Текст книги "Мастер по свету"

Андрей Столяров
МАСТЕР ПО СВЕТУ

Ничего не знаю о них. Ей лет тридцать, может быть, тридцать пять, вряд ли больше. Возраст, когда вновь начинают сниться детские сны: куда-то летишь, вздрагиваешь, как после падения. Ему, наверное, около сорока. Не старость еще, но уже открывается впереди безрадостное нагорье. Где-то там, за туманом – спуск в бездну. Я, впрочем, могу ошибаться. Передо мной, на столе – раскрытые книги по экономике. Страницы отражаются в оконном стекле. Видна сквозь них набережная, две лужи, ступеньки к темной воде. Мокрый от знобливого дождя парапет. Зачем они тут стоят? Ведь все же ясно. У него – неутешительное подведение первых итогов: в какой-то конторе, без перспектив, новые времена, новые люди, ничего этого не понять, хорошо еще, что вообще что-то платят. Сорок лет пережевано до полной неразличимости вкуса. А ведь, наверное, чего-то хотел… Странная маята в сердце… Шуршание крови… Будто осыпается невидимые чешуйки… Зачем все это, зачем?.. И потому время от времени, когда, зажатый в тусклом метро, он едет по направлению, ну скажем, к «Технологическому институту», ему хочется протолкаться к выходу, подняться по эскалатору и, оторвавшись от людского потока, пойти неизвестно куда. Вдоль изгибов канала, в сырой серый воздух. Вот там – жизнь, а здесь – что?.. «В сорок лет служба только по-настоящему и начинается»?.. Иллюзии, которые рассеиваются по ночам… И у нее, наверное, то же самое. Все какое-то законопаченное, набитое недотыкомками. Слабыми расплывчатыми тенями скользят годы. Скапливается под глазами усталость: дочь пошла в пятый класс – что дальше? Выходила замуж – будто нырнула под воду. Сейчас вынырнула, отдышалась, где она, жизнь? Существо в круглых очках, как земноводное, выползшее из тины, потеет на кухне. Все тоже – переговорено, сжевано до последнего волоконца. Уже ни капли не выжать. И тоже – зачем, зачем? Ради чего все это? Как дурной кисель, который руками не разведешь. Хочется иногда вздохнуть – нет воздуха. Только в груди, под легкими, так – мелко, мелко покалывает… С ума можно сойти… И вот, наверное, такой случай. Дурацкая вечеринка, куда попадаешь по какому-то капризу судьбы. Мог бы и не пойти. Могла бы и отказаться: нет-нет, занята, как-нибудь в другой раз. Или, быть может, совсем не так. Значения не имеет. Квартирная духота, запах водки, жирные от майонеза салаты, полузнакомые лица, галдеж, провороты бессмысленного веселья. Выглядишь среди этого законченным идиотом. И вдруг (изредка выпадает такая карта), вдруг – рядом, тепло от колена, обтянутого золотистым ажуром. Снова – немыслимая прихоть судьбы. Пуговички на платье – до горла, такие трогательные, сиреневые. За ними – горячая телесная дрожь. А ведь при других обстоятельствах, чуть-чуть иначе сложись, мог бы ее вдохнуть. Или уже вдохнул? Ничего не понять. Спрашивает, вероятно, о чем-то. Она ему отвечает. От неловкости, от сомнений, от всего сразу голос немного дрожит. Вот так бывает в этом танце случайностей: сместится голос, сверкнет крохотная былинка в луче, и сразу же все иначе. Будто зажглись софиты; будто мучительная теснота вдруг озаряется волшебством. Наверное, танцы в соседней комнате. Прикосновение, запах волос, у него опять дрожит голос. И у нее, впрочем, тоже немного дрожит. Нет-нет, дрожь – внутри, а голос – будто не она говорит… Стеснительный жар на щеках, льющаяся с выдуманных небес музыка… Ни слова не разобрать… Вот так – буквально из ничего, из воздуха, из бессмысленных междометий, из недомолвок, из паутинок небытия, которые начинают порхать между ними… Медленное головокружение… Где мы?.. Кто мы?.. Зачем так горит кровь по всему телу?.. И потом, когда идет ее провожать, то же самое. Редко, неумолимо, как приговор, бухает сердце. У нее в глазах – влажный блеск. Жизнь бормочет на языке ничего не значащих пустяков. К тому же – вечная петербургская ворожба: ход черных вод, осень, растворяющая в себе реальность, звездные отражения, подсвеченные фонарями причудливые листья на набережной, мостики в никуда, зыбкая, точно из ртути, луна в канале…

Она вытягивается на цыпочках и целует его. Или он чуть-чуть наклоняется, а она лишь отчаянно, как в испуге, запрокидывает лицо. Это уже зима, конец декабря. Хлопья снега, как мошки, крутятся в безумии фонарей. Передо мной все те же книги по экономике. Кроме того – журналы, вырезки из газет, серые, сделанные на последнем дыхании, подслеповатые ксерокопии. Кризис в Малайзии, где ступор неплатежей, кризис на основных биржах Европы и США. Доллар падает, в противовес ему ползут вверх курсы региональных валют. Потрескивание, словно в кровле перед обвалом. Дальний гул. Быстрые цепочки трансфертов рассеиваются во тьме мироздания. Куда они на самом деле уходят? Это не важно. Важно лишь крохотное, как аквариум, полупустое кафе на Садовой улице. Столики огорожены так, что – иллюзия отъединенности. Музыка где-то в баре, подсвеченные штрих-фонариками контрастные литографии Петербурга. Мелкие извивы дождя на окнах. Важно, как она на него смотрит – не отводя ярких глаз. И важно, как он глядит на нее – тоже, во-видимому, не в силах оторвать взгляда. Ничего уже говорить не надо. Что там – курсы валют? Подумаешь, дисперсия начислений! Кого эта чепуха волнует? Важно лишь то, что теперь – уже вместе, прижавшись, под одним зонтиком: мокрый снег, капает, зябко, льдистая сукровица на тротуарах, на другую сторону улицы не перебраться, тысячи тысяч прохожих, как сумасшедшие, торопятся по домам, мерзнут пальцы, светлая чистота за витринами, светофоры у перекрестков, вздрагивают на мосту грифоны, нет больше никого, никого; тот странный мир, который можно создать только вдвоем… И еще важно, что приятель (подруга) вдруг ни с того ни с сего предоставляет квартиру. Надо же вам где-то встречаться… У него (у нее) туго перехватывает дыхание. Сердце, как только выдерживает, бедное, трепещет под горлом. Ведь что до сих пор было? Ничего у него не было. В школе, когда-то, девочка, домой ее провожал, даже поцеловались в парадной, вздрагивая от неумения; переехала потом вместе с родителями, в никуда, в пустоту. И еще, в институте, тоже – по-детски за

...

конец ознакомительного фрагмента