Текст книги "Аргентина. Лейхтвейс"

Глава 3
Князь Интерно

Скалы. – Альянико греко. – Оршич. – Тиритомба и Гамбаротта. – В «Подкове». – Склоны и вершина

1

В книжках про благородного разбойника Лейхтвейса все было просто и понятно: герой и его друзья сражались против шайки гнусных негодяев, которые обижали девушек и заставляли крестьян отдавать последние медяки. Перелистывая страницы, Коля Таубе за героя переживал, негодяев же искренне ненавидел. Но однажды он попытался представить, что все происходит не в далекой Германии, а здесь, в СССР. Мысленно переодел негодяев в милицейскую форму, героя, вручив обрез, посадил на тачанку с пулеметом, абстрактные же медяки обернулись несданной продразверсткой… Вышло плохо, хуже не бывает. Отец полгода воевал на Тамбовщине, дядю, тоже бывшего офицера, убили махновцы. В Лейхтвейсе Коля не разочаровался, но книжки больше не перечитывал.

В жизни все оказалось еще сложнее. Вождь Красной армии товарищ Троцкий внезапно стал каким-то «уклонистом», а потом и вовсе врагом, журнал «Дружные ребята» переименовали, потому как дружить с кем попало уже нельзя, из Германии, где жили папины родственники, перестали поступать письма. А потом застрелился Владимир Маяковский – тот самый, под чью песню они маршировали в школе. «Возьмем винтовки новые, на штык флажки! И с песнею в стрелковые пойдем кружки. Раз, два!..»

«Термидор», – говорил отец. Слово было незнакомым, рычащим и очень неприятным. В книжках говорилось, что это летний месяц по французскому календарю, но слово все равно пугало. Во Франции Термидор убил Робеспьера и Сен-Жюста. Дома же все чаще говорили об арестах, отец сжигал бумаги и старые письма, а потом перестал ходить на службу – красного командира уволили без объяснения причин. Термидор уже стоял за дверью.

После ареста отца мать прожила недолго, не выдержало сердце. Уже в интернате сын врага трудового народа Таубе задумался о том, что Лейхтвейс, даже с обрезом и на тачанке, может быть и прав. Родина и народ – это одно, Сталин и Термидор – совсем иное.

То, что школа в Тильзите непростая, Лейхтвейс понял быстро. Кроме обычных предметов – спортивные секции, а для него и еще одного мальчика-эмигранта – индивидуальные занятия по русскому языку. Германия бурлила, рушились правительства, на улицах коммунисты-тельмановцы насмерть дрались с штурмовиками, но в школе было тихо. Даже с приходом Гитлера к власти мало что изменилось. Никто не заставлял вступать в Гитлерюгенд, книги Аркадия Гайдара, официально изъятые из библиотеки, по-прежнему выдавали, если попросить. Про СССР на уроках рассказывали много, причем не только плохое.

– А разве я смогу быть разведчиком? – удивился Лейхтвейс на собеседовании. А потом и сам удивил будущего куратора. Когда тот намекнул, что работать придется против России и Сталина, Николай Таубе даже не дослушал до конца.

– Против Сталина – значит за Россию!

Благородный разбойник бросил вызов Термидору.

* * *

Скала вызывала уважение – отвесная, ровная, она вздымалась вверх неприступной монолитной стеной. Гребень, острый, словно копейный наконечник, можно было разглядеть, лишь задрав голову. Лейхтвейс даже не представлял, что такое есть всего в трех километрах от ворот части. Сначала по шоссе, затем налево по грунтовке – и вверх, по узкой горной тропе.

Обошлись без машины. Кружка воды каждому – и марш-бросок. Лейхтвейсу, как новенькому, выдали рюкзак, пообещав забрать, как только тот устанет. Фридрих держался рядом, поглядывая время от времени, но «марсианин» делал вид, что не замечает.

Дотащил! И даже на землю не бросил – снял и отдал командиру. Тот кивнул, словно и не ожидая ничего иного.

И снова – кружка воды. Пять минут на земле, лицом в горячее небо. Травинка в зубах, горное кепи греет затылок…

– Стр-р-ройся!

Двенадцать человек, командир – тринадцатый, дюжина, но чертова. Лейхтвейс, не низок, не высок, точно посередине. Дальше ожидаемо – представление новичка, без всяких комментариев, только имя и фамилия. На этом устав и кончился, даже команды «Разойдись!» не было. Фридрих махнул рукой:

– Работаем!

И шагнул к одному из рюкзаков, откуда появился на свет моток прочного шнура. Другие, тоже зная, что делать, разобрались по парам, взялись за рюкзаки, кто-то уже успел снять с плеч мундир. Лейхтвейс, решив не мешать, отошел в сторону. Там и нашел его гефрайтер Вилли Банкенхоль. Поглядел на скалу, улыбнулся белозубо.

– Осилишь?

«Марсианин» представил, как он взлетает вверх, к каменному гребню. Правая рука – вверх, левая – раскрытой ладонью вперед, ноги сжаты. На самом верху – на всякий случай расстегнуть кобуру…

И что ответить?

– Когда-нибудь – наверняка.

Банкенхоль кивнул:

– Верно рассуждаешь. Пока все это – не для тебя. Начнешь с учебной стенки, она у нас на полигоне. А сегодня просто смотри и слушай. А потом я на вопросы отвечу. Считай, мы с тобой в паре.

Лейтхвейс рассудил, что охотно обменял бы Цаплю на нового напарника. Летать бы научил за месяц. И все равно, в происходящем имелось нечто странное, понятное не до конца…

Двое парней между тем уже на скале – раскатанные по серому камню лягушки, однако живые и очень резвые. Выше, выше, еще выше…

Полк был непростым не только по названию. Лейхтвейс знал, что берут в него только уроженцев немецкого юга – из Баварии и Вюртемберга. Не всех подряд, только спортсменов и жителей горных деревень. В последнее время появились и австрийцы, парни крепкие, знающие скалы с детства. Потому и гоняли народ по плацу (раз-два! раз-два!). Простую «стенку» одолеть мог практически каждый, а вот с дисциплиной горцы не дружили. Это в Пруссии «орднунг» превыше всего.

В Команде «А» собраны стрелки из разных подразделений. Лучшие из лучших? Но Фридрих Рогге не зря намекал насчет «профессионалов». Команде нужны не просто спортсмены.

…Одна лягушка уже на маленьком каменном уступе, вторая ползет выше, ее почти не видать. Те, что на земле, вверх не смотрят, своими делами заняты. «Снаряга» уже выгружена, народ разбился по парам, старшой Фридрих что-то чертит в маленьком, с пол-ладони блокноте.

Скалолазом Лейхтвейсу не стать, времени не хватит. Но его все-таки взяли.

– Что-то неясно? – негромко поинтересовался Банкенхоль. «Марсианин» пожал плечами.

– Может, я ошибаюсь, так ты поправь. Вам нужны не только скалолазы. Кому-то лезть наверх, кому-то на земле оставаться. Скажем, с пулеметом. Надежному, чтобы сомнений не было.

Гефрайтер взглянул с интересом.

– Разбираешься. Но пулемет почти каждый освоит. А вот русский знают не все – в России не каждый бывал. А еще очень важно, чтобы этот «кто-то» умел язык за зубами держать. Полковнику за тебя поручились.

Теперь все стало действительно ясно. В Рейхе пулеметчику работы пока нет. Но мир велик. «Спортивная делегация. Мир, дружба, сотрудничество!»

– А испанцы в команде есть?

Вилли усмехнулся.

– Пока, к сожалению, нет, но скоро двух парней в полк направят. Не испанцы, однако язык знают.

Поглядел наверх, прищурился – и шепотом:

– А ты, Таубе, в Испании уже работал?

Лейхтвейс тоже поглядел на юрких скальных лягушек.

– Догадайся!

* * *

– Разведка мирный договор не подписывает, – заметил как-то Карл Иванович. – Большевики рассылают по всему миру не только шпионов, но и диверсантов. В Польше их отряды воевали до середины 20-х, естественно под видом местных партизан. Мы тоже не забывали чешские Судеты и польскую Силезию. Точно по Гоббсу – война всех против всех.

Говорили, как и обычно, по-русски. Немецкий – он больше для докладов.

– В 1934-м были убиты австрийский канцлер Энгельберт Дольфус и министр внутренних дел Польши Бронислав Перацкий.

– Не только, – вспомнил Лейхтвейс. – Еще Киров, Луи Барту и король Александр.

Карл Иванович бледно улыбнулся.

– Урожайный был год. Работали без выходных. Так вот, Николай, даже в нашем аду есть строгие правила. Главное из них – адекватный ответ. Первыми начинать не принято, моветон. Русские послали террористов в Польшу в ответ на рейды Булак-Балаховича и были правы. Дольфус подписал несколько смертных приговоров, как и Бронеслав Перацкий. Пришлось отвечать. А правило второе – не устраивать вендетту. Дуэль есть дуэль, получил ответ – и распишись. Иначе в дело вступит армия. Догадываетесь, зачем я вам все это рассказываю?

Загадка была простой. Лейхтвейс уже готовился к парижской командировке.

– Французы применили марсианский ранец? Против Рейха?

Куратор взглянул строго.

– Думаете, я отвечу? Нет, Николай, ответите вы. Причем адекватно.

В небе над Парижем Лейхтвейс был спокоен. Не он начал войну.

* * *

Веревка упала с карниза, где свила гнездо одна из лягушек. Банкенхоль подошел ближе и поманил Лейхтвейса.

– А ну-ка взгляни. Что это, по-твоему?

Николай Таубе вспомнил школу. Хемницер, басня «Метафизик»: «Веревка! – вервие простое!». Но не в данном случае.

– Манила или конопля?

– Манила, крученая, хорошо держит рывок, – гефрайтер взялся за веревку и поглядел вверх. – Я уже говорил: на скалу тебе еще рано. И сейчас поймешь, почему. А ну-ка, Николас, попробуй подняться, метра на два, не выше, допустим, во-о-он к той щели. Говорю сразу: главная ошибка – ноги. Не то, что они у тебя есть, а то, что ты их не используешь. На скале одних рук мало.

Лейхтвейс вспомнил, как учил Цаплю воздушному бою. Сейчас он наверняка сделает все неправильно. И это даже хорошо, опасно ощущать себя лучшим.

«Скромнее, мой Никодим!»

2

Сначала он увидел реку, текущую на дне огромного каменного ущелья. В незапамятные дни земная плоть в этом месте была рассечена неведомой силой, края разошлись, и уже ничто не смогло бы вернуть их на место. Время залечило рану, но вечный шрам остался. Одна сторона ущелья отвесна и пуста – серый камень и зеленые пятна травы. Другая, вначале чуть более пологая, когда-то вздымалась вверх неровной тяжелой горой. Но теперь гора исчезла, скрытая желтой черепичной чешуей. Дома облепили ее со всех сторон, не оставив и малого пятна. Глина победила камень. Над крышами – острые иглы кампанил[11]11
   Кампанила – колокольня.


[Закрыть], чем дальше по склону, тем выше, и венцом всему – древняя зубчатая башня. Город уже не вмещался на склоне, дома расползлись во все стороны, потекли вниз, к дороге, склон же прорезали каменные террасы, увенчанные зелеными кронами садов. Иные города имеют форму, Матера, Моя Земля, издалека напоминала растекшуюся по склонам вулкана лаву.

В первый миг князь был разочарован. Башня, крыши, кампанилы – и ни следа пещер. Обычный старый город, каких полно в прекрасной Италии. На них надо смотреть только издалека – вблизи эти каменные соты под черепицей далеко не столь красивы. Жить в них не стоит, уж лучше снять лачугу в самой худшей римской трущобе.

– Не вздумайте поселиться на горе, синьор, – шофер словно услыхал его мысли. – У них там, что в Кавеозо, что в Баризано, воды нет, только дождевая, в цистерны собирают. О-о! Сейчас, в жару, даже по улице не пройти, вонь, хоть нос затыкай. Клоака, иначе не скажешь. Если у вас деньги имеются, снимите комнату где-нибудь на террасе.

Князь, поглядев на уже близкие черепичные крыши, вспомнил рассказы деда. Плохо жили предки!

– Да, в Матере чем выше, тем хуже, – согласился говорливый конвоир. – Только наш синьор – интерно, а их подеста наверх отправляет, чтоб под рукой находились.

Дикобраз хотел было поинтересоваться своим новым званием, но служивый пояснил сам.

– Это от правовой безграмотности, синьор. «Административный ссыльный» звучит скучно, то ли дело «ин-тер-ни-ро-ван-ный». Подеста себя аристократом мнит, а сам сын сапожника, трех классов не закончил. Услыхал красивое слово – и носится с ним. Народ и подхватил, только обрезал слегка, чтобы язык не сломать.

– Да, подеста наш не фрукт. И даже не овощ, – поморщился шофер. – Сказал бы, кто именно, так неудобно перед культурными синьорами. А ведь он из честного рода, пусть и сапожники, но достойные люди… Недавно новый приказ отдал: с такого дня, с такого-то часа всем интерно меж собою общаться категорически запрещено. Раньше это только коммунистов касалось, чтобы, значит, пропаганду не вели. А теперь каждый интерно – вроде как чумной. Кто против, того сразу на карандаш – и бумагу в Рим. Так, мол, и так, злостное нарушение условий ин-тер-ни-ро-ва-ни-я. И это у нас, в Матере!

Князю представилось невозможное: здешним подестой назначен лично Бенито Муссолини. Интересно, нашли бы они общий язык? Может быть, и да. «Что б тебя бесы разорвали, мальчишка!..» Орать бывший капрал, конечно, горазд, но если и зол, то без перебора. Все-таки он, Алессандро Руффо ди Скалетта, до сих пор жив…

– Обратно подбросите? – с надеждой в голосе поинтересовался говорливый конвоир. Шофер на миг задумался и покачал головой:

– Не смогу. Мне еще супругу подесты кой-куда свозить требуется. О-о! Эта уж свое возьмет, ничего не упустит. У ее родителей было три осла, один из них – наверняка ее настоящий папаша… Да и на автобус вам не успеть.

Служивые помрачнели.

– Переночевать здесь можно. Чуть дальше – гостиница, ее для туристов строили. За, прошу прощения, унитазами, в Неаполь грузовик гоняли. Правда, туристов как не было, так и нет.

Авто въехало в предместье, самое обычное, больше похожее на деревню, чем на город. Каменные заборы, зеленые сады, ослики с поклажей прямо посреди дороги. Обогнав очередного, с хворостом на горбу, машина вырулила на пустырь. Дома кончились, слева и справа лежали груды неровно околотых камней, а прямо из земли торчало что-то очень древнее, сразу напомнившее князю руины римских терм. Дальше начинался резкий подъем, куда вела уже не дорога, а тропа.

– Наверху – Кавеозо, – шофер остановил машину и выключил мотор. – Отсюда – только пешком, не всякий осел вверх взберется… Удачи вам, синьор интерно! А с подестой, уж, пожалуйста, будьте осторожней.

Их встречали. Прямо возле руин скучал некто в форменной черной фуражке и плаще-крылатке. Прежде чем выбраться из машины, князь собрал воедино все слышанное и виданное, взвесил и разделил.

Мене, мене, текел, фарес…

– Синьоры, – обратился он к служивым. – Вы, как я понял, уже никуда не торопитесь?

* * *

Без наручников стало совсем хорошо. Снял их тот, что постарше, молчаливый. Говорун был при деле – показывал бумаги человеку в плаще. Шофер топтался рядом, очевидно ожидая распоряжений.

Дикобраз размял запястья и с удовольствием пошевелил пальцами. Благодать! Как мало нужно человеку для счастья! Между тем служивый, пристегнув наручники к поясу, быстро оглянулся и сунул руку в карман.

– Ваша книга, синьор.

На ладони – молитвенник в кожаной обложке. Князь улыбнулся:

– Спасибо!

Спрятав книгу, поглядел на того, кто их встречал, уже внимательно. Годами не молод, чином невелик, ликом бледен, зато носом изрядно красен.

– Секретарь муниципалитета, – подсказал конвоир. – У подесты на посылках.

– Надеюсь, не язвенник?

Служивый чуть задумался, но ответил твердо:

– Потребляет.

Шофер остался на месте, Красный Нос и говорливый направились к машине. Дикобраз расправил плечи… Нет, не Дикобраз. Его светлость Алессандро Руффо ди Скалетта!

«Князем вы себя ощущаете только при общении с правоохранительными органами», – очень верно заметил Антонио Строцци. Каждому дикобразу – свои иглы.

– Добрый день! – уныло, без малейшего выражения, проговорил Красный Нос. – Я Луиджи Казалмаджиоре, секретарь муниципалитета нашей коммуны. А вы, как я понимаю…

Бывший берсальер широко улыбнулся:

– Обойдемся без титулов. Просто «князь». Руффо ди Скалетта, из северных Руффо.

Сам же мысленно посочувствовал Красному Носу. Легко ли жить с фамилией в семь слогов? Неудивительно, что потребляет.

Казалмаджиоре (Ка-зал-ма-джи-о-ре) заглянул в документы, шевельнул губами. Подумав немного, почесал в затылке.

– Все верно… князь. Уж извините, мы на ваш счет особых разъяснений не получали.

– А и не надо, – Руффо-северный легкомысленно махнул рукой с красной полоской на запястье. – Где тут ваша гостиница? Которая для туристов?

* * *

– Альянико! – все еще твердым голосом заявил Красный Нос. – Его надо всенепременно испробовать. У нас тут, синьоры, не просто альянико, а альянико греко с виноградников горы Вультуре. Лучшего во всей Лукании не найдете. А все прочее, я вам скажу, баловство.

– А г-граппа? – заикнулся было говорливый конвоир. – Мне эта кислятина, признаться не очень.

Казалмаджиоре укоризненно покачал головой.

– Вы еще не пробовали здешней граппы, синьор. Не рискуйте своей молодой жизнью. У нас в городе два врача, спросите любого из них.

Спор грозил затянуться, и князь, протянув стоящему рядом хозяину купюру покрупнее, указал взглядом на стол. Тот понимающе кивнул и растворился в полумраке.

При гостинице, как и думалось, имелся ресторанчик, небольшой, совершенно деревенского вида, но очень уютный. Там и расположились, заняв большой угловой стол. Красный Нос сперва порывался отправиться к начальству с докладом, но князь наставительно заметил, что еще не определился с временем аудиенции. Казалмаджиоре осознал и покорился обстоятельствам. Потребил – и достаточно быстро принялся розоветь. Служивые, народ крепкий, вид не переменили, но заметно обмякли. Дикобраз, вспомнив фронтовые навыки, также оставался бодр. Дождавшись пока на столе появится очередная тяжелая бутыль, он наполнил глиняную рюмку и встал.

– Друзья! Позвольте пару слов.

Несколько секунд подождал, прикидывая стоит ли рисковать. Усмехнулся и решил: пусть. Княжить – так на полную катушку!

– Прежде чем мы выпьем, хочу рассказать одну забавную историю. В XVI веке мои предки поссорились с испанским королем. Кто был прав, а кто нет, уже и не скажешь. Но сохранился указ, согласно которому Его Католическое Величество взял под свою руку владения Руффо в Южной Италии. Потом они помирились, король повелел все нам вернуть, однако началась война, и часть своих земель мы так и не получили. С тех пор прошло почти три века, все забылось, но закон есть закон. Согласно ему, я, старший из северных Руффо, имею полное право именоваться князем Руффо ди Скалетта ди Матера.

И с превеликим удовольствием выпил. Присел и понял, что с удовольствием бы закурил. Вокруг было тихо, но вот послышался не слишком уверенный голос младшего из конвоиров:

– А-а… А документы сохранились?

Князь ди Матера снисходительно усмехнулся.

– Даже в двух экземплярах. В семейном банковском сейфе – и в архиве Неаполя. Кстати, мой дед подсчитал, сколько задолжало нам итальянское правительство за эти века. Не то, чтобы очень много, но на линкор вполне хватит.

Пока за столом переваривали новость, князь подумал о другом линкоре, не выдуманном, настоящем. «Джулио Чезаре», итальянский флагман – и Кувалда на флагмане. Дуче любит символы, значит его цель – на море. Порт? Военная база? Испанские стационары стоят в Валенсии… Задумался и не заметил, как на стол опустилась еще одна бутыль, куда тяжелее предыдущей. Оглянувшись, увидел непроницаемое лицо хозяина. Тот был уже не один, рядом, поглядывая куда-то в сторону, стояла почтенного вида синьора, наверняка супруга, а из-за стойки косила глазом юная черноволосая синьорина. Заметив княжеский взгляд, смутилась, но ненадолго. Выпрямилась, расправила плечики, улыбнулась…

Покойный доктор Геббельс был уверен, что задачи пропаганды решает радио. В Матере он бы остался без работы.

– Эх, если помечтать! – конвоир, тот, что постарше, откинулся на спинку деревянного стула и внезапно улыбнулся. – Я бы к вам, синьор Руффо, пошел на службу. Подтянуть бы надо здешних бездельников. А в этом Риме – никакой карьеры!

3

Обложка в три краски: черная туша планетобуса на фоне синей планеты, а вокруг зеленые многолучевые звезды. Буквы тоже черные, не готические, но стилизованные. Большие, точно посередине: «Капитан Астероид», чуть ниже и мельче: «против звездных пиратов». И «Перевод с английского», совсем мелко. Ни автор, ни переводчик не указаны, издано в Лейпциге в прошлом году.

Лейхтвейс отложил в сторону тощую книжицу. Больше в полковой библиотеке брать было нечего. Пропагандистские брошюры, пыльные тома по военной истории и сразу несколько изданий «Майн Кампф». Думал найти что-нибудь про горы, однако не получилось – было, но уже забрали. Он в очередной раз помянул наглую Цаплю, из-за которой лишился выходного – и неведомой интересной книги из библиотеки Абверштелле. Очередной опус про Спасителя Галактики читать было совершенно невозможно. «О, полюби меня, полюби! – страстно застонала красотка Кэт, расстегивая пуговицы на скафандре…»

Казарма, двухъярусные железные койки, желтый электрический свет. До отбоя полчаса, маленькое свободное окошко. Сосед рядом очень занят – строчит очередное письмо. Одно уже готово, лежит прямо на одеяле. Все прочие тоже при деле, на койке, что слева, играют в шахматы, чуть дальше трое скалолазов горячо обсуждают чье-то недавнее восхождение, поминая хапалы, мизера, насос и рукоход. Кто-то уже прилег, накинув на голову одеяло. Еще один армейский день позади.

– А ты, Таубе, никогда писем не пишешь, – внезапно проговорил сосед, откладывая в сторону блокнот. – Неужели некому?

– Некому? – Лейхтвейс на миг задумался. – Пожалуй, и некому.

Сосед, его погодок, тоже белокурый и тоже спортсмен, брался за блокнот точно по графику – через день. Писал сразу по два письма – родителям и невесте.

– А у тебя девушка есть?

В обычной жизни такие вопросы не задают. Иное дело – армия. О чем еще говорить в казарме? Лейхтвейс хотел было признать очевидное, но внезапно услышал себя словно со стороны.

– Есть!

Сосед повернулся, взглянул удивленно.

– Так чего молчал? Я же тебе все рассказываю!

Все – не все, но о соседской невесте Лейхтвейс был уже наслышан. Прыгает с парашютной вышки, хорошо танцует и прекрасно готовит мюнхенские колбаски. Если не идеал, то где-то близко.

– Она меня старше. У нее синие глаза. И я ей ничего не сказал.

Выговорил, прикусил язык. Поздно! Сосед, парень простой, но очень неглупый, поглядел внимательно.

– Письмо все равно написать можно.

Лейхтвейс кивнул, соглашаясь. Можно. Только некуда.

* * *

– Если бы Ночного Орла не было, его следовало придумать, – сказал Карл Иванович в их последнюю встречу. – Я сам предлагал нечто подобное, только не в масштабах всей Германии. На такое у меня, признаться, фантазии не хватило. Мы наконец-то смогли увидеть марсианский ранец в действии. Все аспекты: оборона, реакция населения, действия местных властей. Никто оказался не готов, что не удивительно, однако теперь можно подготовить нужные рекомендации. К сожалению, кое у кого в Берлине слабые нервы. Вначале даже хотели все ранцы изъять, но к счастью Геринг не позволил – напомнил фюреру о французах и русских. И это все сделал один человек! Более того, никто не убит и не ранен.

– Но если так… Может, это и были учения? – удивился Лейхтвейс. Куратор развел руками.

– Я и сам о таком подумывал, но факты говорят о другом. Вокруг фюрера сложилось несколько центров власти. Он, человек очень разумный, старается ни с кем не ссориться. Заметьте: ранцы поделили поровну между Вермахтом и Люфтваффе. Но кое-кто все же остался недоволен. Догадались? Да-да, СС, Генрих Гиммлер. И вот каким-то неведомым образом один ранец оказывается у подполья, у Германского сопротивления. Подполье странное, не удивлюсь, если Гиммлер его и создал…

О таком говорить еще не приходилось, по крайней мере, вслух. То, что Абвер и Служба безопасности рейхсфюрера не слишком ладят, понимали многие, но лишний раз Гиммлера предпочитали не поминать.

– И вот что получилось, Николай. Виноват оказался Геринг, поскольку Оршич – его подчиненная. Мы чуть не лишились ранцев, а заодно во многом утратили свободу действия. А Гиммлер на коне, он сумел убедить фюрера, что только СС может его защитить. Подполье тоже выиграло, лучшей рекламы не придумать. Газеты полгода только об Орле и писали… Хотите что-нибудь спросить?

Карл Иванович улыбался, взгляд казался самым обычным, словно разговор шел о приключениях в далекой Африке. «В Шоа воины хитры, жестоки и грубы, курят трубки и пьют опьяняющий тэдж, любят слушать одни барабаны да трубы, мазать маслом ружье да оттачивать меч…» Но Лейхтвейс понимал, по какому узкому краешку шагает.

– Хочу, – решился «марсианин», но спросил совсем не о том, что думал.

– Если Ночной Орел – провокация, почему без трупов? Если бы Роберта Лея сожгли живьем…

Ответный взгляд он выдержал легко. Карл Иванович укоризненно вздохнул.

– Однако вы кровожадны! Думаю, дело в том, что это был первый этап, пробный. Если бы фюрер не поддался, тогда бы дела пошли пострашнее… Николай, не ходите вокруг да около. Вас интересует Оршич, так скажите об этом прямо!

За какой-то миг Лейхтвейс сумел понять: любой его ответ будет плох. Но промолчать – еще хуже.

– Очень интересует, – проговорил он как можно спокойнее. – Пилот-испытатель Вероника Оршич – мой инструктор и очень красивая девушка.

Карл Иванович вздохнул:

– Молодость, молодость! Вашей красивой девушке, Николай, очень не повезло. Ее использовали втемную, Оршич почти наверняка верила, что выполняет приказы подполья. Или даже Геринга, не удивлюсь. Внедренным агентом она не была, не тот характер. А потом вмешались другие, вероятно, те же, что искали с вами встречи в Рейнских горах. Да-да, настоящие хозяева марсианских ранцев. Вы не поверите, но фюреру пришлось ее выручать, он, к счастью, оказался незлопамятен. Я не предлагаю вам, Николай, все забыть, но говорить о вашем инструкторе ни с кем не стоит. Разве что со мной, но утешительного я вам ничего не поведаю.

Он хотел спросить, жива ли синеглазая девушка, но в последний момент язык не повернулся.

– Карл Иванович! А… А написать ей можно?

– Можно. Только некуда.

* * *

Ночью опять не спалось. Лейхтвейс лежал на верхней койке, смотрел в темный потолок и думал о том, что упустил свой единственный шанс. Синее бездонное небо, ни облачка – и две темные точки в самом зените. Ему следовало бежать. Нет, Лейхтвейс не струсил, он действовал точно по инструкции, встречи с «чужими» в небе следует избегать любой ценой. Но, может, стоило все-таки рискнуть и поговорить? Однако это могли быть и французы, тогда бы он точно не вернулся. Адекватный ответ, первыми начинать не принято, моветон. Оршич никого не убила – в отличие от него самого. Если никого не жалеешь, не жди, что пожалеют тебя.

Сон все-таки победил, и Коля Таубе вновь оказался на знакомом подоконнике. Двор-колодец, двери подъездов… Все, как и было.

 
Трансваль, Трансваль, страна моя,
Ты вся горишь в огне!
 

Нет! Песня стихла, шарманщик исчез, девочка осталась, но платье на ней теперь не белое, а почему-то светло-серое. Маленькая смешная сумочка на плече, на правом рукаве – черная креповая повязка… Внезапно подоконник резко накренился, и Коля сообразил, что падает.

Ранец!

Остановиться удалось лишь у самой земли. Лейхтвейс привычно протянул вперед руку в перчатке-гироскопе, выровнялся и медленно опустился на пыльный асфальт. Девочка была рядом, сумочка расстегнута, в маленькой ручонке – пистолет, «жилеточный браунинг». Черный зрачок ствола – прямо в лицо.

– Фашист! – выдохнула она, нажимая на спусковой крючок.

«Скромнее, мой Никодим!»

Выстрел! Нет, пистолет дрогнул беззвучно. Лейхтвейс не проснулся, просто понял, что ничего этого на самом деле нет – ни двора, ни девочки, ни пистолета. Есть лишь он сам – и память, которую нельзя ни уговорить, ни обмануть.

Наклонился к той, что стала его Смертью, взглянул в глаза.

– Хорошо. В следующий раз – моя очередь. Не обижусь.

– Сначала помоги ящерице… Веронике Оршич. Я одна не смогу.

Он ждал совсем иного и очень удивился. Поглядел вверх, в далекую синеву, попросил ответа.

Небо молчало.

4

«Тиритомба, тиритомба, – шевельнул губами князь, просыпаясь. – Тиритомба, песню пой!» Попытался сглотнуть, но во рту была Сахара, полная верблюдов. – «Выйду к морю, выйду к морю я под вечер, там одну красотку встречу…»

Помотал головой, провел ладонью по голове, усмиряя взъерошенные волосья-иглы, и не без радости отметил, что жив. К середине ночи перспективы казались не столь радужными.

 
…С золотыми роскошными кудрями
И с улыбкой на устах.
 

До «Тиритомбы» он все-таки не допился. Песню завел Красный Нос: говорить уже не мог, тем не менее, пытался общаться. Перед этим он успел подробно поведать о своей тяжкой, не сложившейся жизни, на нее же пожаловаться и пустить горькую горючую слезу. Осторожности, однако, не терял, о делах городских молчал напрочь, когда же помянули подесту, моргнул изумленно и вполне искренне поинтересовался, кто это такой.

 
Лишь взгляну я, лишь взгляну – она смеется,
Отвечает мне задорно.
Я ей нравлюсь, очень нравлюсь ей, бесспорно,
О, как счастлив, счастлив я!
 

Конвойные, люди с немалым опытом, форму держали и служебную честь не порушили, разве что говорить старались очень короткими фразами. Ближе к полуночи, многозначительно переглянувшись, встали из-за стола и отбыли, не забыв прихватить у хозяина еще одну бутыль альянико греко. Дикобраз остался при синьоре Ка-зал-ма-джи-о-ре и честно дождался, пока тот допоет про Тиритомбу и ткнется носом в деревянную столешницу.

 
Вдруг я вижу, вдруг я вижу к ней подходит
Старичок, ее папаша,
Он свирепо, он свирепо палкой машет
И грозит избить меня.
 

Дикобраз без всякого удовольствия поглядел в низкий белый потолок, осознавая, что надо жить дальше. Встал, окинул печальным взглядом маленький гостиничный номер. Деревянная кровать, стул, окна, керосиновая лампа на подоконнике, тумбочка, кувшин на тумбочке, рядом с ним знакомая черная бутыль и два глиняных стакана.

Князь попытался вспомнить, осталось ли что-то в бутыли. Не смог…

 
Убежала, убежала в страхе дочка…
Он избил меня отменно.
 

Шагнув вперед, сжал скляницу в руке, поглядел с надеждой. Взболтнул – и удовлетворенно улыбнулся. Будет, будет чем распугать верблюдов!

 
Но красотке, но красотке неизменно
Буду верен я душой.
 

Опрокинув стаканчик, немного подождал и окинул мир просветленным взором.

Вовремя! День его светлости Руффо ди Скалетта ди Матера начался – громким стуком в дверь.

 
Тиритомба, тиритомба,
Тиритомба, песню пой,
Ты песню пой![12]12
   Русский текст В. Епанешниковой.


[Закрыть]
 

* * *

– Гамбаротта![13]13
   Gambarotta – Сломанная нога (итал.).


[Закрыть] – с превеликим достоинством проговорили за порогом. Князь невольно ощупал колени. Левое в порядке, правое тоже. Значит, не повезло гостю.

Открыл – и первым делом убедился, что с ногами у пришедшего все в порядке. Стоит – и даже не шатается. Тот, явно уловив взгляд, повторил тем же тоном, но с оттенком легкой обиды:

– Джузеппе Гамбаротта! Подеста.

Немного подумав, неохотно шевельнул тяжелыми мясистыми губами:

– Добрый день, ваша светлость.

– Заходите, синьор подеста! – искренне улыбнулся князь.

Гость перешагнул порог, и в комнатке сразу стало тесно. Гамбаротта оказался высок, плечист и вальяжен. Хорошо пошитый темный костюм сидел как влитой, от гладко зачесанных волос так и несло бриолином, на указательном пальце правой – массивный перстень, на безымянном левой – кольцо. Маленькие аккуратные усики, на левом лацкане – приметный значок с ликторской связкой.