Текст книги "Мне тебя надо"

Сексом занялись к концу второй недели. Тем вечером мы пешком прошли от ее банка до гостиницы. По дороге я обстрелял ее снежками и даже нашел парочку подходящих сугробов, в которые не застремался ее уронить. Она визжала и отбивалась, но хохотала. Дома слушали музыку и играли в «живые картины». Я загадывал ей неслучайные образы. Она изображала гончую собаку после охоты, чайник со свистком, поющий тростник, сдувающийся воздушный шарик и даже ветер. Все для того, что в пособии по созданию секты по-английски называется overbreathing. Штука очень понятная: гипердыхание – сверхнасыщение мозга кислородом – легкая измененка сознания. Попросту – немного едет крышак. Эйфорийный секс – очень чувственная штука. Оказывается, человек способен к безумно тонкой сенсорной восприимчивости. Я мог просто смотреть ей между лопаток, и она, чувствуя мой взгляд, изгибалась кошкой и жмурилась. Вся открывалась навстречу в готовности отдаваться.

В общем, я ничуть не пожалел, что ввязался в этот социальный эксперимент. Наверное, если бы я не переключался после работы на примагничивание Олеси, то мозг мой взорвался бы.

Честно говоря, я порядком устал. Я боялся сам себе в этом признаться, но сейчас, глядя на ситуацию спустя время, я отдаю себе отчет в том, что нервы мои были на пределе.

В какой-то момент мне стало тяжело даваться переубеждение людей. Я начал заводиться, когда бухгалтеры и с третьего раза не понимали, как делать какую-нибудь проводку в новой системе. Когда логистики в упор не замечали, что им теперь не обязательно слать друг другу по электронке какие-то дурацкие экселевские таблички, каждому что-то в них дополнять, а потом подолгу «сводить данные». Зачем что-то «сводить», когда вот она теперь перед вами – ваша общая база данных. Открыл и видишь все – и свое, и то, что уже запланировали другие. Причем я чувствовал, что на самом деле люди прекрасно все понимают, но как будто испытывают меня на прочность. Сколько раз я смогу повторять одно и то же и не проявлять никаких эмоций – ни агрессии, ни раздражения, ни бессильного отчаяния. Ничего, что по идее должен был бы чувствовать любой нормальный человек на моем месте. Я же сдержанно улыбался и продолжал объяснять и убеждать. Калабас стал для меня настоящим спасением. Каждый раз, когда мне хотелось взорваться и наорать на кого-нибудь, я хватался губами за металлическую трубочку и медленно, но жадно втягивал большой глоток чая. Еще. И еще. Это помогало успокоиться. Местные заметили, что я хватаюсь за эту соломинку каждый раз, когда они меня особенно допекут и, по-моему, даже начали подхихикивать на эту тему за моей спиной. Но запариваться еще и на эту тему у меня уже не было сил. Конечно, на таком фоне моя затея подсадить временных коллег на красивую привычку к маттэ с треском провалилась.

Естественно, я не вываливал все эти траблы на Олесю. Ей этого всего знать не надо. Для нее все должно выглядеть как «у големов нет проблемов». Я сильный, способный разрулить что угодно. Дети любят, когда им дают ощущение защищенности. Люди всегда возвращаются в безопасные места. К сожалению, с возрастом у них таких мест практически не остается. Даже родительский дом почему-то с каждым годом все больше напоминает поле, на котором сами собою почкованием размножаются мины.

Словом, я не был таким тупи́ком, как во времена совместной жизни с Танькой, чтобы открывать себя и говорить все как есть.

Когда в конце третьей недели Олеся ни с того ни с сего заявила: «Давай поженимся» – я, конечно, охренел. Но тут же успокоился: Олеся привязалась. Но привязалась не ко мне. Она запала на тот образ, который я для нее создал. «Я вернусь. Я буду о тебе думать и скучать. Звонить и писать», – ответил я.

В последний уик-энд мы пошли в детский мир. Я купил ей плюшевую собаку, а еще санки. Вечером я катал ее по темным улицам на санках. Она плакала. Говорила, что я так быстро везу, что ветер в глаза и они слезятся на морозе. Не думаю, что она подумала, что я поверил.

Я не врал, когда обещал ей звонить и писать. Я действительно собирался как можно дольше держать ее «на крючке». Я был заинтересован в том, чтобы она считала, что у нас серьезные отношения. В общем, она должна была ощущать себя не свободной, занятой девушкой. Я не хотел, чтобы у нее появился кто-то другой.

Это не помешало мне еще за неделю до отъезда из Самары начать изучать на «Мамбе» предложение свободных девушек в Екатеринбурге. Это следующий город, куда мне предстоит отправиться. Тамошний завод по производству тары и упаковки тоже дозрел до идеи ERP. Я уже переписывался с тремя вполне симпатичными девчонками из Ебурга. Окончательный выбор, с кем же из них провести ближайший месяц, я сделаю на месте, когда посмотрю на них вживую. Пока что я сильнее всего склонялся к стильной брюнеточке Лене, работавшей корреспонденткой на местном телеканале. Впрочем, ресторанный менеджер Катя, повернутая на фитнесе, и фитнес-инструктор Галя, повернутая на диетах и правильном питании, тоже были вполне привлекательны.

Олеся просекла, что я, несмотря на наше тесное общение, продолжаю заглядывать на «Мамбу», и ее это заметно огорчало. Я постарался ее успокоить, и тут как нельзя кстати пришлась история про Вадима и «Тамару-Елизавету». Я объяснил ей, что просто испытываю легкое беспокойство и с помощью «Мамбы» держу своих потенциальных врагов в поле зрения.

Олеся, кажется, не очень-то поверила этой абсолютно правдивой истории. Но тот факт, что я попытался ее успокоить, несколько утешил детку. Она ощутила, что мне действительно не наплевать, что она думает обо мне. А значит, у нас действительно достаточно глубокие отношения. Похоже, она подумала что-то вроде: «Ну, может, он и ходит на «Мамбу» смотреть на каких-то еще других девок, но дорожит он именно мной. Раз он мне врет, значит, он боится меня потерять».

И она не сильно ошиблась. Я действительно был заинтересован в том, чтобы она думала только обо мне и в упор не видела других парней, даже когда я уеду. И это не вопрос ревности, тщеславия или привязанности. Это вопрос стратегии.

Как я уже говорил, в этом мире слишком много всего: избыток вещей, продуктов, реклам. Горы разного хлама, которые мы в истерическом гипернапряге производим, а потом ажиотажно скупаем, не разбираясь, насколько он нам нужен. И все это ради того, чтобы ощутить себя нужными. Еще бы, даже когда на работе ты делаешь что-то совершенно бессмысленное, вроде газеты «Гудок» или третьего дополнительного упаковочного пакетика для трех чаинок, ты все равно ощущаешь себя страшно необходимым и востребованным. Более того, два раза в месяц ты получаешь видимое, вещное доказательство того, что в тебе нуждаются, – зарплату. Ну и плюс всякие эмоциональные «поглаживания» вроде фотографии на Доске почета и грамоты к юбилею фирмы. Эрзац отношений. Потребляем мы точно так же, пытаясь вещами заполнить внутренние, душевные пустоты. В надежде, что большее количество вещей в нашем распоряжении приведет к тому, что нас будет надо большему количеству людей. Типа: «О, когда я куплю BMW, все девушки меня захотят, а парни зауважают. Все захотят со мной поехать на шашлыки, а я еще буду выбирать». «Когда я куплю туфли за 500 баксов, мужчины сами будут падать к моим ногам». Мы штампуем вещи, возлагая на них нереальную надежду, что они станут волшебными посредниками, которые подарят нам ощущение уместности и нужности этому миру. Конечно же эта логическая цепочка совершенно корява. Я придумал более короткий путь.

Чтобы людям снова было дело друг до друга, их просто должно стать меньше. Когда у них не будет такого припадочно огромного выбора, они начнут присматриваться друг к другу, заглядывать друг другу в глаза и в душу. Они станут духовнее и действительно научатся видеть друг в друге людей. Меня бесит эта философия, растекшаяся хлорным газом по обществу: ну порвутся отношения с одним человеком, так его тут же легко можно заменить другим. Людей-то – как грязи. А как насчет осознания уникальности, неповторимости и даже незаменимости каждого из нас?

Мне очень нравится этот пассаж у Фоера, что в конце человеческой истории Адам отдаст Еве яблоко, змей стыдливо отползет в сторону, а Ева повесит яблоко назад на яблоню. И восстановится гармония, невинность и духовность.

Собственно, я в меру своих сил и стараюсь сделать так, чтобы мир начал «сворачиваться назад», замедляться и уменьшаться. Чтобы в конце их осталось только двое – новый Адам и новая Ева. Жаль, что не я буду этим Адамом. Представляете, как нежны и тактичны, честны и искренни должны будут сделаться эти двое по отношению друг к другу? Потому что тот, кто перед ним, – единственный другой.

И всюду, куда я буду приезжать, я постараюсь оставить хотя бы одну девушку, которая будет ждать моего возвращения. Понятно, что ни с одной из них у меня не будет ни детей, ни какой-нибудь дурацкой свадьбы. Но пока они со мной – у них не будет ни ребенка, ни свадьбы с кем-нибудь другим. Чем меньше девчонок выскочит замуж за каких-нибудь придурков, чем меньше они нарожают детей, тем скорее все снова станет хорошо. Как до начала истории.

Разумеется, я не посвящал Олесю в подробности своей философии. Я оставил это на потом. Пока что все, что она должна была обо мне запомнить, – ощущение счастья. У тех, кто обращает людей в свою веру, тоже не принято сразу копаться в мозгах и вкладывать в них идеи. Сектантская технология предусматривает регресс (впадание в детство), шок безусловной любовью (love-bomb в их терминологии), пение и танцы, overbreathing и лишь потом потихоньку подбираются к мозгу. Когда он уже слегка не тот, что прежде. Вот тогда начинают звучать слова «вселенная», «космос», «Бог», «душа». Думаю, мы до этого тоже дойдем.

На перроне Олеся то и дело хваталась за шарф, который довязала накануне ночью и сегодня торжественно обмотала вокруг моей шеи. Она как будто хотела взять оба конца шарфа и увести меня назад в гостиницу, как барашка на веревочке.

Но я не был барашком. Я претендовал в пастухи. Я повесил на шею своей овечке колокольчик. Точнее говоря, новенький мобильник с оформленной на меня сим-картой. «Я хочу, чтобы у тебя всегда были деньги на телефоне. Чтобы мы в любой момент могли созвониться. И я об этом позабочусь». Я знал, что уже в течение недели этот мобильник станет для нее важнее прежнего. Часть старых контактов, конечно, перекочуют и в новый телефон. Но не все. Часть отсеется по дороге. Недели через три предыдущий мобильник, надеюсь, будет вообще забыт. Так задумано: сектанты учат, что неофита стоит, по возможности, изолировать от его обычного окружения. В идеале он должен забыть друзей и даже семью и пойти за новым учителем. Ну вот и будем потихоньку оттирать всех остальных. Конечно, если бы я просто хотел, чтобы у нее были деньги на мобиле, я просто дал бы денег. Но Олеся тактично не озвучила эту очевидную идею. Я же делал вид, что просто я такой щедрый и привязанный.

Мы по-киношному прижимали ладони к вагонному стеклу. Я – изнутри, она – снаружи. Потом поезд тронулся. На том и расстались.

* * *

Я почти спокойно поднимался в лифте. Конечно, мне не было наплевать, вломились ли в мою квартиру за эти три недели или нет. Но за это время я уже перестал так уж сильно тревожиться и внутренне примирился с тем, что, возможно, вернувшись, не застану на месте большую часть своих вещей. В конце концов, это, наверное, можно было бы даже воспринимать как очищение. Я решил, что для человека, проповедующего скромность, умеренность и отказ от избыточного, поначалу я даже как-то непристойно сильно запаниковал. Недостойно.

Ко мне действительно приходили. Это я понял сразу, как только увидел на двери еще один желтый стикер. И тут же догадался, что меня почему-то опять не ограбили. Видимо, что-то снова помешало. Что-то остановило. Но эти забавные грабители почему-то решили держать меня в курсе своих дел и оставили сообщение. На этот раз текст был таким: «И надолго эта демонстрация пофигизма?» Видимо, их самих обескуражило мое странное поведение: чувак знает, что его «пасут», но почему-то запросто уезжает в длительную командировку. Наверное, они подумали, что это какая-то специальная провокация, организованная, чтобы взять их «с поличным». Странно только, что если у них появилась такая мысль, то почему они вообще не отказались от планов на мою квартиру? «Профессиональная гордость» сыграла? В общем, в моей жизни много странностей. И эта органично встает в ряду прочих. Наверное, если уж мне и суждено быть обворованным, то именно такими чокнутыми чуваками. Я даже как-то немного проникся ими и зауважал. Люблю людей последовательных и настойчивых.

На следующий день на работе я бодро рапортовал об успешном завершении самарского проекта, делая более чем хорошую мину при довольно посредственной игре. Руководство было довольно: типа они получили подтверждение правильности принятого курса «на ускорение». Они были рады обнаружить, что не только чокнутый Вася может справиться за три недели. После совещания и сам Вася подскочил ко мне и фамильярно похлопал по плечу:

– Старик, я знал, что ты сможешь! Я верил в тебя!

Тоже мне, гуру. Я ждал, пока Вася уберет руку с моего плеча, чтобы развернуться и уйти, но он продолжал щупать мою ключицу сквозь рубашку.

– А я тут вообще мега-вещь замутил, – подмигнул он. – Три параллельных проекта. Сильно? – Вася выпятил грудь, как будто ждал, что я тут же прицеплю ему медаль и орден. – Конечно, сейчас приходится нелегко. По шестнадцать часов в офисе торчу, но тема знатная.

– Пупок не развяжется? – хмыкнул я.

– Главное – ввязаться! – хохотнул Вася и, наконец, снял с моего плеча свою липкую ладонь. – А дальше – совершать правильные движения с учетом обстановки. Мы тут с отцом в Альпы ездили, распечатали «черные трассы». Он-то уже в прошлом году там с инструктором катался. А я в этом году сам справился, без посторонних. Ничего сложного – собранность и молниеносность принятия решений – вот и вся техника «черной трассы». Не расслабляться. Так и тут – проскочим.

Вася многозначительно хлопнул глазками и направился к своему компу. Только сейчас я заметил, что он слегка прихрамывает на правую ногу.

Папа у Васи силен в финансах. До перестройки он работал в каком-то «ящике», а потом они с товарищами организовали мутную контору, я так и не понял, чем она занимается, но бабло у него водилось. По крайней мере, он купил сыну хорошую «двушку» на Садовом. Вася любил рассказывать истории из серии «мы с отцом». Правда, большинство из них напоминали мне старый анекдот, в котором сын хвастается, какой у него хороший папаша: «Он меня сам плавать учил. Вывез на лодке подальше от берега и сбросил за борт. Так я и поплыл». «Сложно пришлось?» – спрашивают у мальчика. «Да нет. Самое трудное было выбраться из мешка», – отвечает тот. Папа сплавлял Васю на байдарках, погружал с аквалангом на критическую глубину, в детстве мочил приемчиками самбо – в общем, способствовал. К счастью, сегодня Вася не стал по пятому кругу рассказывать все эти истории, как он сломал руку, прыгая с парашютом, отравился ухой на рыбалке и подцепил клеща в походе.

Конечно, мне хотелось обсудить самарский опыт с кем-то из коллег не совсем профессионально, не на деловом языке. Как-то по-человечески выяснить, какие они применяют техники, когда персонал в условиях цейтнота фактически намеренно тупит и саботирует. Такое поведение стаффа не такая уж редкость при внедрении ERP. И ряд рекомендуемых приемов прописаны в негласной служебной инструкции. Но мне было интересно не то, какими методами надо (к сожалению, всякий формальный и регламентированный подход при работе с людьми время от времени дает сбои). Мне было интересно, как они внутри себя справляются с неизбежно нарастающей агрессией. Как-то же они выдерживают? Но у нас не было принято говорить о себе и своих реакциях. Все разговоры о «стороне партнеров», даже если вдруг возникала неформальная беседа, сводились к обсуждению «какие они», «как с ними» и «как я их». А вот «как я себя» и «как они меня» – зона табу. Еще бы – все-таки мы все мужики. Не нюни. Профессионалы.

Отчетное совещание прошло нормально. Свой бонус я честно заработал. И до конца рабочего дня мог слегка расслабиться, «изучая новую служебную информацию» и готовясь к очередной командировке. Я изучал опыт внедрения ERP на других заводах по производству тары и упаковки. Выяснял подробности технологического цикла, а между делом на компе мигало окошечко «Мамбы». Я впервые пожалел, что у меня нет отдельного кабинета и каждая любопытная сволочь может заглянуть мне в монитор. Конечно, я смог бы поставить на место любого, кто вякнул бы мне что-то насчет того, что «на работе надо работать, а не в сайтах знакомств торчать». Но потенциальная возможность такой пикировки поднапрягала. Я решил не прогибаться, тем более что такая стычка была всего лишь вероятной, но не неизбежной. И спокойно читал и отправлял сообщения.

Стоило мне вернуться в Москву, как между мной и Олесей начался буквозатратный «роман в письмах». Меня порядком утомляли ее не слишком изобретательные вопросы типа «Как дела? Как доехал? Какая у вас в Москве погода? Что ты делаешь сегодня на работе? А вечером?». Я смирился с тем, что женщины не слишком-то умны, и терпеливо, порою даже обстоятельно отвечал на все ее вопросы. Слал смайлики и розочки. Этот человеческий объект функционирует так и обладает именно такими системными ограничениями. Ок, я учитываю это. И все. У меня нет задачи ее изменить. Ведь я же не собираюсь искренне ее впустить в свой мир. Сделать более интересной для себя. Нет, мне надо просто удерживать ее. Вот и все.

Параллельно я напомнил о себе девчонкам из Екатеринбурга. Чтобы готовились и ждали. Убедился, что Вадим, 32, Москва, по-прежнему жив и здоров и все так же процветает на «Мамбе». Пожалуй, этот мой контакт на сайте знакомств интересовал меня сейчас сильнее всех остальных. Несмотря на то что из нашей переписки уже вполне можно было составить пьесу в жанре «вербатим», он как-то не рвался меня увидеть (ну то есть не меня, а Таню, от имени которой я с ним переписывался). И это действительно странно, потому что большинство остальных парней, писавших на мой женский аккаунт, довольно быстро предлагали перевести общение в офлайн. Но они были не так уж настойчивы. И когда я отказывался с ними встречаться, они постепенно исчезали с горизонта. А их место тут же занимали новые, стоило только слегка разогреть анкету, отправив пару смс-ок для поднятия ее в рейтинге.

Я почему-то не бросал эту зарегистрированную мною на «Мамбе» анкету. Мне отчего-то было чертовски приятно видеть, как все новые и новые чувачки тянут свои ручонки к моей бывшей девушке и страждут ее увидеть и ощутить в реале, и раз за разом давать им отлуп. Временами я делал это в особо грубой форме, с каким-то специальным, жестоким удовольствием. Причем я, как правило, не отказывал себе в возможности дополнительно поглумиться и объяснить каждому новому «мотыльку», прилетевшему на эту лампочку, почему именно он – лох и недостойный. Причины всегда находились. «Посмотрела твою фотку – извини, нет желания встречаться. Нафинг персонал». «Количество орфографических ошибок в твоих посланиях поражает. Думаю, нам не стоит встречаться». «Пожалуй, не могу принять твое приглашение. Страховые агенты всегда навевали на меня скуку». «Парень, возвращайся, когда пересядешь со своей «Лады-Калины» на что-нибудь более приличное». Иногда я ловил себя на том, что, когда печатаю сообщения от Танькиного имени, у меня меняется выражение лица. Наверное, в эти моменты у меня в глазах появлялся злорадный блеск. Черт, я прекрасно понимал, что это слабость, дикость и какая-то мелкая месть непонятно кому и непонятно за что. Ну то есть понятно кому и понятно за что. Я достаточно умный чувак, чтобы осознать, что таким образом я выплескивал собственные комплексы. Сам себе пытался продемонстрировать, что не я один такой, кого Танька легко спихнула ножкой с палубы своего корабля. Что она спихнула бы и всех остальных, других, не похожих на меня, возможно, даже превосходящих меня в чем-то. Я пытался доказать себе, что дело не во мне. Что так произошло бы с каждым на моем месте. Что я не виноват и что я действительно ничего не мог сделать в той ситуации. Хотя зачем я себе это доказывал, если реально я знал, что так все и есть? Что я на самом деле тогда ничего не мог изменить. Она сама прямо сказала: «Дело не в тебе. Дело во мне. Ты очень хороший. Ты классный. Но нам не надо быть вместе». И уехала в Питер. Покорять вторую столицу и делать карьеру радиоведущей. Еще она сказала в объяснение: «У нас разные планы на жизнь». Как будто у меня тогда действительно были планы на жизнь. Тогда не было. Как идеалистический дурак, я полагал, что самое главное в жизни случилось – мы нашли друг друга. Для нее же это был просто «эпизод», а все самое главное еще только должно было произойти – там, в Питере. Зато теперь у меня есть не просто планы, но и стратегия. И уж, конечно, покруче, чем Танькино тщеславное желание, чтобы ее знали по голосу и по имени тысячи людей, которым, по сути, на нее наплевать. Я снова и снова поднимал ее анкету в рейтинге, фривольно переписывался с разными мужиками и потом давал им звонкий отлуп.

Недельная московская передышка пролетела быстро. На выходных, прежде чем снова отправиться в провинциальный поход, я поехал навестить маму. Мама мне обрадовалась. Как всегда. Вообще после того как я уехал в Москву, наши встречи кажутся мне одной и той же встречей, которую копируют из прошлого и вставляют через равные промежутки времени в мою жизнь. Как на ее бусах равномерно чередуются три большие желтые бусины и одна маленькая черная. Три желтые, одна черная. Так же и у меня: три командировки, одна встреча с мамой. Точно такая же, как и предыдущая. И эти дни, которые я провожу с мамой, совершенно не похожи на остальные мои дни. Такой линеарный контрапункт. И в этот раз все было, как всегда. С тем же домашним борщом, традиционным вопросом «Когда же ты наконец женишься?». Плюс ее обязательные жалобы на свое здоровье и на то, что я ее совсем забыл и вообще не очень заботливый сын, оставил ее тут одну, но она «мировая мама» и все понимает. Это повторяется каждый раз одними и теми же словами. Нюансы бывают лишь в одном. Во фразе: «Вот это в тебе от отца. Чувствуется парамоновская порода». Каждый раз мама произносит эту фразу по разному поводу. Но обязательно каждый раз произносит. И каждый раз в упрек. На самом деле она хочет сказать что-то вроде «мне не нравится, как ты это сделал» или «мне не нравится, что ты так говоришь». Не думаю, что в те моменты, когда она говорит про «парамоновскую породу», я реально напоминаю ей своего отца. Я не видел его вообще никогда, а она не видела больше 25 лет. И конечно же она не может знать, как ведет себя отец в тех или иных ситуациях. Вряд ли она это помнит. В этот раз ее выбесило, что я во время ритуального поедания приготовленного ею борща то и дело хватался за телефон, чтобы отвечать на сыпавшиеся на меня градом смс-ки от Олеси.

– Ну что ты к своей трубке приклеился! Чего ты дергаешься? Спокойно поесть можешь? – фыркнула мама. – Вот это в тебе от отца. Чувствуется парамоновская порода.

Обычно я очень спокойно реагирую на такие вещи. Но в этот раз я почему-то взорвался. Видимо, я все-таки был слабо экранирован во время последней командировки и позиционные бодания с самарцами реально подрасшатали мне нервную систему. Поэтому на этот раз я не промолчал, как обычно, а огрызнулся:

– Мама! Ну вот откуда ты можешь знать, как отец обращается с мобильным телефоном? Когда вы расстались, и стационарные-то телефоны еще не у всех были!

– Он ничего не делал по-человечески. – Мама поджала губы.

Я продолжил давиться борщом в тишине.

– Я, конечно, не видела твоего отца с мобильным телефоном, – подзавелась мама. – Но я все-таки уверена, что он именно так и делает. Хотя у него может вообще не быть мобильника.

Она отвернулась к мойке, бренча кастрюлей и половником.

Мама почему-то до сих пор считает мобилу чуть ли не атрибутом роскоши. А компьютеры для нее вообще что-то вроде космических кораблей. Хотя в ее школе есть компьютерный класс. Поэтому она гордится моей работой и тем, что я вообще такой неглупый. Я для нее кто-то вроде Королева или Циолковского. Умище. Она не отказывает мне в мозгах, но почему-то совершенно не догадывается, что внутри меня может существовать что-то еще, кроме мыслей, идей, выводов, программ, схем и выкладок. Ну то есть я хочу сказать, что она ведет себя так, как будто и не догадывается, что у меня могут быть какие-то эмоции. Например, она никогда не считала нужным скрывать от меня, что я был сильно нежеланным ребенком.

«Я когда поняла, что беременна, от ужаса буквально впала в прострацию. Ничего не могла делать. Наверное, если бы мне тогда объявили, что у меня рак и нужно срочно вырезать опухоль, иначе я умру, я бы и этого не сделала. Только поэтому упустила время для аборта. Замерла и ждала, что все само рассосется. Когда ты родился, вообще не знала, что с тобой делать. Я вообще тогда детей не хотела. К тому же папаша твой еще оказался мразь мразью», – говорила она, как будто даже не предполагая, что меня это может ранить. Женщины как-то узурпировали право на чувство. Как будто бы только им может быть больно и только они могут чувствовать, переживать, страдать. А мы, мужчины, такие Кинг-Конги. Я не знаю. Иногда мне хочется плакать. Конечно же я не плачу. Просто хочется. Может, остальные, более типичные мужики действительно Кинг-Конги. Я нет. Я просто прикидываюсь нормальным. И стараюсь быть им по мере возможности.

Если бы у меня был нормальный папа, я, наверное, мог бы поговорить с ним об этом. А еще про драки. Про алкоголь. И про женщин… Может быть даже, я смог бы рассказать ему кое-что про Самару. Не то, что я могу рассказать маме. Другое.

– Мама, я переписываюсь с девушкой. Мы познакомились в Самаре. Она хорошая. По-моему, я ей нравлюсь.

– Знаю я этих твоих девушек. Сегодня одна, завтра другая.

– Это другое. Это надолго. Возможно, даже навсегда.

– Единственная и последняя? – недоверчиво хмыкнула мама и, кажется, начала забывать, что она на меня сердится.

– Не думаю, что единственная и последняя, но надолго, – уклончиво ответил я.

Я не люблю врать. Предпочитаю говорить как есть. Как точно заметил старик Пилат, «правду говорить легко и приятно». В крайнем случае, я недоговариваю.

– А Танька твоя замуж выходит, – «в тему» ляпнула мама. – Недавно к родителям с женихом приезжала.

– Я рад за нее, – я отставил тарелку и начал подниматься из-за стола.

– Ну куда ты побежал? Не хочешь, чтобы я рассказывала, я не буду, – проворчала мама.

– Мне просто все равно. Хочешь – расскажи. – Я сел обратно.

В общем, Танька выходит замуж. Очень вовремя. Она всегда делает что нужно и делает это своевременно. Именно сейчас ей пора было выходить замуж – 25 лет, самое время. Раньше – вредно для карьеры. Позже – можно пролететь. К тому же она красива специфической, довольно скоропортящейся красотой – в ней заметная доля казахской крови. В молодости казашки довольно милы и забавны, похожи на шоколадно-искристых покемончиков. А годам к тридцати уже заметно сдают. Усики, какая-то пигментация, задок. Они уже не кажутся изящными и по-восточному загадочными. Наоборот – прорывается какая-то азиатская грубоватость и неутонченность. Я специально обращал внимание на теток ее типа, пытаясь представить, какой она будет в возрасте.

Танькина семья приехала в наш город в начале 90-х. После развала Союза ее семья решила свалить в Россию, на историческую родину ее матери. Папа у Таньки – казах, но не полностью, там тоже какой-то этнический замес. Хороший мужик. Когда они приехали, я как раз учился в средних классах. С Танькой мы встретились 1 сентября. Вместе пошли в седьмой класс. А в девятом начали встречаться. Как у нас тогда говорили «гулять». «Они гуляют», – говорили про парня и девушку, когда хотели сказать, что у пацана и девчонки «отношения». Мы гуляли до одиннадцатого класса, а потом поступили в институты. Сняли комнату. А потом – квартиру. Потом мы закончили учиться, и тут Танька решила, что мое время истекло. За пару недель подорвалась и уехала в Питер. За карьерой. Отбросив меня как балласт. Мне оставалось только охреневать от того, как легко она отскочила. Просто слила за ненадобностью. За неудобством. Молодец. Я бы так не смог.

Я думал, что она выйдет замуж как-нибудь очень удачно. Эта девка, по моим прикидам, должна была выйти замуж с перспективой. Карьерной, денежной или какой-нибудь там еще. Но мама уверяла меня, что Танькин жених ничего особенного из себя не представляет. «Ты гораздо его симпатичнее и перспективнее, – говорила мама. – У тебя будущее. А он просто хороший парень. Журналист какой-то». В этом смысле маме можно было доверять. Если бы Танька поразила своим женихом мою матушку, она бы, конечно, не стала этого скрывать и распиарила бы его передо мной. Я же говорил, она никогда не боялась меня ранить.

В воскресенье мы попрощались с мамой. Я оставил ей денег и уехал на вокзал.

В промежутке между поездом из Твери и самолетом на Екатеринбург я успел заскочить домой, оставить одну дорожную сумку и взять другую.

На двери меня снова ждала записка: «Я здесь был. БЫЛ. Делай выводы».

Чувак! Ты мог оставить и просто желтый листок – я бы догадался, что ты здесь был. Можно не акцентировать. И что? Какие выводы я должен сделать? Запарила уже эта непонятная канитель! Я нашел в столе брусок стикеров, оторвал листок и приклеил на дверь. «Чего тебе надо, в конце концов?» – написал я. Запер замки и уехал в Домодедово.

* * *

В Екатеринбурге меня встретили по всем правилам: совещание с генеральным директором и его замами по направлениям. Все обещали всяческое содействие и всестороннюю поддержку. Времени было в обрез. Я постарался, чтобы они осознали, что в ближайший месяц они не просто будут видеть меня в своем офисе и здороваться со мной. А что нам предстоит сотрудничать. То есть от них ото всех и от их подчиненных потребуется активная помощь в описании бизнес-процессов. Они, и только они, могут знать, как именно должна быть заточена система, чтобы им в ней работалось комфортно. Все сделали вид, что поняли. Но я не очень-то обольщался. Уже завтра они начнут отбиваться от меня и пинать друг к другу, канюча, что у каждого до фигища текущей работы и совершенно нет времени составлять для меня какие-то описания, схемы, таблички и графики.