Текст книги "Бои без правил"

А потом, когда московский коллега уже покинул самолет, смял пачку, раздраженно кинул себе под ноги, не обращая внимания на недовольный взгляд стюардессы. Снова взглянул на часы – а ведь всего за пять минут управились.

Жестом велев своим операм идти на выход, Нечваль пошел первым. Как только ступил на трап, сразу ощутил холод мартовского шереметьевского ветра, поежился, отметив, что в Киеве все-таки теплее. Увидел, как быстро отъезжал черный БМВ, повертел головой, другой машины не увидел.

А вот она – темно-синяя «вольво» подкатила к трапу с другой стороны, из нее вышел высокий мужчина в форме, со своего места Нечваль разглядел майорские звездочки. Что у них, майоров девать некуда…

Высокий быстро подбежал к трапу, козыряя на ходу.

– Майор Брагин, МУР! Нечваль, да? Я звонил, у вас отключено. Пробки, мы чуть застряли, хотя по нашим меркам…

Ощущение катастрофы пришло в следующее мгновение.

Нечваль еще не осознал до конца, как так получилось, почему он это допустил. Но что-то в подсознании, вернее, не что-то, а включившееся на секунду раньше осознания ошибки оперское чутье заставило его не застыть соляным столбом, а развернуться, рвануться обратно в салон. Сбив с ног и перепуганную стюардессу, и оперов, которые пока еще ничего не поняли, майор кинулся на пол, завертел головой, пошарил цепким взглядом.

Пачка «Тройки», которую держал в руках чернявый, еще валялась, заброшенная носком туфли под сиденье…

8

– Такая вот лажа.

К принесенному Мариной кофе Неверов за все время, что рассказывал, даже не притронулся. Однако, как он все же отметил, история вызвала у Виктора Хижняка пока что всего лишь какой-то светский интерес. Так налогоплательщиков занимают сплетни о проколах родной нелюбимой милиции, содержащейся на народные денежки: понабирают, мол, дармоедов, садистов и взяточников, только и умеют, что наркобизнес крышевать, с проституток кормиться да шишек с их сынками губастыми отмазывать.

– Зачем? – подала голос Марина. – Это интересно, правда. Не напишут про такие проколы нигде. Только для чего вы нам вот это привезли?

Она явно призывала своего мужчину в союзники. Но Виктор, бросив в ее сторону короткий острый взгляд, спросил деловито:

– Нашим ментам что-то было?

– До вечера без дела перекантовались в Москве. Определили всю троицу в какой-то кабинет, взяли какие-то показания, потом Нечваль нажрался до зеленых соплей, его подчиненные в вагон загрузили. А тут – то же самое: рапорта, объяснения, видимость действия.

– Даже по шапке не дали?

– А за что? – искренне удивился Неверов. – Вообще-то, могут и даже дают, только когда крайних ищут. А тут наши руководители посовещались и решили: крайние – в Москве. Те, кто давил, включал механизмы, в общем, те, благодаря кому Антона Хантера у нас отобрали.

– Протекло у москвичей, – согласился Хижняк. – Ловко. Просто, как топором по башке. Но все равно ловко.

– Даже пробки учли, – кивнув, сказал Неверов. – В том смысле, что по пути следования настоящего майора Брагина организовали дорожный заторчик. Задержалась группа Брагина не более чем на десять минут, они даже не придали такой мелочи значения. А этого времени как раз хватило. Ладно, на месте Нечваля кто угодно мог оказаться. И забылась бы история, когда майор протрезвел окончательно…

– Крепко загудел? – понимающе спросил Виктор, подмигнув при этом Марине, а та поморщилась – в последнее время не любила вспоминать о худших днях, когда в компании Хижняка и водки она становилась третьей лишней.

– Как положено в таких случаях… Наверное… Не знаю на самом деле… Меня же привлекали как куратора операции, консультанта, не более. Раз операции нет, то и куратор не нужен. Но появилось одно обстоятельство. Буквально три дня назад возникло.

«И поэтому ты приехал», – подумал Виктор. Еще не зная, какой сюрприз приготовил незваный гость, он отбросил шутовскую отстраненность, внутренне сжался, стараясь не пропустить теперь ни одного сказанного слова. Не торопил – Неверов сам скажет, для того и возник на горизонте.

– Несмотря ни на что, Нечваль на оперативно-розыскной все зубы себе стер. И вовремя включил мозги. С пачки сигарет, которую держал лже-Брагин и которой так неосмотрительно одарили нашего майора, срисовали пальцы. Понятно, что криминалистам в МУРе дали на это дело особые указания, а тем, кто по нему работал, – «зеленую» улицу. Отпечатки в тамошней базе данных нашлись быстро. Личность того чернявого установили.

Здесь Неверов замолчал, якобы для того, чтобы хлебнуть-таки холодного кофе, но на самом деле ожидая вопросов и тем самым втягивая Виктора в разговор, делая его более заинтересованным слушателем.

– И что? – быстро, как и предполагалось, спросил Хижняк.

– И ничего. Никому от этого легче не стало.

– Почему?

– Перехватил Антона Хантера некто Юрий Одиноков, он же Юра Кол. Семь лет назад освободился, отбывал за разбой в составе группы. У москвичей есть подозрения, что рядовым членом группы его сделали, реально там совсем другая иерархия. Сейчас Юра Кол – уважаемый человек, заместитель начальника службы безопасности банка «РосКредит». Без отмашки того, у кого он заместитель, то есть своего шефа, Ивана Сапунова, этот Кол не чихнет в чужую сторону.

Виктор помолчал.

– Я московских раскладов не знаю совсем. Да и наших давненько не изучал. Оно мне не надо, Петрович. Но, – он наставил на собеседника указательный палец, – раз прошло… сколько, кстати, прошло времени с того момента, как прокачали чернявого?

– Пять дней.

– Пять суток, – поправил Хижняк. – Если за это время, имея такую доказательную базу, Юру Кола и его шефа еще не взяли, значит, там есть очень серьезные преграды. Настолько серьезные, что можно даже утереться перед Интерполом и педалировать поимку сбежавшего убийцы. Находящегося, на секундочку, в международном розыске. Так почему москвичи не боятся международного скандала?

– Потому что боятся людей, стоящих за банком «РосКредит», к которому привели следы. – Неверов так резко отодвинул кружку, что недопитый кофе перелился через край. – Теперь слушай, Хижняк, и не перебивай. Убитый в Киеве российский гражданин Дмитрий Каштанов искал рынок сбыта и транзита для дешевых амфетаминов. Их производят в Подмосковье, и до того момента, как Юра Кол увел Хантера, которому заказали Каштанова, тамошние сыскари не знали, где именно. Теперь знают. Есть доказательства, что Каштанова в Киев отправили при участии Ивана Сапунова. Значит, он представлял интересы не начальника службы безопасности банка «РосКредит», а тех, кто за банком стоит. Логично?

– Дальше.

– Дальше – больше, Витя. За банком «РосКредит» – не только какие-то депутаты Думы. Если бы только это, никого бы информация не остановила. Наоборот, образцово-показательно размотали бы цепочку, ведущую к политикам, которые имеют долю в торговле наркотиками. Но дело в том, что банк «РосКредит» является одним из источников вполне легального финансирования МВД. Спонсорская помощь, всё такое. Потому у всех, кто заправляет банком, не только мощное лобби в тамошней власти, но и крепкая крыша в органах. Причем я сомневаюсь, что все лоббисты получают с наркобизнеса. И если это всплывет, их скорее сольют, чем прикроют. Но для того, чтобы это всплыло, историю надо разворошить. Тогда малейший интерес к тому, что происходит в самом банке или же на принадлежащих ему объектах недвижимости, вызовет мгновенную реакцию. Запустится машина прикрытия, и делу просто не дадут начаться. Понимаешь?

– Знакомая ситуация. Понятно теперь, где и почему течет. Только при чем тут Антон Хантер?

– При том, что его, получается, не освободили, а именно перехватили, Витя. Он выполнил заказ конкурентов. Значит, сейчас он в плену у тех, кому подгадил. Если бы его хотели просто убить, в отместку, труп не стали бы долго прятать. К тому же просто так убивать киллера такого класса – себя не уважать. Нет, он для чего-то нужен хозяевам Кола и Сапунова. Более того, даже есть подозрение, где его могут держать. И сейчас, Хижняк, москвичам важнее реабилитироваться за прокол с Хантером, вернуть его за решетку либо вообще с помпой передать Интерполу, чем без особой пользы рыть компромат на группу, объединенную банком «РосКредит». Тогда они вспомнили про нас.

9

Виктор прикрыл глаза, пытаясь переварить массу информации.

– Это, Хижняк, я тебе еще кратко изложил, только суть. Там такого наворочено, такой клубок…

– Понятно, – отмахнулся тот. – Что значит «про нас вспомнили»?

– А то, что, оказывается, недоглядела за Антоном Хантером все-таки наша, украинская сторона. Веришь, что в пользу этому найдена толстая папка аргументов?

– Наши разве не так же работают?

– Сейчас речь о конкретной истории, Витя. В которой украинскую сторону формально делают крайней. А неформально предлагают нам здесь подумать и решить проблему… их проблему. Которая, если откинуть риторику, состоит в следующем: российские коллеги не могут начать разработку сотрудников и руководства банка «РосКредит» на предмет причастности к организации побега из-под стражи особо опасного преступника. Это чревато. Соответственно, нельзя направить спецназ по определенному адресу в Подмосковье, чтобы выковырять оттуда Хантера, – в другом месте он просто не может скрываться, остальные норы слишком уязвимы. Вывод: этим должны заняться мы, как сторона, тоже заинтересованная в розыске сбежавшего убийцы.

– И что, наши могут заниматься розыском киллера официально? На территории другого государства?

– Нет. Вообще-то, все можно организовать, но в принципе – нет. Слишком много официальных шагов придется предпринимать для этого. Значит, нужно действовать неофициально. Причем учитывая течь, которую дает по известным уже причинам тамошняя система. Знать про операцию будет очень ограниченное число людей.

Неверов снова сделал паузу, как бы отдавая Виктору пас, и тот его принял:

– Дальше что?

– Ну а дальше остается найти человека. Не из системы. Который заменит собой взвод спецназа и с которого в пиковом случае ничего нельзя будет спросить. Мне продолжать, Хижняк, или ты сам уже все понял?

Разумеется, Виктор понял. Но Марина отреагировала раньше.

Громко вздохнув, она решительно поднялась, с грохотом отодвинув старый рассохшийся стул, и теперь возвышалась над мужчинами. Глядя на Неверова сверху вниз, не выцеживая, а выплевывая слова, она произнесла:

– Господин Неверов, уходите отсюда. Если он, – женщина кивнула в сторону Виктора, – сейчас выбирает выражения, я их выбирать не стану. Идите вон. К чертовой бабушке. К гребаной матери. Могу продолжить…

– Не надо. – Гость не двинулся с места. – Я догадываюсь, что у вас богатый словарный запас, Марина. Учитывая вашу такую же богатую биографию…

– А теперь уже я подключусь, – прервал его Хижняк. – Если ты в моем доме надумал обсуждать мою… его хозяйку…

– Пошел вон! – Марина уже готова была сорваться на истерику. – Витя, почему я его выставляю? Прогони его сам или ты уже что-то решил?

«Она права, – подумал Виктор. – Надо выставить змея-искусителя, пока яблоко не надкушено. Чем бы это ни грозило…» Впрочем, гость давно мог перейти к угрозам, как в прошлый раз… Может, он и не спешил уходить потому, что собирался объяснить, почему именно Виктор Хижняк должен вписаться в эту международную историю?

Однако вместо демонстрации скверного характера Виктор невольно повернулся к окну – здесь оно выходило как раз на ту сторону двора, где стоял сарай с дырами в крыше. На которую ему снова придется лезть, когда Неверов уедет несолоно хлебавши…

– Он не закончил, Марина, – заметил Хижняк, не глядя на нее и на гостя. – Ты ведь что-то еще хочешь сказать, а, Петрович?

– Хочу. На самом деле до этого момента была только прелюдия.

– Тогда продолжай. – Виктор не отводил взгляда от сарая за окном. – Продолжай и заканчивай. Да, спасибо за комплимент – ты уже сравнивал меня со взводом спецназа. Почему я должен согласиться? Во имя чего?

– Ты не должен. – Неверов, сохраняя спокойствие, посмотрел на Марину и повторил: – Он не должен. И я не должен. Если бы меня не привлекли тогда куратором по этому делу, я вообще ничего бы не знал. А раз я в курсе дела и к тому же достаточно долгое время руководил частной охранной структурой, общался… – Он замолчал, подбирая слова. И Виктор, отвернувшись от окна, подхватил его мысль:

– …общался с разной швалью. И можешь поднять старые связи, найти кого-нибудь подходящего, без башни, чтобы подписать на дурное дело: выполнять за чужих людей чужую работу.

– Вроде того, – легко согласился Неверов. – Только сразу предупреждаю: о том, куда я поехал, с кем я встречаюсь, кого привлекаю, не знает никто. Такое мое условие. Потому что я сразу подумал о тебе, Хижняк. Россияне, как ты уже, наверное, понял, тоже не очень-то афишируют операцию. Потому с их стороны в курсе всех дел только четыре человека, которым невыгодно допускать утечку информации, – погоны полетят, должности тоже. Даже если потом удастся доказать, что действовали правильно, в интересах государства и так далее. С нашей стороны в теме, как говорится, трое. Включая меня. И, повторяю, о тебе, в случае твоего согласия, будут знать только двое: я и московский куратор. Мой, в некотором роде, коллега.

– Витя, прогони уже его.

Марина старалась держаться достойно, однако Хижняк, как никто другой, чувствовал: она уже зажгла свой фитиль и тот очень скоро догорит до конца – взрыв вот-вот прогремит.

– Прогоню. – Виктор снова бросил взгляд на сарай за окном. – Обязательно. Еще пару вопросов, чтобы просто уточнить. Нужен не герой, а козел отпущения, так, Петрович? Ну, в случае удачи это – операция российских спецслужб, если провал – человека сливают. И никто за него не подписывается, особенно если этот тип с биографией вроде моей. Ведь тебя просили найти именно типов с биографией, а?

С ответом Неверов не спешил, тем самым давая понять, что Хижняк рассуждает правильно. Однако держался как игрок, получивший при сдаче изначально сильные карты.

– Справку по Хантеру, как я уже говорил, я тебе дам.

– Мне она не нужна, Петрович. Все, что ты говоришь, занимает меня чисто гипотетически. Спортивный интерес.

– Ну, тогда дослушай до конца. Совсем чуть-чуть осталось. Одну позицию я тебе все-таки покажу наглядно.

Неверов достал из кармана квадратную пластиковую коробочку.

Внутри лежал диск.

– Можно ноутбук попросить? Или давай я принесу свой из машины.

– Нам неинтересно, – гнула свое Марина.

– Тащи. – Слова Виктора относились к ней.

Сжав губы в тонкую линию, Марина сходила в другую комнату и вернулась с плоским портативным компьютером. Молча поставила на стол, из чего Неверов сделал вывод – батарея заряжена. Не говоря ни слова, включил аппарат, вставил диск в нужный лоток, запустил его. Ловко орудуя пальцем, навел курсор на открывшийся видеофайл, кликнул.

Изображение на мониторе было черно-белым. Списано с камеры наблюдения, определил Виктор.

Они увидели холл большого помещения, судя по всему, торгового центра. Вот в кадр вошел какой-то мужчина, Хижняку на секунду показалось – вроде из другого мира. Не обращая ни на кого внимания и, в свою очередь, не привлекая ничьего внимания к себе, он подошел к урне, стоявшей у стеклянной стены какого-то бутика, что-то туда кинул, повернулся к камере, скорее всего – случайно.

Неверов остановил изображение.

– Прислали коллеги. По электронке. Это – Антон Хантер.

– А, да. Я ж его еще в глаза не видел. Точно он?

– Точно. Потом покажу еще фотографии. На сайте Интерпола хорошие есть. А теперь сюда смотри. – Курсор передвинулся в правый нижний угол – там отображалась дата съемки. – Видишь?

– Два дня назад.

– Правильно. Через тридцать минут после того, как Хантер бросил что-то в урну и ушел, здесь, в торговом центре, прогремел взрыв. Если работает Интернет, я могу легко показать, как этот случай прошел в новостях.

– Москва? – Виктор кивнул на застывшую картинку.

– Москва, – подтвердил Неверов. – Через три дня после того, как Антона Хантера освободили… или похитили, не знаю… В общем, это – ответный удар, взорванный центр принадлежит некоему Илье Буруну.

– Что за ком с горы? Хотя я, вообще-то, устал от незнакомых визиток…

– Человек, который заказал Каштанова. Все подробные расклады – потом…

– Ответка, – сказал Хижняк. – Типичная. Мне-то что? Этот Хантер явно отрабатывает свободу.

Следующая пауза, выдержанная Неверовым, оказалась самой длинной.

– Там погибли дети, – проговорил он наконец. – Первый этаж. «Детский мир». Целая секция товаров для детей, в том числе новорожденных. Игровая комната, здесь не видно, но есть… В зоне поражения находились трое детей… и одна женщина… на восьмом месяце… Еще повезло, что будний день, обеденное время… Могло быть больше…

Снова воцарилось молчание. Тишина стала тяжелой и какой-то звенящей.

Неверов не ожидал, что ее нарушит Марина.

– Он детей убил. – Голос женщины звучал глухо, как приговор. – Витя… Он убил детей… И он еще живой сам, Витя…

Хижняк молчал.

Только в который раз посмотрел на сарай с дырявой крышей.

Никто не имеет права убивать детей.

Никто и никогда.

Часть вторая
Подмосковные вечера
Москва, Россия, март

 
Не слышны в саду даже шорохи.
Все здесь замерло до утра.
Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.
 

Владимир Соловьев-Седой, Михаил Матусовский

1

Комнату, в которой его держали, Антон Хантер назвал про себя бункером.

Когда его, даже не сняв наручники, втолкнули в крошечную угловую каморку, он увидел, что здесь, кроме койки, прикрученного к полу за толстую ножку грибовидного стола и рукомойника с унитазом, ничего нет. До вечера никто из здешних обитателей не появлялся, и о том, что день подходил к концу, Хантеру подсказывали его биологические часы: наручные, отобранные в Киеве при аресте и возвращенные накануне отправки в Москву, с его руки снова сняли. Мобильник тоже отняли, хотя как раз на него Антон не очень-то и рассчитывал: нужный связной номер все равно держал в собственной памяти, не доверив его телефону, остальные номера, необходимые для выполнения работы, аккуратно вытирал, да и саму трубку собирался выбросить. Ну а вечером неразговорчивый парень, из тех, кто сидел в увезшей его из аэропорта машине, принес еду в одноразовых пластиковых судках, пластмассовую ложечку и воду без газа в пол-литровой пластиковой же бутылочке и заодно снял с него стальные браслеты.

Наверное, в еду все-таки добавили снотворное, причем щедро, – провалившись в сон почти сразу после ужина, Хантер проспал, по его расчетам, больше двенадцати часов. Когда проснулся, увидел на столе стопку книг в мягких обложках. Правда, при ближайшем рассмотрении он обнаружил, что часть из них без обложек. Видимо, они были твердые, из плотного картона, и их предусмотрительно оторвали.

Понятно, усмехнулся тогда Хантер. Кем бы ни оказались его освободители, очень быстро превратившиеся в похитителей, они собрали о нем достаточно информации, чтобы знать: даже плотный книжный картон, не говоря уже об остром зубчике банальной пластиковой вилки, в его умелых руках вполне мог превратиться в оружие. Если не обладающее убойной силой, то хотя бы травматическое. Однако того обстоятельства, что Антон Хантер при желании способен убить и голыми руками, они почему-то не учли. Впрочем, пленник был уверен – бункер под наблюдением, где-то вмонтирована камера, наверняка видно даже, как он садится на толчок. При всем желании, даже если он попытается напасть на своего стража, ему не удастся далеко убежать.

Тем не менее тишина, одиночество и стопка российских боевиков про подвиги спецназа в Чечне не действовали на Хантера слишком уж удручающе. Во-первых, он понимал, что очень скоро его похитители появятся и прояснят ситуацию, после чего, как предчувствовал Антон, тоску как рукой снимет и скучать уж точно не придется. А во-вторых, оглядываясь назад, он сделал неожиданный вывод: очень давно не был в такой длительной изоляции. Сначала – одиночка в киевской следственной тюрьме, почти сразу – такая же тюрьма, только, вероятно, частная. Как и его освобождение-похищение – наверняка чья-то личная инициатива. И в такой изоляции имелись свои плюсы: есть возможность кое-что вспомнить, как следует, без спешки проанализировать ситуацию, найти для себя несколько решений.

Странно, что он попался, причем дважды за неполный месяц, едва только оказавшись на территории своей бывшей родины, куда в свое время зарекся возвращаться. До весны нынешнего года Антону Хантеру удавалось ускользать от преследования, при этом зачищать за собой следы и к тому же восстанавливать справедливость там, где того требовала ситуация, – так, как он это понимал, и в манере, присущей только ему. Отдавая себе отчет, что подобное поведение – уже само по себе особая примета и может дать всякому, кто ведет за ним охоту, своеобразный ключ к его личности и след, Хантер ничего не мог с собой поделать. Все это время его не могли вычислить в Америке, Европе и Азии, хотя он и умудрялся периодически оставлять за собой шлейф. Здесь же, где когда-то, в его детстве и юности, был Советский Союз, а теперь – разные государства, у него пока не возникало повода проявить все свойства своей натуры. Наоборот, ему не в чем было себя упрекнуть. Он выполнял работу чисто, качественно, аккуратно, хотя и не без театральщины, и эта игра доставляла ему местами даже большее удовольствие, чем получение гонорара в полном объеме.

И все-таки именно здесь, в бывшем Союзе, он, дерзкий и неуловимый Охотник – так переводится его английская фамилия Hunter, – попался, можно сказать, на ровном месте. А ведь когда-то Антон уехал отсюда за океан только потому, что не хотел попадаться…

В свидетельстве о рождении он был записан по фамилии отца – Штерн. Много позднее сам Антон запутался в попытке определить свою национальную принадлежность и в конце концов бросил это занятие, оказавшись в Америке, где такая идентичность принципиального значения не имеет. Отец происходил из русских немцев, много лет назад осевших в Сибири, родился в Омске, а дедушка Антона, которого тот видел только на фотографиях, до войны с немцами носил фамилию Штернберг. После того как Германия стала врагом СССР, он сократил фамилию наполовину, превратившись в нейтрального Штерна, – его даже часто принимали за еврея. Но, учитывая религиозные убеждения предков Антона, такая фамилия только подчеркивала их обособленность и непохожесть. Более того, в ее звучании угадывался общественный вызов.

Обрусевшие омские немцы Штерны исповедовали протестантскую религию и были баптистами.

Еще до рождения Антона, второго из четверых детей, Штерны перебрались в Одессу, поближе к морю. Совпало сразу несколько факторов. Отцу врачи рекомендовали более мягкий климат и морской воздух. У матери оказались близкие родственники в Одессе – старшая сестра, урожденная Либерман, помогла с обменом, подняв на ноги чуть не полгорода, а такие связи у нее имелись: Руфина Либерман слыла известным в Одессе врачом-гинекологом. Наконец, там была почти легальная баптистская община и молельный дом, который верующие могли посещать, не особо оглядываясь на официальные власти.

Правда, Антон Штерн уже с детства выделялся в семье – он оказался равнодушен к любой религии. К чести родителей, они, вовремя угадав прохладное настроение сына, приняли решение, которое и озвучили на семейном совете. Если у Антоши есть другие интересы, силком его в лоно Церкви никто вовлекать не станет, ведь любое насилие над личностью – грех. Возможно, мальчик еще не пришел к Богу, часто обретение веры – вопрос времени. Но Антон, со своей стороны, обязан уважать родителей, их чувства и взгляды, отдавая себе отчет: любой его проступок немедленно ударит рикошетом по его семье и баптистской общине. Ведь большевики, как категорично именовал всю власть в стране Штерн-старший, только и ждут повода, чтобы показать: баптисты, равно как и прочие верующие, на самом деле преступники или способные на преступления люди. Посему нужно как минимум не пить, не курить, не появляться в сомнительных компаниях, особенно избегать фарцовщиков из порта, ибо о связи баптистов с Западом не пишет здесь только ленивый. И если юноша из семьи баптистов попадется на спекуляции иностранными вещами, обвинение в том, что верующие проповедуют преклонение перед буржуазными ценностями, обеспечено.

С родителями Антон не спорил. Да и не тянуло его в компании, которые родители считали сомнительными. В школе парень увлекся спортом, умудрился сочетать шахматы и бокс, а к семнадцати годам, когда он получил аттестат и догуливал год до армии, баптистам, как и прочим верующим, уже нечего было опасаться. Грянули большие перемены, каждый день говорили о перестройке, веровать в Бога стало даже модно, а баптистские общины почти официально считались борцами с советским тоталитарным режимом. О смысле всего происходящего Антон Штерн мало задумывался – в семнадцать лет подающему надежды спортсмену было не до подобных глупостей, он просто время от времени повторял то, что слышал по радио, телевизору или дома, когда родители обсуждали очередную острую публикацию в прессе.

Вскоре родители всерьез заговорили об эмиграции. Оказалось, что отец считался кем-то вроде активиста в своей общине, возможность выезда по религиозной линии обсуждалась с представителями американской общины, в доме все чаще слышалась английская речь. Кроме того, появилась вполне реальная перспектива выехать из страны и по еврейской линии – советские евреи начали активно воссоединяться с родственниками в Израиле. К тому же Штерн-старший вспомнил, что он хоть и обрусевший, но все-таки немец, Германия уже воссоединилась, и, приложив некоторые усилия, семья могла перебраться в Европу. В любом случае вопрос был решенным, но в полном составе семья уехать из Одессы пока не могла: Антон, согласно какому-то пункту советского законодательства, должен был отслужить в армии, чего никакая перестройка не отменяла. Это означало, что отец, мать и другие дети – старшая сестра и двое младших братьев непризывного возраста – могли уехать, оставив за Антоном квартиру. Ну а после отец должен был вернуться, чтобы забрать с собой демобилизованного сына.

Однако вмешался случай. И, как показало время, не только в планы семьи Штерн, но и во всю дальнейшую жизнь самого Антона.

Успев завоевать несколько наград в городских и республиканских юношеских чемпионатах, он, перспективный боксер, принял предложение одного ушлого типа поучаствовать в нелегальных боях без правил. Новичку везло, на него делали ставки, несколько боев Антон провел успешно, причем однажды даже вышел против бойца, чья весовая категория была выше, и хоть с трудом, потеряв зуб, однако же победил. А вскоре после того случая к нему во дворе подошел парень из дома напротив, азербайджанец Тофик Бачуев. Они вместе учились, правда, в параллельных классах. Его еще называли Тофик Бакинец, их семья открыла один из первых кооперативов – небольшой ресторанчик кавказской кухни.

– Такое дело, брат, – сказал он. – На меня наезжают какие-то шакалы. Я им деньги должен, занял для дела, не получилось. Прошу подождать – не хотят. Родителям нельзя сказать – я ведь их подвел, получается, понимаешь, да… К ментам тоже не пойдешь, я видел, как эти шакалы садились в машину с милицейскими номерами. Узнавал, слушай. Завтра стрелка… Может, поможешь?

– Чем, интересно?

– Ну как, ты – боец, воин, тебя в районе знают. Скажешь, что ручаешься за меня. Пускай подождут. А я через две недели правда отдам, уже решается вопрос, да.

О том, что можно влиться в бандитское движение и с его способностями быстро стать каким-то бригадиром, Антону намекали прямо – на нелегальном ринге крутились всякие типы. Но, помня, что нельзя подводить родителей, да и вообще не желая принимать участие в новой жизни страны, которую собрался покинуть, он всякий раз отказывался. Зная, из какой семьи происходит боксер, никто особо не настаивал. К такому решению, как и к Богу, все-таки нужно приходить самому – во всяком случае, что-то подобное Антону дали понять. Поэтому он отказал Тофику Бакинцу: извини, брат, не могу.

– Они сказали – сестру испортят, – глухо проговорил тогда Тофик.

Это решило дело. К Алине, которая была младше брата всего на год и расцвела не по годам, Антон дышал неровно. Девушка сама нет-нет да и заглядывалась на симпатичного парня, непьющего, некурящего, спортсмена, из очень приличной семьи. Теперь ей угрожала опасность, и Антон согласился пойти с Тофиком на встречу с вымогателями.

Их было трое. Старшего называли Греком, и позднее, когда родственники Бакинца каким-то образом узнали результаты вскрытия, стала понятна причина его неадекватного поведения: наркотики. Грек вообще не хотел ничего слушать, сдерживался с трудом, в конце концов стал оскорблять Тофика, сыпать угрозами в адрес его сестры, а затем вытащил пистолет и кинулся на должника. Если бы Антон не оценил Грека и не поверил, что он обязательно выполнит угрозу, а значит, девушка окажется в реальной опасности, он много раз подумал бы, прежде чем вступать в драку. Но в тот момент голос разума умолк, Антон кинулся наперерез, легко обезоружил Грека и принял боевую стойку. Тот рассвирепел еще больше, а его приятели, учуяв забаву, не остановили своего старшего, а наоборот, сделали что-то вроде импровизированного круга и принялись подначивать и подбадривать Грека. Тот скинул кожаную куртку, тоже принял стойку – оказалось, знал карате и умел двигаться не хуже Антона.

Все происходило за городом, на пустыре. На вопрос, откуда в земле оказался штырь, на который Грек упал виском, сбитый с ног крюком противника, так никто никогда и не ответил.

Смерть была мгновенной.

Через несколько дней Антон Штерн узнал две новости. Хорошая – милиция дело возбудила, но старается не особо. Если копнуть глубже, всплывут связи самих правоохранителей с Греком и группой, стоявшей за ним. К тому же со смертью Грека закроется сразу несколько уголовных дел, в которых он фигурировал. Так что выгоднее списать его смерть на несчастный случай. Да и тот факт, что он принимал наркотики, работал на пользу версии: одним уголовником и наркоманом меньше, у них всех судьба такая. Плохая новость – когда все уляжется, за Грека будут мстить.

Не Тофику Бакинцу – Антону Штерну, его убийце.

Оставаться не только в Одессе, но и в стране теперь становилось небезопасно. Конечно же, родителям Антон ничего не сказал. Кроме того, что вдруг обрел веру и не хочет служить в армии по религиозным убеждениям. Значит, эмигрировать может вся семья, воинская служба сына – не препятствие.

Поначалу официальные советские органы воспротивились такому положению вещей. Но Штерн-старший сработал на удивление лихо: подключились американские баптистские организации, начались разговоры о притеснении демократии и преследовании людей во время перестройки за их религиозные убеждения, и проще было быстро отпустить Штернов на все четыре стороны, чем оправдываться, почему этого делать нельзя. Машина завертелась, и уже летом 1990 года Антон вместе со всеми оказался в Берлине, оттуда почти сразу на самолете перелетел в США, и вскоре они поселились недалеко от Портсмута, штат Вирджиния.