплеванной лестнице и вышел на улицу. Было действительно прохладно, но все-таки уже не так холодно, как могло быть. Весна чувствовалась. Дмитрий Сергеевич не ощущал в душе тяжести, которая обычно бывает, когда принимаешь подобные решения. Почему-то было легко. Единственно, о чем он подумал, оглядываясь на окна своей квартиры – выключил ли он плиту, но это длилось недолго. Он уже жил другой жизнью, еще не понимая, какой, но другой. И ничего сколь-нибудь страшного или неприятного он в этой новой жизни не ощущал. Только предательски урчало в животе. Мысль о безлюдном стадионе его грела, влекла на стадион и потом куда-нибудь дальше. Потом. Сейчас же Святозаров старался не смотреть в лица прохожих, чтобы не наткнуться на знакомого. Его шаг все убыстрялся и убыстрялся, уводя все дальше от дома. Он перестал прислушиваться к утробным звукам и даже улыбался, но как-то по-другому, не как обычно. Настроение было хорошее, чего тоже давно не бывало. «Может, и не было никогда, – подумал Дмитрий Сергеевич, – или, по крайней мере, очень давно…". Настолько давно, что он уже даже и не вспомнил бы когда. Да он и не пытался этого делать.…

Впереди показалась вышка с прожекторами – это был стадион. Еще каких-нибудь два квартала и он будет совсем свободен, если не сказать больше. Дмитрий Сергеевич шел уже не так быстро, как в начале, выйдя из подъезда, поскольку цель была более чем обозрима. Он, скорее, шагал. И теперь можно позволить себе закурить. Он и закурил, глубоко затягиваясь. Даже жадно. Так, как будто не курил несколько часов кряду и теперь наверстывал упущенное удовольствие. Так бывало, когда он был увлечен каким-нибудь делом и на перекуры совсем не было времени. Сейчас же он так затягивался, потому что это была его первая сигарета, выкуренная на свободе. И от этого она казалась замечательной, и даже не горчило во рту, как обычно. Приближение границы, а именно так он определил стадион – граница, переступив которую, попадаешь в новую, неведомую жизнь – пьянило. Ощущение было новым и от того странным. Святозарову хотелось закричать от нахлынувшего на него волнения, но он себя сдержал – границу он еще не пересек.

На стадионе, действительно, никого не было. Т. е. не совсем, что бы никого – где-то внизу маячил одинокий бегун, но больше он никого не видел, а может быть, просто не обратил внимания. Стадион пах свежей, только что родившейся травой, а не мертвой, как это бывает осенью, когда и без того ужасная игра местной команды омрачалась еще и этим запахом. И хотя Дмитрий Сергеевич больше всего любил зиму, этот гниющий запах всегда, год за годом, омрачал ее первые дни, и требовалось некоторое усилие, чтобы отрешиться от этого «знойного аромата», и насладиться в полной мере приходом зимы. Снегом и сопутствующими ему изменениями в пейзаже. Сейчас же Святозаров порадовался этим весенним изменениям, и его любовь к зиме на время уступила место созерцательному настроению. Ему нравилось то, что было вокруг, и предчувствие того, что еще могло бы случиться в ближайшее время. Хотя ничего из ряда вон выходящего Дмитрий Сергеевич не ожидал, по крайней мере, сегодня, да и в ближайшие дни тоже.

Святозаров достал бутерброд и принялся жадно его жевать. Так, как будто после завтрака прошло не сорок минут, а целая вечность и голод был единственное, что его занимало. Не прошло и нескольких минут после того, как он занялся бутербродом – рядом появилась женщина. Она не подошла к Святозарову, не подъехала, не подползла – она именно появилась. Ниоткуда. Из ничего.

«Че расселся, мудила! Здесь я околачиваюсь, и те здесь не место». «Я не знал, что здесь занято, простите.» «Ты че – новенький?» Вопрос несколько озадачил Дмитрия Сергеевича, но не смутил. «В каком-то смысле… наверно… да – я новенький…» «Ясно, жена из дома поперла». «Никто меня ниоткуда не попер. И жены у меня нет». «Значит детки родные. Выблядки сраные». «Нет у меня никаких детей. Я сам ушел». «Ладно, не свисти. Сам он ушел. Это с каких же таких херов сейчас сами из дома уходят!». «Ни с каких… Просто ушел». «Ты точно – мудила».

Ее слова не обидели Дмитрия Сергеевича – это была та сермяжная правда, высказанная прямо в глаза, на которую не обижаются. Кем он был всю свою жизнь? Инженер с копеечным окладом, боящийся всего и вся, к своим пятидесяти годам дождавшийся квартиры-скворечника. И не способный, да и не желавший что-либо менять. Он был – мудила. «Мудила…»

С его последними словами незнакомка достала непонятно откуда, из каких-то немыслимых недр своих многочисленных карманов бутылку водки.

«Давай выпьем, мудила. За знакомство. Я теть Дуся». «Святозаров Дмитрий Сергеевич». «Ну, ты хватил, Дмитрий Сергеевич! Митрий будешь. Держи». И протянула ему бутылку, которую она уже успела откупорить. «А стаканчика у вас не будет?» «Ну, еб, мудила. Стаканчик ему. Пей уже».

Дмитрий Сергеевич, или Митрий, как его окрестила теть Дуся, брезгливо вытер горлышко бутылки и сделал небольшой глоток. Теть Дуся, тем временем извлекла из своих карманов еще одну бутылку и приложилась к ней сама. Тепло внутри Митрия разливалось быстро и уверенно. Он хлебнул еще – на этот раз побольше и закурил. «Как же это тя угораздило-то?» «Да никак, просто вот ушел. Надоело все». «Ну, твое здоровье, Митрий. Да ты пей, не бойся – не отравишься». «Я и не боюсь».

День перешагнул полдень и солнце, не смотря на довольно прохладный ветер, пригревало. Дмитрий Сергеевич разомлел и от теплого солнца, и от выпитого, но больше от новой жизни, которая была вокруг. Как она замечательна. Не нужно никуда спешить, кому-то что-то объяснять и т. д. «Когда допьешь – бутылку не выбрасывай. Сдадим».

Митрий залпом допил то, что оставалось в бутылке. Оставалось еще много, и он поперхнулся, но аккуратно поставил бутылку рядом со своей сумкой. «Бутылки – да! Бутылки нужно беречь – это всегда востребованный товар, за который платят, хоть и небольшие, но, все-таки деньги. А деньги могут всегда пригодиться». Мысли Дмитрия Сергеевича заплетались, как язык после хорошей попойки… Он хотел расстегнуть куртку, так как ему стало нестерпимо жарко, даже душно, но замок заел и нивкакую не хотел открываться. Руки не слушались. Становилось все труднее дышать. «Это уже совсем ни к чему… Это совсем не вовремя…» «Че, ты бормочешь?» Но Святозаров не слышал ни вопроса теть Дуси, ни своих последних слов, ничего вообще…

Митрий… Дмитрий Сергеевич Святозаров очнулся, когда уже совсем стемнело. Ничего не болело. Просто ничего не было. Ни рук, ни ног, ни головы. Он ничего не чувствовал. Ничего из того, что могло бы напомнить ему о его собственном существовании. Вокруг тоже никого не было. Дмитрий Сергеевич судорожно пробовал вспомнить или понять, что он делает один на этом стадионе. Что это был стадион – он каким-то образом сообразил – увидел. Несколько больших фонарей освещали футбольное поле и беговые дорожки. Как он сюда попал после работы, ведь он, судя по времени, уже давно должен был сидеть дома, смотреть телевизор и наслаждаться вечерним кофе? Что с ним произошло? И только теперь Святозаров заметил, что он совершенно голый… «Меня раздели. Избили и обобрали… Но почему тогда ничего не болит? Значит, не били, значит, я сам все отдал. Наверно мне угрожали… А может, это был какой-нибудь нищий, которому я сам все отдал? Но почему тогда я ничего не помню?»

Дмитрий Сергеевич пробовал так и эдак объяснить самому себе, что с ним произошло, но все получалось как-то вяло и неубедительно, даже для себя. Он пробовал трясти головой, стучал по ней, но все было тщетно. «Как же теперь домой идти? Мои вещи… А ключи!» Некое подобие паники охватило Святозарова. Его даже начало трясти, но это было скорее от холода. При этом он вспомнил, что запасные ключи есть у соседа Кирилла, которые он оставил давно – так, на всякий случай. Но случай так и не представлялся. До сегодняшнего вечера.

«Где же это тебя угораздило так нализаться, Дмитрий?» «Ключи,» – процедил сквозь зубы Святозаров – его не на шутку бил мандраж. «Кто там, Кирилл?» «Дмитрий за ключами, на – держи. Везет же некоторым. Завтра расскажешь». Последние слова Кирилл произнес почти шепотом, чтобы не слышала жена. Дмитрий Сергеевич, пряча глаза и прикрывая одной рукой срам, быстро открыл дверь и скрылся в своей квартире, которую, как ему казалось утром, он покинул навсегда. Но об этом он не помнил – ни сейчас, ни когда-либо после. Никогда… Он не включал свет, не стелил постель – просто упал на пол. Упал и уснул крепким сном. Сном смертельно уставшего человека. Так и закончился это день. День начала новой жизни Дмитрия Сергеевича Святозарова.

июль 2002 года

Деньги кончились – пора подумать о жизни вечной

Такие мысли приходят по утрам, когда понимаешь, что три пачки выкуренных накануне сигарет и изрядное количество спиртного, выпитого тогда же – это слишком много, даже для здорового человека, а я таковым не являюсь. Причем, не являюсь таковым уже давно, что, к сожалению, не останавливает меня в проведении вышеперечисленных мероприятий. К счастью или к сожалению (уж и не знаю, как к этому вопросу относиться), данные события происходят все реже и реже, что дает хоть какую-то надежду на то, что одно прекрасное утро не закончится для меня плачевно.

Но деньги, тем не менее, кончились, и о чем-то думать надо. И если уж не о жизни вечной то, хотя бы, о том, где эти самые деньги могут находиться в данный момент и каким образом нам с ними встретиться. Потому что звонить по данному вопросу кому бы то ни было – бесполезно. Во-первых, потому что слишком рано, во-вторых, местонахождение требуемого предмета в данном месте (т. е. у предполагаемого адресата) маловероятно. А значит, как говорят умные государственные люди (или не очень умные), необходимо искать внебюджетные (хотя как они выглядят, даже приблизительно – ума не приложу) способы пополнения бюджета. Таких способов у меня в наличие нет, а значит, нужно искать альтернативные источники энергии.

Начать свои поиски я решил с обыска собственных карманов. А так как карманов в доме довольно много – на это может уйти масса времени, а его у меня предостаточно, с точки зрения вечности. И полное его отсутствие, с точки зрения головной боли. Но начать я решил, как и всякое большое дело, с малого перекура. Но и это оказалось не так просто сделать. Поскольку вчера я выкурил последние три пачки (как и было указано ранее) – поиски пришлось начать с табачных изделий или с их остатков в виде окурков, или в виде случайно завалившейся куда-нибудь целой сигареты, что было мало вероятно, так как чудеса – это поле деятельности волшебников, а я в это поле не попадаю. И уж тем более, не отношусь к волшебникам. Даже к их ученикам. Поэтому, как я уже и говорил выше, довольствоваться пришлось окурками, которые, к счастью, я вчера не выкинул. О, дым отечества!

После того как долгожданный никотин желтой ядовитой струйкой вполз в мои легкие, измученный (почти нарзаном) организм захотел пить. Вот тут-то я и ощутил на себе всю прелесть развитого социализма, капитализма и всех других – измов – воды в кране не было… Еще ее не было в чайнике, в банке, в бутылке. В общем, нигде, где обычно может находиться хоть какая-нибудь жидкость. Далее свои поиски я направил к бутылкам из под выпитого накануне, поскольку, как мне казалось, в них что-то могло бы остаться, хотя бы из сострадания. Но сострадание – такая вещь, которая если есть, то ее сразу нет. Надежда на что-то хорошее в жизни – таяла. И таяла она так же быстро, как и само желание жить.

Думать о жизни вечной мне приходилось и раньше, но условия, в которых я этим занимался до этого, были менее экстремальны и менее приближены к боевым. А воевать, как я уже понимал, придется за каждый сантиметр, т. е. – за каждый имеющийся в моем распоряжении карман. А карманов в моем распоряжении было предостаточно. Значит, как я понял, бои будут затяжными, а времени, т. е. – здоровья оставалось все меньше и меньше…

Проверив в первую очередь карманы, в которых я был вчера и, ничего там не обнаружив, что и следовало ожидать, я обратил свой мутный взор к шкафу. Открыв сразу все двери, потревожив тем самым завтракающую моль, я с надеждой и вожделением взирал на этот остров сокровищ, таивший в себе все золото мира – сразу, ну или хотя бы его малую часть. Очень малую.

Свое путешествие по острову я начал с осеннего пальто. Серого в елочку, которое служило мне долгие годы и имело целых шесть довольно объемных карманов, что внушало определенный оптимизм. К тому же в неравной борьбе с молью – пальто явно вышло победителем, поскольку явных пробоин, т. е. ранений – не было заметно. Но, к моему огромному сожалению, этот положительный факт не сказался положительным образом на моем самочувствии – деньги пока не обнаружились, не смотря на шесть объемных карманов и отсутствие ранений… Но шанс все-таки оставался. В виде двух курток, двух пиджаков и истертых временем джинсов. Хотя на джинсы надежды почти не было, но само их присутствие добавляло процентов к общему успеху моего почти безнадежного мероприятия.

Выкурив еще один, чудом сохранившийся окурочек, я продолжил поиски, но внутренний, осипший голос говорил мне, что все это бесполезно. Нахождение в замкнутом пространстве шкафа только усиливало это чувство. Вместе с этим усиливалась пульсация в правом виске. Левый, как ни странно, предательски молчал. Видимо, мои внутренности, каким-то неведомым мне образом, конфликтовали между собой, доказывая тем самым мою полную несостоятельность в борьбе за существование данным конкретным утром, которое плавно перетекало в ту стадию, когда промедление смерти подобно, что, естественно, порождало еще один конфликт – между моим внутренним миром и совсем не моим – внешним. Опять мысли о вечном…

Как и следовало ожидать, ничего хорошего, кроме нескольких сигарет без фильтра, что, в общем, тоже неплохо, мне найти не удалось. Даже старый, давно потерянный, кошелек, найденный в одной из курток – оказался пуст.

На кухне жалобно зажурчала вода, чем я и воспользовался, утолив, хотя бы жажду. Выпив воды и закурив сигарету, я рассудил трезво – надо успокоиться и подумать, как жить дальше, особенно, если учесть, что это дальше представлялось весьма туманным…

…я проснулся, или точнее было бы сказать – я попытался это сделать, приложив к этому весь сухой остаток сил, оттого, что на меня кто-то пристально смотрит. Причем, смотрит, низко склонившись над моим изможденным телом или тем, что оно из себя представляло в данный момент. Этого кого-то я видел не особенно четко или не видел совсем, поскольку глаза мои в момент пробуждения были закрыты. И весь окружающий, смотрящий на меня во все глаза, мир я созерцал сквозь опущенные веки, которые, как я ни старался, подниматься не желали. Как не желали не то что подниматься, но и вообще шевелиться, остальные части тела. И любая попытка произвести хоть какое-то движение оканчивалась местью тела – дикой головной болью. Мозг при этом оставался спокоен, сохраняя нейтралитет, и не принимал совершенно никакого участия в затянувшемся сражении между вертикалью и горизонталью. Что с его стороны, в отличие от остального тела, было весьма гуманно. Данное положение вещей, т. е. горизонтальное, могло продолжаться сколь угодно долго, если бы в неравную борьбу за обладание моим «измученным нарзаном» телом не вступил мочевой пузырь, который я наполнял, если мне не изменяет память, со вчерашнего вечера, так ни разу и не предоставив ему возможность свободно излить душу унитазу. Теперь он яростно бунтовал, угрожая выплеснуть эмоции, со всем присущим ему темпераментом. Я сдался на милость победителю, и как бы ни было мучительно больно – встал. Почти не открывая глаз, я прошел в туалет и выслушал речь оратора не без удовольствия. И речь его была долгой и витиеватой.

Вернувшись в комнату, я почувствовал, что в ней действительно кто-то есть, но я по-прежнему различал только силуэты, а для идентификации одного чувства мало. Необходимо было задействовать другие распознавательные функции организма. Я задействовал, как мне казалось, самую доступную функцию – речь. И, оторвав присохший к небу язык, промолвил:

– Кто ты? – честно говоря, мало надеясь на ответ, поскольку видения в моем нынешнем состоянии вещь нормальная.

– Я твоя белая горячка! – значит, в комнате действительно кто-то был, и это было совсем не видение, и будь я в другом состоянии, я, может быть, и узнал бы голос, но только не теперь.

– А почему у тебя тогда мужской голос? – в ответ прозвучало молчание. Но насколько мой слух еще мог различать звуки – на кухне что-то происходило. И если большинство звуков, доносившихся с кухни, оставляли меня равнодушным, то один звук, тот самый, звук стучащих друг о друга бутылок, и насколько я мог различать – не порожних, был для меня не пустым звуком.

Переставляя усилием мысли ноги, потому что самостоятельно двигаться они не желали ни под каким предлогом, я направился на кухню. И хотя расстояние, которое необходимо было преодолеть, составляло всего несколько шагов – это были шаги Командора, что, впрочем, было недалеко от истины, поскольку тело было действительно каменным. И каждый шаг раздавался страшным камнепадом, как в моем теле, так и по всей квартире, грозя вот-вот завалить проход в спасительную пещеру или к выходу к так долгожданному свету.

Взгляд мой, поскольку глаза мои были еще полузакрыты и могли созерцать только нижнюю половину пространства, уперся в стол. Слух мой меня не обманул. Там, где еще совсем недавно все было завалено трупами после вчерашней битвы, красовались новые полки, выдвинутые на передовую из резерва командования. На столе ровными рядами, плотно упершись боками друг в друга, стояло: пять бутылок пива, четыре бутылки портвейна, три бутылки водки и одна чекушка. О! – эта игра света, проникающая сквозь бутылки, рисующая на поверхности стола замысловатые узоры. Это совсем не тот свет, что проникает в пустую бутылку и гибнет на ее дне, так и не найдя себе достойного применения. Это тот свет, который способен разбудить даже самое спящее воображение и вернуть к жизни бренное тело, уже готовое отправиться в плавание по безграничной реке вечности…

Чья-то рука, а видеть пока я мог только руку, взяла со стола бутылку пива, привычным движением сбросила с ее головы крышку и протянула мне. Конечно, в моем положении и это было спасением, но если бросить взгляд чуть дальше, на стройные ряды сослуживцев, то данный жест граничил с оскорблением и был чреват трагическими последствиями. Я отодвинул руку и, плохо еще ориентируясь в реальности, потянулся к белому горлышку водки. Другая рука, но принадлежащая видимо тому же объекту, уверенно и довольно больно прервала мой полет. Глаза мои открылись. Передо мной, выплывая из тумана, стоял тот самый мужской голос, почему-то назвавшийся женским именем.

– Не налью, пока не начнешь говорить! – каждая буква произносимых слов болью впивалась в сердце. Я чувствовал себя приговоренным к расстрелу, и пули уже начали свой смертельный полет. Не-на-лью – это последнее, что я услышу при жизни.

– А я не начну говорить, пока не нальешь! – это были последние слова приговоренного к мучительной смерти. Не справившись с накатившим волнением, я плюхнулся на табурет. Не-на-чну. Видимо, сказал я это так убедительно, что рука, державшая пиво, отставила бутылку в сторону, и ее место заслуженно заняла водочка. Видимо, я все-таки оптимист, так как мой стакан оказался наполовину наполненным, а не наполовину пустым, как у пессимистов. Рискуя потерять завоеванные позиции, я использовал доставшийся мне трофей по назначению. Ко мне вернулось зрение.

– Олег Семеныч, зачем же так жестоко, – речь тоже полностью восстановилась.

– Ты еще не знаешь, каким жестоким я могу быть.

– Надеюсь, что такая возможность мне не представится. Дай сигарету.

Я закурил. Налил еще немного водки. Возвращение к жизни было не таким болезненным, как этого можно было ожидать.

– Олег Семеныч, а зачем так много всего?

– Этого бы хватило. Там в холодильнике еще продукты. И вот сигареты. Теперь можешь говорить?

– Еще один глоток, и я в твоем распоряжении, – я выпил еще грамм пятьдесят и опять закурил. – Говори.

– Ты когда должен был сдать мне рассказ? У меня же номер горит. Я для тебя место оставил специально. Так когда?

– Послезавтра.

– Почему же это послезавтра?

– Потому что, если сегодня пятнадцатое, а срок сдачи у меня семнадцатого, то послезавтра.

– А сегодня что – пятнадцатое?

– Пока ты не спросил, я был в этом уверен.

– Подожди, подожди, – он вытащил календарик, – Действительно пятнадцатое.

– Ну а я что говорю.

Было видно, что Олег Семеныч немного успокоился, хотя сомнение в его глазах оставалось, т. к. глядел он в этот момент на уставленный бутылками стол.

– И ты хочешь сказать, что семнадцатого рассказ будет у меня?

– А сколько сейчас времени?

– Почти час дня.

– Тогда будет.

– Уверен?

– Угу, – сказал я, выпивая очередные пятьдесят.

– Мне налей немного для успокоения. Ты меня в гроб загонишь.

– Такой цели у меня нет. Ты же для меня как армия спасения – не будет тебя, и я долго не протяну.

– При такой жизни ты и со мной долго не протянешь…

– С такой благотворительной помощью – протяну.

– Давай еще немного покурим, да я побегу.

Курили мы уже молча. Выдыхаемый дым прилипал к потолку, растекался по ровной поверхности, превращая его в свод какой-нибудь пещеры.

– Ладно, пойду… Да, ты книгу-то скоро закончишь?

– Надеюсь, что скоро. А там, Бог его знает.

– Ну, пойду…

После ухода Олега Семеныча я уже был совершенно здоров. Не космонавт, конечно, но все-таки. И хотя рука вслед за мыслью еще возвращалась к заветным пятидесяти – ситуация не казалась уже такой безнадежной, как утром. Тем более, что передо мной красовались: пять пива, четыре портвейна, две водки и чекушка. Жизнь почти что – вечная, не смотря на то, что деньги кончились.

ноябрь 2006 год