Текст книги "Здравствуйте, люди"

Кофе

– Анна, Тимур, Регина Павловна, скорее! – Растрёпанная рыжая девушка – младший научный сотрудник отдела почвоведения, ворвалась в пищевой отсек научной космической станции «Марс», шелестя белыми бахилами.

– Что случилось, Вика?! – Все, кто на этот момент находились в отсеке, повскакивали со своих мест.

– Скорее! Причалил транспортный челнок! Наконец кофе привезли!!

– Урра-а!!! – Народ бросился по центральному проходу к грузовому шлюзу.

– Какой кофе то?! – спрашивал Тимур на бегу.

– Точно не знаю!

– Ух, всё равно хоррошо!

– Анатолий Сигизмундович получил один пакет и уже ушёл в бар.

– Что ж ты сразу-то не сказала?!

Развернувшись, все рванули обратно. Слух о кофе распространился мгновенно. К бегущим присоединялись работники других отделов. По мере приближения к бару, поток страждущих неумолимо рос, подобно огромной, пенящейся белыми комбинезонами, гомонящей волне. В итоге, в бар ворвалась толпа из тридцати пяти серьёзно настроенных учёных, с горящими глазами и ртами полными слюны. Представшая перед ними картина, заставила всех остановиться.

В полумраке бара, по всей длине стойки белыми фарфоровыми боками сверкали кофейные чашки. Блюдца переливались ободками и маленькими серебряными ложечками, разместившимися на их краях. Стойка подсвечивалась снизу и потому пар, плавно поднимавшийся над чашками белыми шлейфами, казался всем сказочным туманом. А за стойкой, как добрый волшебник, с тёплой улыбкой на губах, стоял директор станции Анатолий Сигизмундович.

Голоса и шаги стихли. Кто-то тихо ахнул. Наступила торжественная тишина. Все жадно тянули воздух носами. И тогда, среди этого безмолвия, чудным баритоном, прозвучал голос директора:

– Ну, что, братцы? Истосковались?!

Все бросились к стойке. Задвигались стулья. Зазвенели ложечки. Первые восторженные возгласы потонули в общем гвалте. Глаза искрились добротой и весельем. Светились улыбками лица. Кто-то вскакивал со своего места, потом опять садился. Тихо заиграла музыка. Отовсюду слышался смех. Бар наполнился волшебным ароматом, теплом и радостью. Люди говорили, говорили и никак не могли наговориться, словно увиделись ненадолго и впервые. Они говорили о главном, и даже время замедлило свой ход. Час тянулся за часом, как пар над кофейными чашками, а беседа всё не кончалась.

За иллюминаторами, мерцая холодным светом звёзд, чернел бездонный космос. Но он уже не казался таким бесконечно мрачным и пугающим. Белея полярными шапками, в девяти тысячах километров от станции, плыл Марс, давно заждавшийся своих новых обитателей. А они, эти самые обитатели, сидели, забросив все дела, болтали и пили кофе. И не было в этот миг никого счастливее их, во всей вселенной.

Подруги

Ещё один тёплый осенний день перевалил за половину. Ветер стих, и только жужжание мух, суетившихся над мусорным баком, да шуршание опавших листьев нарушало, укрывшую всё вокруг плотным покрывалом, тишину.

На кирпичной ограде сидели двое – девушка и кошка. У девушки бледное лицо, чёрные, падающие на плечи волосы. Чёрное пальто застёгнуто на все пуговицы. Изорванные колготки, чёрной паутиной оплетали белую кожу ног. Тяжёлые чёрные ботинки. Кошка, от кончика хвоста и до усов была чёрной словно уголь. Глазея по сторонам, они в полголоса обменивались впечатлениями.

– Чё смотрят? Не видели, что ли?

– Во, во. О, глянь, лысый опять на твои колготки пялится.

– Вижу. А, вон тот, полосатый с коротким ухом, на тебя.

– Да, ну! Ещё чего. Даже голову не поворачивает.

– Это он щас не поворачивает. А как отвернёшься, он сразу зырк из-за мусорного бака и косится. И рыжий то же.

– Да, прям! Наговоришь. – Кошка выгнула спинку и потянулась. – Хотя рыженький ничего.

– Я и говорю.

– А лысы-ый… Глаза проглядел. Глянет на твои коленки, и сразу за кисточку. Красит мол. А дышит не ровно.

– Да, вижу я. Ты, лучше вон туда глянь.

– Куда?

– Ну, вон, справа. За вторым рядом в синем комбинезоне с граблями.

– А-а, вижу, вижу. Ой, бедненький, щас шею свернёт. А граблями так и возит. Старается.

Подружки переглянулись и прыснули. Девушка в кулачок, а кошка закрылась хвостом. На тропинке появился худой, пятнистый кот, со злыми зелёными глазами.

– Ну, всё! – Кошка вновь выгнула спинку дугой, широко зевнула и улеглась. – Щас драка будет.

– Ух, ты-ы! Драка?

– Щас с рыжим сцепятся. За меня.

Рыжий и пятнистый, приняв угрожающий вид, сблизились. Полосатый поспешил ретироваться, а эти, громко воя, начали ходить кругами и колотить хвостами по траве. Глаза у обоих горели огнём. Шерсть дыбом.

Рабочий в синем комбинезоне прекратил работу и, прислонив грабли к оградке замер, ожидая развязки. Лысый наяривал кисточкой по памятнику, бросая короткие взгляды то на девушку, то на котов.

А те, замерев на секунду, бросились в бой. Раздался дикий визг. Полетела шерсть. Поднялось облако пыли. И среди этого облака, сцепившись в орущий клубок, катались два разъярённых кота. Но уже через секунду они разжали объятья, бросились в разные стороны с задранными хвостами и скрылись из виду.

– Хм. Драка. Я даже разглядеть ничего не успела. – Возмутилась кошка.

– А кто победил, хоть?

– Не знаю. По-моему – ничья.

– Скукотища-а. – Девушка вздохнула и выгнула губки. – Может, познакомиться с мужчинами?

– Давай! А я тут побуду.

Ещё раз вздохнув, девушка состроила на лице невинную гримаску и оторвалась от ограды. Широко раскрыв объятья, она поплыла в метре над землёй в сторону рабочего.

– Мужчи-ина-а! Разрешите с вами познако-омиться, – прогудела девушка, вытянув губы трубочкой.

Грабли сухо стукнули черенком об оградку. За калиткой, голубой молнией мелькнул комбинезон. Девушка плавно развернулась. Лысый то же исчез. Из перевёрнутой банки ещё лилась краска, окрашивая траву в кроваво-красный цвет. В метре от банки лежала брошенная кисточка. Девушка подняла её и нарисовала на неокрашенной поверхности памятника смешную рожицу. Оставив кисть рядом с банкой, она вернулась к ограде, на которой кошка уже изнемогала от смеха.

– Вот так всегда. Только пялиться и могут. А как дело доходит до серьёзных отношений – бегут.

– Темнеет уже.

– Ага.

– Ну, что? Пока?

– Пока, подруга.

– Завтра будешь?

– Буду, если дождь не пойдёт.

– А, я и в дождь.

– Никто не придёт в дождь.

– Мои приду-ут. А, рыжий первым.

– Ага! Всё-таки запала на рыжего?

– Вот ещё. Ни на кого я не запала. Просто приятно, когда на тебя хоть иногда смотрят не просто так, а… как на женщину. – Кошка постояла в задумчивости. Качнула хвостом. – Слушай, подруга, ну, как тебе сейчас?

– Да, если честно, не поняла ещё. Вроде уже ничего. До того как скинуться – колготки покоя не давали. Из-за каждой затяжки комплексовала. До истерики доходило. Я их бритвой прямо на ногах резала. А, теперь пофиг. А, тебе?

– Меня когда вешали, узел оказался сбоку и шея от верёвки чуть искривилась. Но это ладно. Я вот думала, что хоть сейчас блохи доставать перестанут. Не-е… – Кошка бросила грустный взгляд в сторону заходящего солнца. – Как грызли, так и грызут, сволочи. Может они тоже того…? Как и мы.

– Может.

– Ну, пошли, что ли? Солнце уже садится.

– Пошли.

Они ещё раз ласково посмотрели в глаза друг другу и разлетелись, каждая к своей могиле.

Старики

Сегодня восьмое марта. Закончив дела, Егор отъехал от автостоянки в половине восьмого вечера. Супермаркет. Коньяк, шампанское, икра, копчёная лососина, крабы, цветы. Забрал с утра заказанный торт. Подарки жене и дочери купил заранее.

Теперь домой.

Под ровный гул двигателя вспомнилось детство. Школа. Смерть родителей. Милая добрая бабушка. Потом умерла и она. Вспомнился кисло-приторный запах нищеты и одиночества. Три года детдома. Армия. После армии автопарк. Потом бизнес. Челночил. Бомбил. Сначала место на рынке, потом киоск, потом магазин. Десять лет не разгибаясь.

Но всё не зря. Есть автомобиль, есть квартира, есть дело. Жена рада, дети счастливы. Егор крепко стоял на ногах и уверенно смотрел в будущее.

Вот и дом. Оставив автомобиль на стоянке, Егор, не дожидаясь лифта, пулей взлетел по лестнице. Все уже в сборе.

– Папа пришёл!! – Дочь повисла на плече. На другом повис сын.

Егор присел, отставив пакет с продуктами и торт подальше. Не выпуская букета, прижал к себе обоих. Поцеловал дочь в щёку, сунул в руку коробку со смартфоном:

– Поздравляю, кузнечик.

– Урра-а!! – Дети унеслись в детскую. Защебетали.

Из кухни появилась жена. Изогнувшись, оперлась о стену. Чёрное платье сверкает блёстками. В круге декольте – белая гладкая кожа. Кошка. Томно мяукнула:

– А мне-е?

Притянув жену к себе, поцеловал в щёку, глаза, губы. Шипы укололи сквозь сорочку. За плечи развернул её лицом к зеркалу.

– Закрой глаза.

Закрыла. Вся напряглась в ожидании. Егор аккуратно щёлкнул застёжкой на её шее:

– Можно смотреть.

Бриллианты вспыхнули и отразились яркими искрами в её синих глазах. Щёки порозовели. Победный взгляд. Развернулась. Прильнула. Обвила руками. Поцеловала так, что сладко заныло в груди.

Из зала выглянул Борис:

– Та-ак! Гости с голоду помирают, а они тут целуются. Ва-аль! Ты глянь!

Появилась Валентина, жена Бориса:

– Ой! Какая прелесть!! Светка-а, ты королева. Егор, почему ты не женился на мне! А?!

– Так! – Светлана плюхнула цветы в вазу, подхватила пакет и торт. – Мужики, открывайте, наливайте. Валя, быстро всё режем и за стол.

Стоя выпили «За дам». Поели. Выпили ещё. Заговорили. Дети то влетали, то уносились воробьями, наперебой демонстрируя взрослым возможности смартфона. Из музыкального центра тихо лилась простая мелодия. Всё шло как обычно.

И вдруг общий гомон разрезал протяжный скрипучий звук. За ним ещё один.

– О, господи! Когда же это уже кончиться? – Светлана закатила глаза. Гости поджали губы.

– Что это?! – Егор нахмурил брови.

– Да соседи снизу. С шести часов. Сначала скрипка пилит, а потом поют, будто кошку давят.

В подтверждение её слов дрожью залилась скрипка, и тонкий старушечий голос затянул:

– Отцвели-и. Уж давно-о. Хризанте-емы-ы в саду-у…

– Та-ак! – Егор встал.

Светлана округлила глаза. Валентина прижала руки к груди:

– Может, ну его.

– Да, не ну его! – Борис то же встал. – Не ну его! Они тут не одни! Егор, если, что – я на площадке.

Ступеньки. Обшарпанная, давно не крашеная дверь приоткрыта. Секунду помедлив, Егор толкнул её и… замер.

Запах! Детство голодным бездомным щенком бросилось к его ногам из полумрака прихожей.

– Бабушка! Бабушка! – Он бежит по тёмному коридору, шлёпая босыми ступнями по холодным доскам. Тонкой полоской, из-за неплотно прикрытой двери льётся свет. Дверь распахивается. Впереди стена из белых халатов. Он протискивается вперёд. – Бабушка, я пришёл!!

Неестественно жёлтое лицо. Пряди седых волос. На глазах, как дыры, два жёлтых пятака. Соседка с опухшими, полными слёз глазами.

– Егорушка. Бедный мальчик. Что же будет?

– Бабушка? – Егор вошёл в комнату. Остановился осматриваясь.

Белёные стены местами в трещинах. Провисший подоконник. Герань. Серые занавески. Кровать. Стол. За столом двое стариков. На столе дешёвый портвейн, плавленый сыр, хлеб, шарики варёной картошки в синей тарелке.

В руках мужчины скрипка. Женщина ещё во власти мелодии:

– Вы, что-то хотели, молодой человек?

– Что? – Егор пристально всмотрелся в её лицо.

– Я говорю, вы, что-то хотели?

Егор прижал пальцы к глазам. Несколько раз с силой зажмурился. Выдохнул:

– Ннет. Ничего. Извините. Я… – Медленно развернувшись, он направился к выходу. Остановился, вернулся в комнату.

Старики спокойно смотрели на странного гостя.

Егор помедлил и спросил подрагивающим голосом:

– Простите. Я могу вам чем-нибудь помочь?

Стихи

Цыганка

 
На базаре спозаранку
Шум. Сбегается народ,
Черноглазая цыганка
Там танцует у ворот.
Смоль волос. Глаза сверкают,
Щёки алые горят.
Юбки пламенем пылают,
И волнуют. И пьянят.
Гибкий стан. Тугие груди.
Бубен с лентами вразлёт.
Ради бога, дайте люди!
Дайте мне пройти вперёд!
Дайте вволю насмотреться
Этой дикой красотой.
Дайте сердцу отогреться
Этой страстью огневой.
Дайте только прикоснуться
К этим огненным губам.
И забыться. И свихнуться.
И упасть к её ногам.
А она всё ближе, ближе.
То плечами поведёт.
То опустит бубен ниже,
То над головой взметнёт.
То помчится кобылицей,
То падёт змеёй в траву.
Не уже ли всё мне сниться?
Или это наяву?
Вот она уже по кругу
Бубен с лентами несёт,
И монетки бьют упруго,
Осыпаясь в бубен тот.
Подошла. Ожгла глазами.
Вдруг за шею обняла.
И исчезла меж рядами.
Буд-то вовсе не была.
Я потом в трактир спустился.
Заказал коньяк с икрой.
У стола засуетился
Расторопный половой.
«Долгой жизни, всем цыганам!!»
Поднесли мне коньяка.
Я в карман. А по карманам.
Ни часов, ни кошелька.
 

Краси

 
Мчись расшива над водою,
Темноту огонь рассей,
Мы калёной острогою
Вам наколем карасей.
Дома ссыплем всё в корыто,
Да с колодезной водой,
Будет рыбка перемыта.
Заискрится чешуёй.
Мы ножом её оскоблим,
Вынем жабры, потроха,
Снова вымоем, посолим,
И пускай лежит пока.
Режем лук зелёный мелко.
С ним немного чесноку.
И смешаем на тарелке,
С чёрным перчиком муку.
А на печке раскалённой
Сковородочка стоит.
Пахнет семечкой палёной
Масло. И уже дымит.
Мы в муке валяем быстро
Карасей. Зачем мука?!
Что бы коркой золотистой
Покрывались их бока.
Что бы плавники хрустели,
Что бы по усам текло,
Что бы… Что, вы, в самом деле?!
Всё! Готово! Всё дошло.
Карасей кладём рядами
На поднос. А по рядам
Сыплем лук, чеснок и ставим
Быстро всё на стол. А там
Хлеб, картошка, хрен с морковью,
Со сметаною горшок.
Ешьте люди на здоровье,
Мы наловим вам ещё.
 

Осень

 
Звучала музыка во мне,
Шуршаньем падающих листьев.
Горела под лазурной высью
Земля в оранжевом огне.
 
 
Звучала музыка во мне.
Дождём звенела на карнизах.
И звёзды вздрагивали в брызгах,
И отражались на окне.
 
 
Над лоном скошенных полей,
Стремясь в неведомые дали.
Звучала музыка печали,
Унылым криком журавлей.
 
 
А школьный двор искрил глазами,
И рвался ввысь сквозь микрофон
Смех рыжей школьницы с бантами.
И колокольчика трезвон.
 
 
И георгином пахла полночь.
И поцелуи – сладкий мёд.
Я сердце музыкой наполнил.
Пусть в сердце музыка живёт.
 
 
Я очарован этой тайной.
Я покорён. И счастлив я.
Люблю тебя необычайно!
Ах, осень! – музыка моя.
 

Битва

 
Играет солнце на стволах,
Кирасы как огонь.
Закусывая удила,
Храпит горячий конь.
Штыки вперёд! Знамёна вверх,
Подобные орлам.
А, тем, кто примет тяжкий грех,
Пусть всё зачтётся «Там».
Разорван воздух и ядро
Врезается в ряды.
С гусаров сыплется перо —
Не миновать беды.
Редуты рвутся, как картон
Под залпами врагов.
Атакой левый фланг сметён
У войска твоего.
Противник смел, упрям и зол
И в битвах искушён.
Он за победою пришёл
И не уступит он.
Он жмёт по флангу, что есть сил
Трещит ретраншемент.
И в ходе боя наступил
Критический момент.
Но сердце бьётся горячо
Ещё горит звезда.
Не вырос крепкий дуб ещё
Для твоего креста.
Введён резерв, и враг отбит,
Но вечер подошёл.
И мама требует сложить
Солдатиков под стол.
И генералы засопят,
И будет кончен бой.
Пускай солдаты мирно спят
В коробке голубой.
Над миром ночь раскинет сеть
Погаснет свет в домах.
И будет лишь луна блестеть
В мальчишеских глазах.
 

Баллада о пирате

 
Скажи нам приятель, Куда ты идёшь?
Садись, у стола не робея.
Забудь, что за окнами ветер, дождь.
Тебя мы вином отогреем.
 
 
Вино, как свободного неба глоток.
Усталую душу согреет.
И хлынет наружу как слёз поток.
Словами, что в памяти зреют.
 
 
Был смел я и весел, и как то весной.
Влюбился в прекрасную Бекки.
Я крест ей с себя подарил золотой.
В любви ей признался навеки.
 
 
Но дочкою лорда Ребекка была.
Горда, неприступна, надменна.
С крестом, мою веру в любовь забрала.
Смеялась в глаза откровенно.
 
 
Я в Чарльстаун далёкий скорей поспешил.
Покинув свой дом без возврата.
Я с дьяволом спелся, и выбрать решил.
Нелёгкую долю пирата.
 
 
У старых причалов гремят якоря,
Под флаг обречённых сзывая.
Средь них оказался тогда и я,
За пазухой кортик сжимая.
 
 
Вот как-то под вечер, корабль чёрный наш,
Столкнулся с торговым фрегатом.
И с мостика грянуло: «На абордаж!»
И дико взревели пираты.
 
 
От пушечных ядер кипела вода.
Визжала картечь как живая.
И стали багровыми волны тогда.
И чайки кричали стеная.
 
 
Мы трупы бросали, веселья полны.
Пьяневшим от крови акулам.
Ром лился рекой. Вдруг при свете луны.
На палубе, что-то блеснуло.
 
 
Туда поспешил я. Но, что, же со мной?!
Слезами наполнились веки.
Зловеще поблескивал крест золотой.
На шее убитой Ребекки.
 
 
Сражённая пулей лежала она.
Горда, неприступна, надменна.
В открытых глазах отражалась луна,
Смеясь надо мной откровенно.
 
 
Я смерти искал в абордажном бою.
Я пил, заливаясь текиллой.
Но так и не умер. А душу мою.
Проклятая Бекки сгубила.
 
 
В камине лениво огонь догорал.
Ушёл он, как прежде не весел.
И только рубаху его раздувал.
Солёный неистовый ветер.
 

Зеркало

 
Стоит в чулане зеркало,
Где тихо и темно.
Никто в него не смотрится
Уже давным-давно.
Стоит оно укрытое
Покровом дорогим.
И тайна позабытая
Скрывается под ним.
Бежит к старухе девушка,
Невинна и чиста:
– Скажи, зачем здесь спрятана
Такая красота?
Крестясь рукой холодною,
Старуха ей в ответ:
– Живёт там ведьма злобная
Уж много, много лет.
Кто, ровно в полночь, с зеркала,
Покровы уберёт.
Того она, несчастного,
К себе уволочёт.
В ночи часы двенадцать бьют,
Весь дом спокойно спит.
Идёт к чулану девушка,
В руке свеча горит.
Сердечко неуёмное
Колотит всё сильней.
Снят полог. Ведьма тёмная,
Явилась перед ней.
Она глазами чёрными
На девушку глядит.
И тащит, тащит за руки.
Уже стекло трещит…
Проснулась в страхе бедная,
И к зеркалу бегом.
Не видно ни царапины,
Ни трещинки на нём.
И вновь смеётся девушка,
Беспечна и легка.
А на руках красуются,
Два бурых синяка.
 

Зависть

 
Как птица белая парит
Свобода. Сильными крылами
Всю синь небес объять спешит,
И спеть, и встретиться с ветрами.
 
 
Над суетой, над бездной лет,
Она бесстрашная летела.
Из затхлой тьмы, за ней вослед
Всё зависть чёрная глядела.
 
 
Она рвалась из тесноты
Дворцов. Из быта и комфорта,
Ломая ногти. В лоскуты
Срывая кожу. Липким потом,
 
 
Шелка одежды пропитав,
И не преодолев препоны.
В бессилье на колени пав,
И истекая желчью чёрной,
 
 
Смотрела зависть в небеса,
И слёзы высохли с годами,
И стали жёлтыми глаза,
И ногти сделались когтями.
 
 
И со свободой до сих пор
Не может зависть примириться.
И черной кошкой, словно вор,
Охотится за белой птицей.
 

Девушка и ключ

 
Смотрела девушка на ключ,
Глазами полными сомнений.
Стена в рисунках полутеней.
В ней дверь, закутанная в плющ.
 
 
Пора. Когда ж откроешь ты,
Дверь в мир, где дали серебрятся?
Туда, где девичьи мечты,
В конце концов, осуществятся.
Туда, где радость и печаль,
Где ночь сменяется рассветом.
Где алый парус мчится вдаль,
Наполненный попутным ветром.
Где словно шумная волна,
Любовь надеждами согрета
Нахлынет. Тайнами полна,
Жизнь ждёт тебя за дверью этой.
 
 
Но кто войдёт в неё? Любой,
Кому пройти вблизи случиться?!
А если ввалятся толпой
Шумящей в чистую светлицу?
 
 
А вдруг…? О боже! Нет! Нет! Нет!
Ключ опустился за корсет.
 
 
И, что теперь? Навек одной?!
Нет. Эдак, тоже, не годится!
Кого пленю я красотой?
Над кем смогу повеселиться?
Кто приласкает, кто простит,
Кто ночью тёмною согреет
Мою постель, кто защитит
Меня от бед, и кто сумеет
Во всём, во всём мне угодить.
Того впущу я. Так и быть!
Но через дверь им не войти.
Не будет лёгкого пути!
 
 
Я снова в башню поднимусь.
Оттуда вниз верёвку скину.
Пусть лезут. Пусть ломают спины.
Я подожду. И я дождусь.
Пускай чуть краше Сатаны.
Кто смел – того и выбираю,
Коль не сорвётся со стены.
А я, пока-а… повышиваю.
 

Путник

 
Промокшим пухом падал снег,
Неся унынье и тревоги,
И на скамейку у дороги,
Присел усталый человек.
Его потухшие глаза
Молчат. Безвольно руки свисли,
А на ресницах тусклой искрой,
Дрожит отчаянья слеза.
Он долго шёл. Из года в год,
Дорогу-жизнь стопами мерил,
Силён и молод был, и верил,
Что всё свершится. Всё придёт.
Лишь только стоит путь пройти,
Но годы шли. Кончались силы,
Всё чаще свежие могилы,
Встречались на его пути.
Всё реже слышал рядом он,
Шаги идущих. Смолкли речи,
Лишь одиночество навстречу,
Неслось как колокольный звон.
Холодной мраморной плитой,
Оно на плечи навалилось.
Спускалась ночь. Метель кружилась,
И сел он на скамейке той.
Уже во тьме коса блеснула,
Всё ближе, ближе бледный конь,
Слеза с ресницы соскользнула,
Упав в холодную ладонь.
А там, забытое давно,
Надежды семечко лежало,
Слеза солёная упала,
И возродилося оно.
И в свете сотен тысяч молний,
Оно проклюнулось ростком,
И свежим розовым цветком,
Вдруг распустилось на ладони.
И пусть теперь метель метёт,
И как бы вьюга не кружилась,
Я верю, чтобы ни случилось,
Он снова встанет и пойдёт.
 

Лошадка
(Посвящается другу)

 
Скрип, да скрип моя лошадка. Скрип, да скрип.
Вам меня сегодня дома не застать.
Я проснусь сегодня рано. До зари.
Я хочу сегодня в детство убежать.
Я запру все двери. Выброшу ключи.
Опущу портьеры, сяду в тишине.
Пусть меня скорей туда умчит.
Деревянная лошадка на спине.
Ты лети моя лошадка. Скрип да скрип.
Знаю ты, легко отыщешь путь туда.
Где бежит ручей под сенью старых лип.
Где осталось моё детство навсегда.
Там за старым домом видится покос.
За забором сад, крылечко и порог
Чисто вымыт. Там большой лохматый пёс
Охраняет моё детство от тревог.
А среди двора по скошенной траве
Мчит лошадка и на ней верхом.
Девочка с венком на голове
С синим шариком и в платье голубом.
Сдавит сердце и прихлынет кровь к вискам.
Я войду во двор с тревогой на лице.
А она смеясь:
– Привет. Ну как ты там?
– Хорошо, – скажу и сяду на крыльце.
Я в собачью шерсть поглубже запущу
Две руки и пса поглажу по спине
И тогда она, заметив, что грущу,
Заберётся тихо на руки ко мне.
Я не стану ей рассказывать о том.
Как горька порой бывает жизнь моя.
Как пустым порою кажется мне дом.
В день когда, уходят старые друзья.
И когда в ночи далёкая звезда
Светит с неба мне, не сбывшейся мечтой.
Как безжалостно покатятся тогда.
Две слезинки по душе моей живой.
И она ко мне доверчиво прильнёт.
И о грудь потрётся ласково щекой.
Улыбнётся сладко-сладко и уснёт.
Обхватив мою ладонь своей рукой.
Я её в кроватку тихо уложу.
Одеяло подоткну, убавлю свет.
Сяду рядом и немного посижу.
А когда туман окрасится в рассвет.
Я уйду одна, прикрыв тихонько дверь.
Спи спокойно моё детство, отдыхай.
Мы с тобою не расстанемся теперь.
Я к тебе ещё приеду так и знай.
Нас никто теперь не сможет разлучить.
И когда вдруг одиноко станет мне.
В детство тёплым ветерком меня умчит.
Деревянная лошадка на спине.
Скрип, да скрип, моя лошадка. Скрип, да скрип.
Не устанет деревянная скакать.
Я сегодня не улягусь до зари.
Я сегодня буду детство вспоминать.