Текст книги "Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе (сборник)"

Антон Владимирович стремился к тому, чтобы его поликлиника всегда была на хорошем счету. Хороший счет это не только отсутствие жалоб, но и положительные экономические показатели. Не приписывая нагрузки, хороших показателей не достичь, только приписывать надо с умом. Не диспансеризировать покойников и не принимать лежащих в стационаре. Накладки здесь чреваты…

– Какой график вам бы хотелось? – спросил Антон Владимирович.

– Любой день, начиная с пяти часов, – ответил новый сотрудник, – а в субботу так хоть с восьми до восьми. Смотрите по своим обстоятельствам.

Хороший ответ, правильный, ответ понимающего человека. Не стоит «тянуть на себя одеяло», надо понимать, что в кабинете УЗИ работают и другие врачи, под чей график надо подлаживаться. Нет, чем дальше, тем больше нравился Антону Владимировичу новый «эхокардиографист». Находка, можно сказать…

Находкой оказался и следующий соискатель, претендент на должность участкового врача. Доктор Комординцев отработал в родной Перми на участке двенадцать лет, после чего переехал в Москву, снял на паях с приятелем однокомнатную квартиру и стал подыскивать работу по специальности недалеко от дома.

– Я прирожденный участковый врач, – сказал он. – Мне в стационаре тошно и душно. Найти бы работу на участке, жену с сынишкой в Москву перевезти и можно жить!

– Вредными привычками страдаете, Борис Сергеевич? – поинтересовался Антон Владимирович.

– Исключительно во внерабочее время! – заверил Комординцев.

«Пойдет на третий участок вместо Назарова», – решил Антон Владимирович и сказал:

– В приемной сидит наш кадровик Юлия Павловна. Идите к ней и скажите, что вы взяты на место Назарова.

– Спасибо! – обрадовался Комординцев. – Вы не пожалеете! Я вас не подведу!

– Поживем – увидим, – ответил Антон Владимирович и заглянул в ежедневник, а ну-ка, кто там у него еще?

Третий блин вышел комом. Доктор из Воронежа, двадцать восемь лет, раньше на участке никогда не работала, полгода назад вышла замуж.

«Плавали – знаем! – подумал Антон Владимирович. – Не успеет устроиться, как уйдет в декретный отпуск».

– Вот вы, Александра Викторовна, работали в приемном отделении крупной многопрофильной больницы. Что подтолкнуло вас к мысли о работе на участке?

– Эта работа ничем не хуже других! – ответила Александра Викторовна, сверкнув глазами.

«Да ты еще и с норовом!» – подумал Антон Владимирович и сказал:

– Я не могу принять вас на работу. Мне на участке нужны опытные врачи, которых не надо учить.

– А кто вам сказал, что меня надо учить? – взвилась Александра Викторовна. – Я сама кого хочешь научу!

– Учите на здоровье, только не здесь! – немного грубовато одернул ее главный врач. – Извините, у меня есть срочные дела!

Срочным делом был традиционный «вечерний обход». Антон Викторович имел обыкновение незадолго до ухода обходить поликлинику. Заходить в кабинеты врачей, оценивать обстановку в коридорах, интересоваться, все ли вечерние вызовы обслужены дежурной службой. Он искренне верил в то, что подобные обходы дисциплинируют подчиненных, давая им понять, что главный врач где-то рядом, что его неусыпное око зорко бдит. Если бы он узнал, что эти его обходы сотрудники называли не иначе, как «пробежками Фантомаса», то очень бы расстроился. К счастью, он оставался в неведении. Почему «к счастью»? Да потому что нельзя отбирать у человека его заблуждения. Человек без заблуждений подобен дереву без корней – ему нечем цепляться за реальность. Жалок такой человек и одновременно достоин сочувствия.

После обхода Антон Владимирович вернулся к себе, намереваясь спокойно и не без приятности провести в кабинете оставшееся время – выпить чаю, побродить по Интернету. Но не тут-то было…

– Вам письмо, Антон Владимирович!

Козоровицкая с улыбкой вручила шефу продолговатый конверт без марок. На конверте ровными печатными буквами было выведено: «Главному врачу. Лично». Слово «лично» неизвестный корреспондент подчеркнул дважды.

– Кто принес? – Антон Владимирович очень не любил таких вот писем. От них так и пахло неприятностями.

– Почтенный седой джентльмен. Очень взволнованный. Отдал письмо и трижды предупредил, что оно очень важное.

«Очередная кляуза», – решил главный врач. Леди и джентльмены почтенного возраста нередко излагали свои претензии в письменной форме. В их представлении претензии, изложенные на бумаге, были куда весомее тех же самых претензий, высказанных в устной форме.

Забавы ради Антон Владимирович поиграл в Шерлока Холмса – не стал сразу вскрывать конверт, а внимательно осмотрел его со всех сторон и даже понюхал. Тщетно – никаких сведений, которые помогли бы пролить свет на личность корреспондента, ему найти не удалось. Конверт как конверт. Без отпечатков пятен, стертых ластиком надписей и прилипших табачных крошек. Подумав о том, что на этом конверте обломался бы и сам великий сыщик с Бейкер-стрит, Антон Владимирович аккуратно вскрыл конверт пластмассовым ножичком и достал из него сложенный втрое лист бумаги, исписанный мелким, довольно четким почерком.

Вначале, как и полагалось, шел перечень заслуг корреспондента. Участник подавления антисоветского мятежа в Чехословакии, член КПСС с шестьдесят девятого года, заслуженный рационализатор РСФСР, двенадцать с половиной лет руководил цехом сборки кузовов АЗЛК, председатель домового комитета, заместитель председателя Совета ветеранов…

Далее следовала история взаимоотношений с поликлиникой – сколько лет наблюдается и у каких врачей.

Где-то на середине листа Антон Владимирович добрался до сути: «…эндокринолог Шипягина попыталась сделать меня соучастником преступления, предложив мне получить по выписанным ею рецептам в аптечном пункте бисакодил и панкреатин и отдать их ей. Шипягина объяснила эту просьбу своей маленькой зарплатой и необходимостью постоянно тратиться на приобретение лекарств для больной свекрови…»

Два следующих абзаца дышали праведным гневом человека, который «никогда за свою праведную жизнь не шел на сделки с совестью». В конце письма был указан домашний телефон «для сообщения принятых мер».

«Спасибо тебе, добрый человек, за то, что ты написал мне, а не в департамент здравоохранения, – подумал Антон Владимирович. – Но Шипягина-то какова? Вот дура, так дура!»

Именно, что дура – разве умный человек позволил бы себе так рисковать ради экономии копеечной суммы? Упаковка бисакодила и упаковка панкреатина вместе не дотягивали по стоимости до ста рублей. Совершать, как принято выражаться, уголовно наказуемое деяние ради подобной выгоды, да еще и подставлять при этом всю поликлинику, накликая на нее серию внеочередных проверок? В понимании Антона Владимировича это не лезло ни в какие ворота. Неплохая зарплата, постоянные премии… разве нельзя ей было купить эти чертовы препараты? Добро бы выписала что-нибудь подороже… Хотя не исключено, что подобная практика вошла у нее в систему. Вот паразитка! И что теперь прикажете с ней делать?

От любого другого врача, совершившего подобный поступок, Антон Владимирович избавился бы немедленно, подобно тому, как избавился он от «прививочного активиста» Назарова. От любого, но не от эндокринолога.

Больные сахарным диабетом требуют огромного внимания. Неверно рассчитанная дозировка, неправильный подбор препарата, несвоевременный контроль – все это чревато тяжелыми осложнениями, вплоть до комы. Кроме диабета, занимаются эндокринологи другими тяжелыми заболеваниями. Если в поликлинике нет эндокринолога, то его работу делают участковые врачи, они крайние, им деваться некуда. Каким бы умным ни был участковый терапевт, вести эндокринологических больных на должном уровне он не может. В итоге… легко представить, что может получиться в итоге. Ничего хорошего.

Так же ничего хорошего не следует ждать, если эндокринолог недостаточно компетентен (а таких горе-специалистов Антон Владимирович повидал немало) или недостаточно опытен. На фоне неадекватного амбулаторного лечения пациенты будут то и дело «ухудшаться», впадать в комы, экстренно госпитализироваться, а то и умирать… Посредственный врач еще мог устраивать Антона Владимировича в должности подросткового врача, но не эндокринолога. Да и вообще лучше стараться не менять давно работающего в поликлинике эндокринолога, знающего свой контингент как пять пальцев, на нового, пусть даже и такого умного.

«Отдам завтра Пахомцевой, – решил Антон Владимирович. – Ей все неймется кого-нибудь пропесочить, вот пусть на Шипягиной и отыграется. Тем более что врачи-специалисты в ее ведении».

Письмо оставил на столе, чтобы не забыть о нем ненароком, затем отпустил домой Юлию Павловну, никогда не уходившую не спросившись, выпил чашку крепкого чая с тремя кусочками сахара и сделал контрольный звонок домой. Дома все было в порядке, во всяком случае голос жены был спокойным, даже – доброжелательным.

– Я готовлю на ужин биточки с цветной капустой, – сообщила она. – Но ты, конечно, можешь есть свои любимые пельмени. Если захочешь.

– Да ты что! – притворно удивился Антон Владимирович. – Разве какие-то там пельмени могут сравниться с твоими биточками! В половине девятого буду за столом. Как штык!

Он жил на Рязанском проспекте в четверти часа езды от поликлиники. Очень удобно, тем более что добираться от дома до работы и обратно можно было по окольным «второстепенным» улочкам, без пробок и вообще каких-либо напрягов.

Глава пятая
И ТОГДА ВЫ СКАЖЕТЕ КОМУ-ТО…

Пахомцева, по своему обыкновению, начала с предварительного следствия. Она обожала собирать сведения, сопоставлять данные и изобличать лгунов.

Пригласив к себе медсестру Казаченко, постоянно работавшую с эндокринологом, Пахомцева сделала суровое лицо и сказала:

– Не ожидала я от тебя, Надежда, подобного поведения! Никак не ожидала…

– Что такое, Татьяна Алексеевна? – забеспокоилась Казаченко. – Что я сделала?

– Ты меня спрашиваешь? – привычно повела допрос Пахомцева, сделав упор на последнем слове. – А я-то думала, что ты мне расскажешь!

– Что рассказывать?

– То самое! Я же вижу, что тебе есть что рассказать. Вон покраснела вся и глазки так и бегают… Давай, начинай, у меня мало времени.

– Я ничего не понимаю, Татьяна Алексеевна…

– Надежда! Не испытывай мое терпение! Рассказывай про ваши махинации с льготными рецептами! Как вы их выписываете и как пациентов заставляете получать лекарства и приносить вам! Это, между прочим, серьезное преступление, да еще и групповое! Отягчающие обстоятельства! На условный срок можно рассчитывать только в случае чистосердечного признания! Ты хорошо меня поняла?

– Поняла-а-а! – разрыдалась Казаченко. – Это вам Крюков нажаловался, да-а-а? Он у нас так развыступался-а-а… Элеонору Семеновну аферисткой обозвал!

– Успокойся немедленно! – Пахомцева выждала, пока Казаченко перестанет всхлипывать, и продолжила:

– Давно вы этим занимаетесь?

– Давно, – кивнула медсестра. – Сколько я с Элеонорой Семеновной работаю, столько и занимаемся. Но мы не часто… только когда нам что-то надо. Глупо же тратить деньги на то, что можно получить так, задаром.

– А о последствиях вы подумали?

– Так они же сами получают и сами отдают, Татьяна Алексеевна! А вы говорите групповое преступление…

– Я знаю, что говорю! Ты разве не видишь, что вокруг творится? Бобриковой за взятку в тысячу рублей два года условно дали, а у вас дело серьезнее, потому что вы в сговоре и занимаетесь этим систематически! Это ты дома мужу рассказывай, что добрые больные дарят вам свои лекарства, в суде этот бред не пройдет! Ладно, умой пока лицо, а то люди подумают, что я тебя тут пытала!

Пока Казаченко умывалась, Пахомцева позвонила эндокринологу:

– Элеонора Семеновна, сейчас же поднимитесь ко мне.

– Но у меня прием…

– Ничего страшного, это на пять минут.

Поняв по виноватому выражению лица своей медсестры, что та уже все рассказала, Шипягина не стала запираться, а сразу же перешла к оправданиям.

– Есть такая поговорка: «Сидя у реки от жажды не умрешь», – сказала она, нагло глядя в глаза начальству. – Я просто не могу покупать то, что в состоянии выписать. Рука не поднимается.

– Как вы просто обо этом говорите, Элеонора Семеновна, – Пахомцева неодобрительно покачала головой. – Как о чем-то само собой разумеющемся.

– Да так оно и есть, Татьяна Алексеевна, это же повсеместная практика. Можно подумать, что вы, работая на участке, ничем подобным не занимались?

– Представьте себе – не занималась! – Пахомцева повысила голос. – И вообще сейчас речь идет не обо мне, а о вас. К Антону Владимировичу поступила жалоба, и он поручил мне разобраться!

– Разрешите ознакомиться? – Шипягина протянула руку.

– Знакомьтесь!

Читала Шипягина долго, перечитывая некоторые абзацы по нескольку раз.

– Классическая совковая кляуза! – оценила она, возвращая письмо Пахомцевой. – Вот он, русский донос, бессмысленный и беспощадный.

– Как у вас только хватает… смелости, чтобы так шутить?

– Для этого смелость не нужна, – Шипягина улыбнулась, демонстрируя прекрасное расположение духа. – Столь эмоциональное и совершенно лживое письмо не может не вызвать желания приколоться.

– Прикалываться будете, когда станете писать объяснительную!

– Ах уж эти объяснительные! Татьяна Алексеевна, может быть, мы отпустим Надежду и поговорим с глазу на глаз?

– Хорошо, – согласилась Пахомцева. – Иди, Надя.

– Скажи очереди, что я скоро буду, – добавила Шипягина и, когда за Надеждой закрылась дверь, сказала: – В объяснительной я напишу, что предложила гражданину Крюкову, будь он неладен, вернуться ко мне, если вдруг окажется, что в нашем аптечном пункте нет бисакодила и панкреатина. Ну, чтобы выписать ему что-то из аналогов. А он то ли недослышал, то ли увлекся созерцанием Надюшкиного декольте и, в общем, понял мои слова превратно. Вот и все. Каюсь, грешна, надо было объяснять подоходчивее. Готова понести заслуженное наказание.

– Пишите объяснительную и возвращайтесь на прием.

Татьяна Алексеевна повернулась к окну и стала следить за мужчиной, который с голым торсом делал зарядку на одном из балконов дома напротив. «На улице минус двенадцать, – подумала она. – А ему хоть бы хны».

– Вот, пожалуйста, – Шипягина все делала быстро – быстро писала, быстро принимала пациентов, быстро ела, быстро впадала в гнев и столь же быстро отходила. – Можно идти?

– Да, – сухо ответила Пахомцева.

На написание докладной главному врачу у нее ушло втрое больше времени, чем у Шипягиной на объяснительную. Закончив писать, Пахомцева с бумагами в руках вышла из кабинета, заперла дверь (у работавшей с ней медсестры был отгул) и пошла по коридору в сторону приемной главного врача.

Антон Владимирович прочитал оба документа, объяснительную и докладную, поиграл бровями и вышел из кабинета в приемную.

– Юлия Павловна, подготовьте, пожалуйста, приказ о строгом с занесением выговоре доктору Шипягиной за… халатность, проявленную в работе с пациентами, и поступки… нет, про поступки, порочащие высокое звание врача, лучше не упоминать.

– Хорошо, Антон Владимирович.

– И когда будете ознакамливать ее с приказом, скажите от моего имени, что на полгода она может забыть о премиях. Татьяна Алексеевна, проведите профилактическую беседу с заведующей аптечным пунктом.

– Прямо сейчас и проведу, Антон Владимирович.

Пахомцева плохо представляла, о чем ей надлежит говорить с заваптекой, но переспрашивать не стала, решив, что просто расскажет о случившемся и попросит обращать особое внимание на рецепты, подписанные Шипягиной.

– На завтрашней конференции этот случай обсуждать не надо, – добавил главный врач.

У выхода на лестничную площадку Татьяна Алексеевна столкнулась с Даниловым.

– Вас вызвал Антон Владимирович? – спросила она, не без тайной надежды на то, что главный врач все же решил «проработать» Данилова.

– Нет, я к рентгенологу, – ответил Данилов.

– Какие у вас могут быть дела с рентгенологом?! Почему вы ходите к рентгенологу во время приема? И сами отвлекаетесь от работы, и людей отвлекаете!

– А если я по делу?

Новый физиотерапевт оказался настолько наглым, что позволил себе улыбнуться. Эта улыбка несказанно возмутила Пахомцеву.

– Какое у вас может быть дело, кроме приема пациентов?! – на весь этаж завопила она. – Что вы мне тут голову морочите?! Немедленно вернитесь в свой кабинет!

– У меня закончились статталоны. Главной медсестры, которая их выдает, сейчас нет на месте. Доктор Рябчиков любезно согласился поделиться со мной…

– А почему за талонами ходите вы? Что делает ваша сестра?

– Дает процедуры, а у меня как раз нет никого на приеме. Почему бы и не сходить за талонами?

Данилов говорил тихо, спокойно, и от этого для Пахомцевой его слова звучали еще более оскорбительно.

– Вам не у кого было попросить талоны на этаже?

– Сейчас принимает только окулист, но я не рискнул продираться сквозь толпу, осаждающую вход в ее кабинет.

– Пойдемте! – Пахомцева почувствовала, что вот-вот задохнется от гнева.

Она привела Данилова к себе в кабинет, вручила ему толстую пачку статталонов и проследила, куда дальше пойдет Данилов – налево к рентгенологу или направо к лестнице.

Данилов пошел направо. Не иначе как и впрямь приходил за талонами. Пахомцева не выносила, когда врачи и сестры в рабочее время бродили по кабинетам и точили лясы. В ее понимании подобное поведение было сродни разврату. Сама же она могла подолгу болтать с главной медсестрой о вещах, никоим образом не относящихся к работе, и не видела в том ничего предосудительного. То, что дозволено Юпитеру, не дозволено обычному быку.

Не дождавшись Данилова, Рябчиков сам принес ему талоны.

– Спасибо, – поблагодарил Данилов. – А меня на полпути перехватила зам. по экспертизе, наорала на меня прямо в коридоре и сама дала мне талонов, лишь бы я не отвлекал вас от работы.

– Климакс – страшная штука, – махнул рукой Рябчиков, – а климакс у дуры – страшнее всего. Не берите в голову. Лучше скажите, как вы относитесь к чебурекам?

– Хорошие – люблю, – ответил Данилов. – С плохими стараюсь не встречаться.

– Тогда, может, после работы съедим по парочке хороших чебуреков? – предложил Рябчиков. – Здесь, на углу проспекта и Козицкой, есть хорошая чебуречная. Не притон типа забегаловки, а нормальное кафе.

– Непременно попробуйте, Владимир Александрович, – вмешалась Оксана. – У них все вкусное – и чебуреки, и беляши, и хачапури. И совсем недорого, с учетом географии.

– А при чем тут география?

– Так район у нас небогатый, не Таганка и не Рублевка. Чебуреки по двадцать пять рублей, а размером они с тарелку. И никакой собачатины, можете быть спокойны!

– Да я насчет собачатины крайне спокоен, – улыбнулся Данилов. – Выдумки все это.

– Так я за вами зайду, – пообещал Рябчиков и ушел.

– Бедный Рудольф Иванович, – вздохнула Оксана и в ответ на вопросительный взгляд Данилова сказала: – Мягкий характер у человека, вот все, кому не лень, его и клюют…

Кафе располагало к себе чистотой, уютом и вкусными запахами, доносившимися с кухни.

– Предлагаю съесть первые чебуреки на брудершафт, – сказал Данилов, когда официантка принесла заказ – чебуреки и чайник с чаем.

– Это как? – не понял Рябчиков.

– Очень просто. Как съедим, так переходим на «ты».

– Договорились.

Первые чебуреки были съедены торжественно, в полном молчании.

– Откуда у тебя такое редкое имя? – спросил Данилов, разливая по чашкам чай.

– В эпоху немого кино был такой секс-символ, американский актер Рудольф Валентино, – усмехнулся Рябчиков. – А мама моя, царствие ей небесное, писала по немому кино кандидатскую. Дальше объяснять?

– Да нет, и так все ясно.

– У Шукшина в одном из рассказов говорится о том, что имя должно соответствовать фамилии. Очень верная мысль. Вот Рудольф Потоцкий или Рудольф Берг – нормальные сочетания, а Рудольф Рябчиков это еще хуже, чем Рудольф Нуриев. А вот брату моему повезло, его Анатолием назвали.

– В честь Папанова? – предположил Данилов.

– При чем тут Папанов? – слегка возмутился Рябчиков. – Я же сказал, что мама специализировалась на немом кино. В честь актера Кторова. Он и в звуковом кино играл, но блистал именно в немом.

– Не припоминаю что-то, – признался Данилов. – Я больше по современному кинематографу специализируюсь.

– Я тоже. Большей частью – для поднятия настроения. Вот сегодня приду домой, поставлю что-нибудь тупое-претупое вроде «Не грози Южному кварталу…» и постараюсь забыться.

– Есть от чего? – Данилов взял второй чебурек.

– Есть, – вздохнул Рябчиков. – Подлый Фантомас отобрал у меня маммографию и отдал ее подхалиму Барашко.

– Кто такой Барашко?

– Наш «узист». Жуткий подхалим, без мыла в задницу влезет, если надо. Совместительства ему захотелось, видите ли.

– Но маммография относится к твоей области, а не к ультразвуку.

– Совершенно верно, и маммограф стоит у меня в кабинете. Но у Барашко хренова куча специализаций – когда он только успел их набрать? – есть и эта. Короче, Фантомас сказал – наше дело выполнять. А так жаль терять полставки…

– Согласен, – кивнул Данилов. – А почему так случилось?

– Потому что Барашко подхалим! – Рябчиков с размаху поставил свою чашку на блюдце. – Он делает то, что ему говорит Фантомас и даже больше того! Фантомас сказал: «Нагрузка должна быть, иначе поликлиника недополучит причитающихся ей денег!», Барашко приписывает к реальным исследованиям еще три раза по столько. А я так не могу и не хочу, ведь это как ни крути, кража государственных денег, и случись что, то за жабры возьмут меня. Фантомасу-то что? Он в стороне. Его намеки к делу не подошьешь, а вот заполненные мною талоны – пожалуйста.

– Это так, – согласился Данилов.

– Чего ради я должен подставляться?! – продолжал кипятиться Рябчиков. – Какой у меня здесь может быть интерес?! Пятьсот рублей к премии за сознательность?! Оно мне надо?! Я вообще предпочитаю не нарушать законов. Так спокойнее.

– Конечно, спокойнее.

– А Барашко рассуждает иначе. Для него главное, чтобы Фантомас был доволен. Так, чего доброго, ему и весь рентген отдадут, а меня того… коленом под зад.

– Велика беда! – хмыкнул Данилов. – Я уверен, что работу вроде этой ты найдешь сразу же. Рентгенологи в Москве нарасхват, или я что-то не понимаю?

– Все ты понимаешь. Но есть еще одно обстоятельство личного характера – Юля Козоровицкая. Если я уйду работать в другое место, то я ее потеряю.

– Так сразу и потеряешь? – не поверил Данилов.

– Да, так сразу. Наши отношения пока еще опираются только на мой энтузиазм, впрочем, у нас и отношений-то никаких нет… Пока только хочется, чтобы они были.

– Ну так действуй.

– Я действую, только пока не очень результативно, – снова вздохнул Рябчиков. – Юля очень сложный человек… Знаешь, из тех, про кого пел Миронов в «Двенадцати стульях». Помнишь: «И тогда вы скажете кому-то, где-то на закате ваших лет, что была, была одна минута, той любви, которой больше нет».

– К чему ты это вспомнил?

– К тому, что пусти я все это на самотек, Юля так и не поймет, что я ее люблю, или поймет, но слишком поздно. Это ничего, что я так разоткровенничался?

– Все нормально.

– Вот и выходит, что терять свое место мне нельзя. Но насчет рентгена это я так, паникую… Куда Барашко к его полутора ставкам на УЗИ с маммографией еще и рентген? Это физически невозможно. Ну, как чебуреки?

– Вкусные, – похвалил Данилов. – Ты молодец, что затащил меня сюда.

– Сейчас еще хачапури возьмем!

– Нет, я лучше сегодня не буду изменять чебурекам, – возразил Данилов, – а хачапури попробую в следующий раз. Не стоит смешивать впечатления.

– Ты однолюб, – констатировал Рябчиков.

– Я? – переспросил Данилов. – Да, наверное. Хотя однолюб должен любить что-то одно, а я люблю и чебуреки, и хачапури, только мешать их не хочу.

Из дальнейшей беседы Данилов узнал, что Рябчиков холост, что живет он недалеко от станции метро «Авиамоторная».

– Брату удалось очень удачно разменять оставшуюся от родителей сталинскую «трешку» на две приличные «однушки».

– Твой брат тоже врач? – спросил Данилов.

– Он актер, – с оттенком гордости сказал Рябчиков. – Снимается преимущественно в сериалах, но зато снимается много. Большей частью в комедиях. Вот, например, в «Бюро медвежьих услуг» он играет Леонида.

– Я не смотрю сериалы, – признался Данилов. – Не люблю всей этой растянутости.

– Даже «Доктора Хауса» не смотришь? – удивился Рябчиков.

– Начинал когда-то, но интерес быстро пропал.

– А я думал, что все врачи смотрят «Хауса»…

– Ага, а все милиционеры смотрят «Улицы разбитых фонарей», а все водилы – «Дальнобойщиков», – поддел Данилов. – Профессиональная кинематографическая деформация.

– Кстати, о деформации, – вспомнил Рябчиков. – Сдается мне, что на завтрашней конференции тебя будут учить жизни…

– Это совершенно бесперспективное занятие, – ответил Данилов. – А если не секрет, то за что? И откуда вообще информация?

– Информацию разнесло «сарафанное» радио, других достоверных источников в нашей поликлинике нет. А учить жизни тебя будут за излишнее самомнение.

– Все ясно, – сообразил Данилов. – Ветер дует все с той же стороны.

– А он у нас с другой стороны не дует, – Рябчиков пожал плечами. – Откуда ему еще дуть? Литвинова адекватна и вменяема, может, конечно, и строгость проявить, но ее строгость всегда соразмерна тяжести твоего проступка. А вот Пахомцеву – хрен поймешь. Докопается к какой-то мелочи и давай волну гнать… Вот, например, Башкирцева, нашего хирурга, она просто не переваривает. А за что? За то, что у него по ее собственному выражению «глаза нехорошие». Может, ты ей кого-нибудь из прошлого напомнил? Может, хотела она очаровать кого-то, похожего на тебя, а он на нее и внимания не обратил. А может, у нее просто к имени «Владимир» идиосинкразия? Это – Пахомцева! Где она, там нет места логике. Она вообще с головой не дружит. А кстати, ты при ней случайно про фэн-шуй ничего плохого не сказал?

– Нет, на эту тему мы поговорить не успели.

– И не говори! Она страстная феншуистка. Года три уже, как прониклась. Одно время все стены у нее были увешаны талисманами и колокольчиками. Потом Фантомас психанул и предложил ей «или-или» – или убрать все, или подать ему заявление об увольнении. Ах, да – у нее еще шкаф тогда стоял не у стены, а посередине кабинета. Отражал лучи зла обратно в коридор.