Текст книги "Две линии судьбы. Когда остановится сердце (сборник)"

13. Май 2010 г. Лиза

По дороге домой они заехали к Адаму, мужу Глафиры. К счастью, он оказался дома. Выглядел Адам совершенно больным. Лицо его, обычно румяное, свежее, почернело, волосы были взъерошены, взгляд – затравленный, испуганный.

– Лиза, есть ли какие-нибудь новости? – он бросился к Лизе, забыв поздороваться. – Я не звонил, потому что понимал – ты ищешь, ты не можешь не искать ее! А… Гурьев… Привет. Спасибо, ребята, что вы пришли. Я тут потихоньку схожу с ума. Скоро уже платья Глафиры буду надевать…

– А это еще зачем? – Лиза встревожилась из-за психического состояния Адама.

– Надену, встану перед зеркалом, сощурю глаза, и мне покажется, будто это Глаша… Вы проходите, проходите! Я же по вашим лицам вижу, что у вас есть новости. И чувствую, что она жива. Ну что, напали на ее след? Ее кто-нибудь видел?

Лиза от стыда готова была сквозь пол провалиться. Интересно, как бы отреагировал Адам, узнав, что все эти долгие и ценные для поиска Глафиры часы они с Дмитрием занимались совсем другим делом? Посторонними людьми.

– Дима, я должна задать тебе несколько вопросов.

– Задавайте, хоть тысячу! Я отвечу на все. Но на один вопрос – где бы могла сейчас находиться Глаша, – я ответить не смогу. Я не знаю, не предполагаю, куда она могла выйти, направиться, поехать, полететь…

– Я точно знаю, что она никуда не улетала и не уезжала, я имею в виду авиалинии и железную дорогу. Она нигде не зарегистрирована. Скажи, что ты думаешь по этому поводу?

Они расположились в гостиной, в креслах. Лизе показалось, что Адам сейчас непременно скажет что-то важное, что поможет ей в поисках Глафиры. Это было чисто интуитивное ощущение.

– Значит, так… Когда я приехал, то первым делом хорошенько осмотрел квартиру. И понял, что никуда – я имею в виду в далекое путешествие – она не отправлялась. Правда, нет ее паспорта, зато все вещи, которые она могла бы взять с собой, в частности, ее любимый рюкзачок, сумка для косметики и разные мелочи, к которым она была привязана, – на месте. Все выглядит так, словно она собиралась вернуться. Нет, тесто, конечно, она не ставила, что могло было бы навести на мысль, что она отлучилась ненадолго. И бульон тоже не варила, как она это делает с самого утра или вечером, чтобы потом сварить борщ, скажем… Да и в холодильнике не очень-то много продуктов. Зато прибавились йогурты, в шкафу – мюсли, две пачки овсяных хлопьев, клубника…

– Клубника? И много?

– Да. Килограмма два. Причем она в маленьком пластиковом ведерке и почти не тронута. Как ты понимаешь, я обратил внимание и на такие детали… Подумал, что она либо собиралась сварить из нее варенье, или просто съесть. Но разве стала бы она покупать свежую клубнику, если бы собиралась куда-нибудь отправиться?

– Нет, Адам, в том-то и дело, что никуда она не собиралась. Просто вышла, так сказать, за хлебом…

– И хлеб в доме был, – вздохнул Адам. – Но есть еще кое-что. Ей зачем-то понадобились деньги! Понимаешь, банк, где мы с ней держим деньги… Словом, мы знаем коды и пароли, при помощи которых можем входить в интернет-страницу наших счетов. И я не мог не проверить, что с деньгами. Вот и узнал, что в день ее исчезновения она сняла со своего счета приблизительно пять тысяч долларов. Я поискал эти деньги в доме – и не нашел.

– Странная история, – сказала Лиза, подумав: «И нехорошая». – Однако я не верю, что Глафира могла такое позволить – чтобы ее кто-то заставил снять эти деньги. Значит, она сделала это сама. Вопрос: зачем? И еще я подумала, Адам: может, не случайно она их сняла и куда-то исчезла именно в то время, когда тебя здесь не было?

– Думаешь, у нее от меня есть тайны? – грустно спросил Адам. – У Глаши? От меня?

– Знаешь, разные мысли в голову лезут. Но согласись – на нее не похоже, чтобы она куда-то поехала по своим делам, никого не предупредив. Это просто невозможно!

– Лиза, ты вот все задаешь вопросы, неужели ты еще не поняла, что с Глафирой случилось что-то ужасное! И что она, может, находится где-нибудь в плену и над ней издеваются… – Глаза Адама наполнились слезами. – И виной тому, ты уж извини, ваша работа! Явно кто-то захотел тебе насолить. Вспоминай, какие дела ты в последнее время вела?

– Адам, я постоянно об этом думаю, но ничего опасного для нас с Глашей в последнее время не происходило. Так, обыкновенная текучка. Больше скажу – люди, чьими делами мы занимались в последние полгода, были, напротив, нам благодарны за то, что мы для них сделали. Да, конечно, может, они и заслуживали наказания, но в нашем случае, я имею в виду, в нашей работе, решения принимаю я. Поскольку я – все-таки не прокурор. Да, мне часто приходится преступать закон. Думаю, это происходит примерно в половине случаев. Но, помимо государственного закона, есть еще и человеческий закон, и я сама принимаю решение, кого сдать милиции, а кого отпустить. Не стану тебе рассказывать, какой процент осужденных сидит за решеткой по ложному обвинению, ни за что. И моя задача не допустить этого. Это – моя позиция, и никто и никогда меня не переубедит в некоторых очень важных и принципиальных для меня вещах. Если девушка в порыве самообороны убила насильника, что же ей теперь – сидеть? И вся жизнь насмарку? Или такой случай: человек вечером шел по улице и увидел, что на девушку напали преступники, да еще и с ножом, и он уложил сразу двоих – из пистолета – и спокойно пошел домой, а потом перестал спать из страха, что его вычислят и посадят? Да, я помогла этому человеку. Мы и пули ночью извлекли из тел, и пистолет уничтожили… Словом, я сделала все возможное, чтобы никто и никогда в жизни не вычислил его. А человек – достойнейший! У него трое маленьких детей. Он прекрасный семьянин. Возвращался от тестя ночью, после совместного просмотра футбольного матча. Понятное дело, что ночью лучше вообще не выходить из дому, но в жизни-то всякое бывает!

Или вот, к примеру, один из последних наших случаев. Девушка оказалась свидетельницей убийства, совершенного ее близкой родственницей. А та решила подставить ее. Там была долгая история… Но мне удалось снять все подозрения с моей клиентки, а ее родственницу, настоящую убийцу, посадили. Не думаю, что каждый следователь прокуратуры стал бы заниматься поисками свидетельств непричастности к убийству моей подопечной. Глафира же, ты знаешь, выполняла самую муторную и сложную работу, и все, вращавшиеся в орбите наших дел, прекрасно знали, что она – лишь исполнитель. Это мы с тобой знаем, что зачастую именно идеи Глафиры бывали просто золотыми и это именно она распутывала нить, ведущую к настоящему преступнику. К тому же она умеет входить в контакт, легко знакомится с людьми и прекрасным и самым естественным образом добывает нужную информацию. Это я все веду к тому, что если бы кто-то и захотел, как ты выражаешься, насолить мне, то и похитили бы тоже меня.

Гурьев, оказывается, давно уже спал, прикорнув в глубоком кресле. Увидев это, Лиза достала сигарету и хотела было уже закурить, но Адам поднялся со своего места и аккуратно вынул сигарету из пальцев Лизы.

– Ты что? – прошептала Лиза, покосившись на уснувшеко мужа.

– Как ты можешь?! Глаша говорит, что ты беременна, и, хотя этого на первых порах еще не видно, ребенок-то уже существует. И я не позволю тебе курить! – заявил Адам.

Лиза нахмурилась:

– Знаешь, Адамчик, иногда мне кажется, что нет у меня никакой беременности. Вот и знаю, что ребенок есть, мне и врачи сказали, но я сама еще ничего не чувствую. Только все хлопочут вокруг меня, поздравляют, говорят разные дежурные слова – мол, тебе надо беречься, – а я чувствую себя так же, как и раньше, когда не было никакой беременности. Больше даже скажу: иногда мне кажется, что я вообще симулянтка и всю эту беременность придумала.

– Все, Лиза, не старайся отвлечь мое внимание и не тяни руку за пачкой. Успокойся, сиди и думай: как и где искать мою жену? Честно тебе скажу – что бы ты мне сейчас ни наговорила о своих профессиональных делах, все равно, если что-то с Глашей случится, я буду думать, что это произошло именно из-за ваших не совсем чистых дел. А что, если какой-нибудь прокурор, у которого ты из-под носа увела подозреваемого, на тебя окрысился?

– И решил разобраться с Глашей?

– Но какие-то предположения у тебя есть? Ты вообще-то ищешь Глафиру?

– Ищу, – и Лиза принялась рассказывать Адаму о версии, связанной с фирмами, занимающимися продажей таблеток для похудения.

– Лиза, ты говоришь об этом таким бесцветным, скучным тоном, словно эта тема кажется тебе полной чушью. Я угадал?

– Ну, почти… потому что Сережа Мирошкин тоже пробовал пойти по этому следу, и он никуда не привел.

– А вы думали, что там, за той дверью – я имею в виду ту, за которой исчезла Глафира, – сидят и ждут вас?! Да там ничего уже от фирмы, которой могла заинтересоваться Глаша, не осталось! Ни пылинки! Вот я лично если бы был преступником, то именно на этой извечной женской проблеме постарался бы сделать целое состояние.

– Это как же?

– Собрал бы вместе всех полных женщин, содрал бы с них деньги и поселил где-нибудь, где нет ни крошки еды, а только один чай или кефир.

– Какой ты злой, однако…

– Ну и что? Женщины похудели бы и мне бы потом спасибо сказали.

У Лизы зазвонил телефон. Она, как заметил Адам, даже не вздрогнула, как это может случиться с человеком, находящимся в напряжении и ожидающим очень важного, судьбоносного звонка. Неужели Лиза на самом деле не ищет Глафиру? Ведь она не сказала ему еще ничего, свидетельствующего о том, что она занимается ее поисками. Отсутствие информации убивало Адама. Ни одной зацепки! Или… Или Лизе что-то известно и она просто не хочет раньше времени расстраивать его?

Между тем Лиза слушала то, что ей говорили в трубку. И выражение ее лица при этом было таким, словно ей только что сказали нечто неожиданное, потрясшее ее до глубины души, однако она словно бы сдерживала себя, чтобы как-то это прокомментировать. Или же ей просто не давали вставить слово. Брови у Лизы были нахмурены, язычком она облизывала красные, воспаленные, обветренные губы. Адам вдруг подумал, что она необычайно хороша и это удивительно, как это он не замечал этого раньше. Быть может, она немного поправилась, и именно этот факт заставил Адама обратить на нее внимание как на женщину. Он быстро прогнал эти мысли.

– Да, я поняла вас. Но я хотела бы с ней поговорить и убедиться в том, что она жива. Почему невозможно?

Видно было, что разговор закончился, и Лиза продолжала стоять с телефоном в руке, задумавшись. Внезапно проснулся Дмитрий.

– Извините. Не знаю, как это вышло… Уснул, надо же?! Ну что, Лиза, пойдем домой?

И тут он увидел ее лицо, потом перевел взгляд на Адама.

– Что-нибудь случилось, пока я спал? Они позвонили?

Удивительное дело, но своим вопросом он попал в самую точку. Лиза ответила:

– Представляете, мне сейчас позвонила какая-то женщина и сказала, что с Глафирой Кифер все в порядке! Что она жива и здорова и чтобы мы ее не искали, она сама скоро вернется. – Она повернулась к Адаму: – Адам, ты же слышал – я спросила, могу ли я с ней поговорить и убедиться, что она жива и здорова, но мне ответили, что это невозможно. Что бы все это значило?

– Да ерунда все это, – сказал Дмитрий Гурьев. Видно было, что на него эта информация произвела удручающее впечатление. – Будь это правдой, она сама бы сказала об этом. Что-то тут не так… Лиза, дай мне, пожалуйста, твой телефон, я немедленно поеду и отдам его своим людям, пусть выяснят, откуда поступил этот звонок. Но, скорее всего, звонили из автомата. Все, Лиза, на сегодня хватит. И вообще, с завтрашнего дня ты сидишь дома, отсыпаешься. Занимаешься неизвестно чем! А тебе, Адам, отдельное спасибо, – сказал он и горячо пожал руку вконец растерявшегося Адама.

– А мне-то за что?

– За то, что не позволил ей курить. Если это мне, конечно, не приснилось.

14. Май 2009 г. Соня

Этот сон она не видела уже давно. Да и сном-то его можно было назвать с трудом. Это был словно припечатанный к листу сознания гербарий пережитого. Пожелтевшая от времени пленка с изображением сцен прошлой, почти детской жизни. Слово «санаторий» ассоциируется со стаканом густой сметаны и каких-то необыкновенно вкусных, свежеиспеченных коржиков. И так – вместо того чтобы из-за этого слова увидеть внутренним взором неживые тела родителей, выловленные из воды. Мокрые, раздутые тела в потрепанной, начавшей уже подсыхать одежде, прилипшие в щекам и лбу волосы мамы и какое-то очень странное, почти неузнаваемое лицо отца, с белыми толстыми щеками… А еще их руки, точнее, пальцы рук… словно с них вот-вот сползет размокшая кожа. А еще – девочка с изъеденным раками лицом. И кто может знать, какие такие раки или рыбы его ели? Еще недавно Женечка гоняла по берегу с мячом, кричала от удовольствия и щенячьей радости, когда взрослые окатывали ее холодными брызгами, и зубы ее, когда она раскрывала в громком смехе рот, были мелкие, белые…

– Тебе надо поесть суп, и потом мы поедем. Тебе не надо было ходить туда, на причал, и смотреть на своих родителей.

Это все бабушка говорила ей во сне. Или же это было наяву? Она никак не могла вспомнить то время, да и как вспомнить, ведь она была так мала?

Одно Соня поняла: ни мамы, ни папы, ни сестренки Женечки в ее жизни больше не будет. Никогда. Зато будет прекрасная, любящая, добрая бабушка, баба Лида, она станет всегда баловать ее, покупать ей красивые платья и туфельки. И все у нее окажется самым лучшим по сравнению с вещами ее одноклассников.

Когда кто-то из ее новых подружек узнавал, что у нее утонули родители и сестра, все сочувствовали ей – и не понимали, что родителей-то жалко, а вот сестру… Сестра всегда ей мешала, отбирала игрушки, иногда била Соню по лицу своей теплой сильной ладошкой, а иногда – и прямо по губам. И делала это со смехом, с хохотом. На правах старшей сестры. Соне казалось, что у Жени самые красивые платья и что ее колготки с помпонами белее, красивее, чем у Сони. И куклу Женину мама обшивала, одевала в красивые одежки, гораздо наряднее, чем у Сониных кукол. Ну, утонула она, и что? Одной маленькой противной девчонкой стало меньше.

– Женечка, поди сюда! – звала повариха Женю из столовой и уводила ее из зала, где сидели и обедали за столами отдыхающие (щи, гороховое пюре, котлеты, компот из вишни), уводила куда-то в глубь кухни, туда, куда никого не пускают, и кормила ее там, принцессу, или блинами, или ватрушками с творогом, всем тем, что им подадут еще только к полднику. И за что ее так любили?

Вот и во сне она приходила с каким-нибудь пончиком в руке и смотрела на Соню презрительно, фыркала, говорила, что ее на кухню никогда не пустят, что тетя Таня (или Валя, или Маня – словом, повариха) любит только ее, Женю. Что она – принцесса.

Дурацкий сон, не имеющий ничего общего с теми чувствами к сестре, которые она испытывала, уже став взрослой. Как бы ей хотелось иметь родную сестру, родного человечка, который шел бы с ней рука об руку всю жизнь! Соня приобрела бы еще два магазина, Женя бы ей помогла, они бы по-сестрински поделили все сокровища, доставшиеся им от бабушки. Но Женечки не было. Как не было ее лица, которое съели раки или рыбы.

Бабушка говорила, что Женечка уже ничего не чувствовала, что она тогда, под водой, не дышала и была мертва, когда они ее ели.

Бабушка в церкви молилась за упокой души Евгении и Марии Козельских. Зятя своего она не любила, даже после его смерти не могла вспомнить о нем, по ее словам, ничего хорошего. Кобель – он и есть кобель. И редко ставила свечку, когда вспоминала свою дочь Валентину. Кошка – она и есть кошка.

– А если бы я влюбилась и сбежала из дома, ты бы и меня не любила? – спрашивала бабушку Соня, когда чувствовала, что настроение у бабушки прекрасное и она полна нежных чувств к внучке.

– Ты бы из дома никогда не сбежала и о своем кавалере мне все рассказала бы. Ты – не такая. А Валя – другая. – И бабушка хмурила брови.

…За завтраком ей пришла в голову гениальная, на ее взгляд, идея.

– Валя, послушай, ведь у меня ювелирный магазин. И яд можно положить куда-нибудь, в перстень к примеру. Или в кулон! Сейчас есть такие яды, их не обязательно подмешивать в питье или еду. Вот, к примеру, я недавно прочитала, что ядом можно даже протереть телефон жертвы. Берет эта Вера свой телефон, подносит к уху, дышит этим ядом – и готово!

– Такой яд есть? – покачала головой Валентина, раскладывая яичницу по тарелкам. – Вот только где бы его раздобыть? И еще. Надо все хорошенько продумать. Ведь они всегда вместе, и этой трубкой может воспользоваться Андрей.

– Да, конечно, надо все обдумать, это я просто так, для примера говорю. Или капнуть яд в лужу, по которой будет проезжать машина жертвы, хлюп – и все: все, кто ехал в машине, – покойнички!

Валентина смерила ее неодобрительным взглядом:

– Ты только это… не очень увлекайся такими планами, а то свихнешься еще… Все-таки мы говорим о смерти, понимаешь? А смерть – это… смерть. Серьезная штука.

– Ты что, боишься меня?

– Я же здесь, с тобой, живу. Ты меня вот о сулеме как-то спросила, я прочитала – опасный яд! Страшновато как-то мне стало. Конечно, я тоже думаю о том, что ты мне сказала, ищу надежный вариант, но не надо забывать об опасности.

– Боишься, что я тебя отравлю? – Соня сказала это весело, даже чересчур весело, так, что ей самой вдруг стало не по себе. Резанула мысль, что она открылась человеку, которого практически не знает. Ее как водой ледяной окатило! Но это состояние длилось совсем недолго. Оно уступило место покою. Она хотела покоя, и она его получила. Или сама себе его придумала?

Сулема у нее была. От бабушки осталась. Сколько раз, прибираясь в аптечном шкафчике, Лидия Сергеевна, вертя склянку в руках, тихонько приговаривала:

– Вот, смотри, Сонечка… Волшебное средство! Ты даже представить себе не можешь, сколько проблем можно решить с помощью сулемы. Негодяев наказать, сволочей извести… Да только не могу я, хотя и знаю, что некоторые просто не имеют права жить на земле. Но не могу я перешагнуть грань, не могу, чувствую, что есть загробная жизнь, где придется за все ответить, а еще я знаю, что за мои грехи ответит мое потомство. А это значит – твои детки, и внуки, и так далее… Многое я о людях знаю, и о грехах их больших – тоже. Да только моя мать тоже была не без греха. Думаешь, ее хозяйка, Северова эта, на самом деле подарила ей все эти золотые вещи? Они в свое время куплены были у одной французской шельмы, больших денег они стоят…

Соня однажды, услышав об этом в первый раз, по наивности и непосредственности своей спросила:

– Она украла их, что ли, бабушка?

На что Лидия Сергеевна ответила ей долгим убийственным взглядом. Из чего Соня поняла, что не все вопросы можно задавать, да и ответы иногда бывают без слов, но очень понятные.

Получалось, что прабабка Сони – воровка, а никакая не кухарка. Хотя, вероятно, одно другому не мешало. Это уже потом, когда Соня подросла, она стала задавать себе подобные вопросы. Вот если, к примеру, ее прабабка, Наталия Козельская, обокрала Северову, то почему же ее не искала полиция? Или все же ее искали, да не нашли? Или же у Северовой было столько разных табакерок и других золотых и драгоценных вещиц, что она им и счет уже потеряла, а потому, желая избежать того, что вся ее личная жизнь, протекавшая на глазах у ее болтливой кухарки, станет достоянием ее поклонников, она предпочла не обращаться в полицию?

Рассуждая таким образом, Соня все же в большей степени склонялась к той версии, что прабабку ее просто не поймали, поскольку в то время вряд ли известную актрису волновали такие мелочи, как чьи-то сплетни. Что Наталья Козельская, ограбив свою благодетельницу (хотя кто знает, как относилась певица к своей кухарке, может, она была груба с ней и даже поколачивала ее?), исчезла. Как сквозь землю провалилась. Спустя несколько лет она объявилась в Саратове, но уже в качестве генеральской жены. Родила одного ребенка – дочь, которую назвала Лидией.

– Знаешь, я думаю, что все это надо проделать не у нас дома, конечно. А проникнуть каким-то образом в квартиру Веры, причем сделать это можешь только ты, к примеру, в качестве домработницы или медсестры, да мало ли кого, – осенило Соню. Она допивала чай и, вместо того чтобы смотреть в глаза Валентине, разглядывала дно чашки. – Они же тебя в лицо не знают! Придешь к ним, причем изменишь свою внешность, и предложишь свои услуги. Словом, это уже дело техники. Главное – проникнуть к ним в дом. Или же… – Тут лицо ее просияло. – Умудриться попасть в офис, где сидит Вера, и подмешать сулему в ее чай или кофе! Все это надо обдумать. Да, кстати, эта дура любит пить остывший кофе. Так что можно будет без труда…

– Значит, ты считаешь, что это должна сделать я? – убитым голосом проговорила Валентина.

– А ты хочешь, чтобы я наняла киллера? Ты же обещала мне помочь!

– Хорошо-хорошо, я не отказываюсь. Просто мне тоже страшновато. Не хочется же сидеть в тюрьме.

– А ты и не сядешь! Говорю же, мы все хорошенько обдумаем! Главное – сделать все по-умному.

Через неделю Валентина под видом женщины, желающей устроиться на работу в компанию «Клец и К°» (понимая, что ее могут узнать – она ведь однажды приходила сюда к Соне, – она надела темные очки и повязала голову шелковым платком), пришла в офис, где работала Вера, обманным путем проникла в ее кабинет и растворила сулему в чашке с холодным кофе. Однако, судя по тому, что Вера осталась жива, к этому кофе она не притронулась. Возможно, ее спасла добросовестная секретарша, следившая за чистотой и вовремя выплеснувшая кофе из чашки, чтобы вымыть ее.

Во всяком случае, первое покушение не удалось. Вот только надо ли радоваться этому или огорчаться – Соня так для себя и не решила.

Затем последовали еще две попытки убийства Веры Клец. И все это Соня предпочитала делать руками Валентины. Сначала Валентина, не очень хорошо водившая машину, попыталась наехать на Веру, когда та выходила из подъезда дома, где жил ее отец (Соня проделала большую предварительную работу и выяснила, по каким дням и в какие часы Вера навещает отца). Но у Вали ничего не получилось, потому что она перепутала педаль газа и тормоза. В следующий раз Валентина собиралась сбросить на ее голову (все в том же дворе дома, где жил ее отец) трехлитровую банку с водой. Она три часа просидела на восьмом этаже в подъезде на подоконнике, у распахнутого окна, ожидая появления Веры, и, когда та появилась, Валя столкнула банку. Однако банка разбилась буквально в сантиметре от ног Веры. Та закричала, поскольку звук был страшный и Веру осыпало осколками банки и обрызгало водой. Но она осталась жива.

– Я думаю, нам надо на время остановиться, – предложила Валентина. – Кто знает этих богатых… Она может проанализировать все, что случилось с ней в последнее время, и нанять частных детективов, чтобы они следили за ней, точнее, за теми, кто попытается еще раз совершить покушение на ее жизнь.

На что Соня возразила:

– Вера не знала, что в ее кофе была подмешана сулема. Вот если бы, к примеру, у нее была собака, которой она спаивала бы остатки своего кофе, и эта собака околела, тогда бы она поняла, что собирались отравить ее саму. Или если бы ты все же нажала на нужную педаль, а не на педаль тормоза, и хотя бы толкнула ее крылом машины, она, возможно, что-то и заподозрила бы, хотя и в этом случае – вряд ли. Всем известно, что для большинства женщин парковка машины – проблема, а потому, скорее всего, Вера просто не обратила на тебя внимания. Что же касается разбитой банки, то на меня тоже раза три роняли стеклянные бутылки, правда, пустые – дети резвились на верхних этажах… И это удивительно, что они в меня ни разу не попали.

В тот период Соне казалось, что жизнь ее обрела реальный смысл. Если до этого она мечтала об Андрее, о том, чтобы он вернулся к ней, и эта мечта постепенно приобретала оттенок нереальности и какой-то болезненной фантазии, то цель уничтожить соперницу представлялась ей более реальной и, к ее тихому ужасу, сладкой. Она жаждала ее смерти, и это желание – лишить ее жизни – захлестывало Соню с головой, не давало ей спать по ночам. От этих мыслей у нее вечерами поднималась температура, горели щеки, словно она мечтала не об убийстве, а о свидании с любовником.

Даже образ самого Андрея с каждым днем становился для Сони не таким уж и привлекательным (хотя в мыслях она еще продолжала желать его в мужья), чувство мести пожирало ее и одновременно придавало сил.

– Я больна, Валя? – спрашивала Соня иногда свою молодую тетку, укладываясь спать и с удовольствием ощущая ее теплую руку на своей щеке. – Больна? Я превращаюсь в ненормальную?

– Если ты говоришь об этом, значит, ты нормальная. – Валя гладила ее по голове, как маленькую девочку, и Соне отчего-то хотелось заплакать или поцеловать Валину руку.