Текст книги "Ведьма Черного озера"

Вот тут-то полковника Шелепова и попутал бес. Да оно и понятно: прежде всего, на руках у него была какая-то разномастная мелочь – ей-богу, один сор, а не карты, – так что Петр Львович до смерти обрадовался возникшей возможности затеять диспут и тем самым хотя бы на какое-то время оттянуть неизбежный проигрыш. Выкатив могучую, блистающую орденами и лентами грудь, Петр Львович грозным басом объявил:

– Ты, друг мой, ври, да не завирайся. Какие ты видал на охоте обозы?

Слово за слово завязался спор. Игроки, дворяне из местных и служившие под началом Петра Львовича драгунские офицеры, побросали карты и, не принимая участия в споре, с живым интересом наблюдали за ходом словесной баталии. Федор Дементьевич, давно уже оставивший армейскую службу и имевший весьма легкий, чтобы не сказать легкомысленный, нрав, вел дискуссию в шутливом тоне. Зато Петр Львович, привыкший командовать на плацу и перекрывать своим голосом рев сражений, шутить не любил. По мере того как его горячий нрав мало-помалу брал верх над светскими манерами, голос полковника все возвышался и к концу спора более всего напоминал басистый рык осадной мортиры, бомбящей стены неприятельской крепости. Федор Дементьевич постепенно тоже не на шутку распалился и отвечал на мортирный грохот полковника все громче и язвительнее, пока его ернический тенорок не поднялся до пронзительного, как свист пролетающей картечи, режущего слух фальцета. Впрочем, до настоящей ссоры у них так и не дошло, да и дойти, конечно же, не могло. Все присутствующие были об этом превосходно осведомлены, и никто из них не испытывал ни малейшего волнения даже тогда, когда казалось, что вот-вот прозвучат роковые слова, после коих пути к примирению уже не будет. Да что там какие-то слова! По временам начинало казаться, что двое почтенных старцев, однополчане и друзья еще со времен Измаила, вот-вот, буквально сию секунду, вцепятся друг дружке в волосы и, скатившись на пол, примутся тузить друг друга по чем попало, лягаясь, бодаясь, плюясь и, может быть, даже кусаясь. Но не тут-то было! В тот самый миг, когда страсти достигли наивысшего накала, оба спорщика вдруг, как по команде, замолчали и, не глядя друг на друга, сердито отдуваясь, принялись раскуривать свои забытые курительные причиндалы.

– Так я, выходит, старый врун? – пыхтя сигарой и не глядя на Петра Львовича, спросил после долгого молчания Федор Дементьевич.

– И склочник вдобавок, – не выпуская чубук трубки и тоже глядя куда угодно, только не на Федора Дементьевича, ворчливо ответствовал полковник. – Тоже мне, предводитель дворянства. Хорошенький пример ты своим дворянам подаешь!

– Да уж не хуже, чем ты своим драгунам, – не полез за словом в карман Федор Дементьевич.

– Я, чтоб ты знал, за чужие спины в жизни своей не прятался, – начиная свирепеть, угрюмо прорычал Петр Львович. – Вон господа офицеры не дадут соврать, да ты и сам не раз бывал тому свидетелем. И, заметь, не было случая, чтобы я вел полк в атаку, сидя в бричке.

Кто-то из господ офицеров, к коим апеллировал полковник, не сдержавшись, прыснул в кулак, представив нарисованную Петром Львовичем фантастическую картину.

– Ладно, – сказал на это Федор Дементьевич, – будь по-твоему. Коли ты такой великий храбрец и искусный охотник, изволь, я устрою тебе охоту. В Денисовке, слыхать, мужикам медведь житья не дает. Как пошел с зимы колобродить, так по сей день никак не угомонится.

– Шатун? – заметно оживляясь, спросил полковник.

– Зимой был шатун, а теперь – так, разбойник. Пасеки разоряет, на огородах балует, а намедни, лакей сказывал, к старосте ночью в дверь ломился.

– Так может, это к бабе его кавалер приходил? – насмешливо предположил полковник. – Выпил, понимаешь, для храбрости, да не рассчитал малость, вот в дверь-то и не попал.

Федор Дементьевич изобразил на лице кислую улыбку. Денисовка была его имением, и по какой-то неизвестной причине народ в этой деревне издавна жил плутоватый, ленивый и такой глупый, что про Денисовку ходили анекдоты. Посему не было ничего удивительного в том, что полковник Шелепов воспринял его сообщение столь юмористически.

– Даже в Денисовке, – сказал Федор Дементьевич, – мужики к лаптям когти не приставляют. Да и вдовый он, староста денисовский. Ты не смейся, герой бородинский, я тебе дело говорю. Люди ночью во двор выйти боятся, в пастухи никого палкой не загонишь, а ты – кавалер... Вот и помог бы мужичкам-то, коли такой храбрый. Посмотрим, кто кого скорей испугается – медведь тебя или ты медведя. Это тебе не француза воевать, за триста верст от войны на печи сидячи.

– Но-но! – грозно топорща усы, осадил его Петр Львович. – Говори, да не заговаривайся!

– Медведя пугай, – повторил Федор Дементьевич. – А чтобы ты сам не боялся, я, так и быть, с тобой поеду.

– В бричке? – моментально приходя в прекрасное расположение духа, поддел его полковник.

– Верхом, – заявил Федор Дементьевич.

Заявление это вызвало шквал аплодисментов и бурю восторженных возгласов. Немедленно составилась компания добровольцев, в которую вошли почти все присутствующие. Предприятие обещало быть занятным и, как и предрекал Федор Дементьевич в самом начале разговора, весьма разорительным с точки зрения денисовских мужиков. Впрочем, большой угрозы мужицким посевам как будто не предвиделось, поскольку медведи, как ни крути, живут по преимуществу в лесу, а не прячутся, подобно зайцам или перепелкам, среди полей и огородов.

Словом, дельце намечалось славное, и притом с благородным оттенком бескорыстной помощи терпящему неисчислимые бедствия от медвежьих бесчинств «опчеству», как вороватый денисовский староста Ипатий именовал себя самого и своих односельчан. Немедля приказали подать вина и под звон бокалов и хлопки вылетающих пробок принялись с жаром обсуждать детали предстоящей операции. Карты, к слову, были окончательно позабыты, чему Петр Львович несказанно обрадовался. Он пил вино, дымил чудовищной своею трубкой, благодушно рокотал, обещая показать медведю, где раки зимуют, и дружески хлопал Федора Дементьевича по плечу огромной ладонью, отчего тот всякий раз комично приседал и принимался кашлять, будто бы поперхнувшись вином.

Полковник и впрямь радовался, как мальчишка, внезапно представившейся возможности поразмяться, тряхнуть стариной, да еще и в компании старого испытанного друга, каковым был для него Федор Дементьевич. Юный корнет, рука об руку с которым поручик Шелепов в юности рубился со свирепыми янычарами Али-паши, тот самый корнет, отвагой коего, помнится, восхищался сам генералиссимус Суворов, ныне растолстел, облысел и перестал быть юным; но отвага его никуда не пропала, и старый полковник радовался этому, как дитя.

Словом, ударили по рукам. На медведя решено было идти послезавтра, дабы успеть достойно подготовиться к столь ответственной операции. На том и порешили, с тем и разъехались по домам, а когда пробил назначенный час, все были на месте – верхом, с ружьями, с собаками – свирепыми уродливыми тварями, кои, вцепившись в медведя, не выпускают его до самой своей смерти, а порою и после оной.

Ну-с, выступили. Как водится, не обошлось без курьеза. Федор Дементьевич, к восторгу присутствующих, сам, без посторонней помощи, как и обещал, взгромоздился в седло. Лошадь под ним была рыжая, основательно раскормленная, с виду ленивая и спокойная, под стать своему седоку. Правда, бричка, в которой Федор Дементьевич обыкновенно объезжал свои владения, была здесь же, неотступно следуя за кавалькадой. Увидевши эту бричку, полковник Шелепов злопамятно проворчал: «Обоз», – на что Федор Дементьевич, нимало не смутясь, ответил, что надобно же будет куда-то положить убитого медведя.

Эх, Федор Дементьевич, Федор Дементьевич! Как же тебя, голуба, угораздило?...

Солнце еще не взошло, в низинах густым молоком белел ночной туман. Ехали шагом, ведя неторопливую беседу, как на прогулке. Лошади ступали по росистой траве, и копыта их мягко ударяли в землю. Легонько позвякивали удила, поскрипывала сбруя, собаки дружно тянули в сторону недалекого уже леса, грозя оборвать поводок, – словом, все было так, как виделось Петру Львовичу в его охотничьих мечтаниях. Федор Дементьевич грузно покачивался в седле рядом с полковником, ворча по поводу неудобств и тягот, добровольно взятых им на себя, и виня Петра Львовича в собственной неосмотрительности.

Вдоволь наслушавшись бухвостовской воркотни, полковник укоризненно покачал головой и сказал:

– Да полно тебе, Федор Дементьевич! Что ты, право, нудишь, как старый дед на печи? Ты погляди, утро какое! Туман, роса, солнышко встает... Ну, не любо ли? Ведь любо, скажи! А ну давай вскачь, как в молодости!

И, не дожидаясь согласия, первым дал шпоры своему вороному рослому жеребцу, громко, на все поле, совсем по-молодому гикнув. Кавалькада ответила ему разноголосым хором удалых возгласов, собаки отозвались радостным тявканьем, и не менее двух десятков всадников, погоняя лошадей, устремились следом за полковником. Глухой топот копыт уподобился грохоту несущейся с горы лавины. Петр Львович оглянулся на скаку и увидел позади всех Федора Дементьевича, который тяжело и беспорядочно подскакивал в седле, нелепо растопырив локти, будто его впервые в жизни посадили на лошадь, перекосившись набок. «Совсем старик стал», – подумал о нем Шелепов, и мысль эта отдалась в душе нежданно острым уколом грусти.

Но грусть была чужда этому погожему прохладному утру и переполнявшему полковника чувству молодой радости и полноты существования. «Догоняй, старый пес!» – крикнул он Федору Дементьевичу через плечо и вновь пришпорил жеребца.

Сзади ему послышался слабый горестный крик, а спустя несколько мгновений оттуда же, сзади, долетели громогласные причитания кучера, который правил пустой бричкой. К этим неблагозвучным воплям стали один за другим присоединяться обеспокоенные голоса охотников. Шум этот дошел наконец до сознания Петра Львовича, он встревожился и на всем скаку осадил коня.

Оглянувшись, он увидел довольно далеко позади себя сбившийся в плотную кучу арьергард кавалькады. К куче этой один за другим присоединялись поворотившие своих лошадей всадники. Все они что-то, разглядывали на земле, а иные, спешившись, что-то такое делали в самой середине кучи. Поодаль мирно, как ни в чем не бывало, щипала траву толстая рыжая кобыла Федора Дементьевича; увидев это животное, Петр Львович сразу сообразил, в чем загвоздка, ибо на спине кобылы не было не только седока, но даже и седла.

Помянув черта, Петр Львович развернул коня и подскакал к сбившейся в кучу охоте, из самой гущи которой доносились болезненные стоны и разноголосые причитания. Заслышав эти стоны, Шелепов немного успокоился: по крайней мере, Федор Дементьевич был жив и находился в сознании. «Подпруга лопнула!» – сказал кто-то, сообщая полковнику то, что было для него очевидно и без всяких сообщений.

Федор Дементьевич полулежал на земле, поддерживаемый с двух сторон спешившимися всадниками, и издавал горестные стоны. Кто-то предложил скакать за лекарем; Петр Львович соскочил с седла, отстранил доброхотов и быстро, со сноровкой бывалого воина осмотрел пострадавшего. Бухвостов отвечал на каждое его прикосновение болезненным стоном, однако ни крови, ни синяков, ни каких-либо иных очевидных увечий полковник на нем не обнаружил. По его знаку Федора Дементьевича подняли с земли и положили – даже, скорее, возложили – на бричку. Очутившись на мягких подушках, Федор Дементьевич сразу перестал стонать и открыл глаза.

Такая внезапная перемена показалась полковнику подозрительной, и он велел принести седло. Беглый осмотр подтвердил его догадку: подпруга была искусно подрезана.

– Совсем с ума сошел, старый дурень, – сказал полковник Федору Дементьевичу, показывая ему подрезанную подпругу. – Это что еще за шутки? А если в ты насмерть расшибся?

Федор Дементьевич схватился за сердце, закатил глаза и принялся кричать, что он еще из ума не выжил и что непременно дознается, кто устроил ему эту подлость, испортив все удовольствие от поездки и едва не отправив на тот свет. Однако чем громче он кричал, тем более полковник укреплялся во мнении, что сие происшествие было-таки подстроено самим графом с единственной целью пересесть из тряского седла в бричку.

– Делать-то что с тобой теперь, симулянт? – спросил он, решив отложить обсуждение предосудительного поведения Федора Дементьевича до более подходящего момента. – В город тебя, что ли, отправить?

– Поехали уж, – болезненно прошептал граф и слабо махнул рукой. – Авось, пока до места доберемся, отлежусь. Я вам еще покажу, как на медведя ходить надобно.

Полковник крякнул и принялся отдавать необходимые распоряжения. В свое время Федор Дементьевич был весьма недурным наездником – по крайней мере, умел не только держаться в седле, но и правильно из оного падать. Так что, если он говорил, что может ехать, то его словам, верно, можно было доверять. Ружье Федора Дементьевича положили рядом с ним на сиденье брички, сверху взгромоздили злополучное седло, лошадь взяли в повод, и кавалькада тронулась.

Едва движение возобновилось, как Федор Дементьевич вынул из кармана и с нескрываемым удовольствием раскурил толстую сигару. Развалясь на подушках и дымя, как испорченный камин, он с победоносным видом озирал окрестности. Впрочем, ловя на себе косые взгляды полковника, сей старый плут немедля закатывал глаза и принимался кряхтеть и стонать, хватая себя за разные части организма. Окончательно пресытившись этим недостойным зрелищем, Петр Львович вторично обозвал графа симулянтом и ускакал вперед.

До места добрались примерно через полчаса. Здесь лошадей пришлось оставить, поскольку дальше предстояло идти пешком. Федор Дементьевич, как и обещал полковнику, к этому моменту уже окончательно оправился после своего падения и глядел орлом. На лице его, розовом и пухлом, блуждала довольная улыбка, движения были быстрыми и уверенными – словом, казалось, что он получает от этой вылазки не меньшее, а может быть, и большее удовольствие, чем все остальные. Он покрикивал на мужиков, отдавал распоряжения, хлопотливо проверял, все ли на месте и все ли знают, куда идти и что делать, – в общем, играл роль радушного хозяина. Судя по всему, избавившись от досадной необходимости ехать верхом, на которой столь твердо настаивал полковник Шелепов, Федор Дементьевич теперь развлекался вовсю. В самом деле, отправляться на охоту, сидя в экипаже, было бы смешно и даже несколько неприлично, а верховой езды Федор Дементьевич не любил. Теперь же, после того, что стряслось в поле, все стало на свои места: и охотничьи традиции остались в неприкосновенности, и в седле трястись более не было никакой нужды. Что же до самой охоты, то Федор Дементьевич рад был случаю, с одной стороны, потешить гостей, а с другой – положить конец бесчинствам медведя, который не давал житья его мужикам.

На опушке их встретил лесник Федора Дементьевича, накануне получивший от графа приказ отыскать медвежье логово. Идти пришлось, слава богу, недалеко: потерявший страх мохнатый разбойник обосновался совсем недалеко от деревни, устроив себе временное жилище в гуще молодого подлеска, куда денисовские девки и ребятишки, бывало, хаживали за грибами и ягодами. Судя по поведению собак, которых с превеликим трудом удерживали двое дюжих егерей, медведь был дома – отсыпался, негодяй, после ночного разбоя.

Кустарник окружили, стали на номера, пустили собак. Все шло так, как обычно идет в подобных случаях, и даже еще лучше: собаки сразу подняли зверя, и очень скоро из кустов, перекрывая многоголосое тявканье своры, раздался гневный медвежий рык, от которого у охотников кровь быстрее побежала по жилам и шевельнулись на головах волосы, сигнализируя о пробуждении древнего охотничьего инстинкта. В свой черед, как и следовало ожидать, медведь – огромный, матерый, с рыжеватыми подпалинами на бурой шкуре – с треском выкатился из кустов, волоча за собой не менее десятка рычащих сквозь зубы, совершенно потерявших разум в горячке схватки собак. Поднялась пальба, взлетели белые дымки, посыпались сбитые ветками листья, полетела щепа. Медведь кинулся наутек, но далеко, понятное дело, не ушел, уж больно много вокруг стояло стрелков, уж очень мешали ему вцепившиеся в мохнатые медвежьи окорока собаки... Словом, о чем тут говорить! Не должен был уйти и не ушел, вот и весь сказ.

Паля по медведю, Петр Львович грешным делом начисто позабыл и об упавшем с лошади Федоре Дементьевиче, и о своих обязанностях полкового командира, и о войне с Бонапартом – обо всем на свете позабыл он, наводя ружье на громадную бурую тушу, которая с треском ломилась через кусты. Не было для него в эту минуту дела важнее, чем остановить убегающего зверя меткой пулей, и, когда зверь, обиженно рыкнув в последний раз, боком завалился в бурелом, Петр Львович наряду с радостью испытал легкое разочарование: ну вот, все уже и кончилось...

Вслед за тем им овладело легкое беспокойство: как там этот инвалид, шут гороховый, симулянт, престарелый паяц – словом, как там милейший Федор Дементьевич, не помял ли его ненароком косолапый? Беспокойство это показалось Петру Львовичу странным и неуместным, тем более что номер Федора Дементьевича был далеко в стороне от того места, где медведь выбежал из кустов прямо на ружья охотников. Да и бежал зверь не к графу, а, напротив, совсем в другую сторону, так что для Петра Львовича лучше всего было выкинуть из головы глупые мысли, что он и сделал с огромным удовольствием.

Подойдя к поверженному медведю, от которого егеря с трудом оттащили собак, полковник увидел, что зверь и вправду велик – такого большого он, пожалуй, и в жизни не видывал. Окружившие добычу возбужденные охотники громко спорили, чей выстрел свалил косолапого; все, однако ж, сходились в едином мнении, что зверь был огромен и свиреп и что в одиночку с ним не сумел бы справиться даже самый искусный стрелок.

– Гляди-ка, Федор Дементьевич, – сказал полковник Шелепов, крутя ус, – какого великана ты в своих угодьях вырастил! Признайся, старый плут, ты его нарочно так раскормил, чтобы нас позабавить!

Федор Дементьевич не отвечал, и, оглядевшись, полковник с легким недоумением заметил, что графа до сих пор нет среди окруживших добычу стрелков. Это было дьявольски странно, поскольку стрельба закончилась уже добрых десять минут назад, а за это время добраться сюда с того места, где стоял в засаде Федор Дементьевич, можно было раз пять, притом любым способом – хоть пешком, хоть ползком, хоть на руках.

Отсутствие графа Бухвостова взволновало присутствующих. Недавнее падение Федора Дементьевича с лошади могло быть простой случайностью, или его собственной проделкой, или же чьей-то неумной шуткой – словом, оно могло быть чем угодно, хоть чудом Господа Бога, но оно таки было. Для человека столь почтенного возраста и солидного телосложения, каким был граф, такое падение могло иметь весьма неприятные последствия. Что с того, что всю дорогу, сидя в бричке, он улыбался, шутил и курил сигару? Пошутил-пошутил, а потом, когда все отвернулись, схватился за сердце и упал...

Федора Дементьевича стали звать; Федор Дементьевич не откликался. Петр Львович в сердцах предположил, что старый шут нарочно валяет дурака, чтобы попугать присутствующих, а то и сидит где-нибудь в кустах, маясь животом с перепугу. «Это, – сказал Петр Львович, – так и называется – медвежья болезнь...»

Впрочем, это уже был полный вздор. Полковник понимал это лучше всех остальных, и несправедливые эти слова он произнес для того лишь, чтобы хоть немного заглушить глодавшее его беспокойство.

Не дозвавшись, графа кинулись искать и нашли, увы, очень скоро. Он лежал лицом вниз на своем номере, придавив телом ружье со взведенным, но так и не спущенным курком. Шапка свалилась с его головы, откатившись в сторону и открыв взорам собравшихся вокруг охотников обширную бледную лысину Федора Дементьевича и отчетливо видневшееся на этой лысине отверстие, оставленное пулей. Седые волосы на затылке графа намокли и слиплись от крови, кровь была и на шее, и на воротнике камзола, и на сухих листьях, поверх которых раскинулся Федор Дементьевич.

Кто-то сдуру, с перепугу закричал, что надобно срочно везти господина графа к лекарю. Петр Львович, почти ничего не видя перед собой, кроме этой страшной черной дыры в затылке своего лучшего друга, довольно грубо отпихнул крикуна в сторону, приблизился к телу и тяжело опустился перед ним на колени. Некоторые отвернулись, чтобы не видеть, как дрожат губы старого рубаки. Лицо полковника Шелепова искривила мучительная гримаса, слепо шарящая рука нащупала наконец воротник мундира и рванула его с нечеловеческой силой – так, что затрещало сукно и посыпались крючки.

Полковник издал неразборчивый сипящий звук – кажется, что-то спросил, – затем прокашлялся, мучительно вертя головой и морща лицо с мокрыми от слез щеками, и, очистив наконец глотку, хрипло, на весь лес выкрикнул:

– Кто?!