Текст книги "7 интервью о научной журналистике"

Андрей Ваганов

Андрей Ваганов – заместитель главного редактора «Независимой газеты», ответственный редактор приложения «НГ-Наука». Заведующий отделом научно-технической информации «Инженерной газеты» (1991–1993), научный обозреватель отдела «Общество» в «Независимой газете» (19931997).

Автор статей, опубликованных в журналах: «Электрохимия», «Химия и жизнь», «Знание – сила», «Наука и жизнь», «Мир психологии», «Науковедение», «Философские науки», «Компьютерра», «Пушкин» и др.

Автор книг: «Миф. Технология. Наука» (2000), «Диалоги о научно-технической политике» (2001), «Технологичная культура» (2008), «Дети Парацельса» (2011), «Жанр, который мы потеряли: Очерк истории отечественной научно-популярной литературы» (2012), «Спираль жанра» (2014), «Наука – это то, чего не может быть: Сборник интервью ученых» (2016).

Лауреат премии Союза журналистов России (2001), Литературной премии имени Александра Беляева (2013), Международного конкурса деловой журналистики «Ргезззвание» в номинации «Наука и жизнь» (2016).

– Как Вы пришли в научную журналистику?

– Кривым путем. Закончил Московский Энергетический институт по специальности «Теплофизика», 7 лет отработал в конструкторском бюро, а в 1989 году, работая в этом бюро, еще и учился в школе-студии научной журналистики при журнале «Химия и жизнь». Прочитал в газете «Московский комсомолец» объявление о наборе в эту студию, попробовал туда поступить. Кстати, конкурс там был около 40 человек на место, как ни странно. После того, как перестал существовать Советский Союз, перестало существовать и конструкторское бюро, где я работал, я как-то неожиданно так, плавно перетек в научную журналистику. Ну и так пошло, пошло, пошло, и 2 года продолжалась эта учеба, и именно там мне предложили сначала в одну газету перейти работать, а потом уже, через некоторое время я сам, по собственной инициативе, попробовал попасть в «Независимую газету», и меня приняли. С самого начала это была именно специализация «Научная журналистика».

– А чем научная журналистика отличается от других тематических видов журналистики?

– Знаете, каждый кулик свое болото хвалит. Я считаю, что научная журналистика – это высший пилотаж по сравнению с другими видами журналистики, даже в сравнении с политической. Отличается она многими вещами, и стилистическими, и идеологическими, и так далее. Но, прежде всего, она отличается тем, что люди, которые занимаются научной журналистикой, имеют некоторое базовое, не журналистское, специальное образование: литературоведы, философы, психологи, медики, физики, биологи. Видимо, так эти естественно-научные и гуманитарные фундаментальные специальности выстраивают мозги, что человек после этого может более или мене свободно ориентироваться и работать в самых разных сферах деятельности. Есть книжка такая, Виталия Третьякова, «Как стать знаменитым журналистом», там замечательный афоризм приведен: «Если собрать 10 авиаконструкторов, они помыкаются какое-то время, но газету сделать сумеют. Если собрать 10 выдающихся журналистов, сколько бы они не мыкались, самолет сконструировать они не смогут». Мне кажется, в устройстве мозгов дело, извините за метафору такую. Научный журналист все время ищет некую иерархию, так его мозг устроен, мне кажется. И тексты более логичные получаются.

Научная журналистика – это высший пилотаж по сравнению с другими видами журналистики, даже в сравнении с политической.

– Какова цель у научной журналистики? Кому она сегодня нужна и зачем?

– Это глобальный вопрос, конечно. Я вам глобально и отвечу. Видимо, где-то в мозгу у человека есть такое свойство, как любопытство. Он хочет все время окружающий мир привести в некую систему. Научная журналистика, популяризация науки помогают человеку такую систему образов, систему отношения к миру выстроить. Это, мне кажется, глобальная задача. А прикладная задача во всем мире – привлечь лучшие мозги к занятию наукой. Как бы мы хотели или не хотели, мы живем в мире, который создан наукой, в техногенном мире, в насквозь технологизированном мире. Вы на планете Земля не найдете уже ни одной точки пространства, где бы не было заметно влияние человека. Даже в крови у пингвинов в Антарктиде находят химические вещества, которые производят в Европе. Весь мир – это мир технологий. Поэтому, конечно, очень желательно привлечь молодые мозги в эту сферу, чтобы развиваться дальше.

– Технологии как-то повлияли на научную журналистику? Изменилась ли она за последние 20 лет? И как изменилась?

– В прикладном смысле – конечно изменилась. Стали, например, доступны совершенно маленькие, комфортные и незаметные диктофоны. Их положил в карман, включил – и ты можешь собеседника не предупреждать. Хотя это даже по закону не положено, но тем не менее. Был такой замечательный отечественный научный журналист, научный писатель – Карл Ефимович Левитин, у него есть книга «Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого» (Москва, 2012). В ней он дает психологические портреты типичного ученого и типичного научного журналиста. И научный журналист у Карла Левитина сравнивается со шпионом. И действительно, его картинка работы научного журналиста очень похожа на ту, как ведет аналитическую работу разведслужба. Научный журналист – это человек, который ведет аналитическую работу. Ну, я так себе это представляю.

– Есть ли сейчас какие-то проблемы в научной журналистике?

– Проблемы – «зачем?» и «для кого?». На мой взгляд, это главная проблема, особенно – для России. Посмотрите – во всех законах, указах Президента, постановлениях Правительства в последнее время обязательно фигурирует строчка о популяризации науки, то есть это такой государственный поворот в сторону популяризации науки произошел. При этом мы с вами видим, что уровень знаний, подготовки специалистов резко упал. Мне иногда приходится проводить семинары по научной журналистике в различных вузах, и мне как-то забавно наблюдать, что я и студенты – это как люди с разных планет. Я им начинаю говорить про фильм «9 дней одного года», и никто из них этой картины не смотрел и даже не слышал про такую. Братьев Стругацких уже вообще никто не читает, но слышали, по крайней мере. И так далее. Вот это главная проблема в России: научная популяризация, на мой взгляд, сейчас в основном выполняет развлекательную функцию. А зачем это нужно людям? Развлечься. Различные формы популяризации придумываются, но это не выливается, как мы с вами чувствуем, в какое-то качественное улучшение нашей жизни.

– Есть ли сейчас спрос на профессию научного журналиста?

– Судя по всему, какой-то спрос есть, потому что есть государственный заказ. Я недаром упомянул все эти постановления правительства – худо-бедно этим постановлениям пытаются как-то следовать. Поэтому при многих научных институтах, практически при всех вузах созданы группы, которые пытаются заниматься продвижением достижений своих сотрудников, своих исследователей. Туда нужны люди. Потом, гигантская сфера возникла – это научная интернет-журналистика. Русские научно-популярные сайты очень хороши. Их, может быть, не такое гигантское количество, как западных, но то, что есть – это замечательные русскоязычные сайты, связанные с наукой: Элементы. ру, Антропогенез. ру и так далее, их достаточно много. Поэтому, спрос то есть, но какая польза от этого обществу? Я пока что, кроме того, чтобы развлекать публику, особой пользы не вижу.

– Вот Вы сказали, что в научную журналистику идут скорее люди с образованием биолог, химик, и так далее. Но все равно они должны иметь какие-то качества и навыки, чтобы хорошо писать научные тексты, чтобы стать научным журналистом. Какие это должны быть навыки?

– Это как мама с папой постарались. Научить человека писать нельзя. Можно показать какие-то приемы, какие-то шаблоны – это да, это существует. Я вспоминаю свои два года, когда я обучался в этой школе-студии научной журналистики в журнале «Химия и жизнь». Там не столько нас учили писать тексты, сколько просто погрузили в научную среду. Хотя, конечно, и показывали какие-то азы профессии. В этой редакции занятия проходили по вечерам. Я там познакомился с покойным ныне академиком Петряновым-Соколовым, например. Много бардов приходило, пели. Функция скорее была такая, чтобы погрузить в эту среду. А уже создавать тексты – я больше чем уверен, за две недели можно понять, получится ли из человека журналист, умеет он писать или нет. Необязательно научный журналист. Но для того, чтобы это понять, на факультете журналистики нужно делать как можно больше текстов. Все-таки, несмотря на телевидение, на Интернет, в основе всего лежит текст. Если ты сможешь изложить свою мысль на бумаге – то тогда ты можешь заниматься и телевидением, и интернет-журналистикой, и чем хочешь.

А прикладная задача научной журналистики во всем мире – привлечь лучшие мозги к занятию наукой. Как бы мы хотели или не хотели, мы живем в мире, который создан наукой, в техногенном мире, в насквозь технологизированном мире. Вы на планете Земля не найдете уже ни одной точки пространства, где бы не было заметно влияние человека. Даже в крови у пингвинов в Антарктиде находят химические вещества, которые производят в Европе. Весь мир – это мир технологий. Поэтому, конечно, очень желательно привлечь молодые мозги в эту сферу, чтобы развиваться дальше.

– Как Вы считаете, каковы сейчас карьерные возможности у научных журналистов? Чем они вообще могут заниматься?

– Могут, например, возглавлять службы по связам с общественностью в крупных технологических холдингах, типа РВК, «Нанотех» и так далее. Это очень серьезная карьерная позиция. Сейчас достаточно много научно-популярных изданий, даже бумажных. Они, может быть, не такие тиражные, как в Советском Союзе, но к позиции главного редактора тоже можно стремиться. Тут каких-то особенных карьерных путей сугубо для научной журналистики не так много, но, с другой стороны, еще раз возвращаясь к сказанному выше: мы живем с вами в насквозь технологизированном обществе. Куда не ткни – ты везде сталкиваешься с техникой, с технологией, с наукой. Чтобы уметь свести вместе общество и технологии, как раз нужны такие люди, как научные журналисты. Поэтому, прежде всего, сейчас это очень сильный тренд, журналист может работать в отделах по связям с общественностью. Ну а там уж, как сложится ситуация.

Иногда приходится проводить небольшие семинары по научной журналистике в различных вузах, и мне как-то забавно видеть что, я и студенты – это как люди с совершенно разных планет. Я им начинаю говорить про фильм «9 дней одного года», и никто из них его не смотрел и даже не слышал.

– А есть ли какие-то особенности в общении журналиста с ученым? Как завоевать доверие у ученого?

– Да, это самый главный вопрос, как мне кажется, – вопрос общения. Тут можно долго рассказывать, но ситуация такая, что вот эти два сообщества – научные журналисты и ученые (есть даже такие генетические исследования) – там концентрируются в основном люди с совершенно противоположными психотипами. Журналисты – больше экстраверты, холерики, активные люди. А научное сообщество? Так исторически сложилось, если угодно, так происходит естественный отбор, что главная идея у научного сообщества – дайте нам ресурсы и не мешайте нам работать. И вот, когда эти два противоположных сообщества пытаются контактировать, иногда в процессе общения прямо-таки искры летят. Я не знаю, стоит ли приводить какие-то конкретные технологические приемы, но это просто закон жанра. Я думаю, вас уже учат с первого курса на журналистике, что идешь на интервью с кем-то, с ученым – прочитай его биографию, как минимум. Хотя бы не ошибайся в его имени-отчестве. Если есть возможность – узнай о его хобби. Очень хорошо в начале беседы поговорить о погоде, о рыбках, а если ученый – коллекционер, что очень часто бывает, можно о коллекции расспросить.

Могу привести конкретный пример из своей практики. Есть такой академик Эрик Михайлович Галимов, он астрохимик, планетолог, долго возглавлял Институт геохимии имени В. И. Вернадского Российской академии наук в Москве. У него лет 10 назад вышла книжка, посвященная возникновению жизни во Вселенной. Такая, сугубо научная книжка, но очень интересная, захватывающая. Она мне попалась, я ее купил, прочитал и позвонил ему, попросил дать интервью, отталкиваясь от этой книжки. Он ни в какую не хотел встречаться, говорил: «Нет-нет, пока не будет отклика от моих ученых коллег, пока я не опубликую информацию в научном журнале, в газете – я не буду, не хочу», и так далее. Ну в общем, каким-то образом я его все-таки уговорил встретиться. И я прихватил с собой эту книжку. А она у меня была вся в таких липких закладочках, как ежик была. И вот мы сели за стол, и когда я достал эту книжку, и он увидел, что она вся прочитана, все исчеркана, вся в этих закладках, я почувствовал, что он потеплел, и у нас получилось очень хорошее интервью. Не скромно себя хвалить, но, тем не менее, пример очень яркий. Хотя универсальных приемов все-таки нет. Самый универсальный прием – искренне интересуйся своим собеседником, вот и все.

– Это всё необходимые усилия со стороны журналиста. А нужно ли ученому развивать в себе какие-то коммуникативные навыки, чтобы ему было легче общаться с журналистами?

– Тут опять возникает вопрос, а зачем ему развивать эти навыки?

Когда идешь на интервью с кем-то, а особенно с ученым – прочитай его биографию, как минимум. Хотя бы не ошибайся в его имени-отчестве. Если есть возможность – узнай о его хобби. Очень хорошо начинать беседу с разговора о погоде, о рыбках, а если ученый – коллекционер, что очень часто бывает, можно о коллекции расспросить. Искренне интересуйся своим собеседником, вот и все!

– Чтобы знали о его достижениях.

– И что он от этого будет иметь? Ну, конечно, есть такие энтузиасты просвещения, которые за бесплатно просвещают. Но их единицы – на пальцах одной руки, наверное, можно сосчитать. Ведь просвещение – это работа, и, как сейчас выясняется, даже некоторая наука. Популяризация науки становится тоже областью научного исследования. Это отнимает время от твоих основных исследований, допустим, если ты химик или физик. И при этом, если это никак не оплачивается, никакой отдачи нет – ученый в России не видит смысла этим заниматься. На Западе понятно, почему они все время рвутся на экраны и ленты информационных агентств: там, если общество не знает о твоей работе, ты денег не получишь на свое исследование. Есть такое замечательное высказывание одного американского физика: «Если общаться с журналистами, то они все переврут. Но если не общаться – денег на исследование не получишь». Это универсальный двигатель прогресса.

А у нас в стране что общайся, что не общайся – денег не получишь. Такова экономическая ситуация. Может быть, это исправится. Интересный исторический факт: после революции 1917 года, ну, представляете, какая ситуация в стране была? Так вот, самые большие гонорары платили за научно-популярные статьи и за переводы иностранных научных изданий на русский язык. В то, казалось бы, насквозь политизированное, военное, время, когда страна – в разрухе, государство ценило выше всего научные и научно-популярные сведения, и шла борьба между издательствами за авторов. Сейчас, к сожалению, этого нет.

Поэтому я предлагаю каждому читать побольше, причем совершенно разных, но именно бумажных книг: и беллетристику, и специальную литературу, и философскую, и публицистику. Чтобы выработать хороший стиль, я могу посоветовать каждый день читать 15 минут на ночь ранние рассказы Бунина. Вы не заметите, как через 2–3 месяца вы начнете говорить другим языком, а соответственно, и писать другим языком.

– Какие советы Вы может дать начинающим научным журналистам?

– Прежде всего, я бы сформулировал так: выбрать область специализации. Это выбирается легко: у кого к чему склонность больше. И начать специализироваться в этой области. Читать научные, – подчеркиваю, научные, а не научно-популярные, – журналы, книги, изучать историю этой области, вести свой архив ссылок, цитат, библиографию, даже собирать архив картинок, которые вдруг тебя заинтересовали.

Второй совет – писать, писать и писать заметки. Пока ты не перелопатишь весь объем информации, пока не пройдешь какой-то свой внутренний порог. Потом легко это будет происходить, но просто так изучать теорию научной журналистики и не делать научно-популярных текстов – не пытаться, по крайней мере, делать – ничего не получится.

И третий момент. Есть такая шутка: чем хороший журналист отличается от очень хорошего? У хорошего журналиста вот такой толщины записная книжка (примечание: показывает жестом очень тонкую книгу), а у очень хорошего – вот такой толщины записная книжка (примечание: показывает жестом толстую книгу). То есть, необходимо постоянно заводить знакомства с людьми. Общаться, пить с ними чай, кофе, коньяк, поздравлять с праздниками. То есть, повторяю, поддерживать контакты.

Но главное, конечно, – выбрать специализацию и начать писать тексты. Еще совет банальный, но абсолютно беспроигрышный – читать как можно больше книг. Причем книг бумажных, не в Интернете, не читалки электронные. Это отдельный разговор, но мне кажется, давно уже прояснилась ситуация, что при чтении бумажной книги и электронной – разные участки мозга включаются у человека. Поэтому я предлагаю каждому читать побольше, причем совершенно разных, книг: и беллетристику, и специальную литературу, и философскую, и публицистику.

Чтобы выработать хороший стиль, я могу посоветовать каждый день читать 15 минут на ночь ранние рассказы Бунина. Вы не заметите, как через 2–3 месяца вы начнете говорить другим языком, а соответственно, и писать другим языком. Это раз. И потом, еще золотое правило журналистики: информация лишней не бывает. Неважно: ты собрал информацию, а она не вошла в твою ближайшую статью. Не забывай ее, зафиксируй где-то, веди свой архив, электронный, а еще лучше – бумажный. Удобнее карточного бумажного архива человечество, по-моему, еще ничего не придумало. Я уже в своем компьютере не могу найти файлы: я знаю, что они где-то есть, но в какую папку я их там запихнул, уже не знаю. В карточном архиве все очень легко ищется. Информация лишней не бывает, рано или поздно она всплывет.

При подготовке какой-то статьи ассоциации иногда возникают совершенно неожиданные. Мы же научные журналисты, а не ученые, поэтому можем в свой текст вставлять кусочки художественных произведений, отрывки стихотворных, философских произведений. Только не забывайте ставить кавычки, когда цитируете кого-то. У молодых журналистов часто такая болезнь: я, я, я, личное местоимение «я» и очень мало цитат других авторов. Они думают, что его, молодого журналиста, читают – ничего подобного! Вот сейчас спроси любого читателя – он ни одной фамилии журналиста не назовет, пишущего, по крайней мере. Ну, назовут может быть, тележурналиста, но это не пишущий журналист. А попросите назвать фамилию научного журналиста – тем более не назовут. Поэтому не нужно себя тешить иллюзией, что все сразу кинутся на твою фамилию. Бывают, конечно, исключения, но такой авторитет зарабатывается десятилетиями. Мы можем сходу назвать Сергея Петровича Капицу. Но все – больше никого мы не можем сходу вспомнить, хотя очень много хороших журналистов. Поэтому, чем в твоем тексте будет больше ссылок на другие источники, на других людей, как ни странно, тем твой текст будет более запоминающимся и более выигрышным. Это очень важно. И главное – побольше читать, от Библии, кто осилит, и до рассказов Бунина, и все-все-все подряд. Это обязательно пригодится.

Владимир Губарев

Владимир Губарев – научный журналист и редактор («Комсомольская правда», «Правда»), телеведущий (цикл передач «Реальная фантастика», канал «Культура»), писатель, драматург.

В соавторстве с В. А. Аграновским, Д. А. Биленкиным, Я. К. Головановым, В. Комаровым и художником П. Л. Буниным под коллективным псевдонимом Павел Багряк публиковал фантастическую прозу.

Автор всемирно известной пьесы «Саркофаг», написанной под впечатлением от Чернобыльской аварии. В. С. Губарев был первым журналистом, оказавшимся на месте трагедии. В Великобритании пьеса отмечена театральной премией имени Лоуренса Оливье.

Лауреат Государственной премии СССР, премии Ленинского комсомола, премий Союза журналистов и Союза писателей СССР, Академии наук СССР и России, а также множества зарубежных премий.

– Как Вы пришли в научную журналистику?

– Вопрос простой, но ответ будет сложный. Вот вы догадываетесь, в какую эпоху мы живем? Мы живем в космическую эпоху. А я пришел в научную журналистику, когда заканчивалось то время, которое называется «до нашей эры» и пришла новая эра – космическая. Это был переломный момент, и журналистика казалась тогда бессильной, потому что не было профессионалов, которые могли бы писать о космосе, о ядерных вещах, о том переломе в истории цивилизации, о принципиальных направлениях в обществе, которые начали развиваться после 1957 года. И вот тогда было принято мудрое решение – бросить в журналистику специалистов. А как их найти? Очень просто. Посмотрели, кто пишет стихи, рассказы, очерки. И вот нас набралось 15 человек. Мы все кончали технические вузы, а поскольку жили на стипендию, не гнушались литературной подработкой: писали стихи, рассказы, и это баловство привело к тому, что наши публикации появились в «Юности», «Московском комсомольце» и других изданий. Будучи студентом, я ездил каждый год на целину (даже первая правительственная награда у меня за освоение целины) и писал какие-то очерки, которые печатались в «Московском комсомольце». Кроме этого, я писал стихи. Мы читали свои стихи со сцены, выступали в том числе и в Политехническом, в других залах. И однажды меня попросили помочь, пойти в газету и помочь журналистам в освещении космической темы. Дело в том, что практически у нас у всех была первая форма допуска, это допуск к секретным работам, к которым относилась и космическая техника, и ядерная техника. Я работал в одном закрытом институте. На целый год несколько человек отправили в газету – в «Комсомольскую правду» для того, чтобы помочь с освещением космоса. Помню, как я встречал из космоса собачку Чернушку, но она не долетела до земли, погибла.

Это было 1 декабря 1959 года. Второй пуск был неудачный – это было 24 декабря, и собачка Жулька упала в тайге, ее Сергей Павлович Королев приказал доставить, найти этот корабль до того, как он будет взорван. Специально делали, чтобы корабли взрывались, если они упадут на территорию другого государства. В общем, у нас была эпопея, но в итоге мы эту собачку вытащили. Я даже потом сделал фильм такой «Корабль-пришелец». Почему такое название? Потому что Георгий Гречко, будучи инженером, летал туда, и когда он докладывал Королеву, что нашли и доставили эту собачку, то спросил: «Что отвечать, если будут спрашивать, куда мы летали, что мы делали в тайге?» Королев ответил: «Да скажите, что вы искали корабль-пришелец!» Вот с тех пор и пошла такая легенда.

В общем, начинался космос, нужны были специалисты. И многие многие ученые пришли в журналистику на год, а остались навсегда. Среди блестящих журналистов того времени были такие, как Слава Голованов, Боря Коновалов, Дима Биленкин, Леня Репин, которые кроме этого были и прекрасными писателями. Вот так мы к научной журналистике и «прикипели» – мы создавали новую газету. В «Комсомолке» был молодой коллектив, мы делали эту газету (тогда начинался космос по-настоящему, с полетами, с Гагариным и т. д.), которая была одной из самых крупных и интересных газет в течение 10 лет. Там работали Вася Песков и Юра Рост – целая плеяда блестящих журналистов. Ну, во-первых, это интересно – раз, а во-вторых, мы попали, конечно, в перелом эпох, когда интерес к космосу был феноменальный, когда знали всех, кто пишет о космосе и кто с ним связан, и это время во многом определило лицо научной журналистики нашей страны. Хотя я должен сказать, что до начала 60-х годов было две школы научной журналистики. Это была школа Михаила Васильевича Хвастунова, он же Васильев, он же редактор «Комсомольской правды» по науке. А вторая школа была Болховитинова, в которой начинали Остроумов и Владимир Орлов – они создали «Науку и жизнь» в том виде, в котором журнал выходит до сегодняшнего дня. И если говорить о «Комсомольской правде» начала 60-х годов, из нее позже многие журналисты перешли в «Известия».

Я считаю, что научная журналистика в нашей стране появилась благодаря полету Гагарина, благодаря ядерным исследованиям, благодаря огромному интересу общества к науке. Об ученых и их достижениях не только писали в газетах, но снимали художественные фильмы, ставили спектакли. Это просто было всем интересно. У меня нет профессионального журналистского образования. Я в МГУ не учился, правда, потом читал лекции и участвовал в защите кандидатской и докторской диссертаций, связанных с журналистикой, но у меня нет журналистского образования, и как мне кажется, уже поздно его получать.

Я считаю, что научная журналистика в нашей стране появилась благодаря полету Гагарина, благодаря ядерным исследованиям, благодаря огромному интересу общества к науке. Об ученых и их достижениях не только писали в газетах, но и снимали художественные фильмы, ставили спектакли. это просто было всем интересно.

– А как Вы считаете, чем научная журналистика отличается от других тематических видов журналистики?

– Вы знаете, вообще-то, журналистика очень трудная профессия, очень сложная и очень обманчивая. Я выступал во всех жанрах и думаю, что владею всеми жанрами журналистки от информации в семь строк до больших очерков. Но научная журналистика имеет много особенностей. Обычно журналист как бы застывает, став ремесленником, ведь у нас же ремесло и мы должны быть ремесленниками: научившись что-то делать, о чем-то писать, он чаще всего застывает на этом уровне. В научной журналистике это невозможно. Раньше я не мог этого доказать, а сейчас могу очень просто: в 196364 годах я занимался генетикой. Горжусь тем, что в «Комсомольской правде» появился первый материал с критикой Лысенко, небольшая такая заметка, и с него начался весь вал материалов по борьбе с лысенковщиной. Это подтверждает Николай Петрович Дубинин в своей книжке (прим.: Николай Петрович Дубинин – один из выдающихся генетиков нашего времени). Вот тогда в 1963-64 годах мы с ним написали книжку – «Нить жизни. Очерки о генетике». Это была первая книжка после «лысенковщины» и против Лысенко, она вышла в очень странном издательстве под названием «Атомиздат», потому что в другом издательстве ее бы не пропустили, и выдержала много изданий большим тиражом. И даже в МГУ она была учебным пособием на факультете биологии, и я там выступал несколько раз. И Дубинин даже говорил: «Давай, мы книгу засчитаем как твою диссертацию». Но я сказал: «Нет, это не наука». Я после этого не занимался генетикой в силу ряда причин, хотя мы дружили с Николаем Петровичем до конца его жизни. Вот недавно был российско-белорусский форум, и я услышал выступление одного генетика, директора института биологии, который создавал как раз Дубинин. Я поехал к нему, и мы говорили с Янковским, членом-корреспондентом РАН, мы с ним говорили о генетике, и вдруг я понял, насколько отстал, насколько я не понимаю, что происходит, потому что я этим давно не занимался. Генетика той поры и сегодняшняя генетика – это небо и земля. После разговора с Янковским я сел за книжки и начал разбираться, в чем дело, что происходит, и конечно же – дистанция огромнейшая, приблизительно такая же, как между Луной и полетом человека на Луну. Представьте, что когда-то я влюблялся в молодости, сидели мы на лавочке с любимой и смотрели на Луну, и она казалась прекрасной, такой красивой, недостижимой, загадочной. А сейчас-то я смотрю на Луну иначе, потому что я видел, как по ней наши луноходы бегают, как Армстронг ходил по Луне и еще десяток человек после него. Я к ней уже иначе отношусь, чем я относился к ней в молодости. Это гигантская дистанция в наших взглядах. Это присуще только одной области, только научной журналистике. Вообще-то, представьте, что такое научная журналистика на секунду. Вы знаете, чем человек отличается от свиньи? Самое главное отличие в том, что свинья никогда не смотрит наверх. Человек иногда поднимает голову и смотрит на звезды, свинья этого никогда не делает. Давайте взглянем в ночное небо. Галактики, вселенные, о которых мы не подозреваем. Это же страшно интересно. А самое главное, это возвышает человека – вселенная и звезды. Теперь давайте посмотрим назад. Каждый год совершаются феноменальные открытия. Вот сегодня утром я читал о динозаврах, которые жили 200 млн. лет тому назад, и вдруг выясняется, что это была, в общем-то, цивилизация. Выясняется, что динозавры, которые летали, были весом в две тонны. Это означает, что была другая плотность атмосферы, другой мир, другая цивилизация. Это было на нашей земле всего лишь каких-то 300 млн. лет назад. Научная журналистика не позволяет остановиться. Если ты остановишься, как я остановился с генетикой, значит, ты можешь пропасть навсегда. И это определяет очень много в отношении к жизни. Я должен вам сказать, что самое интересное в жизни – это понимать, в каком мире мы живем. Мы живем в феноменальном мире, который бесконечен смотришь ли ты в будущее или оглядываешься назад. И вот это представление о мире дает именно научная журналистика. И честно могу сказать: я встречался с тысячами людей самых разных профессий, ведь я все-таки в некоторой степени драматург, шесть пьес написал и все они поставлены, а одна поставлена почти во всех странах, где есть театр, я имею в виду пьесу «Саркофаг». Есть мир кино, телевидения, они тоже интересны, но мир науки, мир ученых – это единственный мир, который расширяет твой разум до бесконечности.

– А какие цели у научной журналистики? Кому и зачем она нужна?

– Вообще я должен сказать, что человек в 21 веке должен стоять на двух китах. Первый кит – это литература. Все, что у нас сейчас происходит в школе – безобразие, нужно больше уроков литературы, потому что человека воспитывает классика и классическая мировая литература. Мало кто знает, что после войны первым пунктом репарации Германии был пункт об издании в Лейпцигской типографи полных собраний сочинений Чехова, Горького, Толстого, Салтыкова-Щедрина. Изданные там книги продавались в нашей стране везде и стоили недорого. Я мог купить, будучи студентом, любую книгу. И любой другой студент мог купить. Человек формируется прежде всего на классической мировой литературе. Все остальное – прилагательное. Человек обязательно должен знать литературу, тогда он взрослеет душой. Второй кит – разум, который дает только наука, больше ничего. И это позор, если мы знаем проспект Вернадского, но не знаем кто такой Вернадский? Владимир Иванович – один из величайших ученых двадцатого века, человек философски подходивший к жизни. Нужно обязательно знать, кто такие были Келдыш, Королев, Александров, Ландау, множество других замечательных ученых – это элита. Это те люди, которые развивают общество, цивилизацию. Все, что нас окружает – связано с достижениями науки.