Текст книги "Мое имя – смысл"

Анна Кафа
Мое имя – смысл
Первый сюрромантический роман в философских фрагментах

По мягкости сердца друг друга узнаем,

По нежности взгляда, по трепету рук.

Большое внутри происходит не вдруг

По крошечке это себе добываем.

(Ольга Злобина)

Фрагмент 1К

Этот день ничем не отличался от всех других на Монмартре. Пространство утопало в живописных полотнах, и становилось не совсем понятно, что в чем отражается: улица в картинах или картины в улице? Эти два измерения, жизнь и искусство, перетекали друг в друга, и можно было с тротуара шагнуть в картину или из картины выйти наружу. Здесь смешивались краски, люди, персонажи, силуэты, линии и тени. Солнце разбрасывало обильные мазки света, в которых, выгорая, все исчезало и творилось заново. Жизнь города горела, как гераклитовский огонь, и в ее непрерывной пульсации все время возникал и тут же поглощался СМЫСЛ.

Монмартр предлагал вход в иной мир, быстрый, как мазок кисти, и десятки художников были готовы выполнить роль проводника из трехмерного измерения в плоскость. Любопытные взгляды прохожих питались красками и испытывали тайное сожаление, что ни на одном холсте нет их персоны… Все вокруг, казалось, начиная с угла дома и заканчивая каблуком прохожего, хотели туда, в потусторонний мир, и только у них – магов, мастеров кисти, были ключи от входа. Но… Кто смелый? Кто решится обменять свое тело на контур, а жизнь – на акварель?

Художники лениво, даже с долей некоего пренебрежения скользили взглядом по любопытным прохожим, несмотря на то, что каждый втайне желал продать свои «шедевры» или получить заказ. Один из них по имени Жак был совсем не заинтересован в этом «бизнесе», а именно так (т. е. «бизнесом») и являлось, по его мнению, все современное искусство: «Нужны те, кого покупают, а покупают тех, кто лучше всех продается». Жак понимал, что он не сильно преуспел в бизнесе, но, как ему казалось, немного преуспел в искусстве. Он не всегда и не все мог продать: если картина ему нравилась, Жак либо оставлял ее себе, либо дарил. Продавал он только то, что его не цепляло, и никогда не торговался: сразу же отдавал за предложенную цену.

Последнее время он находился в состоянии какого-то ноющего сплина и приходил на Монмартр только по старой привычке: ради обмена двумя-тремя фразами о здоровье, погоде и наблюдением за интересными лицами, которые попадались, к его большому сожалению, все реже и реже. Он всегда брал с собой этюдник в надежде на то, что в его день ворвется что-то необыкновенное и пробудит в нем, если не вдохновение, то хотя бы мимолетный интерес, достаточный для того, чтобы взяться за кисть. Жак уже начал терять веру в чудо, когда это случилось…

…Небо сковало железное кольцо туч, и вот, уже через несколько мгновений, после глухого удара, Зевс бросил на грешную землю свои острые стрелы и холодные капли. Жак собирался уходить: «Погода ни к черту и настроения нет», – подумал он, оглядываясь в поисках укрытия, где можно было бы спрятаться от дождя. Он сел за столик под навес маленького кафе с аккуратной вывеской “Логос” и, рисуя пальцем по столу невидимые круги в ожидании официанта, о чем-то задумался. Он, наверное, еще бы долго оставался в своем мире, если бы не голос девушки, который заставил его вновь вернуться на землю. Она стояла перед ним: хрупкая как фарфор, мокрая, как собака, крылатая, как птица. В ее зеленых глазах утопал мир, в волосах путались страсти, в складках мокрого платья жалась печаль. При звуке ее голоса все замолкло, капля не смела упасть, ветер не смел предаться порыву. Это – Она.

– Простите, вы художник? – обратилась Она на английском к онемевшему Жаку, который не сразу сообразил, что этот прохладный голос был адресован ему. Он поднялся и, подвинув стул, жестом пригласил ее сесть.

Она сняла с плеча ремень сумки и, закинув его на спинку стула, легким движением руки откинула с глаз мокрую челку. Эта блестящая в каплях дождя русалка была веселой и энергичной, ее влажные глаза сияли какой-то идеей, в них читалось желание и восторг. Она улыбнулась и протянула руку:

– Ой, блин – сказала она на русском, и тут же добавила на английском, – Я – Кей, а вы – художник?

Жак кивнул:

– Я – Жак… Да, я – художник. А вы – русская?

– Как вы догадались? Мой акцент?

– Вас выдало слово «блин». У меня была русская бабушка, и это слово осталось одним из немногих, которые до сих пор сохранились в моем лексиконе.

– Неужели! – Кей даже немного подпрыгнула на стуле, – я здесь уже почти месяц и не встретила за это время ни одного, хотя бы как вы «частично русского». Вы меня простите за нетактичность и, возможно, странность моей просьбы, но у меня мало времени и очень большое желание превратиться в портрет. Вы могли бы меня написать?

Жак не сразу ответил, все происходящее казалось ему сказкой: неужели Бог услышал его ежедневные стоны по прекрасному и ниспослал ему это создание? Тонкие черты Кей чем-то напоминали его жену: рельеф ее носа, линия скул, глаза с зеленой сумасшедшинкой, поворот головы и вольнодумные волосы с медным отливом, – во всем этом было для него что-то родное. В этой девушке чувствовалась борьба, смелость и постоянное движение, в нее, как в реку, нельзя было войти дважды. Все это Жак схватил с первого взгляда. Что могло быть еще чудеснее, чем ее писать?

Он, широко улыбнулся и ответил:

– По-моему, это одна из самых замечательных просьб, которые я сегодня слышал. Я готов. Когда вы хотите начать?

– Когда? Прямо сейчас. У меня есть два-три часа… Это возможно? Хотя бы набросок…

Жак был несколько раздосадован, реальность вновь дала о себе знать, отодвинув чудесное. Он готов был писать ее долго, он видел там так много непрочитанных страниц, так много замков и тайн, так много жизни и подлинности. Ее красота – это настоящее. И вот, на всю эту бесконечность ему было отведено два часа.

– Что ж, тогда в целях экономии времени садитесь здесь, вы, наверное, замерзли, возьмем кофе, я буду вас писать за завтраком. К тому же, утро вам к лицу.

Он открыл этюдник.

– Надеюсь, вы не растворитесь, пока я вас пишу? – с улыбкой произнес Жак.

Его острый глаз отсекал все лишнее, пытаясь добраться до источника красоты. Сквозь движение кисти начала проступать реальность, и чем дальше двигалась стрелка на часах, тем сильнее холст превращался в лицо, а лицо – в портрет. Рука Жака уже давно не неслась с такой скоростью: мазки смешивались с запахом кофе, сыростью утра и бледностью кожи, и, ложась на полотно, создавали из ничего абсолютное бытие. Время бежало вперед, потом назад, оно то останавливалось, то ускоряло темп, и никто из них, ни Жак, ни его чудесная натурщица, не чувствовал его существования. Были только кисть и взгляд, кисть и взгляд…

Он писал взахлеб, в полном молчании и полном восторге. И только голос Кей вывел его из другого мира, того высшего уровня бытия, в который художник, как маг, переводил повседневность, создавая из грубой материи – эфир, из смертного тела – бессмертную линию, из времени – вечность.

– Вы не приняли меня за сумасшедшую. Это так важно. Спасибо.

Жак сделал еще несколько движений кистью и, освободив руки, откинулся на спинку стула. Его проницательные глаза, спрятанные за стекла круглых чеховских очков, были слегка прищурены, казалось, он что-то додумывал или осмысливал. Он ответил не сразу:

– Я давно уже принял за сумасшедшего себя… Вы ошиблись – и вас тоже, – он выдохнул и добавил, – готово!

Девушка стряхнула с глаз высохшую сосульками челку, и, покусывая нижнюю губу погрузилась в созерцание ожившего холста. Жак встал со стула и отойдя в сторону, украдкой посматривал на проглядывающие сквозь прилипшую блузку рёбра натуры. Он чиркнул спичкой и закурил. Жак обожал в женском теле все косточки, поэтому всегда выбирал себе худощавых моделей, и с огромным упоением писал их щиколотки, ключицы и запястья.

Кей долго смотрела на портрет: на ее лице читались вопрос, замешательство и удивление. Ей всегда казалось, что её лицо было промежуточным звеном между её внешним и внутренним миром, но ни в коем случае не зеркалом души. Этот художник, казалось, снял с нее все личины, и она испугалась собственной наготы и незащищенности перед его взглядом. Ей было стыдно, страшно, неловко и, одновременно, она испытывала какой-то священный восторг. Неужели это ее подлинное лицо?! «Бог мой, – подумала она, – как это опасно».

Ее смятение было настолько велико, что она смогла только сказать:

– Что я должна?

Жак покачал головой и с грустью добавил:

– Ничего, вы мне дали столько, что теперь уже я невольно стал вашим должником. – У него был вид, будто он взобрался на высокую вершину и стоял уставший и растерянный. Он будто поймал то, к чему так долго стремился, но что ему теперь оставалось? Что дальше? Вместо радости он, к удивлению, испытывал грусть и чувство пустоты. Он полностью переписал ее в иной мир. Он открыл ее подлинность, Жак это знал, и он видел, что она вошла в него.

Кей попыталась изобразить на лице что-то, напоминающее улыбку, и, взяв портрет, тихо произнесла:

– Спасибо, мне пора.

Она вошла в портрет и, как и предвидел Жак – испарилась так же внезапно, как появилась; от нее как от призрака не осталось и следа, только что-то изменилось в воздухе – в нем будто бы появился смысл. Образ Кей оставил незабываемое послевкусие в его мыслях, которые до сих пор пытались проникнуть в исчезнувшую натуру. Несмотря на хорошее телосложение и приятное лицо, эта девушка совсем не была красавицей: в ней было что-то неровное, в ней была Тень. Но пока Жак смотрел на нее, он бессознательно чувствовал, что это лицо можно писать бесконечно, потому что оно очень разное и этим прекрасно. Наверное, красота – это результат какого-то совпадения тебя и объекта, на который направлен твой взгляд, будь то стакан воды, женщина или луч света. Когда происходит такое совпадение, рождается красота. Он рассуждал бы и дальше, но вдруг его взгляд заметил висящую на спинке стула черную сумочку. Он не сразу сообразил, что ее оставила Кей; когда же, наконец, Жак это понял, он вдруг обрадовался. У него появилась надежда и повод еще раз ее увидеть, а это, он сейчас чувствовал, было ему необходимо.

Он открыл застежку и обнаружил в ней три вещи: губную помаду, электронный ключ отеля Hilton с номером 1214 и потасканную открытку с надписью на русском языке: «Моя жизнь обрела смысл с тех пор, как Ты появилась в моей скучной Судьбе. С любовью, М.»

Жак закрыл этюдник и, закинув его на плечо, направился в Hilton Paris Opera.

Фрагмент 2К

– Ты меня не увидишь… ты меня не увидишь… – Кей закрывала ладонями глаза лежавшему на кровати мужчине и весело хохотала. Он пытался скинуть ее с себя, но она сопротивлялась…

– Кей, – ласковым и все еще полусонным голосом говорил он, – хватит, дай на тебя посмотреть и спокойно полежать, – он, наконец, скинул ее и, схватив за талию, поцеловал в затылок.

– Ты самый скучный человек во вселенной! Угораздило же в тебя влюбиться, лучше бы нашла себе музыканта или какого-нибудь байкера. Нет, лучше художника. А… – и она залилась смехом… – Я тебе сейчас кое-что покажу, ну пусти.

И, ласково чмокнув его запястье, Кей спрыгнула с кровати и выбежала из комнаты. Уже через секунду она вновь оказалась на прежнем месте, но теперь ее руки прятались за спиной, а губы рисовали загадочную улыбку.

– Угадай, что у меня?

Взгляд мужчины находился в каком-то нежном опьянении, он смотрел на свою «любимую девочку» (Кей была намного моложе) и бесконечно радовался ее шутливому расположению духа и таинственным гримасам. Он, казалось, немного забылся в своем любовании и продолжал улыбаться, не отвечая на вопрос.

– Ну, что ты не отгадываешь, Марк, так не честно… – она сделала насупленный вид, и тут же захохотала, – Ах, я опять забыла, что ты – зануда…

Она не успела осознать, как он дернул ее за локоть, и она оказалась в его объятьях… Ее тайна открылась… Портрет уже был в его руках. Он хохотал, а она обиженно щебетала…

– Марк, так нечестно, ты… ты…

Он поднес к ее губам палец и, произнеся “тссс”, начал внимательно рассматривать портрет. Марк молчал, казалось, его что-то озадачило, улыбка исчезла с его губ, и теперь на них лежала какая-то сжатая проблема.

Кей сидела по-турецки на кровати и, теребя свою длинную сережку в ухе, наблюдала за его странной реакцией. Наконец, это молчание начинало ее тревожить, и она, пытаясь придать голосу шутливую ноту, произнесла:

– Этот портрет, случайно, не превратил тебя в рыбу? Ты что молчишь?

Марк не отрывал взгляд от картины. Совсем не в тон Кей, он спросил сухим жестким голосом:

– Откуда это?

Кей удивилась такому повороту событий, ей вдруг стало страшно. Она подумала: а вдруг его что-то оскорбило, или, возможно, он просто приревновал? Кей мягко и одновременно виновато ответила:

– Пока ты спал, я решила прогуляться по Парижу, и вот… Попросила написать свой портрет первого попавшегося мне художника…

– Что это был за художник? – все так же сухо проговорил Марк, не глядя на Кей.

– Откуда я знаю? Да что за ерунда? Марк, ты меня пугаешь, что такого ты там увидел, к чему эти странные вопросы?

– Мне странно, что какой-то «первый попавшийся художник», которого ты видишь впервые, смог увидеть тебя так, как вижу тебя я, но спустя почти три года… – он запнулся, – если даже не лучше… Кей, ты здесь голая, ты понимаешь? Я тебе так скажу, у меня двоякое чувство… Я одновременно восхищаюсь этим портретом и ненавижу человека, который может знать и видеть то, что принадлежит мне. Этот портрет, будто похитил часть тебя. Одна только мысль, что кто-то дотронулся до сокровенного, рождает во мне какую-то непонятную тревогу. Не знаю… Скажи, ты правда видела его только раз? – и он пристально посмотрел в ее напряженные глаза. Марк знал, что она не обманет, он знал движение каждого мускула ее лица, он выучил наизусть все фальшивые ноты голоса.

– Что ты, милый, – и Кей бросилась к нему на шею, – дурачок, как ты мог подумать!

Марк верил, но почему-то этот утренний инцидент оставил в его мыслях странный привкус, от которого он не мог избавиться весь последующий день.

Он знал, что Кей говорит правду, но на его настроение уже упала грустная тень. Марк не мог смириться с мыслью, что кто-то пролез внутрь его самого дорогого существа на свете, а тем самым проник в него: Кей была его воздухом и кровью. Марк не представлял своей жизни без неё, он знал, что случись что-нибудь с Кей, он перестанет быть, все станет для него бесцветным и пасмурным, как сегодняшнее парижское небо.

Фрагмент 3К

Был август, солнце, казалось, решило не покидать небосклон и упрямо пялилось на землю. Калифорния, привыкшая к пеклу, начинала сдавать, выйти на улицу было почти невозможным, и все сидели как в клетках в своих офисах, домах, машинах, боясь сгореть от страсти Аполлона. Марк ненавидел этот задыхающийся день и ждал заката. Сегодня его все раздражало, он был зол на себя за своё серое настроение, которое уже успело испортить день его близким. Для тех, кто его любит, он готов на многое, но сегодня Марк задумался, а любит ли он? У него была замечательная жена, которую он уважал, но не любил, была любовница, которой он был бесконечно признателен и всегда думал, что, наверное, любил, но сейчас он вдруг засомневался… Почему? Он подумал о том, что ему СКУЧНО жить, и никто не может разбудить эту скуку, даже она, его прекрасная N. Его сердце будто скрылось за какой-то скорлупой, у него было все, но не было чего-то самого главного. Что это главное, – думал он, – почему мне так скучно? Он перебирал в уме всех своих знакомых, пытаясь мысленно примерить на себя их жизнь. В результате, Марк неожиданно для себя осознал, что никому не было так скучно как ему. Все чего-то хотели, к чему-то стремились: к покупке новой машины, к свадьбе дочери, к отпуску, ко встрече с любовницей. Каждый не переставал желать, и ждал от жизни, как от волшебной палочки, исполнения своих надежд.

Он вглядывался в свой мир, и чем глубже опускалась его мысль, тем ярче проступала убогость его существования, которое вот уже много лет сводилось к накоплению и жажде новых вещей, удовольствий и развлечений. Марк понимал, что удовольствие стало единственной и самой существенной основой его жизни. Оно как-то незаметно опутало его своей мягкой паутиной, и теперь он оказался связан по рукам и ногам. Он превратился в раба собственной плоти, и теперь чувствовал, как смялась его душа, как съежились его свобода и смелость.

Он всегда хотел, чтобы его жизнь была не напрасной, и, как это ни парадоксально, оглядываясь назад, он не увидел ничего такого, что могло бы оправдать его существование. Что сделал он важного? – эта мысль не покидала его. Вся его жизнь – череда накоплений и трат. Ему казалось, что он создан для чего-то великого, но это великое так и не открывалось ему. Поэтому очень часто его веселый взгляд вдруг сменялся грустью, ещё недавнее воодушевление – какой-то тревогой и сомнением. Он смотрел на свои сорок восемь лет и не мог понять, как так получилось, что он потерял собственную жизнь?

Марк задумался о том, сколько лет он хотел бы оставить из своей жизни, и с ужасом осознал, что он с удовольствием выбросил бы всю свою успешную жизнь и оставил бы всего-навсего несколько лет из студенчества и раннего детства.

В этот унылый день он решил не идти на надоевшую ему работу (он был владельцем рекламной фирмы) и сделать что-нибудь абсолютно бессмысленное и бесполезное. Он свернул на светофоре в противоположную от офиса сторону, и, нажав на педаль, дал волю своему Мерседесу. Автомобиль проворно перестраивался и обгонял машины, он был быстрый, юркий и наглый, как настроение, вдруг им овладевшее. Движение уводило его мысли назад, и перед ним вперемешку с домами и пальмами мелькали фрагменты из прошлого. Ему хотелось что-то осмыслить.

Марк жил в Америке уже более двадцати лет, но так и не стал американцем, каждый раз он чувствовал, что он другой, и не только радовался этому, но иногда даже специально подчеркивал собственную инаковость. Американцы смотрели на него с восхищением и непониманием, для них он был «русский», и слово «русский» объясняло им все странности. Он часто говорил, что думал, улыбался, когда считал нужным, не жалел для людей ни денег, ни времени, всегда был терпелив и все контролировал. Марк любил людей, он быстро обзаводился друзьями, знакомыми, но в последнее время он все больше избегал общения: люди стали навевать на него скуку и вызывали болезненную душевную аллергию.

Он ехал по фривею, задумчиво всматриваясь в удивленное рыжеватое небо, по радио заиграл «Отель Калифорния». Марк прибавил звук и начал мысленно подпевать. Наконец, показалась заправка с вывеской SHELL, он свернул и остановился. Ему всегда нравилось брать кофе на заправке, в нем заключалась какая-то романтика, от заправок веяло уютом и путешествием. Он стоял в очереди за романтическим напитком, когда его внимание вдруг зацепила рыжеволосая девушка, в узких джинсах и синей клетчатой рубашке, завязанной в узел на талии. Девушка долго что-то искала в сумочке, и, когда, наконец, достала из нее десятидолларовую купюру, у нее выпали ключи. Она извинительно улыбнулась и тихо сказала: «Ой, ну вот».

Марк поднял ключи. Девушка засуетилась, ей приходилось одновременно держать снеки, бутылку Бон-Аквы и сдачу. Он понял ее замешательство и, забирая у нее воду, улыбаясь, произнес по-русски: «Я вам помогу».

Они сидели в дорожной кафешке, Марк пил свой кофе, а она маленькими глотками опустошала бутылку. Девушка была очень весела, в ее голосе таилась какая-то удивительная мелодия, которая очень быстро опутала его настроение, и скоро от скуки у него не осталось и следа.

– Меня зовут Кристина, но все называют Кей, как ключ по-английски.

– Может поэтому, ты теряешь ключи? – шутливо спросил он.

– Да, – весело рассмеялась девушка, – жизнь вообще сплошные потери, дурак тот, кто хочет в жизни что-то приобрести или сохранить. Я теряю каждый день: дни, молодость, вечер, разговор. Единственное, за чем я устраиваю ежедневную слежку, и чего боюсь – потерять себя… А это ведь так легко, почти так же, как ключи… – Кей оборвала фразу и живо спросила: – Ты куришь?

Марк молча кивнул; он хотел, чтобы она не переставала говорить, с каждым словом в его душе будто что-то оттаивало и наполнялось смыслом. У него было чувство, что он очень сильно по чему-то соскучился, и голос Кей возвращал ему радость. Может это тоска по Родине, по русской речи? Ее разговор был не такой как у русских, которые живут здесь, у него был русский запах, от него веяло снежным лесом, в нем возрождалась история его собственной жизни. Ему вдруг захотелось в Москву, и это желание так овладело им, что он решил обязательно отправиться туда до конца года.

– Странно, а я всю жизнь пытался приобретать, – Марк улыбнулся широкой открытой улыбкой.

– И что же ты приобрел? – спросила Кей, и тут же смущенно добавила, – ничего, если я буду к вам обращаться на «ты»… – она не успела закончить, как Марк добавил:

– Конечно… Я сам первый сказал «ты»… Думал, что приобрел имя, репутацию, семью, любовь, интересы… Но все чаще мне стало казаться, что это какой-то обман. Почему, по правде говоря, не знаю. А ты как думаешь, можно все это приобрести?

Кей теребила длинную сережку в правом ухе (у нее была такая привычка, когда она задумывалась) и чертила пальцем на столе невидимые знаки.

Марк смотрел на эту странную девушку, совсем ни на кого не похожую и непривычную для его окружения. Все в ней ему казалось необычным: её тонкая улыбка, волны ниспадающих волос, эластичные жесты, звук речи и даже клетка на её рубахе. Ему казалось будто она не из России, а с другой планеты, потому что кроме человеческого облика все остальное было в ней далеко от того «человеческого», с которым Марк сталкивался каждый день. Ему казалось, что вся его жизнь до этого мгновения была сном, и только сейчас этот сон стал таять, как недавно проснувшийся от зимы арктический айсберг.

Девушка много улыбалась и болтала. При всей её странности она во многом казалась ему понятной, он впервые за много лет почувствовал что-то родное и близкое. Марку не хотелось её отпускать, он даже не думал о том, что она может исчезнуть, ему чудилось, что теперь она будет с ним всегда, и мелодия её речи уже никогда не рассеется.

– Ты, наверное, здесь недавно? – спросил он.

– Да, я приехала сюда на конференцию по философии, но она уже закончилась. Я остановилась в отеле, в Пасадене, и теперь просто знакомлюсь с Америкой. Здешняя жизнь мне не совсем по карману, я рассчитала, что моих средств хватит мне ещё на две недели. Так что, пока катаюсь по земному раю, а потом меня ждёт моя «немытая Россия». Хотя, если честно, я уже начала здесь скучать. А ты здесь живёшь?

– Да, почти двадцать лет, – лицо Марка вдруг приняло озабоченный вид, он расстроился, что она уедет, это вдруг показалось ему невозможным. – Слушай, у меня к тебе предложение: ты мне понравилась, я не хочу, чтобы ты скучала в «раю», поэтому, пока ты здесь, могу быть твоим экскурсоводом. Не знаю, мне очень хочется что-то для тебя сделать хорошее.

– Правда?! – лицо Кей засияло, ей тоже не хотелось с ним расставаться, и его предложение оказалось для неё настоящей сказкой. – Я с удовольствием, хотя мне несколько неудобно… но это, наверное, странно: и твоё предложение, и моё согласие…

– Считай, что это сказка.

– Знаешь, здесь на самом деле мне все кажется каким-то ненастоящим, сказочным. Никак не могу избавиться от этого ощущения. У тебя было такое, когда ты сюда впервые приехал?

– Нет, у меня не было времени думать, я сразу начал работать и учить английский, нужно было есть мне и моей семье. Мне все казалось очень настоящим, а сон и отдых были для меня сказкой. Америка очень коварная, у неё много лиц, туристам она показывает свою голливудскую улыбку. Не могу сказать, что не люблю Америку, я её полюбил, знаешь… Мне нравятся её масштабы, её мощь, широта, мобильность, открытость новому. Но последнее время, что-то стало происходить, и в моей любви ко всему пошли трещины.

– Была какая-то причина?

– Нет, ничего такого. Сам не знаю, но мне все вдруг стало скучно и неинтересно. Я все чаще стал думать о России, что-то перебирать в своей памяти, о чем-то размышлять. Знаешь, встретив тебя, я понял, что причина есть, но пока ещё не до конца ее осознал… Ладно, – Марк посмотрел на часы и рассмеялся, – я думаю, ты голодна, хотя ты выпила почти бутылку воды. Я хочу пригласить тебя на ланч? Согласна?

– Конечно. Да, я, правда, голодна.

– Где ты взяла свой Форд, прокат отсюда далеко?

– Нет, минут двадцать езды.

– Тогда мы сначала сдадим его.

Кей удивленно посмотрела на своего спутника. Ей показалось, что она либо ослышалась, либо чего-то не поняла. Марк заметил её замешательство и спокойно произнёс:

– Я хочу, чтобы ты была здесь моим гостем, конечно, если ты не возражаешь. Быть моим гостем означает, что организацию твоего досуга и все твои расходы я беру на себя. Согласна? Иначе, это будет мало походить на рай. Это будет для меня большой радостью…

Кей всё ещё смотрела на него большими глазами и собиралась с мыслями, её язык онемел, она не знала, что ответить, но чувствовала, что поддаётся его странному влиянию и не может не согласиться. С этого момента её воля будто растаяла и полностью подчинилась его. Это было непонятное и, по правде говоря, приятное ощущение, она ещё никогда не чувствовала себя так уютно. Ей казалось, что она попала в волшебную сказку и встретила Джинна. Кей кивнула головой.

– Сегодня мы будем ездить на моей машине, а завтра я пригоню тебе свой БМВ, тебе будет удобней в нем.

Кей раскрыла рот, она была смущена, но тут же вновь повиновалась, выразив свое согласие движением головы. В этом отпускании своей воли, в непроизвольном смирении, было что-то бесконечно приятное. Появлялась непонятная легкость и фантастичность, что-то подобное влюбленности.

– Не подумай, что ты мне чем-то обязана, или, что это как-то меня стесняет. Я никогда ничего не делаю, предварительно не обдумав. Ты мне понравилась, ты хорошая девушка, хотя, возможно, сама это не до конца знаешь, или не совсем в этом уверена. Таких, как ты – единицы. Поверь мне, за свои почти пятьдесят лет я научился видеть людей. Будь ты другая, я бы ничего этого тебе не предложил.

– Спасибо… Конечно, думаю, что ты преувеличиваешь, не хотелось бы тебя разочаровать. Это может быть только первое впечатление, ведь ты меня совсем не знаешь… Но, как хочешь – она расхохоталась, – если что – сам виноват, я тебя предупредила. У тебя ещё есть шанс взять свое предложение обратно, и, поверь, я не обижусь.

Марк весело засмеялся, и, дотронувшись до ее плеча, серьёзно сказал:

– У моих решений нет заднего хода.

– Значит, не буду оглядываться.