Текст книги "Омела и меч"

Ани Сетон
Омела и меч

Глава первая

Поиски. – Квинт-знаменосец. – Предупреждение друида. – Сверкающее золото на священном дубе. – Навин-переводчик. – Предумышленная жестокость.

Квинт, стоя на борту римской военной галеры, нетерпеливо всматривался в клубящийся вокруг туман, туда, где проглядывали очертания высоких белых утесов.

Наконец-то Британия! Дикий туманный остров, о котором он мечтал все свои девятнадцать лет – или, по крайней мере, ему так казалось. Ибо Квинт не мог припомнить такого дня, когда бы он не слышал упоминания о жуткой и ужасной гибели своего прадеда Гая Туллия.

Я найду его, думал он с нарастающим возбуждением. Найду то место с золотым деревом и кругом камней под ним, даже если мне придется перетряхнуть каждый клочок этой варварской страны!

Он неловко двинулся по шаткой палубе, когда по галере ударила огромная волна. Потеряв равновесие, Квинт вцепился в раскрашенного орла на носу, но зеленая вода захлестнула его, и он покатился, клацая мечом, щитом и кирасой по мокрой палубе. Галерные рабы, хоть в это время и налегали с усилием на весла, чтобы подвести корабль к берегу против ветра, не замедлили расхохотаться.

Квинт, слыша это, покраснел, но, поднявшись, сделал вид, что ничего не заметил. Ниже достоинства римского солдата замечать, что галерные рабы вообще существуют. Но он бросил нервный взгляд в сторону кормы, где сгрудились десять других кавалеристов во главе со своим командиром. По счастью, центурион Флакк страдал морской болезнью, а прочие же, в отличие от Квинта, не имея личных причин стремиться на дикий, и лишь наполовину завоеванный остров, кутались в плащи.

Ветер становился резче, валы росли, и Квинт начал гадать, не отнесет ли их шторм через пролив, обратно в Галлию. Хотя стояла осень, не время для гроз, молния внезапно прорезала небо, и гребцы принялись причитать:

– Нептун! Нептун! Помилуй нас!

Квинт и сам пробормотал несколько молитв, обращенных, однако, по большей части к Марсу, богу войны, которого особенно почитал. Он обещал жертву Марсу, если высадка будет благополучна, но беспокоила его не столько собственная безопасность, сколько безопасность грузового судна, следовавшего за ними. Этот корабль перевозил лошадей, в том числе и Ферокса, коня Квинта – самое дорогое существо на свете, за исключением, конечно, матери и младшей слепой сестры, оставшихся в Риме.

Ферокс[1]1
  Яростный, воинственный {лат.).


[Закрыть] был крупный, умный черный жеребец, столь же воинственный, как его кличка, и каким должен стать сам Квинт. Он вступил в римскую армию лишь в прошлом году, когда ему исполнилось восемнадцать, и не изведал еще ничего, кроме рутинной охранной службы в столице. В конце концов, дальний родственник по матери поспособствовал переводу Квинта в части, направляемые в Британию. И то родственнику пришлось потрудиться. Он даже направил петицию самому императору Нерону.

Гром прокатился над головами, и хлынул ливень. Квинт стиснул зубы, когда ледяные струи застучали по бронзовому шлему и потекли по спине под кожаной кирасой. Галерные рабы могут ныть и ругаться, но римский солдат обязан переносить такие трудности стоически.

К счастью, дождь сбил волны, и немного погодя под килем галеры уже хрустела прибрежная галька – не совсем там, где они намеревались высадиться, но все же это была земля. Грузовой транспорт вскоре показался из мглы и причалил рядом.

Квинт побежал туда, чтобы помочь лошадям. Ферокс задрожал и зафыркал, когда увидел хозяина, и послушно пошел по мелководью, где Квинт встретил своего черного жеребца и ласково его похлопал, тихо приговаривая: – Ну вот, старина – благодарение Эпоне[2]2
  Конская богиня.


[Закрыть], ты невредим!

О двух других лошадях, увы, сказать этого было нельзя. Они переломали ноги при падении на палубу во время качки, и Квинт вынужден был отвернуться, стыдясь подступивших слез, когда солдат перерезал лошадям глотки. Не было времени для проявления чувств. Флакк, центурион, уже носился вверх-вниз по берегу, выкрикивая приказы, проклиная погоду и вообще все на этом паршивом острове, где он уже прослужил несколько лет, прежде, чем его послали в Италию набирать новобранцев. Промозглый холод и моросящий дождь были особенно непривычны для солдат-южан, но они седлали лошадей, поднимались в седла и строились, закаленные суровой дисциплиной. Таким образом они поднялись на пологий утес и там разбили лагерь.

Никто не потревожил их. Молчаливый лес казался столь же необитаемым, как бурный океан под белыми утесами. Не было слышно ни одного звука, кроме дождя, и пока они ставили лагерь, Квинт даже испытывал некоторое разочарование, о чем немедленно и сообщил своему другу Луцию Клавдию Друзу, который был его ровесником и также уроженцем Рима, однако значительно более высокого происхождения – он был в дальнем родстве с покойным императором Клавдием.

– Я ждал, что мы увидим какие-нибудь признаки врага, когда высадимся, – угрюмо произнес Квинт, устраиваясь на земле под навесом из щита и придвигая к костерку кожаные сандалии, от которых валил пар. – Я думаю, туземцы настроены враждебно – нас ведь поэтому послали укреплять Девятый легион.

Луций пожал плечами, вытащил меч из ножен и отрезал себе кусок баранины.

– Хотел бы я снова оказаться в Риме, – заметил он, вздрагивая от холода. – Только представь себе: сияние солнца, ароматы цветов, мы все, стремящиеся на игры в Большой цирк, и повсюду прелестные девушки с золотистыми кудрями и милыми улыбками. О Юпитер! Даже толстая рожа Нерона в императорской ложе показалась бы мне сейчас прекрасной. Боги, конечно, сохранят нашего божественного цезаря, – поспешил добавить он.

Худое мрачное лицо Флакка показалось из-за костра.

– Меня тошнит от напыщенных молодых римлян вроде вас двоих! Здешнее племя в Кенте дружелюбно, но если исполнятся твои ожидания, Квинт Тулий Пертинакс, то, уверяю тебя, больше ты уже ничего не захочешь. Какой-нибудь дикарь, размалеванный синей краской, помчится, вопя, на тебя в боевой колеснице, и ты живо запросишься к маме, на свою хорошенькую беломраморную виллу, к ваннам с розовой водичкой – вот и все!

Ярость охватила Квинта, с языка его готово было сорваться множество язвительных слов в ответ, но он вынужден был их проглотить. Он ограничился тем, что прошептал Луцию:

– Этот испанский пес – всего лишь ничтожный провинциал! Ибо римская армия состояла из уроженцев всех завоеванных стран огромной империи, а в Девятом или «Испанском» легионе служило много испанцев, которых коренные римляне считали много ниже себя.

Когда Флакк удалился, чтобы сделать нагоняй кому-то на другом конце лагеря, Луций сказал:

– И почему ты перевернул небо и землю, чтобы тебя послали в Британию – ни за что не пойму! У меня-то не было выбора. Отец решил, что это будет для меня хороший опыт и воспитание. О Марс, я буду считать дни до возвращения домой!

Квинт молчал. Он не говорил никому, даже Луцию об истории, которая с детства зажгла его воображение, о странном чувстве, что в Британии его ожидает судьба, и о клятве, что душевный порыв заставил его дать много лет назад. Поспешной клятве, уверяла мать, слишком опасной, и вряд ли вообще выполнимой. И еще она упорно предупреждала об опасностях, надеясь этим смирить порывы своего сына. Поэтому в конце концов он перестал говорить о поисках золотого дерева и круга камней, но вовсе не прекратил постоянно об этом думать.

Квинт жевал баранину и ежился под холодным дождем, глядя на молчаливый, угрюмый лес. Неожиданно его прошибла дрожь. Ведь она должна была происходить где-то совсем рядом – подумал он – та давняя битва, в которой был захвачен его прадед Гай Туллий вместе со своим другом Титом.

– Что с тобой, Квинт? – спросил Луций, зевая и отрываясь от фляги с вином. – Почему ты так уставился на эти деревья?

Квинт отвернулся.

– Я думаю, где здесь произошла первая битва Юлия Цезаря. У меня был прадед, и он…

– О Юпитер! – прервал его Луций и снова зевнул. – Ты не можешь подумать о чем-нибудь другом? Какая разница, что произошло на этом проклятом месте больше ста лет назад? Хотел бы я, чтоб Цезарь оставался в Италии, где родился – тогда бы и я там оставался.

Квинт рассмеялся.

– Не слишком патриотическая мысль. Рим не был бы сейчас владыкой мира, если бы Юлий Цезарь сидел дома.

– Может, и не был бы, – согласился Луций без всякого воодушевления. – Эй, подвинься, ты занял все место у огня.

Это была неправда, но Квинт привык к ворчанию Луция, и был к нему привязан, отчасти потому, что лишь они двое из всего отряда прибыли из самого Рима. Он покорно подвинулся, и вскоре молодые люди уснули.

Когда следующим утром Квинт проснулся, дождь кончился, и, к тому времени, как он оседлал Ферокса и выехал вслед за Луцием по дороге через лес, возбуждение переполняло его. Дорога, по которой они следовали, была хороша – двадцать футов шириной, сложенная из булыжника, покрытого гравием. Прямая, как стрела, она вела в Лондон[3]3
  Здесь и далее автор употребляет современные названия британских городов, а не те, что были в употреблении в 1 в. н. э. Лондон вместо Лондоний, Кончестер вместо Комдлодуна, Энглси вместо Мона (прим. переводчика).


[Закрыть] через страну кантиев – мирного кентского племени. Эту дорогу, как и многие другие, выстроили римские легионы после второго и очень успешного вторжения в Британию семнадцать лет назад, когда сюда прибыл император Клавдий и победоносным маршем прошел на Колчестер.

– Представь себе! – сказал Квинт своему приятелю. – Здесь тащились слоны Клавдия – или он и верблюдов тоже прихватил? Несчастные туземцы, вроде этих, должно быть, ужасно перепугались. – Он кивнул в сторону деревни, которую только что заметили по правую сторону. Она представляла собой несколько круглых грязных хижин, сгрудившихся вокруг палисада из кольев. В воротах палисада сидела женщина и что-то сбивала в каменной ступке. Голова ее была непокрыта, платье, некогда яркое и украшенное вышивкой, превратилось в лохмотья. Рядом стоял голый маленький мальчик. Он был до крайности грязен. Когда легионеры проезжали мимо, оба – женщина и мальчик – подняли головы и пристально, без улыбки, уставились на них.

– Какого забавного цвета у них волосы, – заметил Квинт, оглядываясь на первых встреченных им британцев. – Рыжие, как кирпичная пыль. И почему они не приветствуют нас? В конце концов, они наши подданные. – Он говорил с прирожденным римским высокомерием, и холодный, безразличный взгляд женщины его раздражал.

Луций пожал плечами.

– Слишком глупы, – вяло бросил он. – Я всегда считал, что эти рыжие кельтские дикари очень глупы. О,RomaDea[4]4
  Богиня Рома – покровительница Рима.


[Закрыть], как бы я хотел снова оказаться в цивилизованных краях! Ведь мы здесь не увидим ничего, кроме бесконечных лесов, неся службу на каком-нибудь мрачном сторожевом посту. Британцы сейчас совершенно с нами замирены, и наслаждаются благами римской цивилизации, добрым правлением и порядком, которые мы им принесли. Романтичные времена Юлия Цезаря и императора Клавдия миновали.

Квинт вздохнул.

– Да, я тоже так считаю, хотя Флакк говорит, что на севере могут быть неприятности.

– А, Флакк… – Луций понизил голос, бросив взгляд на командира. – Он пуглив как цыпленок, они все, испанцы, такие.

И далее молодые римляне ехали в молчании вслед за Флакком, но впереди остального отряда из восьмидесяти двух человек, именуемого «центурия» – сотня, ибо в прежние времена в нем всегда была сотня воинов. Луций и Квинт – оба прослужили недолго и звания имели невысокие. Луций был там оптио-ном, а Квинт – знаменосцем. Ему был поручен высокий штандарт со значком и эмблемами Девятого легиона, который был прикреплен к его седлу. Солнце играло на их начищенных бронзовых доспехах, на шлемах с плюмажами из рыжих конских хвостов,

длинных щитах и ножнах коротких, смертоносных мечей. Квинт и Луций, будучи превосходными наездниками, ехали без стремян, как и все кавалеристы. И, когда из-за высокого дерева неожиданно возникла белая фигура, простирая к ним руки, и лошади шарахнулись, молодые люди остались в седлах невозмутимы, хотя Флакк едва не свалился с коня.

– Гадес и преисподняя, что это значит? – в ярости завопил центурион, придя в себя и таращась на возникшее перед ним видение. – Эй ты, старый, прочь с дороги!

Старик покачал головой и что-то произнес на грубом, горловом языке, стоя прямо посреди дороги и воздев худые руки. Он был в поношенном белом плаще, сквозь седую бороду поблескивало золотое ожерелье с пестрым камнем в форме яйца. На лысеющей голове был венок из дубовых листьев, и Квинт расхохотался.

– Самое смешное зрелище со времен Сатурналий, – бросил он Луцию.

– Заткнись! – злобно рявкнул Флакк через плечо. Затем он подозвал переводчика. Тот подошел и отдал салют.

– Узнай, чего хочет старый козел, – сказал Флакк, – и побыстрее, или я его задавлю.

Переводчик снова отсалютовал и обратился к старику в белом плаще. Сам переводчик был британским заложником, взятым во время кампании Клавдия семнадцать лет назад и увезенным в Рим, где он провел все эти годы и прекрасно владел латинским языком. Это был высокий, костлявый, светловолосый человек средних лет. Имя у него было совершенно непроизносимое – что-то вроде «Ниамхвайии», поэтому римляне называли его его Навин.

– Этот старик, – сказал Навин, повернувшись наконец к Флакку, – наш Вер… – он осекся, и быстро поправился: – То есть, он один из британских жрецов, господин, Друид. Его имя – Конн Лир, он очень важный человек.

Навин смолк, и Квинт, наблюдая, неожиданно ощутил, что старик каким-то образом понимает латынь и поэтому внимательно слушает переводчика. После паузы Навин продолжал:

– Конн Лир пришел предупредить тебя, господин, чтобы ты не ходил в глубь страны со своими воинами. Он говорит, что мы должны при первой возможности вернуться в Галлию. Что его народ не хочет больше римлян на своей земле.

– Что! — Флакк разрывался между яростью и удивлением. – Ты посмел повторить мне эту наглую чепуху? Навин, ты свихнулся, и уж, конечно, старик тоже.

– Возможно, господин, – ровно произнес Навин. Его светло-голубые глаза глянули прямо в черные офицерские. – Но именно это он и сказал. Жрец внезапно положил руку на плечо переводчика и проговорил что-то еще – быстро и серьезно. Навин выслушал, затем повернулся к Флакку. – Он говорит, что он не хочет вреда римлянам, но все знамения и гадания предвещают ужасные беды. Священный заяц проезжал через Стоунхендж, великий круг камней на западе. Омела выросла на трех дубах возле Святого Источника Мабона, и море возле Колчестера стало красно, как кровь. Британские боги сказали: Возвращайтесь!

– Тьфу! – Флакк плюнул на дорогу к ногам жреца. – Взять его! – крикнул он Квинту. – Свяжи его и приволоки с нами. Мы докопаемся до дна этой истории, когда прибудем в гарнизон.

Квинт спрыгнул с седла, радуясь приказу. Так это друид! – думал он с жестоким возбуждением. Один из тех жрецов в белых одеждах, что убили его прадеда. Упоминание круга камней и омелы усиливало эту уверенность.

– Эй, седая борода, – воскликнул он надвигаясь на молчавшего друида и вытаскивая ременную петлю, чтобы скрутить старику руки, – иди сюда!

– Nego! – ответил старик по-латыни, и добавил что-то по-кельтски. Навин, бесстрастно стоявший рядом, перевел:

– Он говорит, что вы не имеете права ни связывать, ни принуждать его. Он пришел только предостеречь.

Квинт неизвестно почему заколебался. В горящем пристальном взгляде старика была непонятная сила.

– Поторопись, Квинт Туллий! – заорал Флакк, натягивая уздечку. —Тащи его в обоз – ты задерживаешь продвижение.

Квинт протянул руки с веревкой… и вдруг они словно наткнулись на невидимую стену. Зрение Квинта на миг замутилось, все, что он мог видеть – горящие глаза друида. Затем возник белый вихрь, и он услышал яростный вопль Флакка: – Во имя всех богов! Дурак, ты позволил ему уйти! Беги за ним!

– Бесполезно, господин, – холодно сказал Навин. – Друиды владеют магией и у них много скрытых убежищ в лесах.

Квинт, моргая, покраснел.

– П-прошу прощения. Я не знаю, что случилось… эти глаза…

Флакк, что еще удивительнее, не разразился потоком ругани, которой обычно приводил к порядку своих подчиненных. Напротив, он прикусил губу и бросил настороженный взгляд на рощу, где исчез друид. – В этой адской стране, – произнес он, переводя дыхание, – случаются странные вещи… ну, неважно. Старик безумен. – Он пришпорил коня и вскинул руку с мечом, в знак того, чтобы остальные продолжали марш.

Весь день и часть следующего, пока они не достигли Лондона, Квинт пребывал в смущении и замешательстве из-за того, что каким-то непостижимым образом их одурачил старый друид. Он пытался потолковать об этом с Луцием, но тому это вскоре надоело, и он принялся бубнить все известные ему любовные песни, а особенно одну, сочиненную самим императором Нероном, когда тот пребывал под чарами красавицы Акты. Повторяя имя прелестной греческой танцовщицы, Луций силился утолить тоску по дому и забыть о дожде, который зарядил снова. Но Квинт все еще думал о встрече с друидом, изза которой древняя история стала еще ярче и живей, чем в Риме, и пока они двигались дальше, он снова и снова возвращался к тому, что слышал от отца и старался припомнить новые подробности.

* * *

Прадед Квинта Гай Туллий был пленен британцами ровно сто четырнадцать лет назад, когда Юлий Цезарь попытался завоевать эту страну.

Гай в то время был офицером римской армии – центурионом, или капитаном Седьмого легиона. Тогда его легион перевели в Галлию, откуда Цезарь готовил вторжение.

Годом раньше Цезарь уже предпринял короткую экспедицию в Британию, но великому полководцу не повезло. Даже хуже, как сплетничали в Риме – он проявил себя плохим стратегом. Римляне прежде никогда не видели таких приливов, как в Северном море, ни таких стремительных, жестоких штормов, и на их флот обрушился ряд катастроф. Кроме того, британцы проявили себя истинными бойцами, отчаянно сопротивлявшимися засилью римлян. Цезарь вынужден был вернуться в Галлию и решил предпринять новую попытку на следующий год. На сей раз Цезарь собрал восемьсот различного класса судов, пять легионов и кавалерию, общей численностью около тридцати двух тысяч человек, так что британские передовые отряды, охранявшие великие белые скалы Дувра, устрашились таких мощных сил и отошли в свои глухие леса, где могли занять лучшую оборону.

Гай Туллий был суровым, храбрым солдатом, и его Седьмой легион был великолепен. Он был горд тем, что Цезарь выслал его вперед – занять деревянное укрепление на холме, которое варвары возвели за несколько миль от побережья. Седьмой легион легко захватил укрепление, но едва они успели водрузить там свои штандарты с орлами, новое несчастье обрушилось на римлян.

Снова, как и год назад, стихия разрушила все планы Цезаря. Поднялся прилив, разразился ужасный шторм, и весь флот был разнесен в щепки.

Гай находился рядом с полководцем, когда поступило известие. Он видел, как побагровела лысина Цезаря, как вспыхнули его глаза и стиснулись губы, когда Цезарь отдал приказ отступать – обратно на побережье.

Это было унизительно, особенно после тех язвительных насмешек, что вызывали захваченные британские пленники – крупного телосложения, со светлыми волосами и с синей татуировкой на лицах, носившие шлемы, увенчанные бычьими рогами и длинные штаны из крашеной шерсти, которые римляне находили смешными. Но в том, как британцы сражались, не было ничего комичного. Это Гай понял уже спустя несколько дней, когда были заложены новые корабли и Цезарь вновь предпринял наступление. Передышка пошла на пользу британцам. Они создали огромное войско, объединившее все соседствующие племена – не только кантиев из Кента, на чьей территории высадился Цезарь, но атребатов, живших много западнее, триновантов из Эссекса, даже иценов из Нерфолка. И британцы избрали единого полководца – Кассивелана, короля племени катувелланов, чья столица располагалась севернее маленькой деревушки Лондон, в месте, позднее называемом Сент-Олбанс.

Британская армия столкнулась с Цезарем в Кенте, примерно в двадцати милях от побережья, и римляне потерпели поражение и потеряли много людей, – обстоятельство, о котором Цезарь весьма кратко упомянул в отчете, который он позднее написал об этой кампании. Тяжеловооруженные римляне оказались бессильны перед стремительными подвижными британцами, перед их смертоносным обычаем сражаться на боевых колесницах с вращающимися ножами, закрепленными на осях колес. Влекли колесницы мохнатые маленькие пони, которыми было легко маневрировать в сутолоке боя.

Но вскоре Цезарь разработал эффективные приемы ведения войны с этими дикарями. Он пересек

Темзу и постепенно проложил путь к столице короля Кассивелана, и захватил ее. Но для Гая война кончилась с первым поражением.

Он и его друг Тит, другой центурион того же легиона, каким-то образом оказались отрезаны от своей когорты и были захвачены низкорослыми смуглыми воинами с гор на западе Британии. Эти коротышки, радуясь столь ценной добыче, как два римских офицера, поспешили отправить Гая и Тита в повозке куда-то на запад.

Тит выжил, чтобы рассказать дальнейшую мрачную историю сыну Гая в Риме – ту самую историю, которую Квинт столько раз слышал от своего отца. И теперь, вспоминая ее в той стране, где она произошла, Квинт чувствовал, как мурашки пробегают у него по спине – как и при рассказе отца.

Как рассказывал Тит по возвращении домой, они с Гаем страдали больше от стыда за свое пленение и тайного страха перед тем, что могло их ждать. Повозка день за днем тряслась через дикий, темный лес. Охранники не причиняли им вреда, по правде, они хорошо относились к ним, даже слишком хорошо, и Тит, который немного понимал по-кельтски, сообщил своему другу, что, сидя у костра, эти коротышки с выкрашенными синим лицами, постоянно говорят о «месте великих камней, месте жертвоприношений». Еще они упоминали бога Солнца, священный дуб и омелу, и жрецов-друидов. А когда их спрашивали об этом, британские воины неловко отводили взгляды и казались напуганными.

Наконец они достигли гигантского дуба на краю широкой равнины. На равнине располагались круги стоячих камней странной формы, высоких, как дома. Британцы остановились возле дуба и швырнули пленников на землю так грубо, что одна из веревок, опутывавших Гая, ослабла, но поначалу он не заметил этого от изумления.

Дуб сиял золотом. Его ветки были увешены золотыми браслетами толщиной с палку, а в его разветвлении под огромным шаром из омелы, покоился острый золотой серп.

Туземцы опустились на четвереньки, и, похоже, принялись молиться дереву. Затем они обратились к отдаленному кругу камней на равнине, и побежали туда, оставив на страже лишь одного человека. Охранник сделал несколько жадных глотков из рога с медом, уселся рядом с Гаем и задремал.

– Да будут милосердны боги наших отцов, – прошептал Тит. – Я слышал, что они говорили – они хотят принести нас в жертву в этом круге камней, разрезать нас на куски, чтобы почтить своего бога. Они пошли за жрецами.

– Нет, – так же шепотом отвечал Гай, высвобождая руку из веревок. – Мы еще не погибли. – Неожиданно свободной рукой он нанес беспечному стражнику столь могучий удар, что тот без звука повалился на землю.

Гай схватил нож британца, перерезал связывающие их узы, но бежать они не успели. Туземцы возвращались с десятком одетых в белое долгобородых друидов. Те кричали и размахивали золотыми копьями.

Тит не помнил в точности, что произошло, кроме того, что когда их окружили, Гай бросился к дереву в поисках оружия, более подходящего, чем нож, схватил золотой серп и при этом, зацепив омелу, сбил растение на землю.

Друиды и туземцы издали вопль ужаса. Они уставились на Гая горящими змеиными глазами и двинулись на него, медленно смыкая круг вокруг священного дерева и прислонившегося к нему римлянина.

– Беги, Тит! – крикнул поспешно Гай, – они забыли о тебе! – Он взмахнул золотым серпом.

И снова вздох вырвался у британцев, а затем – резкий приказ, и жрецы, все как один, подняли руки и метнули золотые копья. Гай упал, раз дернулся и затих, а британцы, переговариваясь, сгрудились вокруг, с благоговейным ужасом взирая на упавшую омелу и серп в руке римлянина. Потом Тит бросился бежать, и скрылся в лесу. Никто не обращал на него внимания, но вдали он услышал громкий крик друида:

– Не трогайте мертвого римлянина! К нему нельзя прикасаться. Он оскорбил наших богов. И будет непогребенным лежать здесь вечно!

Таков был конец истории, которую Тит рассказал, когда ему после невероятных испытаний посчастливилось вернуться в Рим. Но Квинт с детства постоянно задавал один серьезный, пугающий вопрос. Выходит, кости его прадеда все еще лежат там, в сердце Британии, под дубом? И отец Квинта торжественно отвечал, что скорее всего, так оно и есть. А Юлия, его мать, плакала и говорила, что именно с этого и начались все несчастья семьи Туллиев. Духи предков оскорблены, что один из них лежит непогребенным, и поэтому на семью пало проклятие.

По правде, дела семьи после гибели Гая и впрямь резко ухудшились. Туллии утратили милость императоров и потеряли влияние. Обычным явлением стали для них тяжелые болезни и ранние смерти. Отец Квинта скончался от лихорадки совсем молодым, четверо старших братьев умерли один за другим, а младшая сестра Ливия родилась слепой.

«Когда я вырасту, то поеду на мрачный остров туманов, – уверял в детстве Квинт свою мать, – и найду золотое дерево и под ним останки бедного Гая Туллия. Я добьюсь, чтобы он наконец был погребен, как полагается, а потом заберу золото и привезу его тебе».

Юлия всегда печально улыбалась, напоминая ему, сколь много времени миновало с тех пор, что того дерева, вероятно, более не существует, и жестоко тревожить ее бедное сердце бессмысленными разговорами.

И однако, думал Квинт, двигаясь по римской дороге на Лондон, у меня всегда было предчувствие, что однажды я окажусь здесь, и все еще есть предчувствие, что поиски увенчаются успехом, но как? И где? Когда?

Этого он не мог угадать, но удивление перед незнакомой новой страной не унималось, и за несколько миль до того, как они достигли Лондона, он пригласил Навина, британского переводчика, ехать рядом с ним.

– Странно, должно быть, возвращаться сюда после всех лет в Италии, – задумчиво произнес Квинт. – Где раньше был твой дом?

Беглая, мрачная вспышка блеснула в голубых глазах Навина. Впервые римский солдат заговорил с ним, как с человеком, а не пленником варваром или полезным орудием.

– Я был прежде вождем… племянником короля Кимбелина, – спокойно ответил он. – Я – триновант, из северной страны, где сейчас Колчестер, ваша столица. – Он немного помедлил, потом добавил: – Да, странно возвращаться домой. Оказаться здесь, – он взглянул на свинцовые, источающие влагу небеса, на грязные хижины, видневшиеся за береговой рощей, – после Рима.

Луций неожиданно перестал бубнить песню и оглянулся.

– Клянусь Венерой, вот уж в чем я согласен. Бьюсь об заклад, тебе так же хочется вернуться назад, как любому из нас. Когда я думаю о царственно жарком солнце, об изысканных удовольствиях, о термах, о пирах, вине и музыке… да, даже о наших ораторах! Благословенная толчея Форума, плеск наших фонтанов… О,RomaDea,RomaDea! — застонал Луций, обращаясь к богине-хранительнице любимого города.

– Рим для меня – не совсем то же, что для вас, – заметил Навин. Задумчивое выражение появилось на его костлявом лице. – А это, – добавил он с нажимом, – моя страна.

Луций пожал плечами и снова замычал песню, но Квинт обратил внимание на интонацию британца и впервые сомнение кольнуло его римскую самоуверенность. Добрый старый Навин путешествовал с отрядом с тех пор, как присоединился к ним в Риме. Скромный, вежливый человек, вполне романизированный по одежде и речам, и преисполненный, как, естественно, предполагалось, благодарности, за те блага, что были ему предложены. Конечно, все британские пленники совсем отбились от рук, про это знал каждый. И каждый видел царский прием, который оказал император захваченному британскому королю Карактаку. Неудивительно, что британцы ныне проживают столь мирно под благодетельным римским правлением.

А что до вчерашнего предупреждения друида… Конна Лира… то, конечно, все это суеверная чепуха. Однако, хотел бы я точно понять, что он сказал, – подумал Квинт.

Он обернулся и окликнул отставшего Навина. Переводчик пришпорил коня и снова поехал рядом с Фероксом.

– Я бы хотел узнать несколько британских слов, – сказал Квинт. – Научи меня.

Навин, казалось, изумился. Глаза его снова блеснули, и он с сомнением посмотрел на привлекательное, горбоносое лицо собеседника.

– Довольно редко бывает, чтобы римлянин сам проявил интерес к языку своих подданных, Квинт Туллий.

– Ну, я думаю, это должно быть полезно. Хочется знать, что будет происходить кругом. Как будет, к примеру, «конь»? – он похлопал по шее Ферокса.

– У нас есть несколько диалектов, – ответил Навин, – но я научу тебя словам, которые распространены у большинства британцев.

К тому времени, как они пересекли длинный деревянный мост через Темзу и достигли разбросанных строений Лондона, Квинт выучил около двадцати общекельтских слов и был готов к дальнейшим испытаниям. Однако, он не нашел их в Лондоне, который оказался довольно жалким местечком. Река была полна круглых дощатых рыбачьих судов и торговых кораблей из Галлии, и над пристанью несся гомон моряков. Сам город был жалок и уродлив. Одноэтажные дома в основном представляли собой плетеные хижины, обмазанные глиной и крытые камышом. Даже военные и административные здания были грубо сколочены из неотесанных бревен. Здесь и там в предместьях отставные ветераны возводили себе роскошные виллы, но город, несмотря на то, что там жило и работало несколько тысяч человек, выглядел лишь временным поселением.

– Ни приличного форума, – ныл Луций, когда они миновали базарную площадь по утоптанной земле, – ни терм, ни цирка… даже храма нет.

Они достигли военной штаб-квартиры, и Флакк направился доложить о прибытии своего отряда. Вернулся он почти сразу.

– Нас немедленно направляют в Колчестер. Там встретимся с губернатором.

– Но я думал, – сказал Квинт, – что мы остановимся в Лондоне, а потом отправимся на север, в Линкольн, укреплять Девятый легион…

– С каких это пор ты стал обсуждать приказы? – огрызнулся Флакк. – Они изменились, и все. Один из местных корольков умер, и возникли волнения.

Он вскарабкался на коня и дал сигнал выступать.

– Итак, с Лондоном покончено, – заметил Луций. – Pie то, чтоб я жаждал остаться… Ох, опять леса, – начал он, когда они свернули на восток. – От очаровательного разнообразия этой картины меня уже выворачивает, а уж погода… – при этих словах дождь зарядил еще сильнее.

– Перестань ворчать, – добродушно сказал Квинт. – В конце концов, нас посылают в столицу, а это, говорят, вполне приличное место. Может быть, там имеются смазливые британские девушки, и еще какие-нибудь развлечения.