Текст книги "Дневник одного путешествия. Девять кругов жизни"

 
Однажды из-за ветви клёна я
Увидел из окошка дома,
Что счастье, тёплое, зелёное,
Везли по городу седому.
 
 
Везли рассвет, арбуза розовей,
И ночь, и запах трав летучий,
И месяц, острою занозою
Застрявший в грозной, тёмной туче.
 
 
Везли шершавый воздух ласковый,
Что, как щенок, спит ночью чутко:
Дотронься – вздрогнет… Пахло сказкою
И лугом в синих незабудках.
 
 
Я помню: в дни зимы холодные,
Когда всё к людям безучастно,
То были ели новогодние—
Под корень срубленное счастье.
 

 
Зимой стала жизнь чёрно-белой картинкой.
Я комкаю счастье в руке,
Как свой черновик. А слова, как снежинки,
Растаяли на языке.
 
 
Зима, на меня не смотри с укоризной!
Ты знаешь, как слаб человек…
Меж жизнью и смертью, меж смертью и жизнью
Всё падает, падает снег…
 

 
Ночь зимняя печальна и темна,
И в темноте я слышу рёв мотора,
А в небесах огромная луна—
Как жёлтый глаз большого светофора.
 
 
Она сигналит: «Приготовься! Стой!» —
И я стою, как пешеход обычный,
А звёзды мчатся вскачь большой толпой
По Млечному шоссе путём привычным.
 
 
Всё кончено! Бороться я устал!
Пусть дымка заволакивает дали,
А ветер, злой, холодный, как металл,
Скользит по коже лезвием из стали!
 
 
У чёрного окна который час
Стою я, ожиданьем утомлённый.
Луна, как светофора сонный глаз,
Цвет с жёлтого не сменит на зелёный.
 

 
На Крещенье ударил мороз.
Опустели дворы, переулки.
Ветер щиплет ресницы до слёз
На минутной случайной прогулке.
Только в небо направишь свой взгляд —
Снегопад, словопад, стихопад.
 
 
Приутих прежний шум, маета.
В полумраке сверкает реклама.
Небо синие сжало уста
Над недавно отстроенным храмом.
И маршрутки снуют по дорогам,
Что ведут, к сожаленью, не к Богу.
 
 
Спит и видит отстроенный храм:
Небо льдом в этот вечер покрылось.
И за что от Всевышнего нам
Этот дар – или эта немилость?
Иордань надо в небе рубить,
Чтобы солнце смогли мы крестить.
 
 
А в домах – теснота, суета.
Пахнет хвоей неубранных ёлок.
Стол накрыт в честь крещенья Христа,
И собрался почти весь посёлок.
Так и тянет беседы вести
О судьбе, о житейском пути.
 
 
Не желая склонять головы,
Мы заводим неспешные речи:
Все мы, в сущности, чьи-то предтечи,
Только чьи – мы не знаем, увы…
Слово за слово – и в диалог
Незаметно вступает сам Бог.
 
 
Он вступает неслышно, как снег,
Осыпает слова белой пылью…
Белым-белым вдруг станет навек
Сердце, что было тронуто гнилью.
И в простых покаянных словах —
Белых звёздочек тающий прах.
 
 
Но кончается праздничный день,
И становится в доме всё тише.
Город спит, и тяжёлая лень
Не даёт нам сквозь дрёму услышать:
В старый дом, где мертво и темно,
Белый голубь стучится в окно.
 

 
Как экстрасенс, Зима
Души живой коснулась.
Доверчивая тьма
Течёт по венам улиц.
 
 
Колдуя в синей мгле,
Спустившейся так рано,
Измученной Земле
Снег обезболит раны.
 
 
И хочется опять,
Как некогда, в начале,
Душою приникать
К земле, к любви, к печали.
 
 
Услышать тихий зов
Деревьев, птиц, животных,
Вновь изучить с азов
Науку быть бесплотным.
 
 
Не отвращать лица
От неба в снеге белом,
В мелодии Творца
Звучать простым пробелом.
 
 
И что-то оживёт
На дне простого сердца,
Взволнует, запоёт,
Откроет к счастью дверцу.
 
 
То белый, белый свет
Листа в моей тетради.
То белый, белый след
Седой височной пряди.
 
 
То белый, белый нимб
Над головой святого,
То белый, белый дым
В конце пути земного.
 

Круг 3. Молитвы

 
…Но зачем, объясни мне, зачем
Я ищу, спотыкаюсь, терзаюсь,
Трачу жизнь на решенье проблем,
Что бессмертны, грешу, снова каюсь,
И мечтаю о странах иных,
Где мерцают нездешние пальмы,
Где бессмертен прозрения миг,
Где заря простирает к нам пальцы?
 
 
Там, в оазисах знойных пустынь, —
Тишь, прохлада, души очищенье,
Там – дыхание южных святынь,
Ярок свет, упоительны тени;
Там в шатре, под напевы веков,
Мне расскажет, как сводному брату,
Тайны жизни, секрет вещих снов
Император с руками в стигматах.
 
 
Но я – здесь, и поверь мне, поверь,
Мне не жалко, что я не сумею
В этом мире, где много потерь,
Вновь припасть к роднику чародея,
Не пройду по загробным пескам,
Не увижу миров, что чудесны…
Но Тебе посвятил я свой храм,
И к Тебе – слово, дело и песня.
 
 
Быть собой – значит жить для Тебя,
Потрясать своё сердце сияньем
С гор Твоих, и, в дороге скорбя,
За друзей восходить на закланье;
За отчизну, за ангельский дом,
Отдавать всё, что дорого, мило;
Только так сердце пышет огнём,
Только в этом – бессмертье и сила.
 
 
Я со шпагой своей выхожу
Против пушек и ядерных боен,
Взором смело и твёрдо гляжу:
Ты со мной – и я вечно спокоен.
Ты не бойся, Отец, за меня:
Не предам я Тебя, твердо знаю,
Ни в ночи, ни в сиянии дня,
Я, – поэт, человек, плоть земная.
 

 
Утоли мои печали
Светом солнечного дня,
Стуком маленьких сандалий
На дорожке у плетня,
 
 
Детским смехом, чистым взором,
Не спешащим разговором,
Красотой всея Земли
Жажду жизни утоли.
 
 
Дай мне, жизнь, поверить в Бога,
Что всегда сильнее зла,
И в придачу – хоть немного
Человечьего тепла.
 
 
Дай приют, что мне не тесен,
На столе – огонь свечи,
И ещё – немного песен,
Мной написанных в ночи.
 
 
Дай мне верные ответы
В споре памяти с судьбой,
И ещё – немного света,
Сотворённого Тобой.
 

 
Не знаю я, кто ты, не помню, кто я, —
Пастух? Псалмопевец? Воитель? Судья?
Охотник я или добыча?
При виде твоём сквозь простор бытия
Я вижу, как стая летит воронья,
Меня призывая и клича.
 
 
Когда я смотрю в эти злые глаза, —
Так в бездну, откуда вернуться нельзя,
Взирает архангел из рая, —
Я верю, зовет меня Божья стезя,
И я на неё уповаю.
 
 
Ведь, если я в этих очах утонул,
Внимая тот грозный и благостный гул,
Что слышат порочные души, —
Я верю: Господь и туда заглянул,
Чтоб я Его след обнаружил.
 
 
Цепочка следов сквозь столетнюю грусть
Протянется – ведаю я наизусть,
Кто сквозь эту душу промчался;
Темна, но прозрачна душа твоя, царь,
И я объясню, как дозволено встарь,
Что жил в ней Господь – и скитался.
 
 
Он ходит по нашим пустынным сердцам,
Он – нищ, Он – гоним, Он – тесним без конца,
Он ищет приют, словно сын без отца,
В твоём – и в моём бедном сердце.
Я пел, силясь горький твой дух побороть —
Струны моей тропкой прокрался Господь
Из совести – в разум, из разума – в плоть,
Из плоти – в меня, псалмопевца.
 

 
Да, отрок, пастух, псалмопевец, пророк,
К тебе перешёл мной накопленный Бог,
В тебе он поёт и рыдает;
Чтоб громче рыдал он, звучал в тишине,
Копьём я тебя пригвождаю к стене,
Как Бога, что прежде таился во мне,
А ныне – тебя опаляет:
 
 
Ты знаешь, как горько, страдая в пути,
В себе потаённого Бога нести,
Как всё выжигает он в сердце?
Он вечен, он нищ, он настолько велик,
Что каждый – младенец, и муж, и старик —
Вмещает его не в молитву, а в крик —
Крик жизни, крик страсти, крик смерти.
 
 
Не бойся копья, не рыдай у стены,
Не трогай напрасно последней струны, —
Ведь пальцы на струнах преступно пьяны
Судьбой бесприютных скитальцев…
И, чтоб возвеличилось дело твоё,
Пронзая ударом насквозь бытиё,
Я жизнь выпускаю, как будто копьё,
Из царских, из воинских пальцев.
 

 
Я звезда. Тебе пою я песню,
Мать Христа.
Средь извечной темноты небесной
Я чиста.
 
 
Спи спокойно. Ты узнаешь вскоре,
Что в веках
Будут, будут слезы, будет горе,
Будет страх.
 
 
Будет, будет чёрное распятье
Рваться ввысь.
Ты – терпи, и, утешая братьев,
Верь, смирись.
 
 
Вспомни, вспомни голую пустыню,
Ночь, меня.
Вспомни, как кормила грудью сына
У огня.
 
 
Радуйся и пой под шум метели,
Будь живой
И над гробом, как над колыбелью,
Тоже пой.
 
 
Век пройдет, пройдет тысячелетье,
Жизнь и смерть.
Так же будут плакать в мире дети,
Мамы – петь.
 
 
Так же будут жертвы приноситься
На крестах.
И в сердцах людей продолжит биться
Тот же страх.
 
 
Знаешь, в мире звёзд страданье то же.
Мы горим…
О, не дай нам, превратиться, Боже,
В горький дым!
 
 
Плачут реки, горы, океаны,
Небосвод…
«Или, или, лима савахфани!» —
Мир поет.
 
 
Пой младенцу, пой живую песню
В темноте,
Чтобы, к звёздам вознесясь небесным
На кресте,
 
 
Вспомнил он твои простые звуки,
Песнь небес,
Вынес все назначенные муки
И воскрес.
 

 
Волхвы не знали, кто ты и откуда,
Когда несли дары тебе, когда
На небосклоне времени, как чудо,
Зажглась твоя бессмертная звезда.
 
 
Тебе же предстоит расти душою,
Вбирать в себя всю мудрость прошлых лет,
Чтоб сделать жизнь прозрачною, большою,
Чтоб над людьми мерцал твой звёздный свет.
 
 
Живи. Расти. Когда-нибудь, о Сыне,
В саду стерев со лба кровавый пот,
Ты вспомнишь ночь в заснеженной пустыне,
Где ты рождён для бедствий и невзгод.
 
 
Да будет так. Свершится воля Божья.
И крест, и вознесенье – впереди.
Звезда, веди волхвов по бездорожью,
Открой им все грядущие пути.
 
 
Но лишь когда над каменной пустыней
Возвысятся кровавые кресты,
Волхвы увидят смерть твою, о Сыне, —
Да будет так, – они поймут, кто Ты.
 

 
Да будет так, как хочет Бог:
Суров скитания итог.
И ты, переступив порог,
Не зажигай огня.
Войди в тот дом, в котором ты
Узнал стремленья и мечты,
Взгляни в себя из пустоты
Законченного дня.
 
 
Во тьму, как в зеркало, вглядись:
Ты понял, что такое жизнь,
Замкнулся путь крестин и тризн,
На плечи давит ночь.
И в темноте не угадать,
Куда идти, к кому взывать,
Но тихой песни благодать
Способна всем помочь.
 
 
Взгляни на огонёк свечи,
Перестрадай, перемолчи:
Вот так сгорел и ты в печи
Прошедших буйных лет.
Но за границей естества
Твоя душа всегда жива,
И в памяти всплывут слова:
Да будет в мире свет.
 

 
Качнётся полуночный небосвод,
Звезда зажжётся в опустевшей сини,
И незаметно сдвинется вперёд
Суровых дней незримая твердыня.
 
 
Младенец улыбнётся в тишине,
В ответ Мария тихо улыбнётся —
И, то ли наяву, а то ль во сне,
Поселится в улыбке лучик солнца.
 
 
Иосиф, наклоняясь над верстаком,
На миг рубанок старый свой отложит —
Звезда зажжётся алым угольком,
На нём согреть еду Иосиф сможет.
 
 
Весь этот мир, где злость и суета,
На ночь одну внутри преобразится,
И ни одна неверная черта
Не исказит ликующие лица.
 
 
Под Рождество, в ночной пустынный час,
Забудем мы земли несовершенство,
И сохранится в памяти у нас
Мгновенный снимок вечного блаженства.
 

 
Мой пробил час. Я выхожу из гроба,
Обвитый погребальной пеленой.
Меня ждёт Жизнь, ждут боль, любовь и злоба—
Всё то, чем так богат ваш мир земной.
 
 
Я видел всё. Я видел ад подземный,
Все горести и муки всех времен.
По мне звучал средь немоты вселенной
Иных столетий погребальный звон.
 
 
Я прожил за три дня тысячелетье,
Со всеми породнился, кто страдал,
Историю, гонимый адской плетью,
Прошёл, как анфиладу тёмных зал.
 
 
Освенцим видел я и Хиросиму,
Распятья, гильотину и костры.
Всё, что страдало, в чёрных клочьях дыма
Прошло сквозь сердце – звёзды и миры…
 
 
И каждый, кто страдал, дарил мне силы,
Дар слова, и прозренья, и любовь…
Но всё прошло. Я вышел из могилы.
Во мне течёт иных столетий кровь.
 
 
Я снова здесь. Я снова в мире старом.
Рука сестры дрожит в моей руке.
Сестра! Вдруг я, терзаем тёмным даром,
Заговорю на чуждом языке?
 
 
Как тяжело хранить столетий знанья
И следовать по прежнему пути…
Да, воскресенье – это испытанье,
И нелегко его перенести.
 

 
Это время настанет, – настанет, поверь, —
Постучишься ты в дом, позабытый в скитаньях,
И откроют старинную грубую дверь
Руки матери, старые, в тёплом сиянье.
 
 
Ты войдёшь, снимешь жизнь, словно плащ, в тишине,
Снег стряхнешь с неё, белый, как волосы мамы,
Позабудешь о боли, о жизни-войне,
Помня только о ласке, о трепетной самой.
 
 
И ладонь, – так тепла, и стара, и мягка, —
Прикоснётся к тебе… Ты уснёшь, убаюкан,
Съев лишь хлеба ломоть и испив молока, —
Ты уснёшь, сжав ладонями мамину руку…
 
 
Только ночью ты вдруг зарыдаешь во сне,
Горько, дико рванёшься ты прочь из потёмок, —
Дети ведь не смеются в ночной тишине,
Только плачут… А ты – ты почти как ребёнок!
 
 
И как будто волненьем не стиснута грудь,
И дорога не пройдена до половины,
И в тумане кремнистый не светится путь,
И не ждут в Гефсимании, плача, маслины…
 

 
Она одна ещё молиться может.
Она прекрасно помнит эту ночь,
Когда история меняла кожу,
Как змей, что уползал из сада прочь.
 
 
Ночь. Полумрак. Лишь лунный луч сквозь ветви
Украдкой озарял лицо Христа,
Кровавый пот, взор, бьющий, словно плетью,
Прокушенные сжатые уста…
 
 
Когда слетал с небес суровый ангел,
Он чуть задел за ветвь концом плаща—
И дерево застыло. И веками
Оно теперь стоит, не трепеща.
 
 
Оно стоит, не двигаясь, и плачет.
Оно стоит, не двигаясь, в мольбе,
Стремясь понять, что эта Жертва значит,
Что Бог навеки преподнёс Себе?
 
 
И кровь сочится из древесной раны,
И боль распятья в дереве жива…
Но: «Или, или, лима савахфани»! —
Чуть слышно шепчет жухлая листва…
 

 
Хотел ты жизнь познать сполна:
Вместить в себя явленья сна,
И прорастание зерна,
И дальний путь комет.
И вот – ты одинок, как Бог.
И дом твой пуст. И сон глубок.
В камине тлеет уголёк
И дарит слабый свет.
 
 
Ты всё познал, во всё проник,
Ты так же мал, как и велик,
И твой предсмертный хриплый крик
Поэзией сочтут.
Всё, что в душе твоей цвело,
Давно метелью замело,
Но где-то в мире есть тепло —
Там, где тебя не ждут.
 
 
Всё кончилось, – любовь, тоска, —
Но бьётся жилка у виска,
А цель, как прежде, далека.
В дому твоём темно.
Открой окно, вдохни простор, —
Ты с небом начинаешь спор,
А на столе, судьбе в укор,
Не хлеб и не вино.
 
 
Что было, то навек прошло.
Зло и добро, добро и зло
Влекут то в холод, то в тепло,
И вечна их печать.
И ветром ночи дышит грудь,
Но ты всё ждешь кого-нибудь,
Чтоб дверь пошире распахнуть
И вместе путь начать.
 
 
К себе ты строг. И вот – итог:
Теперь ты одинок, как Бог.
Но всё ж ты смог из вечных строк
Создать звучащий храм.
Но вдруг волненье стиснет грудь:
Твоей души коснулся чуть
Тот, кто последний вечный путь
Указывает нам.
 

 
…Когда же это будет, о Господь?
Когда – не знаю, где – не знаю тоже,
Но станут небом кровь моя и плоть,
Зажжётся солнце на лазурной коже.
 
 
Мы выйдем на окраину любви,
И окунусь я в небо заревое.
Траву вплетёшь ты в волосы мои,
И станут эти волосы – травою.
 
 
А после – ты прочтёшь мой старый стих,
Чтоб попрощаться… Строчек будет мало,
Чтоб на губах младенческих моих
Любовь, как молоко, не просыхала.
 
 
А после – превращусь я в синий дым…
И вдруг увижу, как прощально машут
Вослед страстям и горестям моим
Блондинистые головы ромашек.
 
 
А я пойду небесною дорогой,
И долог будет синий мой маршрут…
А на камнях сердец, забывших Бога,
Как мох, мои молитвы прорастут.
 

Дневники чистилища

Круг 1. Игра

 
Я выхожу на площадь перед храмом,
Несу всю тяжесть своего креста.
Прост и жесток сюжет старинной драмы,
В которой я играю роль Христа.
 
 
Я слишком много заплатил за право
Для зрителей исполнить эту роль.
На крест я поднимусь для их забавы,
Чтоб их потешить, испытаю боль…
 
 
Пройду помост от края и до края…
Как узок он, так тесен этот свет.
На сцене Бога вечного играя,
За час переживу я жизнь и смерть.
 
 
Запомнят все в толпе мой образ строгий —
И в их сердцах я вновь пройду не раз
Свой путь, прямой, простой и одинокий,
Средь неусыпных взглядов сотен глаз.
 
 
Но кто я сам? Актёр, паяц, обманщик,
Скрывающий под маскою лицо.
Обычным лицедеем был я раньше,
И мир мой тесный замкнут был в кольцо.
 
 
Но лишь теперь величье ощутил я
Того, Чей образ принял я на час,
И чувствую, как расправляет крылья
Мой дух, орлом к престолу Бога мчась…
 

 
У каждой драмы есть последний акт—
Судьба актёра после представленья.
За ней из зала люди не следят.
Она берёт начало в то мгновенье,
 
 
Когда на сцене «мёртвые» встают
И, словно дети, держатся за руки.
Им зрители в ладоши громко бьют…
Меняют жизнь актёров эти звуки.
 
 
Вот Гамлет из средневековой тьмы
Бежит в гримёрку, чувствуя утрату,
И Клавдия он просит дать взаймы
Хотя бы сотню до своей зарплаты…
 
 
Когда-то – Гамлет, а теперь – никто,
Актёр с непобеждённым, гордым взором
Спешит домой, не застегнув пальто,
А дома – бедность, суета, раздоры…
 
 
Актёр халат свой носит, словно фрак,
Не покоряясь прозе жизни нашей,
И рюмку водки выпивает так,
Как Гамлет пил из королевской чаши!
 

 
Как возникает красота?
Накладывая грим и краски,
Я вглядываюсь иногда
В черты актёрской старой маски.
 
 
Передо мною – пустота.
Я сердцем чувствую утрату…
На череп мёртвого шута
Принц Гамлет так смотрел когда-то.
 
 
Что делать? Быть или не быть?
И если быть, то кем? Героем?
Иль маску на лице носить,
Навек расставшись сам с собою?
 
 
Мир замыкается в кольцо,
И разум сам себя теряет…
Что краше: маска иль лицо?
Что душу лучше отражает?
 
 
Где истинная жизнь моя?
Не знаю… Только в те мгновенья,
Когда я – всё ещё не Я,
Ко мне приходит вдохновенье.
 
 
На сцене умереть всерьёз—
Сюжет из глупой старой сказки…
Но в душу мне проник вопрос:
Быть может, сам я – Божья маска?
 

 
В дни, когда от рожденья мне было два года,
Жизнь земная таилась вдали;
Я не знал русской речи, не ведал свободы,
Но свистел, напевал на наречье природы,
На бессловном наречье Земли.
 
 
Я ушёл из младенчества, словно из рая,
Но я в детстве с дошкольной поры
Львов игрушечных сильно боялся, играя,
И со всем на Земле говорил, замирая,
На весёлом наречье игры.
 
 
Помню, в школе учился я стихосложенью
И законы земной красоты
Изучал, не имея запаса терпенья;
С Богом я говорил о грехе и спасенье
На свободном наречье мечты.
 
 
Через несколько лет, постепенно взрослея,
Ощущая весною в крови
Океана приливы, признаться не смея,
Я с тобой говорил, запинаясь, краснея,
На высоком наречье любви.
 
 
Языков я в грядущем узнаю немало,
Но у края Земли, вдалеке,
Если время придёт возвратиться к началу,
Перед смертью своей что скажу я устало,
На каком языке?
 

Круг 2. Любовь и разлука

 
Ты обычна, добра, проста
И в историю ты не вписана.
В представленьях земных всегда
Тихо прячешься за кулисами.
Ты – сподвижница, мать, жена,
Лишь любовью своей увенчана,
Лишь любовью своей полна,
Называешься просто – женщина.
Ты – поляна, вкус молока,
Сладость летняя, земляничная…
Далека ты и так близка,
Незаметная и обычная.
Но оставь лишь мои мечты —
И душа станет вмиг безлюдною…
И тогда я пойму, что ты —
Диво дивное, чудо чудное.
 

 
Тебя я, как Америку, открыл.
Я долго плыл на корабле сквозь бури,
Глядел вперёд, смиряя в сердце пыл…
Вот, наконец, – земля среди лазури!
 
 
Горой над морем возвышалась Ревность,
Текла Разлука горькою рекой,
И выжженная солнцем Повседневность
Пустынею ложилась под ногой.
 
 
Я знаю географию любви:
На север от неё – река Разлуки,
На западе – страна житейской Скуки,
На юге – царство Спеси-на-Крови.
 
 
В тебе растёт и ширится закат,
Лежат поля, работают крестьяне,
Бегут гонцы, цветёт весенний сад,
Воюют царства и идут восстанья.
 
 
Тысячелетья на земле твоей
Кипела жизнь, не находя предела,
Зачем же я, чтоб после сад возделать,
Топчу Любовь копытами коней?
 
 
Америка любви светла, огромна,
В ней много солнца, счастья и огня.
И на конкисте этой, непреклонный,
Я покорил тебя… А ты – меня!
 

 
Любовь ко мне неслышно подошла
И со спины ладонями закрыла
Мои глаза… «Ты – кто? Добра ты? Зла?
В тебе таится слабость или сила?»
 
 
Любовь смеётся, руки не убрав…
И до тех пор, пока не угадаю,
Кто же она, и не пойму, что прав,
С закрытыми глазами я шагаю.
 

 
Печаль, как ворон, смотрит с высоты
На то, как мы по улице гуляем.
Тем, кто со счастьем перешёл на «ты»,
Двухкомнатный шалаш нужнее рая.
 
 
Судьба, прогнозы, сказки… Ерунда!
Мы будущее знаем без гадалки.
И пусть мне ворон каркнет: «Никогда!» —
Его сшибу я сразу крепкой палкой!
 

 
Не зови меня. Я заблудился в весне,
До рассвета хочу я остаться в апреле.
А за окнами – стужа. За окнами – снег.
И давно уже птицы на юг улетели.
 
 
Я в весне, я в весне! И меня не спеши
Возвратить из поры, где я был с тобой прежде!
Только осень листвою коснулась души,
И осеннею стаей умчались надежды.
 
 
Как роса на траву, мне на душу легли
Эти строки, а ты по росе пробежала…
Сердце, сердце моё, ты всё где-то вдали,
И тебе миновавшего времени мало.
 
 
Но октябрь за окном, и в душе стынет грусть,
И стираю я с памяти слой серой пыли…
И я всё ещё чувств незнакомых боюсь,
Но звездой я пронзён, словно пулей, навылет.
 

 
Мои дворцы, угодья и поля,
Моей души сокровища и клады,
Стихов непобедимые армады,
Войска и замки, вся моя земля, —
 
 
Мои леса, чащобы и скиты,
Волшба, туманы, тайны без разгадки,
Звериный вой, тропинки, сумрак сладкий,
Стоцветные оттенки темноты, —
 
 
Моя скупая злая нищета,
Тряпье на теле, пыль, и прах, и глина,
С которыми земная плоть едина,
И жизнь, и смерть, и свет, и темнота, —
 
 
Всё это – ты. И я тебе служу,
Тобой воскрес, в твой рай я восхожу…
Но все слова сгорают, словно прах,
Когда ко мне по лестнице из дома
Через ступень бежишь, судьбой ведома,
И вот – твоя ладонь в моих руках!
 

 
Светом осени, чистым и ярким,
Светом осени пОлны глаза.
Старый Бог преподносит подарки
Перед тем, как свернуть небеса.
 
 
Мы с тобою стоим у обрыва.
Впереди – чистота и туман.
Эта жизнь, этот сон, это диво —
Просто чей-то старинный обман.
 
 
Ты согреешь мне щёки губами,
Я почувствую правду твою
И неяркое алое пламя
Под ногами ударом взобью.
 
 
Шаг один – до высокого счастья,
Шаг ещё – нет ни счастья, ни сил…
Это выше моей слабой власти,
Это сам я у Бога просил.
 
 
Мы расстанемся просто, как дети,
Я махну на прощанье рукой —
И шагну, и шагну в даль столетий,
Где туман, чистота и покой.