Текст книги "Доктор Данилов в Склифе"

Глава шестая
Взятки гладки

– Вчера был большой шухер в томографии, – сказал Агейкин. – Интересно, скажут ли об этом на пятиминутке?

– Что там случилось? – Данилова больше интересовали не томографические дела, а состояние и диагноз мужчины пятидесяти семи лет, оставленного под наблюдение в приемном отделении. – Праздновали чей-нибудь день рождения и побили стекла?

– Хуже. Доктора Саганчину вчера взяли с поличным на «левом» МРТ. Представляешь – ей две недели до декрета оставалось, а тут такая непруха!

– Знакомая фамилия.

– Что, учились вместе?

– Нет, просто про эту Саганчину и ее «шалости» мне рассказывал Марк Карлович.

– Кто тут меня поминает? – в ординаторскую вошел заведующий отделением. – Сплетничаете про начальство?

– Скорее, про отделение томографии, – ответил Данилов.

– А-а, вы уже в курсе…

– Как тут не быть в курсе? – хмыкнул Агейкин. – Соседний корпус как-никак, все на виду. К тому же те, кто вчера на свое исследование не попал, такой шум подняли – и в Братеево, наверное, было слышно. Носились тут мимо нас в «подкову» и обратно.

«Подковой» благодаря своей форме в обиходе назывался первый корпус Склифа, самый старый и недавно отреставрированный, бывший когда-то странноприимным домом графа Шереметьева. С первого корпуса и начался Институт имени Склифосовского.

– А зачем в «подкову»? – не понял Данилов. – Ведь томография в большом корпусе?

– Томография в большом, а оплата – в «подкове», в кассе при лаборатории, – пояснил Марк Карлович. – Другой кассы у нас в Склифе нет.

– Маразм, – оценил Данилов. – Пациентам надо идти через весь двор. А если учесть, что многие из них передвигаются не очень хорошо…

– …то создается прекрасная почва для всякого рода злоупотреблений, – закончил фразу Марк Карлович. – Но касса в первом корпусе, и с этим надо считаться. Открывать вторую в томографии слишком геморройно. Помещение, аппарат, человека сажать. Кому надо, пробежится до «подковы» и обратно. Пациенты пока особо не протестуют, а врачи – тем более.

– В детстве моем показывали по телику австралийский мультик «Восемьдесят дней вокруг света», – вспомнил Данилов, – там были золотые слова: «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другого».

– Помню такой мультик, – сказал Агейкин.

– Вот наша Саганчина и использовала. Да и не только она. Правда, остальные так не зарываются. – Марк Карлович почесал за ухом. – Вы с ней не успели познакомиться?

– Нет.

– Красивая женщина и очень, надо сказать, шустрая. Своего не упустит. Как сообщают информированные источники, погорела она случайно…

Информированные источники Марка Карловича ошибались. Не исключено, впрочем, что никаких информированных источников и не было, а были обычные слухи, мгновенно возникающие из небытия и так же быстро исчезающие. На самом деле доктор Саганчина пострадала из-за своей жадности.

Магнитно-резонансная томография дело дорогостоящее – в среднем одно исследование стоит около пяти тысяч рублей. Официально, с уплатой в ту самую кассу, находящуюся в первом корпусе. Сумма немалая, и пациенты не прочь сэкономить, попытавшись договориться с доктором напрямую. За полцены. К обоюдной пользе. Кто их считает, эти исследования? Правильно – сам врач, который их производит. Сколько он покажет, столько начальство и увидит.

Пациенты, сэкономившие на расчете с врачом несколько тысяч рублей, ничего, кроме признательности, к доктору не испытывают и вряд ли побегут жаловаться. Особенно с учетом того, что каждому «левому» пациенту традиционно полагается бонус – проход на исследование вне очереди или по «сокращенной» очереди из таких же сообразительных людей.

– Там же принимают по записи! – может сказать тот, кто немного в курсе дела. – А записывают по телефону. Приходишь к назначенному времени, и все! Какая тут может быть очередь?

– Огромная! – ответит тот, кто в курсе дела не немного, а полностью. – Плевать там хотели на запись!

Ну, не то чтобы плевать, а соблюдать время никогда не получается. Даже при всем желании врача и при полном (не дай бог) отсутствии «левой» клиентуры. Склиф есть Склиф, и все его службы в первую очередь обслуживают тех, кто там лежит, а уже потом – народ со стороны. Часть «постояльцев» Склифа попадает на МРТ, так же как и на рентген, и на УЗИ, в срочном порядке. Это когда лечащим врачам надо немедленно знать, как там и что? В записи подобные случаи не учтешь, но тем не менее они ежедневно имеют место быть. А само исследование занимает не менее сорока пяти минут, а бывает так, что и больше. Это только команда доктора Хауса умеет укладываться в пять минут экранного времени, но это только в кино. Томографию не только провести надо, но и оценить вдумчиво и описать подробно. Поспешишь – только людей насмешишь.

Не исключено, что среди желающих «сэкономить» могут оказаться и «засланные казачки» или даже одетые в штатское оперативники. Тут уж нет готовых рецептов, каким образом можно отделить зерна от плевел. Остается уповать на интуицию и умение разбираться в людях.

Доктор Саганчина с удовольствием шла навстречу людям, давая им возможность «ополовинить» стоимость производимых ею исследований. Гуманизм – это, знаете ли, основная составляющая врачебной работы. Тылы у Саганчиной были крепкими – она делилась не только со своей медсестрой, но и Сами Знаете с Кем и потому работала спокойно, не боясь неприятностей. В то, что кто-то из карающих органов обратит на нее внимание, Саганчина не верила. У них, бедолаг, до всех, кто больничными листами торгует, руки не доходят, куда уж в другие сферы соваться.

Саганчину нельзя было назвать дурой – школу и университет она окончила с отличием, но кто сказал, что глупая мысль не может поселиться в умной голове? Дуракам ведь иногда умные мысли в голову приходят.

Со временем Саганчина освоила еще один метод «стрижки овец». Далеко не все пациенты, приходящие со стороны, знали, что исследование надо предварительно оплатить в другом корпусе. Медсестры периодически выходили к очереди и интересовались:

– Все оплатили исследование?

Не оплатившие спохватывались и бежали платить.

«Зачем лишать себя дополнительной возможности заработка?» – подумала однажды Саганчина и сказала медсестре:

– Аня, кончай-ка ты бегать в коридор! Ты ведь не обязана интересоваться оплатой.

– Хорошо, Анжела Михайловна, – ответила медсестра, давно усвоившая, что доктор зря ничего не говорит и не делает.

От полученной наличности медсестре Ане полагалась пятая часть. День, когда она уносила со смены меньше трех тысяч, считался прожитым зря. Аня не роптала на то, что ей приходится работать интенсивно, в напряженном темпе, она прекрасно понимала, что не поработаешь – не заработаешь. Подумаешь, большое дело – усталость. Поспишь дома – и все пройдет. А заработанные деньги останутся.

Первому же мужчине, вошедшему в кабинет без оплаченной квитанции, Саганчина предложила:

– Если вам неохота идти в первый корпус и пропускать очередь, то можете оставить деньги мне. Я в конце смены внесу их в кассу.

– Благодетельница вы наша! – обрадовался пациент, открыто любуясь красавицей-врачом. – Спасибо!

Разумеется, он оставил всю положенную по прейскуранту сумму, а не половину. У Саганчиной и сдача была наготове – она еще вчера разменяла в магазине пятитысячную купюру на сотенные и полтинники. Сдача – это святое, и кто ее зажилил – тот жулик! Фи, как нехорошо!

– Анжела Михайловна – вы гений! – восхищенно выдохнула Аня после ухода пациента.

– Спасибо за комплимент, Аня, – улыбнулась Саганчина. – Но до гения мне далеко.

Кто-то из любовников убедил Аню в том, что она похожа на актрису Ренату Литвинову, и с тех пор Аня, желая усилить сходство, начала разговаривать томно и с придыханием. От ее фирменного «Ну ложитесь же!» многие мужчины впадали в ступор, а один, пришедший делать компьютерную томографию черепа, растерялся настолько, что попытался снять брюки.

Проработав три года, Анжела Михайловна наконец-то уступила мужу, страстно мечтавшему о сыне или дочери, и собралась рожать. Перспектива как минимум полуторалетнего отсутствия на работе заставила ее увеличить темпы, попросту говоря – оборзела доктор Саганчина до невозможности.

«Спалилась» она с подачи одного из пациентов, блеклого мужчины по фамилии Румянцев, доцента строительного университета. Румянцев пришел проверить позвоночник и не позаботился о том, чтобы заранее оплатить исследование в кассе. Вдобавок, засидевшись в очереди, он попал в кабинет МРТ в половине девятого вечера, когда касса уже не работала.

Прейскурант по магнитно-резонансной томографии позвоночника был таков – за исследование двух межпозвоночных дисков надо было уплатить четыре тысячи девятьсот рублей, за четыре диска – семь тысяч триста пятьдесят рублей, а за шесть – девять тысяч восемьсот рублей. То есть благодаря системе «оптовых» скидок при расчете цены МРТ шести межпозвоночных дисков обходилось в два, а не в три раза дороже исследования двух дисков.

– А вы оплатили? – поинтересовалась Саганчина, не увидев в руках пациента заветной квитанции.

– Я думал, что оплата на месте, по факту, – ответил Румянцев и добавил: – Меня вообще-то дочь записывала. Сказала только прийти к восемнадцати ноль-ноль с паспортом и направлением из поликлиники.

Прийти на МРТ к восемнадцати часам и зайти в кабинет уже в двадцать тридцать! Под счастливой, вне всякого сомнения, звездой родился доцент Румянцев.

Мгновенно оценив обстановку, Саганчина взяла с Румянцева за его шесть межпозвоночных дисков не девять тысяч восемьсот рублей, а все четырнадцать тысяч семьсот. Умножила цену за два диска на три и назвала сумму. Гулять так гулять! Кто не рискует, тот – аутсайдер.

Румянцев, не чувствуя подвоха, оставил доктору для внесения завтра утром в кассу названную ею сумму, «протомографировался» и ушел довольный, потому что ничего страшного у него доктор Саганчина не нашла.

И все бы закончилось хорошо, если бы доцент Румянцев оказался менее дотошным человеком. Другой бы на вопрос дочери: «Как сходил, пап?» – ответил бы кратко и по существу: «Нормально, ничего плохого не обнаружили». Но доцент Румянцев, ученый и педагог в седьмом поколении, был не из тех, кто дает на вопросы краткие ответы. Он попросил чаю и начал обстоятельно рассказывать о том, как он стоял в пробке сначала на Северянинском мосту, а затем на Крестовском, как он долго искал, куда втиснуть свой «фордик» в окрестностях Склифа, как ему нахамил охранник на входе, как долго тянулась очередь…

На третьей чашке чая Румянцев наконец-то дошел до оплаты за исследование.

– Ты меня, Соня, чуть не подвела! – мягко упрекнул он. – Не сказала, что сначала нужно оплатить в кассе. Хорошо, что доктор попалась добрая, согласилась принять плату на месте.

– Извини, папа, – покраснела дочь. – Я рада, что все обошлось.

– Да, обошлось. Отдал я ей три пятитысячные, получил три сотни сдачи и стал раздеваться. Все металлическое надо с себя снимать…

– Подожди, пап. – Дочь Соня готовилась стать ученой и педагогом (в восьмом поколении), училась на четвертом курсе механико-математического факультета МГУ и не могла пройти мимо неясности с цифрами. – Сколько ты заплатил?

– Четырнадцать тысяч семьсот.

– Странно. На сайте было написано – девять восемьсот.

– Это за четыре диска.

– Нет, за шесть!

– Ты путаешь, Соня!

Соня, как дочь своего отца, была дотошной. Она притащила свой ноут, застучала по клавишам и минуты через три, когда отец дошел в своем повествовании до того, каким странным голосом разговаривала медсестра (наверное, у нее что-то не в порядке со связками), развернула экран к нему.

– Смотри! Я была права!

Румянцев посмотрел и схватился за грудь – приступ стенокардии. И денег жаль (почти пять тысяч потерять – это вам не кот начхал!), и обидно, что так нагло, в глаза обманули. И ничего ведь не докажешь – из свидетелей одна медсестра, да и та, стопудово, в доле.

Дочь побежала за нитроглицерином, а жена за соседкой-врачом.

По совпадению муж соседки работал в отделе по борьбе с экономическими преступлениями Центрального административного округа, на территории которого и расположен Склиф. Сочувствуя соседскому горю, он прикинул и заявил, что деньги, конечно, пропали безвозвратно (сколько можно предостерегать народ от расчетов мимо кассы?), но наказать наглую обманщицу можно.

– Только пока помалкивайте насчет этого, – попросил он, – чтобы не спугнуть. На работе не рассказывайте и, самое главное, в Интернете об этом не пишите. Наша работа лишнего шума не любит, не цирк.

Румянцевы пообещали хранить тайну во имя торжества справедливости.

– Ты, Сережа, только скажи, когда суд будет, – попросил Румянцев. – Я обязательно приду.

– Ну до суда еще, как до луны. – Сережа (для некоторых – гражданин майор) суеверно постучал по дереву.

На следующее утро он посовещался с начальством. В результате совещания появилось оперативное дело № 1612, которое сам майор, по аналогии со старым фильмом, называл «Делом Румянцева».

Какая рыба не клюнет на классную, аппетитную наживку? В качестве наживки была выбрана одна из сотрудниц отдела, общительная хохотушка с добрыми глазами и ямочками на щеках. Повод – томография коленного сустава, был выбран не просто так, а со смыслом. С больным коленом ходить тяжело, значит, просьба: «А нельзя ли расплатиться на месте?» – будет смотреться естественно. Не забыли и про алюминиевую трость, на которую предстояло опираться мнимой больной.

Инструкции были просты – прийти без квитанции, попросить войти в положение, если не получится – уходить, не проявляя чрезмерной настойчивости. Не получилось сегодня у одного – получится завтра у другого.

Четверо обеспечивающих операцию – два оперативника и двое понятых – сидели в коридоре, на них никто не обращал внимания.

Операция прошла без сучка без задоринки. Уговаривать доктора не пришлось, просить – тоже. Сама предложила:

– Что вы будете напрягаться, тем более – с травмой мениска. Давайте деньги мне, я их завтра в кассу сдам, когда стану отчитываться.

Деньги, как и положено, имели надпись «взятка», видимую лишь в ультрафиолетовых лучах, и были посыпаны порошком, оставляющим следы на пальцах. Пять тысячных бумажек, две по сто и две по десять. Пять тысяч двести двадцать рублей, согласно прейскуранту.

Плавному течению операции чуть было не помешал бодрый пенсионер с военной выправкой, ломанувшийся к дверям с воплем: «Мне только спросить!», но один из оперативников поймал его за руку и голосом, не терпящим возражения, предложил обождать. Пенсионер повиновался, хоть и без большой охоты.

Мнимая больная не стала лезть в «нору», как на профессиональном врачебном жаргоне называют цилиндрическую камеру, в которую помещается пациент. Рассчиталась с доктором, дождалась, пока та уберет деньги в свою сумку, и подошла к двери.

– Вы куда? – окликнула ее Аня. – Вам сюда!

– Сейчас, только мобильный мужу отдам…

В открытую дверь вошли четверо. Дальше все пошло по установленному сценарию. Демонстрация удостоверений, предложение добровольно выдать неправедно полученные деньги, изъятие, оформление.

Кто-то из коридора сунулся в дверь и услышал:

– Сегодня больше никого смотреть не будут, можете расходиться!

Саганчина попыталась изобразить обморок, но от волнения вместо обморока получилась истерика.

– Да не убивайтесь вы так, – пожалел ее один из оперативников. – Ночевать будете дома, под подпиской о невыезде. И осудят вас условно, учитывая ваше положение…

– А что будет со мной? – спросила Аня.

– Пока есть основания считать вас сообщницей.

– Но почему?

– Потому что преступление было совершено в вашем присутствии и вы этому не воспрепятствовали.

Оперативники прекрасно понимали, что любой мало-мальски толковый адвокат легко превратит Аню из сообщниц в свидетельницы (в конце концов, она могла думать, что доктор действительно внесет полученные деньги в кассу), но привычно нагоняли страху. С перепугу языки хорошо развязываются, это аксиома.

На следующий день Саганчина «села» на больничный, и было ясно, что она будет сидеть на нем до ухода в декретный отпуск. В отделении компьютерной и магнитно-резонансной томографии потеря одного специалиста переполоха не вызвала и неудобств не создала. На место Саганчиной, которую из-за беременности считали «отрезанным ломтем», заведующий загодя переманил знакомого врача из Боткинской больницы. Достаточно было позвонить и попросить перейти в Склиф на две недели раньше оговоренного.

За неосуществление надлежащего контроля приказом директора института заведующему отделением был объявлен выговор, который тот воспринял с поистине философским спокойствием. Будучи опытным администратором, он прекрасно понимал, что без выговора тут не обойтись. ЧП было? Было! Значит – должен быть и выговор. Нет наказания без вины и нет вины без наказания. Се ля ви или, вернее, а ля гер ком а ля гер.

Как и положено, заведующий отделением продемонстрировал «исправление ошибок». Собрал своих врачей и медсестер и минут пять рассказывал им о недопустимости принятия от пациентов денег и подарков. Ни под каким предлогом. Все молча выслушали, понимая, что начальство обязано откликнуться на происшествие, и разошлись.

Саганчиной никто не сочувствовал, ее в отделении не любили. Женщины – за броскую внешность, мужчины – за острый язык, и все вместе – за излишнее самомнение. Анжела Михайловна не упускала возможности подчеркнуть, что она, обладающая множеством исключительных достоинств, заслуживает куда более лучшей участи, нежели «прозябание в этой дыре». К тому же она совершенно не участвовала в частной жизни отделения – совместном праздновании дней рождения и прочих дат. Гордость не позволяла…

– Слышали про томографию? – спросила Данилова Таня. – Чувствую, одним врачом дело не закончится.

– Вчера в большом корпусе милиция трех врачей арестовала, – поделился новостью охранник.

– Склиф начали трясти сверху донизу, вся администрация ходит под подпиской о невыезде, – под открытым окном ординаторской курили и обменивались новостями два ординатора. – Ой, чувствую, будет тут шороху…

– Это правда, что вашего директора вчера арестовали? – спросил врач, шапочно знакомый Данилову по работе в «скорой». Врач привез очередного наркомана, заодно решил узнать свежие новости.

Случай с доктором Саганчиной почему-то обошли вниманием журналисты, как газетные, так и телевизионные, отчего он оброс массой невероятных подробностей. Несколько дежурств подряд Данилову пришлось отвечать на вопросы приезжавших врачей скорой помощи. В конце концов ему это так надоело, что, услышав стандартное: «А правда…», он сразу же рявкал: «Неправда!» Казалось, что все вокруг дружно играют в игру под названием «испорченный телефон», в которой исходное сообщение обычно совсем не похоже на конечное.

Глава седьмая
Aberratio Ictus[3]3
  «Аberratio ictus» – юридический термин, означающий изменение направления преступного деяния по обстоятельствам, лежащим вне воли виновного.


[Закрыть]

Ольга Николаевна из первой «травмы» нагнала Данилова на улице, уже за пределами Склифа.

– Это все-таки вы! – удовлетворенно констатировала она, поравнявшись с ним. – Доброе утро!

– Доброе. – Данилов остановился. – А вы сомневались?

– Трудно узнать человека со спины и в штатском, если до этого видела его спереди и в халате. Вам в метро?

– В метро.

– Так пошли!

Шли они не спеша – субботнее утро и беседа не располагали к поспешности.

– Трудное было дежурство? – поинтересовался Данилов.

– Не очень, удалось поспать часа три. В два приема. А как у вас?

– То же самое, но только в один прием. Устал бегать к вам в центральный приемник.

– К хирургам? – прищурилась Ольга Николаевна.

– Да, а как вы угадали?

– Так Федякин же дежурил. А он известный перестраховщик. Небось к каждому, кто со следами от инъекций на руках, вызывал?

– Не только, – улыбнулся Данилов. – Еще к женщине, накануне перебравшей снотворного, к бабульке, которую якобы травят сын с невесткой…

– Ну, это вечная тема. Я на такие жалобы давно внимания не обращаю. Травят-травят, да все никак не отравят, это из цикла «Хроники маразма»…

– Потому-то вы меня ни разу и не вызвали.

– Я вменяемая, – рассмеялась Ольга. – Но зато могу пригласить вас в гости на чашечку кофе…

– Прямо сейчас? – Данилов слегка опешил от неожиданного предложения. – После дежурства?

– Да, – подтвердила Ольга Николаевна. – Прямо сейчас, после дежурства. Я никогда не сплю днем – от этого напрочь сбивается весь ритм. Вы никого не обеспокоите, потому что я живу одна. И к тому же у меня есть веский повод!

– Какой же?

– Хочу похвастать наследством!

– Звучит интригующе! – Данилову никто никогда не хвастал наследством. – А почему именно мне?

– Потому что больше некому, то есть больше никто не оценит мое наследство и не позавидует! – Увидев недоумение во взгляде Данилова, Ольга Николаевна добавила: – Это скрипка. Концертная «Кремона» начала пятидесятых, сделанная еще по старинке, без искусственного ускорения сушки и полимеров. Причем в идеальном состоянии – кажется, до меня на ней никто не играл. Представляете?

– Не представляю, – признался Данилов.

– Хотите увидеть? Да не стесняйтесь, ваш визит никоим образом не скомпрометирует меня в глазах моих соседей…

– Я не стесняюсь. – Данилову и впрямь захотелось увидеть скрипку. Сам он тоже играл на чешской скрипке, но на современной. И не на концертной, а на профессиональной, представляющей собой нечто среднее между ученической и концертной.

– И правильно делаете! – обрадовалась Ольга Николаевна. – Я живу на «Алексеевской», это совсем рядом…

По дороге от метро к ее дому они незаметно перешли на «ты» и перестали хоть и редко, но вставлять в обращение отчества. И в самом деле – не на работе же, чего разводить лишние церемонии?

Попытки Данилова купить по дороге чего-нибудь сладкого к кофе были пресечены на корню.

– Из сладкого я ем только горький шоколад и сухофрукты, – сказала Ольга. – И того, и другого у меня в избытке. Терпеть не могу ходить по магазинам, поэтому покупаю сразу помногу.

– Прекрасная фраза: «Из сладкого я ем только горький шоколад…»

– По-другому и не скажешь. Кстати, мы уже пришли – вот мой подъезд.

Ольга держалась естественно и непринужденно, словно они были знакомы много лет, и оттого неловкость, вызванная неожиданным приглашением, быстро улетучилась. Усадив Данилова в кресло, Ольга вручила ему пульт от телевизора, открыла окно и сказала:

– Посиди здесь, я на кухню…

Через минуту вкусно запахло кофе. Когда Данилов вышел на второй круг переключения каналов, Ольга появилась с подносом в руках. Угощение, как и было обещано, состояло из кофе, плитки шоколада с запредельным содержанием какао и кураги, янтарного изюма и сушеного инжира.

– Были еще ананасные дольки, но я их слопала, – призналась Ольга. – Они самые полезные, помогают беречь фигуру.

О диетах женщины могут разговаривать самозабвенно и до бесконечности, поэтому Данилов перевел разговор на другую тему:

– Может, расскажешь историю скрипки? Как вышло, что до тебя на ней никто не играл?

– Родной брат моего деда был кадровым офицером, летчиком. В пятидесятые он служил в Чехословакии. Оттуда и привез эту скрипку для своей маленькой дочери. Надеялся, что она станет музыкантом. Поскольку один из моих предков до революции был профессором Московской консерватории, музыкальная тема в нашем роду пользовалась большой популярностью. Тетка скрипачкой не стала – походила год в музыкальную школу и бросила, так и не дойдя до взрослых скрипок. Скрипка лежала на антресоли в футляре, обернутом в мешковину, и ждала своего часа. Какого часа, непонятно, ведь никто в семье музыкантом так и не стал. После тетиной смерти ее сын отдал скрипку мне. На память… Поэтому-то я и называю ее наследством.

– Скрипка с семейной историей – это здорово.

– Здорово было бы, если б ее сделал сам Страдивари, – пошутила Ольга. – Тогда бы я…

– …занялась музыкой!

– Нет, продала бы ее, ушла из медицины и стала бы жить на проценты с капитала. Кстати, кофе не отравлен, его можно пить…

– Не нравится работать в медицине? – Данилов сделал глоток кофе.

– Не нравится заниматься маразмом, – поморщилась Ольга. – Лечить мне нравится. Соберешь косточку как пазл и чувствуешь себя чуть ли не богом. Но это касается травматологии как таковой. А вот все сопутствующие факторы меня сильно достают.

– Что именно? – Данилов закусил кофе инжиром и нашел, что это здорово.

– Ты еще спрашиваешь? Да все – отношение руководства, отношение больных, необходимость вечно подстраховываться, перестраховываться и пере-перестраховываться… Тебе ли это объяснять?

– Насчет подстраховываться и перестраховываться мне объяснять не надо, – ответил Данилов. – Больные же, они, как и люди, разные…

– Разные-то разные, но разве ты не замечаешь, что с каждым годом меняется отношение пациента к врачу? Оно становится все более требовательным и каким-то… пренебрежительным, что ли. Чуть что – сразу хамят. Вот последний пример – вчера одной из выписывающихся вызвали перевозку. Я ее предупредила, что перевозка будет в течение дня, возможно, и поздно вечером. И что же? В половине шестого она вваливается в ординаторскую и начинает орать на меня: «Что у вас за порядки?! Где перевозка?! Почему так долго едет!? Вызывайте такси за ваш счет!» Это я мягко передала суть выступления… Полчаса на нее потратила, хотелось уже послать открытым текстом, но сдержалась. И такое – каждый день. Знаешь, за все время ординатуры мне нахамили всего два раза, по одному случаю в год. Теперь же – по три раза в день!

Кофе допили в молчании.

– Хочешь еще? – предложила Ольга.

– Спасибо, мне хватит, – твердо отказался Данилов.

– Тогда пошли мыть руки! – распорядилась Ольга.

Как хирург никогда не начнет делать операцию грязными руками, так и музыкант не станет касаться инструмента, не вымыв рук. Особенно если до того ел руками сухофрукты.

Стены ванной комнаты были выложены черным кафелем с тоненькими веточками и маленькими листочками, выписанными серым. Черная раковина, черная душевая кабина, даже потолок был серым, в тон узору.

– Что – мрачновато? – поинтересовалась Ольга.

– Нестандартно, – дипломатично ответил Данилов.

– На работе устаю от обилия белой и голубой плитки, вот и захотелось контраста. Не нравится?

– Пока еще не понял, – честно признался Данилов, вытирая руки оранжевым полотенцем, совершенно выпадавшим из дизайнерской концепции…

Коллекционеры в первую очередь оценивают скрипки по внешнему виду. Скрипачи – по звуку. Звук у Ольгиной скрипки был превосходным – чистым и глубоким. Непринужденная манера исполнения только подчеркивала достоинства инструмента. Это была игра такого класса, когда слушатели забывают и про скрипача, и про скрипку, оставаясь наедине со звуками, казалось, заполняющими всю Вселенную.

Данилов слушал с удовольствием. Ольга предпочитала творчество других композиторов, нежели он. Заключительная вещь была вообще незнакома Данилову.

– Что это было?

– Инвенция для скрипки Бонпорти, – ответила Ольга. – Правда, не из тех, что приписывались когда-то Баху, а другие. На мой взгляд, это одно из самых гармоничных произведений в моем репертуаре…

– У тебя отличный репертуар, – похвалил Данилов.

– Хочешь поиграть на моей исторической скрипке? – Ольга протянула инструмент Данилову.

– Нет, спасибо. – Подобно большинству музыкантов, Данилов считал, что исполнитель у инструмента может быть только один. У каждого скрипача своя манера постановки смычка, своя сила нажатия на струны, и вообще, чужой инструмент – это чужой инструмент. – Мне, пожалуй, пора…

Данилов встал.

– Как скажешь. – Ольга заметно погрустнела, и Данилову захотелось сказать ей что-нибудь хорошее.

– Спасибо за прием, мне очень понравилось все, но больше всего твоя игра на скрипке.

– Тебе спасибо. Так приятно играть для кого-то, а не только для себя. – Ольга аккуратно убрала скрипку в футляр.

– Каждый музыкант играет по внутренней потребности, – улыбнулся Данилов, – а это значит, что он играет в первую очередь для себя. Слушатели – это всего лишь приятное дополнение.

– Смотря. какие слушатели… – Ольга подошла вплотную к Данилову и неожиданно обвила свои руки вокруг его шеи.

Данилов мягко попытался освободиться, но хрупкие на вид руки Ольги держали его крепко.

– Мне так хочется, чтобы ты остался у меня еще ненадолго. – Губы у Ольги были горячими, и слова они произносили такие же горячие, прямо – обжигающие. – Думай обо мне что хочешь, только не уходи…

«Не надо, пожалуйста», – хотел сказать Данилов, но неподвластные разуму руки уже обнимали Ольгу, а губы тянулись к ее губам.

Поцелуи с одновременным освобождением друг друга от одежды продлились не более минуты. Затем Ольга увлекла Данилова через коридор в спальню.

– Я – твоя скрипка, – сказала она, извиваясь в его объятиях, и больше ничего не говорила, только постанывала от наслаждения.

В глубине души Данилов понимал, что он поступает недостойным образом, но поделать с собой ничего не мог…

– Это называется – нечаянная радость, – сказала Ольга, когда они, наконец, утолили страсть. – Ты сердишься на меня?

– Нисколько не сержусь, – ответил Данилов и не соврал. Какой смысл сердиться на соблазнившую тебя женщину? В конце концов, им обоим было хорошо друг с другом. Ему, во всяком случае, точно было хорошо. Даже очень.

– Это хорошо. – Ольга приподнялась на локте и посмотрела Данилову в глаза. – Ты придешь еще?

– Не уверен, – ответил Данилов.

– Почему? – Тонкие брови Ольги взметнулись вверх. – Я слишком торопилась, да? Извини, просто у меня почти год никого не было… В следующий раз буду вести себя как надо. Ты оценишь.

– Да не в этом дело. – В подобной ситуации было просто невозможно не обнять Ольгу и не привлечь к себе. – Просто наши отношения бесперспективны, а в бесперспективных отношениях есть что-то угнетающее, я ведь женат…

– Знаю, – ответила Ольга, прижимаясь к нему всем телом. – Семейное положение каждого из мужчин в Склифе сразу же становится достоянием общественности. Но я же ни на что не претендую, только на встречи… Иногда.

– Сначала это будут просто встречи, потом тебе может захотеться большего, и случайно окажется так, что ты почувствуешь себя обманутой…

– Мне всегда везло на зануд, – вздохнула Ольга. – Скажу для сведения – я люблю жить одна и не собираюсь жертвовать своим одиночеством, чтобы не пришлось считаться с чужими привычками и желаниями. Когда-то я очень хотела завести ребенка, но выяснилось, что мне это не под силу, поэтому внебрачных детей от меня можешь не опасаться. Для бесед по душам и поездок на море у меня есть подруги…

– Тогда зачем тебе я? – полушутя-полусерьезно спросил Данилов.

– Для секса и редких походов на концерты в Большой зал консерватории, – рассмеялась Ольга, легонько царапая Данилова ноготками. – Если ты считаешь, что этого много, то я согласна вычеркнуть второй пункт.