Текст книги "Классная дама"

Андрей Дышев
Классная дама

Глава 1
Девичьи слезы

Эта история произошла несколько лет назад, поздней осенью. В те дни северный циклон со шквальным ветром и мокрым снегом обрушился на Побережье, объявив о полном господстве зимы, и сразу стали серыми и неуютными парки и набережная, опустели пляжи, закрылись пивные и кафе, торгующие мороженым, и даже самые стойкие курортники собрали чемоданы и сбежали из отсыревших и холодных номеров. Жизнь в нашем городе окончательно угасла.

Я брел по набережной, втянув голову в плечи и опустив лицо, чтобы хоть немного уберечься от острых секущих потоков дождя. Время было во всех отношениях паршивое. Во-первых, погода. Во-вторых, дела в моем частном сыскном агентстве. Они шли из рук вон плохо. Если в сезон мы жили за счет многочисленных жалоб курортников, которых шерстили местные воришки, то в межсезонье мы занимались в основном «субботниками», за которые, как известно, традиционно не платят. В довершение всего закрылись мои любимые бары, где я любил посидеть после рабочего дня с бокалом портвейна. И вот теперь я с худым кошельком в кармане шлепал промокшими насквозь ботинками по лужам мимо «Ветерка», «Чайки» и «Прибоя» с заколоченными окнами и проклинал непогоду.

Необыкновенно сильная и свирепая волна накатила на бетонный парапет, от удара подо мной дрогнул асфальт. Я не успел отскочить в сторону, и по мне хлестко прошлись пенные брызги, словно я нечаянно попал под полицейский водомет. Теперь я мог поспорить на любые деньги, что на мне нет ни одной сухой нитки. Благоразумный человек тотчас бы повернул домой, но моя холостяцкая берлога, в которой не прижилась даже кошка, навевала на меня тоску, и я упрямо шел дальше, неизвестно куда и с какой целью.

От порыва ветра рядом со мной распахнулась дверь кафе, и призывно скрипнула пружина. Это было одно из тех немногих заведений на набережной, которое работало круглый год. Как оно называлось, я не знал, потому что стеклянные буквы над дверью кафе были стилизованы под арабскую вязь и прочесть загадочное слово было решительно невозможно. Мы как-то заходили сюда с Лешкой, и в моей памяти отложилось, что плов здесь готовят из рук вон плохо, а лепешки настолько черствые, что их можно с успехом использовать в качестве подставки под сковороду. И все-таки я направился к распахнутой двери, потому как мокнуть под дождем было уже невмоготу.

Не успел я переступить порог заведения и втянуть носом крепкий запах спиртного и жареного мяса, как услышал, что меня кто-то зовет.

Я решил, что это Лешка вернулся с «субботника», и, предвкушая крепкую попойку, остановился и обернулся. Но в это же мгновение какая-то особа женского пола прямо перед моим лицом раскрыла зонтик. Он хлопнул, словно парашют, и моя физиономия в очередной раз подверглась атаке холодных капель. Но я воспринял это едва ли не с благоговением, словно меня окропили в церкви святой водой, и раскрыл рот, чтобы сморозить какую-нибудь нежную глупость. Однако познакомиться не удалось. Дамочка, которая обошлась со мной столь любезно, не опускала зонтик, закрываясь им, словно щитом. Видимо, таким способом она прятала свое лицо от влажного порывистого ветра, и потому я мог видеть лишь пару ножек в сапожках на тонких каблуках. Ножки, как и сапожки, были ничего. Обо все другом я не располагал сведениями.

– Кирилл!! Вацура!!

Нет, это был не Лешкин голос. Я обошел зонтик и, сразу забыв о нем, посмотрел на расплывшуюся от дождя и тумана набережную. По асфальту, который из-за луж казался зеркальным, в мою сторону шел Сергеич, старший оперативник из местного ОВД, капитан милиции Случко Сергей Сергеевич. Он был в утепленном спортивном костюме с розовыми полосами, а на его голове трепыхался полиэтиленовый пакет. По своему обыкновению он был небрит, отчего напоминал торговца с продовольственного рынка. Сергеич махал рукой, но смотрел куда-то вниз, будто бы на ноги дамочки с зонтиком. Фигура у него была угловатая, словно сделанная ребенком из палочек, ракушек и камешков. Казалось, что энергия поступательного движения сосредоточена в его правом плече, а все остальное – голова, грудь, болтающиеся плетьми руки и такие же безвольные шаркающие ноги – волочилось следом.

Сергеич приблизился ко мне, стянул с головы пакет и выждал долгую паузу, прежде чем что-либо сказать. Его руки свободно висели вдоль тела, но были чуть согнуты в локтях, отчего создавалось впечатление, будто Сергеич нес два арбуза, да у него их сперли, а он этого до сих пор не заметил. Мне хотелось треснуть его чем-нибудь тяжелым по голове, чтобы выровнять ему и руки, и взгляд.

– Твой Леша в аварию попал, – произнес Сергеич хриплым голосом, провожая глазами дамочку с зонтиком.

Вот тут-то я сразу забыл и про кривые руки Сергеича, и его неподъемный взгляд, и мокрые спутавшиеся волосики.

– В аварию? – переспросил я и скривил лицо, словно опер предложил мне теплого пива с протухшими креветками. – В какую еще аварию?

– В аварийную аварию, – уточнил Сергеич и смахнул со лба криво обрезанную челку, точно большую тяжелую муху. – Я тебя уже целый час ищу. Почему ты не в офисе?

Я пялился на Сергеича и никак не мог понять, что он от меня хочет и какая связь между моим офисом и аварией. Я хотел знать только одно: что с Лешкой?

– На Мокром Перевале, – ответил Сергеич и почему-то кивнул в сторону моря. – Под Кажмой.

Теперь Сергеич пристально смотрел мне в глаза. Это случалось с ним только тогда, когда он хотел придать своим словам особо веское значение. Порыв ветра приподнял и прилепил к его шее мокрый воротник. Сергеич покрутил головой и добавил:

– Что-то с его «Нивой» случилось. На большой скорости заклинило двигатель, машину закрутило на скользкой дороге, она ударилась в заграждение, и Леша вылетел через лобовое стекло. Был бы пристегнут – остался бы жив.

– Что значит остался бы жив?! – заорал я и схватил его за мосластый локоть.

Сергеич перевел взгляд на мое плечо, будто по нему ползла омерзительная гусеница, и процедил:

– Это значит, что твой Леша в морге.

– В морге?!

Сергеич болезненно поморщился, посмотрел по сторонам и подтолкнул меня к мокрому кустарнику.

– Ты чего орешь? – зашипел он, поднеся свой костлявый кулак, похожий на ржавую шестеренку, к моему лицу. – Прикрой рот! Дюдики хреновы… С вами связываться – себе в убыток…

Мокрая ветка шлепнула меня по лицу. Я провел ладонью по губам.

– Ну, Сергеич, – пробормотал я, – с такой новостью ты бы лучше в море утопился…

– Я хорошо плаваю, – ответил он. – А в машине всегда пристегиваю ремень безопасности. И, в отличие от вас, придурков, своевременно прохожу технические осмотры… Связался же я с вами! Какого черта вы нарушаете правила эксплуатации автомобилей? Какого черта, я тебя спрашиваю!

Наверное, Сергеич брызгал слюной, но из-за дождя это не чувствовалось. Я не мог поверить в то, что Лешки уже нет в живых. Еще позавчера утром я видел его в офисе. Он готовил кофе на электроплитке и нечаянно перевернул турку. Головокружительный запах не выветрился до сих пор.

– Разве он собирался вернуться из Кажмы сегодня? Ты ничего не напутал? Ты уверен, что он в морге?

– Купи лейкопластырь и заклей им себе рот! – злобно посоветовал Сергеич и снова оглянулся. – Я только что вернулся с опознания. Не дай бог, ты кому-нибудь скажешь, что это я отправил Лешку в Кажму! Меня в это дело не впутывай. О «субботниках» ни одна собака знать не должна, понял? Запомни: он поехал туда по своим личным делам. Никакого письма из Кажмы я тебе не передавал. Кстати, где оно?

Чернота залила мою душу. Я смотрел на бушующее море с пятнами грязной пены. Тяжелые волны методично накатывали на пустынный пляж… Лешка хотел стать «моржом» и пытался купаться в море круглый год. Однажды в январский шторм он на спор поплыл к буйку. Я с трудом вытащил его из-под воды. Потом он месяц лежал в больнице…

Я судорожно сглотнул, стараясь справиться с приступом удушливой жалости к своему неудачливому компаньону.

– Ты меня слушаешь? – спросил Сергеич и, стукнув меня кулаком в грудь, пытливо заглянул мне в глаза. На кончике его носа висела мутная капля. Я тупо смотрел на нее и ждал, когда она упадет.

– Слушаю, Сергеич, слушаю.

– Давай, дуй в свой дурацкий офис и найди это письмо. Если на нем стоит регистрационный штамп отделения милиции, то немедленно принесешь его мне. Лично в руки! Если штампа нет – сожги. Задача ясна?

Сергеич думал только о себе. Своей нарочитой грубостью он пытался прикрыть трусость. У меня из головы не выходил Лешка, а Сергеич был озабочен своей репутацией.

Я мчался в больницу по встречной полосе, включив дальний свет и пронзительно сигналя, чего никогда бы не сделал благоразумный опер Сергеич. Летящие на меня машины, издали завидев мой «Жигуль», похожий на болид, съезжали на обочину. Многие водители, наверное, в эти мгновения остро жалели, что не пошли пешком. Люди, стоящие на тротуаре, шарахались в стороны, когда из-под колес моей машины вылетали струи воды. Но я не обращал на все это внимания. Чувство вины с каждой минутой все больше наполняло меня, и я мысленно спрашивал себя: что я мог сделать, чтобы этой беды не произошло?

То, что случилось с Лешкой, не укладывалось у меня в голове. Я всегда считал его самым бестолковым и посредственным сотрудником, который хорошо умел разве что сваливать на меня свои проблемы. Но сейчас, когда его не стало, мне показалось, что произошла катастрофа, и теперь не только развалится мое детективное агентство, но и вообще вся моя жизнь пойдет наперекосяк…

Мокрый Перевал… Будь проклято это место! И когда дорожники проведут там нормальную разметку и поставят нормальные знаки? Я словно наяву видел перед собой перевал, который мы с Лешкой проезжали десятки раз. Летом там от зноя плавился асфальт и хор цикад заглушал натужный рев двигателя. А зимой дорога покрывалась наледью, и тяжелые снежные тучи застревали в колючем голом лесу, закрывая своим мягким сырым брюхом панораму побережья. Туманы там стояли неделями.

Я представил, как его машина ударяется об ограждение и Лешка вылетает через лобовое стекло. Что могло случиться с машиной? И почему Лешка не пристегнулся ремнем безопасности? Вот это как раз самое странное. Он мог сесть за руль с похмелья, мог не вписаться в параметры гаража, мог угодить в кювет. Но ремнем безопасности он пристегивался всегда и немедленно, как только садился за руль.

Какая-то птица, явно не испытывающая проблем с питанием, нагадила на ветровое стекло. Я давил на ручку, подающую омыватель, и представлял свою душу в виде такого вот ветрового стекла, по которому елозят щетки… Нет, душу, как стекло, не очистишь. Зачем я еду в морг? Какой смысл смотреть на человека, которого я еще позавчера видел живым? Это пытка – стоять перед изуродованным телом, накрытым простыней, и давиться слезами жалости. Надо звонить Сергеичу и выяснять, где находится Лешкин автомобиль и кто проводит экспертизу…

Я невольно надавил на педаль тормоза… Стоп! Остынь, горячая голова! Что это мне даст? Зачем лезть со своими дурацкими вопросами к экспертам? Только мешать им! Моя суета Лешке уже не поможет. И Сергеич ничего мне не скажет, пока я не отыщу письмо из Кажмы. Он сейчас ни о чем другом думать не может, только об этом письме. Сдрейфил Сергеич, здорово сдрейфил! И все потому, что косвенно виноват в случившемся. Лешка поехал в Кажму не по своей и не по моей воле. Он отрабатывал «субботник». Местное отделение милиции в лице Сергеича позволяло существовать нашей частной детективной конторе только при условии, что мы раз в неделю будем бескорыстно разбираться с кляузами, жалобами и прочими нудными заявлениями трудящихся. На эту рутину у следователей и оперов не было ни времени, ни желания, вот Сергеич и припахал нас. То, что мы работали за милицию, знал только он и еще пара милиционеров. Если информация об этом просочится к начальству, то на голову Сергеичу свалятся большие неприятности. Потому он и торопился заполучить главную улику – письмо из Кажмы.

Я напряг мозги, стараясь вспомнить, о чем говорилось в этом письме. Кажется, это было письмо от девочки. И, если не ошибаюсь, из школы. Но ничего более конкретного я вспомнить не мог. Наверное, я не стал его читать и сразу отдал Лешке.

Я развернулся и поехал в офис.

В офисе, естественно, уже никого не было. Суббота, конец рабочего дня! Я мысленно выругался и перестал давить на кнопку звонка. Пришлось лезть в карман за ключами. Частная детективная контора располагалась в полуподвальном помещении, за тяжелой стальной дверью, которая была единственной защитой от внешнего мира. Сигнализация отсутствовала, так как красть у нас было нечего, если, конечно, не брать во внимание пару старых компьютеров и доживающий свой век ксерокс.

Я отворил дверь и спустился в коридор. Под потолком горела лампочка. Последний, кто уходил, забыл погасить свет. Мелочь, но эта небрежность вдруг вызвала во мне бурю негодования. Я в сердцах пнул мусорную корзину, оказавшуюся у меня под ногами, и тотчас наступил на лужу, блестевшую у стены. Ну вот, еще один сюрприз! Я на всякий случай огляделся, чтобы не вляпаться во что-либо более серьезное. Хоть с моей куртки ручьями стекала дождевая вода, было понятно, что лужа образовалась здесь до моего прихода. Можно было подумать, что это оправился какой-то невоспитанный кот, но никакой живности мы в офисе не держали.

Я снял куртку и нацепил ее на вешалку. В глубине души вдруг шевельнулось ничем не обоснованное тревожное чувство. Я взглянул на тонированное стекло перегородки, разделяющей кабинеты, и неожиданно для самого себя позвал:

– Лешка?

Это имя сорвалось с моих губ невольно. Смысла у этого поступка не было никакого, но, тем не менее, я приоткрыл дверь общего кабинета и заглянул туда едва ли не в полной уверенности, что кого-то сейчас увижу.

Я прошел меж столов, глядя на потертую ковровую дорожку, встал рядом с жалюзи, закрывавшими окно, и, оттянув пальцем планку, посмотрел сквозь запотевшее стекло на темный и мокрый двор. Блестящие от влаги кусты самшита раскачивались под порывами ветра, по сырому асфальту скакала картонная коробка. Тоска! Казалось, что природа плачет и умирает, горюя по Лешке.

Я сел за Лешкин стол. Перекидной календарь за прошлый год. Огрызок карандаша. Пластмассовый крокодильчик из «киндер-сюрприза». Несколько мелких монет, сложенных стопочкой… Я почувствовал, как внутри у меня что-то тает и сгибается, а горло словно сжимает чья-то рука. Вообще-то я редко бываю сентиментальным, но именно Лешка чаще всего вызывал во мне приливы удушливой жалости. Несколько лет назад, когда он работал участковым милиционером, от него ушла жена, и с тех пор до сегодняшнего дня он стремительно дичал. Узкоплечий, маломощный и беззлобный человечек не привлекал внимания прекрасной половины человечества, в то время как сам Лешка облизывался при виде любой мало-мальски привлекательной девушки. Но познакомиться ему мешали робость и комплексы. Однако не столько они были причиной того, что ему никак не удавалось создать новую семью, сколько хроническая нищета. Треть его зарплаты уходила на алименты, но оставшихся денег было вполне достаточно, чтобы прокормить даже самую прожорливую жену и как минимум троих детишек. Однако деньги испарялись из рук Лешки, как эфир, и финансовые затруднения начинались у него уже через неделю после зарплаты. Из-за этого он становился еще более закомплексованным и замкнутым, и тогда начинал мечтать о кладах, неожиданных наследствах и прочей лабуде. Это был один из немногих, но довольно серьезных недостатков Лешки: он хотел разбогатеть сразу, в одно мгновение, не имея для этого даже косвенных оснований.

Я хлопнул ладонью по пыльному столу, намереваясь вывести себя из состояния оцепенения. Надо что-то делать. Надо привести в порядок растрепанные мысли. А затем… Затем отправить в морг кого-нибудь из сотрудников. Пусть заберет документы и личные вещи. Затем позвонит в «Ритуал», закажет гроб и венки. Больше некому этим заниматься. У Лешки нет ни семьи, ни родителей.

Я подошел к телефону, стоящему на моем столе, и только сейчас заметил мигающую на его корпусе красную лампочку. На автоответчике есть сообщения.

Сел за стол, придвинул аппарат к себе и, нажав клавишу воспроизведения, испытал странное и неприятное ощущение. После той новости, какую сказал мне Сергеич, к любым другим я уже относился, как к бомбе в посылке. В том числе и к тем, которые выстроились в очереди на автоответчике.

Молодой мужской голос. Неимоверное растягивание гласных:

– У меня неделю назад угнали тачку. Менты отработали по нулям. В связи с этим такой вопрос: сможете ли вы ее найти и в какие бабки мне это выльется?

Второе сообщение. Снова мужской голос, только торопливый, глотающий окончания:

– Мой друг подозревает свою жену в измене, и он очень хотел бы получить исчерпывающую информацию по ряду вопросов. Во-первых, с кем эта стерва встречается? Во-вторых, получает ли она от своего любовника какие-нибудь деньги?

Я скривился, как от боли, и поскорее нажал клавишу, чтобы воспроизвести следующее сообщение.

– Кирилл, я не могу дозвониться тебе на мобильный, ты все время недоступен…

Я вздрогнул и почувствовал, как по телу прокатилась холодная волна. Это Лешкин голос!

– …в общем, я сматываюсь из этой гребаной Кажмы. Все подробности расскажу при встрече, поэтому постарайся дождаться меня в офисе. Это очень важно! Я раскопал такое дело, что наш уголовный розыск опухнет от работы! В одиночку я ничего не смог там сделать. Это просто какой-то заговор молчания! И проблема, мне кажется, не столько в ревности. Скорее, это болезнь, мания…

Звонкий стук, словно кто-то молотом ударил по колоколу, врытому в песок, и вслед за этим электронный голос автоответчика произнес, что больше сообщений не имеется.

Нетрудно представить, какое смешанное чувство я испытал. Я слышал голос человека, которого уже не было в живых. И этот человек обращался ко мне. Голос, как всегда, был взволнованным, эмоциональным. По-другому Лешка говорить не умел. Во всякой чепухе ему постоянно мерещились тайны, преступления века и титанические злодеи. Это была его отличительная черта – он во всякой мухе видел слона.

Когда же это сообщение было записано? Я отмотал запись, чтобы прослушать ее еще раз. Электронный голос известил, что сообщение поступило сегодня, в тринадцать часов сорок минут. В тринадцать сорок! Сорок минут спустя после того, как я ушел из офиса домой. Дежурить должна была Ирэн, наш инспектор по чистоте коммерческих сделок. Хорошо, однако, она дежурила!

Я склонился над телефонным аппаратом, внимательно вслушиваясь в каждое слово, в каждый звук. Вот отчетливый гул автомобильного мотора. Фрагменты мелодии, доносящейся из магнитолы. И взволнованный голос:

– …Это просто какой-то заговор молчания! И проблема, мне кажется, не столько в ревности. Скорее, это болезнь, мания…

Похоже, Лешка говорил по мобильнику из машины. Неужели это были последние слова в его жизни? А звонкий стук, который мобильник успел передать в эфир, не что иное, как предсмертный вопль заклинившего мотора?

Меня даже потом прошибло от волнения. Что важного хотел сказать мне Лешка? Отчего, по его мнению, уголовный розыск должен опухнуть от работы?

Я вскочил со стула, снял с полки скоросшиватель, озаглавленный «Субботники», и начал его листать. Где же это проклятое письмо, из-за которого Лешке пришлось ехать в Кажму? Вот заявление пенсионера Стрельчука о похищенных с его дачного участка дровах. Вот жалоба гражданки Бегловой на свою соседку, которая по ночам запускает на полную громкость Свадебный марш Мендельсона. Вот еще кляуза на врача, который умыкнул из холодильника пациента бутылку со спиртом… Письма из Кажмы не было.

Я не поленился и вытряхнул на пол содержимое Лешкиной мусорной корзины. Покопался в мусоре, выуживая и разравнивая на колене шарики из скомканной бумаги… И здесь ничего.

Наверное, Лешка взял письмо с собой. В таком случае он должен был подшить в папку копию. Так у нас было заведено.

Надо обыскать стол. Я присел перед выдвижными ящиками и уже взялся за ручку, но тут услышал, как в коридоре хлопнула дверь. Наверное, у Ирэн проснулась совесть, и она вернулась, чтобы продолжить свое «дежурство».

Я выглянул в коридор. Никого. Посмотрел в соседний кабинет, в котором мы поили клиентов чаем и подписывали с ними договора. Там тоже пусто. Я подошел к входной двери. Она была плотно закрыта, через замочную скважину со свистом врывался холодный воздух. Я нажал на ручку, надавил и почувствовал сопротивление: порывы ветра наваливались на дверь снаружи, словно грузный и агрессивный человек. Я отпустил ручку, и дверь с громким хлопком захлопнулась.

Наверное, когда я зашел в офис, то забыл закрыть за собой дверь, и за меня это сделал сквозняк.

Вернулся в кабинет, остановился между столами и задумался: куда могла подеваться копия письма? Неужели Лешка машинально прихватил ее вместе с оригиналом?

От резкого телефонного звонка я невольно вздрогнул.

– Ну? – услышал я в трубке голос Сергеича. – Штамп стоит?

Я понял, что он так просто от меня не отстанет. Если не найду письма – будет много вони.

– Я только зашел в офис, – солгал я, снова раскрывая папку «Субботники». – Сейчас буду искать.

– Живо! – поторопил Сергеич. – Как найдешь – сразу звони мне!

Я вытряхнул из папки все письма и заново пересмотрел их. Затем начал копаться в ящиках Лешкиного стола. Сколько же здесь было хлама! Сдутый футбольный мяч, обломанное лезвие ножа без рукоятки, несколько потрепанных книг по криминалистике, солнцезащитные очки без одного стекла, медный вентиль для крана… Эти вещи как нельзя точно символизировали внутренний мир моего несчастного коллеги: завал сумбурных идей и мыслей, среди которых почти никогда не было ни одной новой и оригинальной.

Нервы стали звенеть во мне, как струны арфы. Я глубоко вздохнул, подошел к шкафу с посудой и достал оттуда начатую бутылку сухого вина. Сделал из горла несколько больших глотков и кинул опустевшую бутылку в корзину для мусора. Раздражение – плохой помощник в подобных ситуациях, и его надо немедленно гасить. Это я знал твердо.

Так. Спокойно. Нужно неторопливо и последовательно обыскать весь кабинет. Письмо должно быть здесь. Просто Лешка впопыхах забыл подшить его в папку… Я посмотрел на пыльный подоконник, над которым висела белая штора жалюзи. Потом перевел взгляд на шкаф с посудой, где, кажется, стояла еще одна бутылка. Затем уставился на книжную полку. Помимо справочников по криминалистике и сборников с законами, там стоял еще один скоросшиватель с надписью «Договора».

Едва ли не подпрыгнув, опять зазвонил телефон. Наверняка это снова напоминал о себе Сергеич. Я решил не брать трубку, быстро подошел к полке и снял с нее скоросшиватель с договорами. Едва открыл его, как сразу увидел листок, отпечатанный на принтере. Пробежал взглядом по строчкам. Оно! Лешка, видимо, по ошибке сунул его в эту папку.

Телефон играл на моих нервах, как медведь на арфе. Я кинулся к столу и схватил трубку.

– …ать твою! Где ты… Я тебя… – гневно забулькал Сергеич, не закончив ни одной фразы.

– Письмо у меня в руках! – крикнул я, не скрывая своих чувств. – Можно подумать, что свет клином сошелся на этой бумажке! Нет здесь никакого штампа!

– Ладно, ладно! – строго укорил меня Сергеич. – Прикуси язык и бегом ко мне с этим письмом!

– Я же сказал: на нем нет штампа!

– Все равно тащи сюда!

– Ты меня запутал своими указаниями! На набережной ты говорил, чтобы я сжег письмо, если на нем не будет штампа!

– Но ты же его еще не сжег!

Сам не знаю, почему я начал врать.

– Сжег, Сергеич, сжег. Ты опоздал. Раньше надо было предупредить, чтобы я его сохранил.

– Хитрый очень? – недоверчиво произнес Сергеич. – Ну, дюдик хренов, доиграешься ты у меня!

– Если хочешь, я могу привезти тебе пепел. Правда, я выкинул его в унитаз, но еще не смыл.

Я слышал, как трубка скрипнула в руке у Сергеича. Он шумно засопел.

– Еще раз напоминаю, – произнес он тихо, но выразительно. – Никакого письма я тебе не давал и Лешку в Кажму не посылал.

Я обрушил трубку на аппарат с такой силой, что чудом не расколол ее надвое. Вино гасило раздражение слишком медленно. Конечно, не стоило разговаривать с милиционером в таком тоне, но я ничего не мог с собой поделать. Меня всегда бесило, когда я видел, как откровенно трусит мужчина. Откровенная трусость – это не просто порок отдельно взятого типа. Это компромат на всех представителей мужского пола, их бессовестная дискредитация. И потому все во мне бунтовало.

Чтобы ускорить процесс приведения нервов в порядок, мне пришлось выпить вторую бутылку. Это были запасы Ирэн. Она добавляла вино или коньяк в чай – по одной ложке на стакан. Обычно бутылки ей хватало на два месяца, если мы с Лешкой не помогали.

Порыв ветра просочился через старые оконные рамы, и закачались жалюзи. Мне стало холодно и неуютно в этом кабинете, в котором, словно наглые бродяги, запросто гуляли сквозняки. Я вырвал письмо из скоросшивателя и пошел в соседнюю комнату. Благодаря отсутствию окон там сейчас было уютнее. Диван, журнальный столик, искусственная пальма с напольным кашпо. На одной стене – картина с изображением скользящей по морю яхты. На другой – карта района. В углу – пузатый самовар. Если бы я не выпил вина, то обязательно махнул бы пару чашек чая с ароматными травами, которые собирала в горах Ирэн.

Я сел на диван, зажег торшер и склонился над письмом.

«Уважаемая милиция! Вам пишет ученица десятого класса школы № 1 поселка Кажма. Мое терпение подходит к концу. Я так жить больше не могу. Прошу вас что-нибудь сделать. Физрук отравляет мое существование. Он душит меня, как осьминог. Я ему уже сто раз говорила, что не могу ответить ему положительными чувствами, но он не хочет слушать и продолжает меня сексуально домогаться. Будет большая беда, чует мое сердце. А все потому, что у меня есть парень, и он ревнует. Человек в таком состоянии способен потерять голову. И физрук тоже может нанести ответный удар. Я его хорошо знаю, он ни перед чем не остановится. И угрожает мне, говорит, что если я расскажу родителям, то моему парню будет хреново. Я умышленно не называю своего имени. Думаю, вы и без меня разберетесь во всей этой истории. Только не показывайте физруку это письмо, а то он сразу догадается, кто его написал. Не подумайте, что я боюсь. Просто мне не хочется подвергать себя ненужному риску. Извините, что плохо пропечатались буквы. Лента у принтера совсем старая, а учителям до этого нет никакого дела, уже год поменять не могут. С уважением – Вера Ш. (P.S. Подписалась вымышленным именем!!!)»

Я оторвался от текста и сделал глубокий вдох. Бедный Лешка! И ради чего он поехал в проклятую Кажму? Наивные переживания какой-то глупой школьницы не стоят не только внимания милиции, но даже нашей конторы. В лучшем случае, с этим любовным треугольником должен разобраться педсовет. Да что там разбираться? Эта «Вера» наверняка уже забыла о том, что отправила в милицию письмо! Девичьи страдания – все равно что майская гроза: ночью прогремит, прольет, а наутро растает и бесследно испарится в солнечных лучах. Скольких парней она уже поменяла? Одного? Двух? И ухаживания какого учителя ей теперь мерещатся?

В общем, как я и ожидал, анонимка представляла собой типичную подростковую истерику в письменном виде, содержание которой сама авторша уже наверняка забыла. Ничего интригующего или угрожающего я в письме не нашел. Обидно, что из-за этой пустышки погиб человек.

Откинувшись на спинку кресла, я скомкал письмо, положил его в пепельницу и поднес к нему пламя зажигалки. «Вот так должен был поступить Сергеич, вынув его из конверта, а не передавать нам», – подумал я, испытывая чувство горечи и досады.

– Сергеич, можешь не сомневаться. Я в самом деле сжег это письмо, – сказал я в телефонную трубку. – Но скажи мне правду: ты его читал?

– Какая разница? – буркнул Сергеич.

– Оно не стоило того, чтобы с ним разбираться. Девичьи сопли.

– Не трави душу, умник! – взмолился Сергеич. – Что ты еще хочешь мне сказать?

– Я хочу, чтобы мы с тобой достойно похоронили Лешку. У него нет ни жены, ни родителей. Эта обязанность висит на нас.

– Хорошо, я тебе дам денег. Тысячи хватит?

Я скрипнул зубами.

– Мне не нужны твои деньги, Сергеич. Позвони в морг и автосервис, куда отволокли машину, и скажи, что я подъеду за вещами. Чтобы мне там мозги не полоскали! Чтобы молча и быстро отдали все вещи, не требуя ни справок, ни удостоверений! Чтобы спросили только мою фамилию…

– Ладно, не кипятись! – оборвал меня Сергеич. – Позвоню… Ты что, выпил?

– А ты разве еще нет?

– Да стакан водяры вылакал, но ни в одном глазу… Ты не думай, мне тоже фигово. Что за радость на сердце это носить?

Я ходил по кабинету из угла в угол, и перед моими глазами плыли темные круги. Нельзя так раскисать, говорил я себе. Это все из-за погоды. Она отравляет душу и заливает ее чернотой. А в гибели Лешки моей вины нет. И Сергеич здесь ни при чем. Прав он! Надо соблюдать скоростной режим и пристегиваться ремнем безопасности.

Я посмотрел на карту, прошел взглядом по берегу моря, затем взобрался на горную гряду и остановился на тонкой риске с подписью «Мокрый Перевал». Оттуда свернул в глубокое, поросшее лесом ущелье. Вот здесь, в двадцати километрах от Мокрого Перевала, спряталась Кажма, обозначенная на карте маленьким белым кружком, похожим на муравьиную личинку. Если мне не изменяет память, когда-то это был закрытый научный городок, обслуживающий химический институт «Органикс». По слухам, там разрабатывали какие-то препараты для оборонки, а также медикаменты. Лет десять назад институт прикрыли. Персонал разбежался. В Кажме остались те, кому некуда было бежать.

Куртка еще не успела просохнуть, и в ней я почувствовал себя неуютно. Плохо, что в моем «жигуле» не работает отопитель и придется ехать в холодной машине. Прежде чем погасить свет в коридоре и выйти из офиса, я еще раз взглянул на лужу. Она уже успела впитаться в ковролин и напоминала о себе лишь темным пятном.