Текст книги "Группа крови"

Глава 4. Здравствуй и прощай

Седьмого ноября Абзац почел за благо уйти из дома пораньше, пока празднование годовщины великого Октября не набрало обороты. Хозяин квартиры, которого все звали дядей Федей, до сих пор хранил в комоде засаленный партбилет и считал себя одним из немногих оставшихся в строю настоящих коммунистов. Зюганова и иже с ним он называл бандой жуликов и трепачей, а всех остальных – и левых, и правых, и умеренных, и радикалов – именовал просто и незатейливо: сволочами и кровососами. Политическая активность и сознательность дяди Феди заметно обострялась пропорционально количеству выпитого и достигала своего апогея в дни революционных праздников – седьмого ноября и первого мая. За неимением боевых и трудовых наград в такие дни он пришпиливал к лацкану своего засаленного мятого пиджака крупный значок с изображением профиля вождя мирового пролетариата и наливался портвейном до тех пор, пока его одутловатая, вечно небритая физиономия не приобретала милый его сердцу оттенок кумача.

Именно поэтому Абзац ушел из дома, как только услышал, что дядя Федя, бренча стеклотарой и напевая «Интернационал», направился в гастроном.

Дождя, к счастью, не было, но проезжая часть и тротуары все еще влажно поблескивали – ночью выпал иней, чтобы растаять под лучами утреннего солнца. Неторопливо шагая по Остоженке в сторону площади, он курил первую за день сигарету и прикидывал, где можно дешево и в то же время вкусно перекусить. Перекусить ему в последнее время хотелось непрерывно, из чего следовало, что с такой жизнью пора кончать. Нужно было что-то делать, причем быстро – привыкать к нищете Абзац не хотел.

Впереди над крышами домов блестели сусальным золотом купола Храма Христа Спасителя. По тротуарам, лениво уворачиваясь от ног прохожих, бродили жирные московские голуби. В сторону Зубовского бульвара с воем и улюлюканьем промчался милицейский «форд», неразборчиво рявкая громкоговорителем на зазевавшихся водителей и пешеходов. Абзац проводил его равнодушным взглядом и пошел дальше.

Из коммерческого магазина, небрежно зажимая под мышкой квадратную бутылку «Блек Лейбл», торопливо вышел какой-то тип в длиннополом плаще и свободно болтающемся шелковом шарфе. Бутылка с янтарной жидкостью на какое-то время приковала взгляд Абзаца. Не так давно он не мог и часа прожить, не отхлебнув из плоской карманной фляги глоточек жидкого янтарного пламени. Теперь это осталось в прошлом – так же, как и многое другое. Абзац не знал, грустить ему по этому поводу или радоваться. Пожалуй, это все-таки было грустно: мечты, желания и даже простенькие удовольствия со временем умирали, засыхали и неслышно опадали на землю, как мертвые осенние листья, оставляя после себя лишь пустоту и невнятную печаль полустершихся от частого употребления воспоминаний.

«Ба, – подумал Абзац, – да я становлюсь сентиментальным! Это надо же, до чего может довести человека пустое брюхо… Того и гляди, начну слагать вирши и пачками таскать их в молодежные журналы. Авось, что-нибудь напечатают и даже дадут немного денег. Как там было у Ильфа и Петрова? «Работал киллером Гаврила, он бизнесменов убивал. Клиента уложив в могилу, Гаврила бабки получал.»

Тип в длиннополом плаще подошел к поджидавшему его у бровки тротуара серебристому «лексусу» и распахнул дверцу, по-прежнему зажимая под мышкой бутылку виски. Абзац автоматически проводил его взглядом, споткнулся и на секунду замер посреди тротуара в нелепой позе, во все глаза глядя на сидевшую на переднем сиденье женщину.

В следующее мгновение он выпрямился, заставил себя отвести взгляд от лобового стекла чужой машины и прежней неторопливой походкой двинулся вперед, чувствуя неприятную слабость в ногах. Все-таки мир тесен, думал он, адским усилием воли удерживаясь от того, чтобы обернуться и бросить последний взгляд на ту, что сидела в машине. Она всегда любила кататься и могла часами напролет предаваться пассивному созерцанию, сидя на переднем сиденье движущегося сквозь сутолоку городских улиц автомобиля. Только раньше она каталась на «ягуаре», за рулем которого сидел Абзац, а теперь, значит, ее возят на «лексусе»… Что ж, подумал он, вот и обнаружилось еще кое-что, не подверженное изменениям. Имеется в виду приверженность Лики к дорогим автомобилям и мужчинам, пьющим скотч. Уверен, сама она продолжает каждый вечер наливаться шампанским. Судя по «лексусу» и скотчу, на «Советское» она не перешла и по-прежнему ящиками закупает «Дом Периньон»…

Он все-таки не выдержал и обернулся, но увидел только широкий серебристый багажник, мелькнувший в потоке уличного движения и сразу же заслоненный грязной кормой какого-то автобуса. Впрочем, память услужливо воскресила знакомый образ: нежный овал лица в обрамлении коротких, выкрашенных в неизменный платиновый цвет волос, ореховые глаза и подвижные пухлые губы, всегда готовые сложиться в милую улыбку или округлиться от удивления. Она относилась к той редкой породе людей, которые могут пройти по любой грязи, не замарав ног. А может быть, подумал Абзац, это только казалось? И казалось-то, наверное, только потому, что она никогда в жизни не ступала по грязи – рядом всегда оказывался кто-нибудь, готовый на руках перенести ее через любую трясину.

«А вот это ты, приятель, со зла, – укорил он себя. – Это ты с голодухи. Чем она-то виновата? Или ты думал, что она станет тебя дожидаться, сидя у окна? Ты ведь исчез, ничего ей не объяснив, да еще и обидел ее на прощание. Так что она, как говорится, в своем праве. Да и вообще, никто ничего никому не обещал.»

И все-таки встреча оставила неприятный осадок. Мимо, как на экране, промелькнула частичка его прошлой жизни, и оказалось, что там все по-прежнему – «лексусы», красивые женщины, шотландский виски, бриллиантовые серьги и шампанское «Дом Периньон». Изменился только он, и даже не изменился, а просто выпал из привычного хода вещей, как чемодан из переполненного багажника, и остался валяться на пыльной обочине – помятый, испачканный, всеми забытый и никому не нужный.

«Ха-ха, – возразил он сам себе. – Хо-хо! Кто это здесь ненужный? А за кем охотится половина московских «быков»? Вот уж кому я нужен до зарезу! И дядя Федя жутко расстроится, если я в одночасье пропаду, так и не рассчитавшись за квартиру.»

Задумавшись, он автоматически свернул налево и зашагал по Гоголевскому бульвару, покрытому шуршащим ковром последних, уже потемневших от первого мороза листьев. Негреющее ноябрьское солнце беспрепятственно просвечивало сквозь путаницу голых ветвей у него над головой, заставляя мокрые листья вспыхивать последним тусклым золотом. По бульвару медленно прогуливались пожилые пары и молодые мамаши с колясками. Девчушка лет двенадцати пыталась за поводок оттащить от дерева здоровенного, как теленок, сенбернара, который, присев на задние лапы и задрав кверху похожую на чемодан морду, гулко, на весь бульвар облаивал верхушку липы. «Неужели белка? – подумал Абзац. – Надо же.».

Он остановился, огляделся по сторонам и посмотрел на часы. Было начало одиннадцатого утра – слишком рано для выходного дня. Разумеется, никто еще не пришел, да он и не хотел никого видеть. Просто ноги сами привели его на это место, как будто во всей огромной Москве больше некуда было податься.

Он усмехнулся, увидев на фонарном столбе сделанную с помощью аэрозольного баллончика ярко-алую надпись «THE BEATLES». Видимо, кто-то из юных неофитов, накануне открыв для себя музыку ливерпульской четверки, выразил переполнявшие его чувства единственным доступным ему способом. Способ был избран далеко не самый лучший, и Абзац не сомневался, что, если юный поклонник «Битлз» был замечен за своим занятием кем-нибудь из представителей старшего поколения, ему наверняка оборвали и уши, и руки. По вечерам здесь, на бульваре, собирались битломаны, чтобы пообщаться и обменяться записями своих кумиров. Битломаны – это не фанаты «Стрелок» или «Иванушек». В основном это вполне взрослые дяди – серьезные, солидные, а главное, раз и навсегда напуганные еще в далеких шестидесятых и семидесятых годах. Эти не станут писать на столбах и скамейках – сами не станут и другим не дадут, если заметят, конечно.

«И кого только среди них нет, – подумал Абзац, поудобнее располагаясь на скамейке и закуривая очередную сигарету. – Инженеры, врачи, артисты, милиционеры. И киллеры в том числе. Иногда, честное слово, до смешного доходит. Вот на этом самом месте прошлым летом один наемный стрелок познакомился и как будто подружился с ментом, который потом безуспешно ловил его по всей белокаменной.»

Он забросил локти на спинку скамьи, запрокинул лицо, подставив его солнцу, зажмурился и стал наслаждаться покоем. Абзац курил редкими глубокими затяжками, растягивая удовольствие. Тьма под опущенными веками была красной, с четким рисунком кровеносных сосудов и какими-то медленно плавающими светящимися пятнами. «А здорово было бы, если бы с дерева спустилась белка, – лениво подумал Абзац. – И прямо ко мне на колени! А еще лучше на плечо. Хотя с какой радости она ко мне пойдет? Я же не ем ничего, угостить мне ее нечем. И вообще, на кой черт она мне сдалась на плече? Вы видали, какие у нее зубы? Как хватанет ими за ухо! Не говоря уже о том, за что она может хватануть, сидя на коленях.

Скамейка под ним вздрогнула, и он понял, что кто-то уселся рядом. Черти полосатые, подумал Абзац. Что им, скамеек мало? Пустой же бульвар. Или это все-таки белка? Крупная такая белка. Килограммов этак на сто, на сто двадцать.

– Ну, – сказал рядом с ним знакомый голос, – и кто ты после этого? Тебе что, жить надоело? По тюрьме соскучился? И открой глаза, когда с тобой разговаривают!

– Не хочу, – спокойно ответил Абзац. – Боюсь. Открою глаза, а передо мной группа захвата в парадном строю и со всеми причиндалами: с автоматами, дубинами, браслетами и бронежилетами. В цивилизованных странах, между прочим, смертникам завязывают глаза. Так что не стесняйся, майор, командуй. Что кричать-то станешь: «Фас!» или сразу «Пли!»?

Собеседник Абзаца фыркнул. Щелкнула зажигалка, потянуло дымком. Запах был знакомый – майор был приверженцем определенного сорта сигарет.

– Как живешь, снайпер? – негромко спросил майор.

Абзац на пробу приоткрыл один глаз. Группы захвата не было – по крайней мере, спереди. Что-то подсказывало ему, что ее нет вообще.

– Спасибо, хреново, – честно ответил он, открыл второй глаз и сел ровнее. – А ты, майор?

– Бывало и лучше, – признался майор Чиж.

– Что ж так-то? – не удержался от шпильки Абзац. – Крокодил не ловится, не растет кокос?

– На себя посмотри, – проворчал Чиж. – Когда мы встретились в первый раз, видок у тебя был получше. А теперь ты похож на облезлого кота.

– Черта с два, – возразил Абзац. – Я похож на библейского праведника. На отшельника. На святого, черт возьми! Ноу виски, ноу мани, ноу герлз… Жизнь моя чиста и непорочна, и, как следствие этого, в карманах у меня гуляет ветер.

– Странно, – сказал Чиж. – Хотя о чем это я. Ты же, наверное, на пушечный выстрел не можешь подойти ни к своей квартире, ни к банку. Я слышал, что тебя травят, как оленя.

– Однако. Откуда такая информированность?

– Ну, милый мой! Я ведь все-таки сыскарь. Не думаешь же ты, что мы встретились случайно?

Абзац слегка напрягся, проверяя, готово ли тело к немедленному действию, и снова расслабился.

– В этой жизни случайностей нет, – процитировал он, – каждый шаг оставляет след. И чуда нет, и крайне редки совпаденья.

– И не изменится времени ход, – в тон ему подхватил Чиж, – и часто паденьем становится взлет, и видел я, как становится взлетом паденье. Впрочем, – добавил он уже другим тоном и в прозе, – последнее, кажется, сказано не про тебя.

– Да и не про тебя тоже, – огрызнулся Абзац, которого слова майора больно задели за живое.

– Возможно, – миролюбиво согласился майор. – Слушай, – с неожиданной горячностью заговорил он снова, – какого дьявола ты торчишь в Москве? Тебе бежать надо, а ты на бульваре загораешь!

– Ты для этого меня караулил? Чтобы посоветовать бежать?

– В общем, да.

– И давно?

– Не очень. – Чиж снова фыркнул носом, в точности как лошадь, которой в ноздрю попала соломинка. – Я думал, тебя давно нет в городе. А потом на рынке нашли пятерых жмуриков.

– Что ты говоришь?! – изумился Абзац. – Это на каком же рынке?

– Горбатого лепить будешь, когда тебя по новой повяжут, – не попался на удочку Чиж. – Сам знаешь, на каком. И кого там нашли, тебе тоже отлично известно. Красный, Мамон, Абдулла, Корявый и Лесник. Бригадиры Хромого, если ты забыл.

– А, – равнодушно сказал Абзац. – Ну, по этим сволочам давно пуля плакала. А что, друзья и родственники. гм. потерпевших обратились в милицию с заявлениями?

– Массовые расстрелы милиция расследует без заявлений, – любезно проинформировал его Чиж. – А что касается родственников, и в особенности друзей потерпевших, то они предпочитают решать такие вопросы самостоятельно, в рабочем порядке. Интересно знать, на что ты рассчитывал, когда в одиночку объявлял войну этой стае.

– Делаю официальное заявление, – не очень громко, но вполне отчетливо сказал Абзац. – В сентябре сего года во время проводившегося убойным отделом МУРа следственного эксперимента сотрудник упомянутого отдела организовал мой побег из-под стражи, подбросив на место проведения эксперимента муляж ручной гранаты. Это на тот случай, – пояснил он нормальным тоном, – если у тебя в кармане лежит диктофончик. Вдруг ты передумал и решил все-таки упечь меня на бессрочную. А что касается того, о чем я думал. Да ни о чем я не думал, если честно. Просто допекло. Ты ведь ни о чем особенном не думаешь, когда бьешь у себя на морде комаров, правда?

Чиж тяжело вздохнул, бросил окурок в стоявшую поблизости урну и сразу же закурил новую сигарету. Майор выглядел усталым и осунувшимся, и Абзац подумал, что у него наверняка какие-то неприятности на службе. Впрочем, суть этих неприятностей была Абзацу ясна: Чиж доказал реальность существования полулегендарного киллера, взяв его с поличным, и тут же упустил добычу. А теперь в комнате отдыха крытого рынка нашли пятерых бандитов, у которых были причины враждовать с бежавшим наемным убийцей. Вывод о том, кто их покрошил, напрашивался сам собой, и значит, у начальства на Петровке были самые веские основания обвинять майора Чижа в ухудшении криминальной обстановки на вверенной им территории.

– Комаров он бьет, – проворчал Чиж. – Умник. Герой, мать твою!

– Мать мою лучше не трогать, – сдержанно сказал Абзац. – Она была прекрасным, глубоко интеллигентным человеком и в жизни мухи не обидела. Кроме того, к нашим с тобой делам моя родословная не имеет ни малейшего отношения. Кстати, майор, а что у нас с тобой за дела?

Чиж выпустил через нос две толстые струи табачного дыма, вытянул губы дудкой и принялся играть бровями, что служило у него признаком глубокой задумчивости. Абзац терпеливо ждал. Он никогда не думал, что сможет проникнуться уважением и даже симпатией к менту, но это каким-то образом все-таки произошло, и виноват в этом был вовсе не случай с гранатой. Честно говоря, когда Чиж организовал этот побег, Абзац чуть было не перестал его уважать. Благодарность, которую он испытывал к майору, не мешала Шкаброву понимать, что, дав ему возможность бежать, Чиж изменил своим принципам. Это была слабость, которой сам Абзац до сих пор себе не позволял. А впрочем, подумал он, кто его знает, какие у него принципы? Не надо стричь всех под одну гребенку, вот что. Это ведь только в старых совковых кинодетективах существуют менты, у которых уголовный кодекс автоматически приравнивается к их личному моральному кодексу. Как говорится, нам солнца не надо – нам партия светит, нам хлеба не надо – работу давай. А Чиж – живой человек, и то, что дело всей его жизни с каждым годом напоминает пресловутый мартышкин труд, не может его не ранить. Если бы он меня тогда не отпустил, Хромой до сих пор гулял бы на свободе, а его бригадиры по-прежнему свысока поплевывали бы на ментов, проезжая мимо них на своих джипах. А теперь все они благополучно парят земельку, и Чижа, как нормального человека, это не может не радовать. А что у него из-за этого на работе неприятности, так это в порядке вещей. Такая уж у него работа, что состоит она из сплошных неприятностей. Сам выбирал, и жаловаться не на кого.

– Дела у нас с тобой хреновые, – сказал наконец Чиж и с силой провел ладонью ото лба к затылку, словно приглаживая несуществующие волосы. – У каждого по-своему, но все равно хреновые. Серегу Барабана знаешь?

– Двоюродный брат Абдуллы. Кузен, так сказать, – ответил Абзац и тоже закурил. «Вот черт, – подумал он. – Как я мог забыть про Барабана?»

– Тогда, я думаю, нет нужды объяснять, что он тебя ищет, – сухо сказал Чиж. – А искать он умеет, и связи у него будь здоров.

– Черт, – сказал Абзац. – Ей-богу, я про него совершенно забыл. То-то же я смотрю, что возле банка по-прежнему торчат какие-то рыла на джипе.

– Вот именно. Кстати, чтоб ты знал: мне известно, возле какого именно банка они торчат.

– Ну еще бы. – Абзац криво усмехнулся. – И что же, это известно только тебе?

– Мне сообщил об этом один штатный стукач, – сказал Чиж, глядя в сторону. – Я понятия не имею, на кого еще он работает. Но на твоем месте я бы считал, что эта информация известна всей Петровке.

– Спасибочки, – сказал Абзац. – Значит, ничего не изменилось. Точнее, изменилось, но только к худшему. Ч-черт!

– Да, – кивнул Чиж. – И имей в виду, что меня отправляют в длительную командировку. Один твой коллега засветился в Новороссийске. Он у нас давно в розыске, так что. Короче говоря, теперь в случае чего прикрыть тебя некому.

– Понятия не имел, что у меня до сих пор был ангел-хранитель, – с иронией заметил Абзац.

– Такова специфика работы ангелов-хранителей, – в тон ему откликнулся Чиж. – Об их существовании обычно догадываются уже после того, как они слагают с себя полномочия.

– По возросшему количеству неприятностей? – с улыбкой уточнил Абзац.

– Вот именно. Так что гляди в оба, стрелок.

– Да какой я теперь, к черту, стрелок. Но все равно спасибо. Слушай, майор.

Абзац заколебался, не зная, в какую форму облечь свою просьбу. До сих пор ему как-то не приходилось побираться, и он понятия не имел, что это так тяжело. Ничего, с лютым весельем подумал он. Ничего, дружок. В первый раз всегда трудно, а потом ничего, привыкаешь.

– Слушай, – для разгона повторил он, – у тебя парочки лишних рублей не завалялось?

Чиж окинул его внимательным взглядом, дернул щекой и полез в карман.

– Мало того, что киллер, – проворчал он, – так еще и нищеброд. Между прочим, там, на рынке, кроме пяти трупов, взяли и еще одного живого. Некто Ищенко, сержант муниципальной милиции. Бывший сержант, – поправился он. – Вел этот Ищенко себя как-то подозрительно. Заявил, что прибежал на выстрелы и никого не застал – в смысле, из живых. А у самого на челюсти синяк и штаны мокрые. В общем, заставили его вывернуть карманы, а там, сам понимаешь, пять пар золотых часов, три «рыжухи», горсть «гаек» – в смысле, перстней, – и, конечно, пять лопатников. В тех лопатниках капусты было тысяч на двадцать, да наших «деревянных» полвагона. Короче, все ценное, что на тех жмуриках было, наш ментяра прикарманил. Знаешь, что он в объяснительной написал? Что взял ценности «для сохранности и в качестве вещественных доказательств».

Абзац не удержался и разразился неприлично громким смехом.

– Орел! – воскликнул он. – Ну мусор, ну молодец! А я-то, грешным делом, думал, что он полная дубина. Надо же, сообразил: для сохранности!

– Это все, что ты можешь сказать? – рассеянно поинтересовался Чиж, копаясь в бумажнике.

– А что ты хотел услышать? – холодно спросил Абзац. – Что я не мародер?

Чиж длинно вздохнул, махнул рукой, выгреб из бумажника все, что в нем было, и сунул в ладонь Абзаца горсть мятых бумажек вперемежку с мелочью.

– Я где-то вычитал, что, когда человек голоден, он имеет право на любую пищу, которую сможет найти, – сказал он. – Это в корне противоречит букве и духу уголовного кодекса, но по сути кажется верным.

– Право – это еще не обязанность, – возразил Абзац, запихивая деньги в карман. – Прости, майор, но падалью я не питаюсь. С души воротит, ничего не могу с собой поделать.

– Конечно, конечно, – проворчал Чиж. – Ты у нас не гиена, ты у нас лев.

Абзац промолчал – ссориться с Чижом ему совершенно не хотелось.

– Спасибо, майор, – сказал он после паузы, гася окурок о каблук и прицельно забрасывая его в урну. – Можно сказать, выручил.

– Давай считать, что мы в расчете, – предложил Чиж. – Ты выручил меня, я выручил тебя, и говорить тут не о чем.

– То есть в следующий раз ты придешь с наручниками? – уточнил Абзац.

– Там видно будет.

– Э, нет, майор, так не пойдет. Что ты меня вываживаешь, как рыбину? Думаешь, я у тебя на крючке? Ошибаешься, приятель. Шантажировать тебе меня нечем, так что, если ты где-то в глубине души рассчитываешь сделать из меня сексота, лучше сразу откажись от этой мысли. Конечно, в вашей конторе тоже попадаются приличные люди, но они там подолгу не держатся.

– Я в этой конторе пятнадцать лет, – обиделся Чиж.

– А я и не говорил, что ты приличный человек, – нанес удар ниже пояса Абзац.

– На себя посмотри, – замыкая круг, повторил майор, после чего оба замолчали, усиленно дымя сигаретами и избегая смотреть друг на друга.

– Кстати, – немного успокоившись, сказал Абзац, – ты не в курсе, что стало с моей машиной?

– А что с ней станет, – неохотно откликнулся Чиж. – Стоит себе на штрафной стоянке.

Абзац поморщился, словно от боли.

– Разворуют же, – сказал он. – Хоть бы с аукциона толкнули, что ли.

– Толкнули бы обязательно, – заверил его Чиж, – но только после вынесения приговора судом. С конфискацией. А суда ты, как известно, ждать не стал, так что теперь никто не знает, что делать с твоим драндулетом. Так и сгниет на стоянке.

– Паршиво, – расстроился Абзац. – Хорошая была машина. И что у нас, в России, за жизнь такая корявая?

– Каковы сами, таковы и сани, – ответил Чиж. – И потом, в бегах везде несладко. Между прочим, зря ты слоняешься по улицам на виду у всего города. Могут ведь и узнать.

– Надоело все, – признался Абзац. – Ну узнают, ну шлепнут. Ну и что? Что от этого изменится?

– Для тебя – все.

– А я не эгоист. То есть эгоист, конечно, но умеренный. Я не считаю, что мир перестанет существовать вместе со мной. Но это поэзия, а проза жизни заключается в том, что сегодня у меня дома коммунисты отмечают свой профессиональный праздник. От них рехнуться можно, ей-богу. Уж лучше Барабан с его отморозками или твои менты. Они, по крайней мере, моралей не читают.

Чиж невесело рассмеялся, хлопнул себя по колену большой белой ладонью, стрельнул окурком в сторону урны и решительно поднялся.

– Ну, все, – сказал он, потягиваясь. – Будем считать, что все сказано.

– Деньги я верну, – сказал Абзац. – Как только, так сразу.

– Сомневаюсь, – возразил Чиж. – Помнится, в детстве я где-то вычитал отличную фразу: у савана нет карманов. В применении к твоему случаю это означает, что у покойника маловато возможностей вернуть долги.

– Посмотрим, – спокойно сказал Абзац.

– Ох, не хочется мне на это смотреть. Я даже рад, что меня в ближайшие несколько недель не будет в городе. Помочь я тебе все равно не в состоянии, а наблюдать за всем этим со стороны. Не умею я так. Да, и еще одно. Приятно было повидаться.

– Мне тоже, – просто ответил Абзац.

Чиж повернулся к нему спиной и двинулся по аллее, закуривая на ходу. Абзац проводил его взглядом, снова забросил локти на спинку скамьи, вытянул скрещенные ноги, откинул голову, зажмурился и подставил запрокинутое лицо солнцу.

* * *

Замок стареньких «жигулей» сдался практически без боя. Послышался глухой щелчок, и дверца приоткрылась. Абзац напоследок огляделся по сторонам с таким видом, словно был банкиром, садящимся в собственный лимузин, и скользнул за руль.

В машине сильно пахло бензином и почему-то сырой землей. «Матерью сырой землей», – мысленно поправил себя Абзац, вслепую нашаривая под приборным щитком провода зажигания. Лежавший за пазухой длинноствольный «смит-и-вессон», еще больше удлиненный трубой глушителя, мешал ему неимоверно: изогнутая рукоятка упиралась в подбородок, а ствол буквально завинчивался в низ живота.

Абзац одним резким рывком оборвал провода и соединил их накоротко. Стартер немного покудахтал и заглох. Абзац покосился на приборную панель, чтобы убедиться в наличии бензина, тяжело вздохнул и снова закоротил провода. Между оголенными медными концами проводов с треском проскочила голубая искра, стартер снова заквохтал, как курица, пытающаяся снести яйцо, но двигатель ни в какую не желал заводиться.

– Ах ты, срань, – сказал ему Абзац.

Собственно, обижаться на ни в чем не повинный двигатель не имело смысла. Шкабров долго искал машину, которая бы не привлекала к себе внимания. С этой точки зрения грязно-белая «копейка»-универсал представляла собой идеальный вариант. Она была в меру потрепанной и в то же время производила впечатление ухоженности – той, которая достигается не частым посещением автосервиса, а многочасовым лежанием на спине под днищем автомобиля. Бандиты и сотрудники ГИБДД обычно смотрят сквозь такие машины, как будто те целиком сделаны из оконного стекла. Вот только чертов двигатель.

Чертов двигатель благополучно завелся с третьей попытки. Утирая рукавом трудовой пот, Абзац подумал, что хозяин этой телеги, по всей видимости, много лет подряд рассказывал ей на ночь русские народные сказки. Во всяком случае, машина твердо усвоила, что желаемый результат должен получаться не с первого и не со второго, а именно с третьего раза.

Дребезжа и погромыхивая кое-как сваленным в багажнике сельскохозяйственным инвентарем, старая машина выкатилась на улицу. Теперь Абзац разобрался, откуда исходят донимавшие его запахи. Бензином несло от стоявшей в багажнике канистры, а тяжелый аромат чернозема исходил от лопаты, граблей и груды пыльных мешков, которые валялись там же. Это было довольно любопытно, поскольку дачный сезон закончился уже давненько. «Впрочем, – подумал он, – что я понимаю в земледелии? Может быть, человек перекапывал землю на зиму, откуда мне знать?

Клад он зарывал, вот что, решил Абзац. Золото, бриллианты и что там еще кладут в эти самые клады.»

Сворачивая направо, прямиком под запрещающий знак, он озадаченно покрутил головой: собственное развеселое настроение ставило его в тупик. Как бы дело не кончилось слезами, подумал он. Его бабка, суровая старуха с поросшим жесткой седой щетиной подбородком, часто повторяла, что смех без причины – к слезам. Правда, она же не менее часто заявляла, что смех без причины – признак дурачины, вызывая у малолетнего Олежки приступы безудержного хохота – до визга, до слез величиной с горох. Вероятно, это и были те самые слезы, предвестником которых служил беспричинный смех.

«Если так, да здравствуют слезы, – решил Абзац. – Будем веселиться до слез, пока есть время. Я знаю место, где меня дожидаются угрюмые, всем на свете недовольные люди. Надо их как-то рассмешить – опять же, по возможности, до слез. И я их рассмешу, пропади оно все пропадом. Сильно рассмешу – кого до слез, а кого и вовсе до смерти. Это уж как получится, как они сами себя поведут».

Он проехал мимо хищно прижавшегося к обочине сине-белого милицейского «форда», бросив в его сторону беглый равнодушный взгляд. Топтавшийся на краю проезжей части инспектор в толстой утепленной куртке ответил ему таким же пустым и ничего не выражающим взглядом. Проехав мимо, Абзац улыбнулся: двигатель двигателем, но его выбор все-таки оказался верным. Гибедедешник не увидел его точно так же, как если бы он летел над Садовым кольцом на американском самолете-невидимке.

Через несколько минут он притормозил и перешел сначала на вторую, а затем и на первую передачу. При каждом переключении коробка скоростей протестующе хрустела и скрежетала, заставляя идущих по тротуару прохожих вздрагивать и оборачиваться. Абзац ухмыльнулся и поправил на переносице большие солнцезащитные очки, окончательно спустив их на самый кончик носа, чтобы не мешали смотреть по сторонам.

Недовольно ворча движком, «копейка» катилась вдоль сплошного ряда припаркованных машин, просительно мигая указателем правого поворота. Картина была очень типичная для большого города: какой-то бедолага опять мыкался, не зная, куда приткнуть свою ржавую тележку. Абзац внимательнейшим образом вглядывался в стоявшие вдоль тротуара автомобили. Большинство из них имело совершенно покинутый вид и явно раздумывало, не пустить ли корни прямо тут, на обочине. На переднем сиденье ржавого «рено-невада» Абзац разглядел толстую тетку в белокуром парике, которая с надменным видом смотрела по сторонам и курила тонкую сигару в пластмассовом коротком мундштуке. Через три машины от «невады» стоял автомобиль, который привлек внимание Абзаца. На сей раз это был не джип, а вполне демократичная и притом довольно пожилая «мазда», резавшая глаз своим серебристо-зеленым, неуместно ярким цветом.

«Копейка» катилась совсем медленно, так что Абзац без труда рассмотрел сидевших в салоне «мазды» людей. Их было двое – брюнет и блондин, чем-то неуловимо похожие друг на друга, словно они были родными единоутробными братьями. На обоих были черные матерчатые фуражечки с короткими круглыми козырьками и темные драповые пальто, но роднила их не одежда, а одинаковое выражение лиц. На их физиономиях застыло холодное высокомерие. Как будто там сидели не люди, а два переодетых в людей верблюда, которых научили ходить, одеваться, водить машину и курить американские сигареты. Абзацу была хорошо знакома эта порода, и он понял, что не ошибся, приехав сюда.

Справа показалось свободное парковочное место. Абзац загнал туда машину, на долю секунды опередив огромный сверкающий «бьюик», который нацелился занять те же три квадратных метра грязного асфальта. «Бьюик» раздраженно просигналил, выражая свое справедливое возмущение наглостью водителя древнего «жигуленка», осмелившегося натянуть ему нос, и проехал дальше.

Абзац дисциплинированно затянул скрипучий ручной тормоз, отпустил тормозную педаль и на секунду замер, выжидая: покатится или нет? «Копейка» не покатилась. Тогда Шкабров закурил и оглянулся назад.

Серебристо-зеленая «мазда» стояла на месте и была видна, как на ладони. Один из сидевших в ней людей – это был блондин – как раз в этот момент лениво повернул голову и уставился на «копейку» Шкаброва пустым рыбьим взглядом. Абзац поспешно толкнул заедающую дверцу и, пригнув голову, выбрался на проезжую часть.