Текст книги "Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера (сборник)"

– Сегодня я просто хочу вникнуть в ситуацию, – сказал главный врач. – Выводы будем делать потом. Кстати, у меня нет объяснительной доктора Данилова…

– Это моя вина, Михаил Иванович, – сказал Тарабарин. – Забыл стребовать. Исправим.

– Пожалуйста. – Главный врач снял очки в тонкой, почти невесомой на вид оправе, потер переносицу и вернул очки на место. – Владислав Алексеевич, прошу вас.

Кочерыгин встал и решительно одернул на себе халат.

– Что я могу сказать? – риторически начал он. – Виноват, не спорю. Доверился молодому коллеге, а должен был все контролировать сам. Наказывайте, что ж теперь… Впредь буду умнее.

– У вас все? – удивился столь лаконичному выступлению главный врач.

– Все! – подтвердил Кочерыгин и сел.

– Лариса Николаевна, прошу вас.

Лариса, раскрасневшаяся от волнения, говорила долго, то и дело запинаясь, повторяясь и отвлекаясь на ненужные подробности. Смысл ее речи можно было свести к одной фразе: «Я сделала все, как положено».

– А сами вы не оценили результат? – поинтересовался главный врач.

– Это врачебная обязанность, – ответила Лариса, поджимая губы.

– Чисто машинально, Лариса Николаевна? – слегка нажал главный врач. – Это же так просто…

– Было бы так просто, мы бы сейчас здесь не собрались, Михаил Иванович, – покосившись на Данилова, ответила Лариса.

– Спасибо, садитесь. А что скажете вы? – Главный врач посмотрел на Данилова. – И можете не вставать, мы не в школе.

Не вставать так не вставать.

– На тарелке, которую мне показала Лариса Николаевна, была агглютинация с сыворотками первой и третьей групп, – сказал Данилов. – Картина, соответствующая второй группе. Больше мне добавить нечего.

– Смотрели при хорошем освещении? – уточнил главный врач. – Сомнений не было?

– Никаких! – мотнул головой Данилов.

– Спасибо. Кто-то желает высказаться?

Разумеется, пожелала высказаться заместитель главного врача по лечебной работе, она же, если по старинке, «начмед» – невысокая, но сильно раздавшаяся вширь женщина, с застывшей складкой на переносице, которую Данилов про себя обозвал «тетей-колобоком».

Как и положено по должности, на одну фразу в ее речи приходилось три цитаты из должностных инструкций и приказов. Свободное и непринужденное цитирование документов по памяти, без каких-либо шпаргалок, свидетельствовало о том, что человек находится на своем месте, и находится на нем довольно долго. За один год или, скажем, за полтора таких результатов не добиться.

«Тетя-колобок» закончила свою речь восхитительной фразой:

– Белый халат – это не только глубокие карманы, но и чувство ответственности!

«Надо запомнить – это ж готовый афоризм», – подумал Данилов. Настроение его слегка улучшилось – кажется, никто не собирается сваливать вину на него.

После долгого выступления начмеда собравшиеся заметно заскучали, то и дело поглядывая на настенные часы. Главный врач уловил настроение аудитории и сказал:

– На этом закончим. Приказ зачитаем в среду на пятиминутке…

* * *

– Вот тебе классический медицинский парадокс. – Выйдя от главного врача, Тарабарин начал обращаться к Данилову на «ты», что следовало расценивать как знак расположения; во всяком случае, Данилов именно так это и расценил. – Все прекрасно понимают, что виновата медсестра, иначе бы с чего ей так юлить, но накажут врача, который дежурил один на двенадцать коек. Потому что он ответственный за все, что накосячат во время его дежурства. А то, что дежуря в одиночку, в той или иной степени приходится полагаться на сестер, никого не волнует…

– Каково же правильное решение? – спросил Данилов. – Никого не наказывать?

– Никого не наказывать нельзя, – покачал головой Тарабарин. – Если начать спускать на тормозах подобные вещи, то очень скоро разболтаются все, даже самые сознательные. Безнаказанность губительна.

– Так что же делать?

– Как что? Наказывать!

– Кого?

– Кочерыгина! Больше некого. Хоть разорвись, а должен был обеспечить. Он крайний. Вот тебе и парадокс – всегда достается крайнему, а не виноватому. Отсюда какой вывод?

– Не оказываться крайним.

– Молодец, правильно рассуждаешь! И вот тебе еще одна профессиональная мудрость: – больше всего шишек достается тебе тогда, когда ты ни в чем не виноват.

– Ну, с этим бы я поспорил, Виталий Мартынович.

– Поработай лет пять, и желание спорить с этим пропадет начисто, – рассмеялся Тарабарин. – Ну, а если не пропадет – то приходи, поспорим. В спорах, как известно, рождается истина. Только мои бывшие интерны со мной никогда не спорят. Наоборот, то и дело повторяют: «Ах, как вы были правы!» – я же, как-никак, уже двадцать лет врачом работаю. Успел опыта набраться…

– Наверное, мне не стоит впредь дежурить с Кочерыгиным? – вслух подумал Данилов.

– Не стоит, – согласился Виталий Мартынович, – еще подеретесь, чего доброго. Славик противный мужик, мелочный и злопамятный. Но кроме этого он еще и страшно обидчивый. Могу поспорить на бутылку коньяка, что он задержался в приемной у главного и пишет заявление об уходе. Тем более, что это у него будет уже второй строгий выговор в этом году. Не дай бог огребет еще и третий, что при его талантах весьма вероятно, и вылетит из больницы по статье. Лучше уж самому, тем более, что мест хватает. Ты-то сам где собираешься работать?

– В Москве, – улыбнулся Данилов. – А где именно, пока не решил.

Скорая помощь
Обычные ужасы и необычная жизнь доктора Данилова

Все события, описанные в этой книге, являются вымыслом автора, который очень старался, чтобы вымысел этот как можно больше походил на правду.

«Мы вернемся к месту нашей встречи,

Где возникли ласковые речи,

Где возникли чистые мечты…»

Игорь Северянин, «Мы вернемся…»

Жизнь на десять процентов состоит из того, что с нами происходит, и на девяносто процентов из того, как мы на это реагируем.

Станислав Лем

Пролог
Клятва врача

«Получая высокое звание врача и приступая к профессиональной деятельности, я торжественно клянусь:

1) честно исполнять свой врачебный долг, посвятить свои знания и умения предупреждению и лечению заболеваний, сохранению и укреплению здоровья человека;

2) быть всегда готовым оказать медицинскую помощь, хранить врачебную тайну, внимательно и заботливо относиться к больному, действовать исключительно в его интересах независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств;

3) проявлять высочайшее уважение к жизни человека, никогда не прибегать к осуществлению эвтаназии;

4) хранить благодарность и уважение к своим учителям, быть требовательным и справедливым к своим ученикам, способствовать их профессиональному росту;

5) доброжелательно относиться к коллегам, обращаться к ним за помощью и советом, если этого требуют интересы больного, и самому никогда не отказывать коллегам в помощи и совете;

6) постоянно совершенствовать свое профессиональное мастерство, беречь и развивать благородные традиции медицины».

Глава первая
Новость

– А-а-а-а! – орал мужчина средних лет, картинно раскинувшийся на мокром асфальте. – Нога-а-а! Боль-но-о-о! О-о-о!

Около него прыгал стажер Эдик Старчинский. Тощий, высокий, похожий на гигантского кузнечика. Ощупал поврежденную конечность, высвободил из рукава кожаной куртки руку пострадавшего, быстро измерил давление, удовлетворенно кивнул лохматой головой, сунул тонометр в карман халата (синий форменный костюм долговязому новичку сестра-хозяйка в своих закромах подобрать не смогла, отправила заявку на Центр) и принялся внимательно разглядывать зрачки.

Пациент покорно ждал конца осмотра, время от времени спохватываясь и издавая очередной стон, проникновенности и трагизму которого позавидовал бы любой актер.

Глядя на них, Данилов вспомнил институтскую лекцию, посвященную принципам сортировки раненых.

– Запомните, доктора, – внушал студентам подполковник Таланкин, за пылкую страсть к этиловому спирту прозванный Спиртовкой. – В первую очередь помощь оказывается не тем, кто кричит и рыдает, а тем, кто делать это уже не в состоянии. Только так! Крикуны подождут, ничего с ними не случится, разве что охрипнут немного. Вы больше нужны тем, кто без сознания. Им помощь оказывается в первую очередь…

Даниловская бригада, прибыв на место аварии, так и поступила. Сам Данилов с фельдшером Верой Каликиной занялся водителем старой заслуженной «четверки», пока еще живым, но уже затихшим в предчувствии близкого конца, а врача-стажера Эдика отправил к единственному пассажиру, проклинавшему судьбу-злодейку на весь ночной Волгоградский проспект, пустынный и безразличный.

– Твою мать, что делают, а? – раздалось за спиной Данилова.

Водитель Петрович принес носилки и выразил свое неодобрение произошедшим. Его можно понять – если бы его горемычный коллега не врезался бы на полном ходу в фонарный столб, то одиннадцатая бригада сейчас бы отдыхала на родной шестьдесят второй подстанции.

Скорее всего – не отдыхала бы, а мчалась на новый вызов. Это в седую лохматую старину, когда Петровича называли Колькой и среди водителей «скорой» он был одним из самых юных, ночью можно было и впрямь урвать пару-тройку часов для сна. А то и все шесть – если подстанция «спокойная», с тихим, слабо телефонизированным районом обслуживания. Там была благодать, тем более что в те времена свободные бригады посылались в помощь соседям редко, в самом крайнем случае, а не походя, как сейчас.

– Как-то раз, летом, вышел я на сутки с девяти часов, а первый вызов мы получили в семнадцать сорок, – вспоминал Петрович. – Скучали порой по вызовам, как сейчас по отдыху. Эх, бывали времена!

Так уж устроен человек. Ему всегда верится в лучшее.

Если бы…

Да кабы…

– Не переживай, Петрович, – отозвался Данилов, накладывая кровоостанавливающий жгут на левое бедро пострадавшего. – Сейчас полечим, отвезем в «кузницу здоровья», а там уже и до конца смены недалеко. Время работает на нас!

– Тьфу-тьфу! – суеверный Петрович трижды сплюнул через левое плечо.

В прошлую смену, в семь тридцать, за полчаса до окончания суточной смены, им дали вызов с поводом «ребенок три года, отравление таблетками». Повод из самых серьезных, на который мчатся пулей, с включенными сиреной и мигалкой. Счет идет на минуты, пока таблетки всасываются в детском желудке.

Трехлетняя девочка Арина проснулась утром первой, тихо вылезла из своей кроватки и отправилась пробовать «конфетки», лежащие на бабушкиной тумбочке. Хорошо хоть начала свою «дегустацию» с относительно безвредного «аспаркама», препарата калия, обойдя своим вниманием «капотен» и нитросорбид, резко понижающие артериальное давление. Пока промывали желудок, да пока везли по забитой машинами Москве в детскую больницу, да пока вернулись обратно на подстанцию, на часах уже было без четверти два. Повезло, называется.

– В Америке, например, закон запрещает оставлять без присмотра детей до двенадцати лет! – сказала на обратном пути Вера, высовываясь в водительский отсек. – Там, наверное, не раскидывают таблетки где попало!

– Законы законами, а здравый смысл здравым смыслом, – вздохнул Данилов, проезжая мимо своего дома, где ему полагалось уже второй час отдыхать после дежурства…

* * *

Разрезанные по шву, чтобы можно было осмотреть рану, и намокшие от крови брюки пострадавшего нестерпимо воняли бензином. Скрючившись в три погибели, Данилов насколько возможно втиснулся в салон покореженного автомобиля, убедился в том, что правая нога водителя ничем не зажата, что в салоне шину на сломанную левую ногу (открытый перелом костей голени) не наложить и что позвоночник у водителя вроде бы цел, а затем скомандовал:

– Достаем! Максимально плавно и осторожно! Без рывков!

– Плавали – знаем! – отвечает Петрович.

Дела были не так уж и плохи – несчастного водителя не зажало в салоне и дверцы открылись сразу же, с первой попытки, а то пришлось бы спасателей вызывать, чтобы вскрывали машину гигантскими ножницами, словно консервную банку. Бригада бы их дождалась, а вот дождался бы пострадавший – это еще бабушка надвое сказала. Опять же бензин в салоне – тут и до пожара недалеко.

Данилов подхватил вялое тело под мышки, Петрович синхронно взялся за ноги, а Вера развернула носилки так, чтобы им было удобнее.

Данилов с Петровичем осторожно положили пострадавшего на носилки. Плавно и нежно, как драгоценную антикварную вазу из хрупкого фарфора.

– О, господи! – вырвалось у Петровича.

В свете уличных фонарей он разглядел в полной красе голень пострадавшего, точнее не ногу, а бурое месиво, похожее на плохо провернутый фарш, из которого торчали наружу желтые обломки костей. Благодаря наложенному доктором жгуту, кровь уже не текла из раны, но все равно общее впечатление было сильным и весьма удручающим.

Данилова всегда удивляло то, что на рынке люди могут спокойно наблюдать за процессом рубки мясных туш, без содрогания перебирать куски мяса с костями и без, а вот вид открытой раны, да еще «с косточкой», чаще всего приводит их в шоковое состояние. Почему так? Сам он давно уже смотрел на все спокойно – то ли привык, то ли огрубел душой. Мясо и кости, как ни крути, остаются мясом и костями.

– А ты отвернись, – посоветовала Вера. – Твое дело на дорогу смотреть, а не на переломы.

Петрович, несмотря на более чем солидный стаж работы на «скорой», так и не смог до конца изжить в себе впечатлительность. Особенно его смущают «угольки» – пациенты с большими ожогами. Зрелище и впрямь не из приятных – обуглившиеся ошметки кожи, волдыри, заполненные мутной жидкостью, сочащиеся влагой ткани, лишившиеся своего защитного покрова… Этот своеобразный этюд в багрово-желтых тонах с примесью черного обильно приправлен флюидами ужаса и боли, исходящими от пострадавших. В подобных случаях Петрович вооружается ватным тампоном, пропитанном нашатырем, и с его помощью спасается от обморока.

– Взяли, – негромко бросил Данилов.

Врач и водитель с носилками в руках почти бегом устремились к своей «ласточке» – белой машине, украшенной красными цифрами «03». Вера побежала за ними. За те секунды, которые ушли на то, чтобы запихнуть носилки в салон, она успела залезть в ящик и выдать Эдику шприц-пятерку спиртовую салфетку и по одной ампуле анальгина и димедрола.

– Что там? – осведомился Данилов, заскакивая в салон следом за носилками.

– Ушиб коленного сустава! – ответил Эдик и добавил: – Повезло!

– Ему или тебе?! – не смогла удержаться от шутки Вера.

– Ему, ясное дело.

Эдик поспешил вернуться к пациенту.

– Эдик, ты его не отпускай! – крикнул Данилов вдогонку стажеру. – По любому надо госпитализировать.

Отказ от госпитализации при «авто» (так на «скорой» называют автомобильные аварии) обязательно вызовет недовольство у старшего врача Дмитрия Александровича Кочергина, которого за гадкий характер на подстанции прозвали Лжедмитрием. На утреннем совещании Лжедмитрий, поглаживая лысину, поправляя сползающие очки и теребя козлиную бородку, будет долго говорить об отсроченных осложнениях, врачебной самонадеянности и людском легкомыслии. Так, невзначай, можно и выговор огрести, и премии лишиться. Нет уж – никаких отказов от госпитализации и «я пойду домой». Сдать его в приемный покой – оттуда пусть домой и уходит. Скатертью дорога.

Привычными, тысячекратно отработанными движениями, Данилов засунул страдальцу в трахею пластиковую интубационную трубку, зафиксировал ее, надув ртом баллончик, кольцом эту самую трубку опоясывавший, и подключил к аппарату искусственной вентиляции легких, сокращенно ИВЛ, в режиме вспомогательной вентиляции. Теперь, если пациент забудет сделать очередной вдох, это возьмет на себя аппарат. Потому вентиляция и называется вспомогательной.

Вера тем временем укрепила на правом предплечье пациента манжету тонометра, измерила давление, поставила на левом предплечье катетер и наладила капельницу с полиглюкином, одним из так называемых «кровезамещающих» растворов, по физическим характеристикам весьма схожим с кровью.

– Восемьдесят на пятьдесят пять, – доложила она Данилову.

– Преднизолон!

Работая с опытным фельдшером, дозировки можно не указывать. Это удобно. Иметь в составе бригады опытного фельдшера вообще очень удобно. И к тому же приятно, если у фельдшера хороший характер и он не любит «стучать» начальству. Вера Каликина отвечала всем требованиям, и Данилов постоянно работал с ней в одной бригаде уже третий год.

В машине работать тесно, но все привыкшие. Быстро, но без суеты Данилов и Вера делали свое дело. Через несколько минут артериальное давление пациента немного поднялось и стабилизировалось.

Теперь настало время заняться сломанной ногой. Данилов, насколько возможно в «полевых условиях», обработал рану, извлекая пинцетом осколки костей, а Вера наложила на нее стерильную, иначе говоря – асептическую повязку. Затем они приложили к пострадавшей конечности шину и осторожно, но туго прибинтовали ее в трех местах. Теперь пациента можно транспортировать.

Главное – правильная очередность действий. Умный отличается от дурака знанием того, что надо делать сначала и что – потом. Дурак, а среди врачей такие попадаются так же часто, как и среди представителей других специальностей, начал бы шинировать ногу еще на улице, возле машины и непременно «потерял» бы пациента, умершего как раз к окончанию манипуляции.

К этому времени пациент Эдика оклемался настолько, что в сопровождении доктора подошел к машине «на своих двоих». Шел он хорошо – прихрамывал, но не шатался.

– Будем на себя вторую машину вызывать? – поинтересовался Эдик.

Так вообще-то положено. Один больной – одна бригада. Правда, вызови Данилов «на себя» в подобной ситуации кого-нибудь из коллег, он надолго стал бы для них посмешищем, требующим «усиления» для госпитализации «сидячего» амбулаторного больного. Другое дело, если бы и второй пострадавший был бы так же плох, как и первый – тогда без помощи коллег было не обойтись.

– Зачем? – в очередной раз измеряя «своему» пациенту давление, удивился Данилов. – Доедет с нами. Какой ставишь диагноз?

– Ушиб правого коленного сустава…

– Алкогольное опьянение, – добавляет Вера, принюхавшись к «выхлопу» от «ушибленного», доносящемуся через открытую дверь салона.

– Поедет сидя, – Данилов покрутил колесико на трубке капельницы, слегка замедляя течение полиглюкина.

– А может, я лучше домой? – предположил мужик, всем своим бравым видом демонстрируя, что он здоров и получасом раньше умирающего лебедя на асфальте изображал кто-то другой.

– В больницу! – твердо ответил Данилов.

– Домой, а? – заканючил мужик, не торопясь усаживаться в салон. – Пешочком. Я тут недалеко живу…

– У нас один сосед вот так пришел домой после аварии, – вступает в разговор Петрович. – Пешочком, не торопясь, по холодку, чтобы солнышко голову не напекло…

Все истории Петровича имеют один и тот же конец. Фатально-летальный.

– И что? – вскинулся мужик, ошибочно видя в Петровиче союзника.

– Ничего… – Петрович невозмутим. – Умылся, перекусил, лег отдохнуть и помер. Субарахноидальное кровоизлияние. Тридцать восемь лет дураку было. Жена, двое детей. Теперь вдова и двое сирот. Тебе-то сколько?

– Сорок один.

– Дети есть?

– Дочка.

– Ну и решай, что делать. Каждый сам выбирает, где ему помирать…

Пациент Эдика молча залез в салон и устроился на заднем боковом сиденье, именуемом на «скорой» «креслом для сопровождающих». Обычно на нем едут родственники или друзья больного. Эдик уселся на единственное, оставшееся свободным место – рядом с водителем, и обернулся к Данилову.

– Запрашивай место, – протягивая ему свой «наладонник», сказал Данилов. – Мужчина сорока лет, че-эм-тэ, открытый перелом правой голени, кома и второго не забудь… да, и обрати внимание, чтобы места в одном стационаре дали!

Человеку свойственно ошибаться, говорили древние. Тем более – на Центре. Тем более – под конец смены. Вполне можно «не включить мозги» и дать «тяжелому» место в реанимации сто шестьдесят восьмой больницы, а «легкого» отправить в Первую градскую. Бывали прецеденты…

«Легкий» больной с любопытством оглядел убранство салона, стараясь не смотреть на манипуляции врача и фельдшера с его собратом по несчастью, и вдруг начал блевать. Блевал он обстоятельно, обильно, при этом деликатно пытаясь прикрыть рот обеими руками.

– Фу, не мог на улице… – поморщилась Вера.

– Ты б хоть окно открыл! – взревел Петрович.

– Эдик! Добавь своему пациенту сотрясение головного мозга средней тяжести, – подсказал Данилов.

– Есть, сэр! – откликнулся Эдик и тотчас же, устыдившись своей фамильярности, добавил: – Хорошо, Владимир Александрович.

Эдик уже третью смену стажировался в бригаде. Данилову он нравился. Толковый парень, знающий, вроде бы не вредный. Эдик имел все шансы стать нормальным врачом. Лет через несколько…

– Извините, пожалуйста, – смутился пациент, наконец-то закончив блевать. – У вас тряпка есть? Я подотру…

– Чего уж там, – свеликодушничала Вера, – дело житейское. Вы лучше скажите, как зовут вашего товарища.

– Он мне не товарищ, – пытаясь привести себя в порядок при помощи носового платка, ответил тот. – Мы не знакомы. Он подрядился меня домой довести и вот – довез, называется…

И после небольшой паузы, как-то совсем по-детски спросил:

– Можно выйти? Отряхнуться хотя бы…

– «Кузницу здоровья» дали, – доложил Эдик, возвращая Данилову «наладонник». – Сто шестьдесят восьмую.

Подобно всем новичкам, он тут же впитал в себя профессиональный жаргон и то и дело пользовался им, стараясь походить на бывалого «скоропомощника». Оксибутират натрия называет «Оксаной», магнезию – «магнолией», инфаркт миокарда – «Иваном Михайловичем»…

– В стационаре отряхнешься! – крикнул пациенту Петрович. – Через три минуты!

Петрович повернул ключ зажигания, нажал на педаль газа и плавно тронул машину с места.

– С Метастазом полчаса бы ехали, – Вера отодвинула оконное стекло, впуская в салон свежий воздух.

– Да уж, – согласился Данилов, прощупывая пульсацию сонной артерии на шее лежащего на носилках пациента.

Метастаз, по паспорту Георгий Иванович Ольшевский – худший из водителей шестьдесят второй подстанции. Он не любит мыться, но любит медленную езду со скоростью двадцать – тридцать километров в час. Со включенной светомузыкой – мигалкой и сиренами – Метастаз способен выжать из машины все сорок километров. В то же время он незлобив, ездит без аварий и безотказно выходит на замену в свой выходной, поэтому его и терпят.

Перемерив давление, Вера доложила:

– Девяносто пять на шестьдесят пять.

– Пациент определенно более жив, чем мертв. Пустячок, а приятно, – улыбнулся Данилов.

По прибытии в сто шестьдесят восьмую больницу, в то время пока машина ехала по территории, Данилов, выполняя требования инструкции, достал наладонник и нажал на нем кнопку, извещая диспетчера своей подстанции о прибытии в стационар. Когда машина остановилась, бригада разделилась надвое. Данилов и Вера выгрузили носилки с пострадавшим из салона, водрузили их на каталку и повезли «свой кадр» прямиком в реанимацию, минуя приемный покой, куда повел «своего» пациента Эдик. Петрович же остался «наводить порядок» в салоне.

В реанимации дежурил знакомый Данилову доктор.

– Как дежурство? – спросил он, беря карту вызова и расписываясь в приеме больного.

– Так себе, – пожал плечами Данилов.

– У нас тоже, – мотнул головой реаниматолог. – Три покойника, два кандидата, пять поступлений. Ваш – шестой.

– Покой нам только снится, – посочувствовал Данилов.

– Помотался бы как мы, – высказалась Вера на обратном пути. – Вообще не понимаю, как сидя на одном месте можно уставать на работе?

– Поработай в стационаре – поймешь! – посоветовал Данилов. – Везде свои сложности. Не забывай, что мы всегда имеем дело с одним больным, ну иногда, как сегодня, с двумя, а у них на двух врачей лежит от двенадцати до шестнадцати потенциальных «жмуриков». Порой не надвое, а на четыре части разрываться приходится. Потом – мы сдали больного и можем по пути на следующий вызов немного расслабиться, тоже плюс… И вообще – хорошо там, где нас нет.

– Это точно! – согласилась Вера. – Тем более нам, фельдшерам, кроме «скорой», и деться-то некуда. Не в медсестры же идти!

На улице Данилова с Верой ждал один Петрович. Уже покончивший с уборкой, он стоял возле своей распахнутой дверцы и с наслаждением курил.

Завидев свою бригаду, Петрович подскочил к заду машины и, распахнув настежь «задний проход», помог убрать носилки в салон.

– А где стажер? – спросила Вера, берясь за ручки опустевшей каталки, чтобы отвезти ее в тамбур приемного отделения.

– Еще не возвращался, – ответил Петрович. – Молодой еще, пока освоится.

– Наверно любезничает с кем-нибудь из девчонок, – предположила Вера. – Пойду шугану…

Она докатила каталку до входа, привычно вначале нажала на ручки каталки, а затем приподняла их, помогая своему «транспортному средству» перевалить через высокий порог приемного отделения, и скрылась за дверями, чтобы, спустя несколько секунд, высунуться из них и поманить рукой Данилова.

По озабоченному лицу Веры тот понял, что стряслось нечто неприятное, и поспешил в приемное, чувствуя, как в висках зарождается пульсирующая боль.

В приемном, при виде Эдика, пререкающегося с лысым мужчиной лет пятидесяти с круглым, скуластым лицом и узенькими щелочками глаз, Данилов обреченно вздохнул и почувствовал, что боль превратилась в обруч, безжалостно сдавливающий голову.

Причина для расстройства была основательной. Собеседником Эдика оказался известный на всю московскую «скорую» Соловей-разбойник – врач линейного контроля Соловьев, встреча с которым всегда заканчивалась для любой бригады плачевно, если не фатально. Как минимум – строгим выговором с лишением премии на год, а зачастую – и увольнением. Повсюду и везде Соловьев находил нарушения, сладострастно и безжалостно фиксировал их и всячески пытался раздуть при этом из мухи слона. Подобному служебному рвению имелось объяснение. Поговаривали, что Соловьев метит на место Сыроежкина, всесильного заместителя главного врача Станции скорой и неотложной помощи города Москвы, и оттого-то пытается выслужиться, роя носом землю. Данилов в эту версию не верил, считая Соловьева обычной закомплексованной сволочью, дорвавшейся до места, на котором можно безнаказанно и с пользой для себя издеваться над людьми.

В случае с Эдиком Соловьеву не пришлось долго искать нарушений. Налицо было целых два – отсутствие форменной одежды и транспортировка пострадавшего из машины «скорой помощи» в приемное отделение своим ходом. При диагнозе «Сотрясение головного мозга. Ушиб правого коленного сустава» подобный способ транспортировки грозил немалыми осложнениями.

Превозмогая головную боль, Данилов изобразил на лице великую радость и (чем черт не шутит – вдруг удастся «отмазать» стажера) устремился к Соловьеву.

– Здравствуйте, Алексей Николаевич! – еще издали начал он. – Полностью разделяю ваше негодование, но молодой человек всего лишь третьи сутки работает на «скорой» и ему еще не подобрали одежду по размеру. Согласитесь, что он в этом не виноват.

– Здравствуйте, – холодно кивнул Соловьев. – Третьи сутки – это хорошо. Так и запишем – систематически нарушает форму одежды.

Он черкнул дорогой чернильной ручкой (Соловьев был франт) в маленьком блокнотике, который терялся в его широкой, похожей на лопату ладони, и оттого казалось, что Соловьев пишет прямо на своей руке.

– А вы – его, с позволения сказать, наставник? – испытующе посмотрев на Данилова, скривился Соловьев. – Фамилия?

– Доктор Данилов, бригада шестьдесят два – одиннадцать.

– Угу, – новый взмах ручки был вполовину короче прежнего. – Доктор Данилов. Помню вас. Вы, кажется, не первый год работаете на «скорой помощи»?

– Десять лет…

– Десять лет. Солидный стаж. И вы допустили, чтобы ваш стажер транспортировал тяжелого больного своим ходом? Как вы могли? Десять лет ведь работаете. Впрочем, есть такая поговорка: «Можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником». Это сказано про вас?

Данилов прикинул, что неплохо бы было дать Соловьеву в челюсть, а когда он упадет, для острастки добавить разок ногой по ребрам. От милой сердцу картины, родившейся в воображении, головная боль немного утихла.

– Я сам так решил! – подал голос Эдик, но не был услышан.

Данилов молчал. Он терпеть не мог выволочек, особенно прилюдных – посреди многолюдного, несмотря на ночное время, коридора приемного отделения. Провинился – наказывай, а мораль читать незачем.

Но была еще крошечная, малюсенькая надежда, что выплеснув свой негатив, Соловьев примет во внимание стажерство Эдика и решит ограничиться устным выговором. Письменные же последствия могли стать для Эдика поистине фатальными, так как подобно всем новым сотрудникам «скорой помощи», он был принят на работу с трехмесячным испытательным сроком и после «телеги» от линейного контроля его попросту уволили бы по инициативе администрации. С позором и соответствующей записью в трудовой книжке.

– Это я допустил, чтобы он отвел больного пешком, – вздохнул Данилов. – Признаю свою ошибку…

– Это неправда! – завелся Эдик. – Я сам так решил! Вас в этот момент не было в машине – вы повезли больного в реанимацию!

– Браво! – крикнули вдруг с ближайшей скамейки.

Соловьев тотчас же обернулся на крик и сник, увидев, что кричал не медицинский работник, а посторонний мужчина, одетый в не первой свежести спортивный костюм – то ли больной, то ли чей-то родственник.

– Давайте перестанем играть в «Трех мушкетеров»! – потребовал Соловьев и, идя совсем уж вразрез с логикой, добавил: – Здесь вам не детский сад!

Данилов молча кивнул и, улучив момент, незаметно для линейного контролера скорчил Эдику страшную рожу, призывая его во что бы то ни стало хранить молчание.

– Ну и что мне прикажете делать? – спросил Соловей-разбойник, переводя взгляд с одного виновного на другого. – Что?

«Убей себя об стену, паскуда!» – чуть не вырвалось у Данилова, но он вовремя взял себя в руки.

– Так уж и быть – оставлю все без последствий, – чудесным образом подобрел линейный контролер. – Нехорошо омрачать человеку первый день работы на новом месте…

Если бы Данилов увидел волка и ягненка, пасущихся вместе, и льва, поедающего солому, то он удивился бы этому зрелищу куда меньше, чем чудесному преображению Соловьева.

– Третий! – машинально поправил Эдик.

– Что – третий? – брови Соловьева, разделенные значительным расстоянием, начали движение к переносице.

Данилов безуспешно попытался испепелить неугомонного стажера взглядом.

– Я работаю не первый день, а третий, – Эдик застенчиво улыбнулся. – Точнее – третьи сутки…

– Какая разница, – снова скривился Соловьев. – Ступайте работать и больше не нарушайте инструкций.