Текст книги "Эротический этюд № 33"

Андрей Корф
Эротический этюд № 33

Я позвонил Крысе и сказал, что выезжаю.

Стоял уже в коридоре, когда ключ заскребся в замке – Папик. Больше некому. Ма дома как всегда сидит. И точно. Зашел, дверь притворил – и смотрит. Странно как-то. И пальто не снимает. Пьяный, что ли, думаю…

Тут Ма из кухни приплелась, тоже смотрит внимательно. Но это – обычное дело, она всегда на Папика так смотрит, сколько себя помню. Даже когда он ест, она тоже так смотрит. Как будто сама с собой поспорила – подавится или не подавится…

А меня будто нет. Стоят и смотрят друг на друга… Тут Папик вдруг всхлипнул как-то, потом улыбнулся и говорит:

– Хорошие новости…

– Неужели, – говорит Ма и напрягается. Прям вижу, как напрягается.

– Да, – говорит Папик. – Взяли.

– На испытательный? На месяц? – уточняет Ма.

– Нет. Сразу на год. Контракт.

– Поздравляю, – говорит Ма и улыбается. Хорошая такая улыбка, нежная, всех шуб в доме не хватит, чтобы от такой согреться. Да и шуб-то у нас нет. В общем, стоим, мерзнем.

– Ах, милая моя… – говорит Папик и открывает портфель. Там – банка икры, кусок вырезки, бутылка вина и бутылка водки.

Я звоню Крысе и говорю, что приеду через часок. Давно с предками не выпивал. А тут чувствую – назревает. Крыса говорит, что потерпит, только, мол, не напивайся там без меня…

Ма – на кухню, я – к себе в закуток. Папик переоделся в домашнее – и ко мне. Давно не заходил, я даже обрадовался, но виду не подаю.

Он сел на кровать, глаза блестят. «Чего слушаешь?» – спрашивает. «Депеш мод», – говорю. Он покривился, но лекцию про своих «зепеллинов» читать не стал. Прилег ко мне на кровать, смотрит в потолок.

– Как Крыса? – спрашивает.

– Крыса как Крыса, – говорю. – А ты, правда, работу нашел? Теперь бабки будут?

Это у нас – больной вопрос. Из-за Ма. Мне – по барабану, Папику тоже. Но Ма у нас просто зверь по этому делу. Когда неделю на гречневой каше просидели, она Папику такого наговорила, что я потом заснуть не мог. А ему что? Всплакнул, в сортире бутылкой звякнул – и поехал на «жигуленке» бомбить. А Ма, как всегда, смотрит на него и непонятно, то ли убить хочет, то ли обнять. Такой у нее хуевый характер.

– Будут, – говорит Папик. Потом вдруг добавляет:

– Бабки – говно.

– Да, – говорю. И наушники снимаю. Я, честно, всегда рад с ним по душам поговорить.

– А что делать? – говорит он.

– Да ничего не делать, – говорю. – Прожили семнадцать лет без них, и еще сто проживем…

Тут он встает с кровати, ко мне подходит и кладет руку на голову. Гладит, типа. Странный у меня Папик, так посмотришь, вроде – дурак дураком, а друзья у него – крутые мужики, интересные. А у Ма друзей нет. Она такая, без друзей живет. Иногда и на меня так смотрит, будто жалеет, что аборт не сделала. Хотя – заботится, по врачам водит, сколько себя помню. Добрая она. Однажды бомжиху какую-то в дом притащила, дала отлежаться, накормила, денег сунула. Кто ее поймет, мою Ма… Люблю ее, конечно, хотя крута она с Папиком, ох, как крута…

– Сто не проживем, – продолжает Папик. – А сорок-пятьдесят отмотаем еще… А с бабками, может, и все двадцать…

Это он, типа, пошутил. Я показываю, что понял, улыбаюсь. А он все гладит меня по голове, странно это как-то, приятно, что ли. Все-таки, Папик ведь, помню его таким большим, как приход от афганской травы, когда он надо мной нависает и будто со всех сторон защитить норовит. Это когда мне было лет пять, раньше ничего не помню. А позже еще много чего помню.

Поплакать, что ли, думаю… И ком глотаю… Я рад, что Папик работу нашел. И Ма, наверное, рада… Еще бы. Она только об этом и думает. Только сам он, похоже, не больно рад… Ну да ладно. Такой он у меня, Папик. Несчастный по жизни… Ма зовет с кухни, говорит, еда уже на столе. Мы поднимаемся и идем, по дороге звоню Крысе и говорю, что задержусь еще на часок.

Давно мы так не сидели. Стол ломится, ну и бутылки, ясное дело, его не портят. Папик наливает Ма вина, а нам с ним – водочки. Кристалловскую принес, молодец. Мясо дымится со сковороды, красота. Ма и салатик какой-то сотворить успела, в общем, сидим, как в ресторане.

Па говорит тост за то, чтобы все получилось. Он у меня такой, никогда без тостов не пьет. Они чокаются с Ма и со мной, потом мы едим, и Ма спрашивает у Папика, как прошли переговоры. Он какую-то пургу гонит про директора, как они там поладили, ну, не сразу, конечно, но нашлись какие-то общие знакомые, туда-сюда, в общем, работу получил.

Ма радуется. На нее вино всегда так действует, один глоток – и готова. Разрумянилась, глаза блестят, смотрит на Папика по-хорошему, так, что шубы уже не нужны. Давно так не смотрела. Да я на месте Папика по пять раз в месяц на работу устраивался бы, чтобы Крыса на меня так смотрела. Правда, она и так меня любит. По крайней мере, говорит… Позвать ее, что ли, думаю… Потом смотрю на предков и понимаю, что им не то, что Крыса, а и сам я – помеха.

Ну, нет, думаю. Еще по одной мы все-таки накатим. Только потом я вас, голубки, оставлю.

Папик разливает. Очередь тоста – за Ма. Она тосты говорить не умеет, тушуется, как корова в голубятне, бормочет что-то про деньги, конечно. Они выпивают, а мне приходится тянуться к ним, чтобы чокнуться. Забыли, сукины дети… Как по врачам водить – не забывают, а как посидеть по-человечески – так им, вроде, никто и не нужен, начиная с меня…

И опять Папик начинает петь песню про своего директора, и как они там поладили. Ма ушки развесила, сидит румяная, видно – боится счастью поверить. Тоже мне, счастье, бля… Лучше бы со мной чокнулись нормально, по-взрослому.

Папик наливает по третьей, моя очередь тост говорить… Ну, думаю, сейчас я вам загну, голубки… И вспоминаю про все сразу. Тут тебе и первая ангина, и книжка на ночь, и песенка поутру, и зоопарк, и цирк, и планетарий, и то, как я потерялся в Сочи среди чьих-то ног, и первая двойка, и ночное страшилище, и Крыса, будь она неладна… Сейчас я им скажу…

– За твою работу… – зачем-то говорю я, подняв рюмку.

Ма улыбается мне, и я понимаю, что угадал. Папик сутулится, вздыхает и выпивает. В конце концов, тост как тост, само вырвалось. Волосы на голове поднимаются дыбом в том месте, где Папик их гладил, я понимаю, что водка начала действовать. Начинаю злиться, сам не понимаю на что, встаю и ухожу. У меня под диваном – еще бутылка такой же «кристалловской», ну их на фиг, этих предков.

По дороге звоню Крысе и говорю, чтобы приезжала сама. Она отказывается, потому что боится Ма. Тогда я говорю, что задержусь еще на часок и иду в свой закуток пить водку. Втыкаю наушники на полную, наливаю полстакана и начинаю тащиться. Делаю вид, что мне и дела нет до всех этих раскладов. Они там на кухне сидят, едят что-то, выпивают. Разговаривают, наверное. Понятно, о чем.

Выпиваю полстакана, потом еще полстакана, в общем, вертолет уже на подходе, понимаю, что пора закусить, чтобы потом было чем блевать… Иду на кухню, надеюсь еще по тосту пропустить заодно с ними… Куда там! На кухне пусто, только моя тарелка полна еды. Мясо еще дымится, как бычок в пепельнице. Понимаю вдруг, что есть не хочу. Вертолет уже рядом с головой, скоро начнет стрелять по наземным целям…

Возвращаюсь к себе, по дороге заглядываю в комнату. Так и есть – продолжают о чем-то пиздеть мои ненаглядные, хоть бы кто в сторону двери посмотрел. О чем? А то непонятно…

У себя наливаю еще полстакана, ставлю папиковских «зепеллинов» и врубаю на полную в наушниках… Наливаю еще полстакана… Позвонил бы Крысе, но жаль останавливать кассету – хорошо пошла…

Жалко, Интернета нет, говорят, по нему хорошо пьяным ползать, всегда есть с кем пообщаться…

Да какой тут, в жопу, Интернет… Недавно еще на гречневой каше… А, я об этом уже говорил…

Короче, сижу, выпиваю… Потом взял старый альбом с фотками – полистать.

Одно расстройство, конечно… Ма такая молодая там, красивая лялька, я бы за такой и сам не дурак приударить… И Папик ничего себе, без лысины еще. Сидит с гитарой у костра, Ма сзади его обнимает, в глазах – искры… Или показалось… Шут его знает, как говорит Папик…

Ма добивалась Папика два года. А он, кобель хренов, упирался, натурально… Только когда я уже зашевелился, он уступил. И ничего. Лет пять жили хорошо, говорят… Еще бы не хорошо, если Папик сразу в какую-то контору подался бабки зарабатывать… И было бы, наверное, хорошо, но переклинило его на своих песенках, работу бросил, машину запустил, выпивает помаленьку… Какое тут, в жопу, счастье… Я их теперь понимаю… А Ма, конечно, ходит, в соплях путается. На песни ей давно уже насрать, да оно и понятно, когда гречневую кашу… Да, я уже говорил об этом…

Ну, а у Папика своих соплей навалом. Он у меня поэт, всю жизнь в мальчишках проходил и вырасти так и не собрался… А Ма, похоже, с пеленок во взрослых ходит… Как они вообще живут?…

А они там, похоже, любовью занялись, предки ненаглядные… Того гляди, сестренку мне сейчас сделают. Ма стонет знатно, не так, как Крыса… Та только попискивает, а Ма уж как заведет свой патефон, так чертям тошно станет… Надо же… Давно уже не трахались… И мне вздрочнуть, что ли… А почему нет? Вот и картинка хорошая, говорят, в Интернете таких навалом…

Вот только еще полстакана, позвонить Крысе, что не приеду сегодня, и отлить, глянув по дороге в их комнату…

Полстакана, звонок, отливаю, прохожу мимо…

Ма стоит посреди комнаты, большая, голая, грудастая и жопастая… Как скифская баба. А Папик при ней – стоит на коленях, обнял, шепчет что-то… Давно не виделись, бля… Кажется, плачет даже родитель мой, горемыка. А Ма над ним, вечная, страшная, стоит себе молча… Вот такая картинка…

А я что… Сходил на кухню, съел холодный кусок мяса, и к себе – выпивать да дрочить. Дело нехитрое. Уехал бы, но Крыса уже не ждет. Наорала на меня, дура, в последний раз… Тоже, поди, вырастет и станет как Ма. А где я ей деньги найду?…

Выпил еще, «зепеллины» попели… Предки угомонились, кажется… Ма сходила в сортир, потом Папик там пузырем своим звякнул… Потом я заснул, не помню, что дальше было.

Утром Ма готовит завтрак, глаза опять такие, что непонятно – глотать или подавиться тут же, не сходя с места…

– Что, Папик на новую работу ускакал? – спрашиваю.

– Нет. Он… Он ушел. Совсем.

…Ем, и не знаю, что сказать… И я, и Ма давно этого ждали… Наконец, говорю:

– А работа?

– Он все придумал… Нет никакой работы…

– А зачем тогда?

– Не знаю, – говорит Ма и начинает плакать. И я вместе с ней. А на шее у нее – большой засос, похожий на синяк от удара…

– Он вернется? – спрашиваю, чтобы просто перестать реветь, как маленький.

– Не знаю, – говорит Ма. – Разве можно что-нибудь знать про нашего папу…

Я доедаю завтрак и иду звонить Крысе… О том, что выезжаю…

© 2007, Институт соитологии