Текст книги "Коралловый браслет"

Когда она входила во двор своего дома, уже темнело, начинали зажигаться фонари. Прежде Маша очень любила начало октября, особенно потому, что ее день рождения приходился на второе число месяца. Эти дни, как правило, дождливые и прохладные, с детства запомнились ей как что-то яркое и праздничное. Но в прошлом году свой день рождения она провела в больнице, помогая готовить мать к первой операции, а в этом ей и подавно было не до веселья. Она даже забыла про свой день рождения, тем более что ее никто не поздравил. Даже Андрей, встретив ее утром второго октября в больнице, ни о чем не вспомнил, хотя всегда в этот день дарил сестре цветы и какие-нибудь приятные сюрпризы, придумывать которые был большой мастер. «Но не в этот раз. – Маша остановилась у подъезда, ища на дне сумки ключи. – На другое утро у мамы была назначена операция, мы думали только об этом, а уж после разговора с профессором у нас и вовсе все вылетело из головы. Ведь он никакой надежды нам не дал… Даже эти банковские бумаги я сунула в сумку и забыла, только одно и твердила про себя: ‘‘Завтра, завтра!’’ Уже ночью, когда осталась одна, вспомнила, что мне исполнилось двадцать семь!»

Девушка достала ключи и, выбрав магнитный от двери подъезда, поднялась на крыльцо. Свет фонаря упал на браслет, украшавший ее запястье, и она внезапно нахмурилась, опустив протянутую было руку. Ее поразила догадка, неожиданно пришедшая ей на ум. Появление браслета объяснялось так просто, что теперь Маша удивлялась тому, что никто этого не понял.

«Мама передала банковские документы второго, в мой день рождения! И доверенность была только на меня, и на свертке с браслетом было написано мое имя! Это не наследство, это просто подарок! Самый чудесный, самый роскошный подарок на день рождения, какой я только получала!»

Маша влетела в подъезд, отперла дверь квартиры – они с матерью жили на первом этаже – и, включив свет в прихожей, подставила под лампу левое запястье, любуясь карминово-красными кораллами, которые, нагревшись на ее теле, приобрели еще более теплый, живой оттенок. «Ну до чего красиво!» Теперь браслет казался ей еще прекрасней. Приобретя значение подарка, да еще последнего подарка, сделанного матерью, он разом превратился для девушки в реликвию.

Она хотела было немедленно позвонить брату, чтобы поделиться своим открытием, но, не дойдя до телефона, остановилась. «Подумает, чего доброго, будто я его упрекаю, что он не вспомнил о моем дне рождения!» Кроме того, она предположила, что сейчас Андрей и Зоя уже добрались до дома и, скорее всего, садятся ужинать, а значит, звонок будет некстати. К несомненным достоинствам невесты брата нужно было отнести и ее хозяйственные наклонности. Зоя вкусно и разнообразно готовила, опровергая стереотип, что модели питаются одной минеральной водой и сигаретным дымом. «Еще один плюс в ее пользу. Может, я в самом деле ревную и завидую?»

Выдвинув ящик старого комода, в котором хранились елочные игрушки, разрозненные инструменты и всякий хлам вроде поздравительных открыток и бесполезных сувениров, Маша отыскала массивную рамку с Зоиной фотографией – ее подарок на прошлый Новый год. Ничего красноречивее этого дара она и представить себе не могла. Зоя искренне полагала, что осчастливит будущую родню, преподнеся ей самое себя, в роскошной рамке, украшенной голубоватыми стразами. На снимке, выбранном из Зоиного портфолио, та красовалась вполоборота к зрителю, загадочно сощурив томные голубые глаза, словно намекая на то, что ей известна некая тайна. Отставив фотографию в вытянутой руке, Маша критически рассматривала ее, пытаясь увидеть будущую родственницу непредвзятым взглядом, но разглядела лишь то, что всегда: хорошенькую длинноволосую блондинку, с острым носиком и чуть раскосыми глазами. Она была слегка похожа на лисичку, и это позволяло предположить, что натуральный цвет Зоиных волос – рыжий. «Тогда это объясняет, откуда у нее взялись мозги!» – сердито подумала Маша, швыряя портрет обратно в ящик комода. В принципе она никогда не связывала умственные способности людей с цветом их волос, но, контактируя с Зоей, невольно переходила на личности. «Если я буду часто ее видеть, совсем опущусь! А что будет с Андреем?!»

Пройдя на кухню и включив чайник, Маша остановилась у окна и задумалась, глядя, как в доме напротив загораются огни. С утра она забыла прикрыть форточку, за день кухня выстыла, в ней было так же сыро и холодно, как на улице. От этого девушка особенно остро ощущала наступившее сиротство. Маша подумала, что сейчас, когда она, наконец, осталась в одиночестве, можно всласть поплакать, но слезы отчего-то не шли. «Всегда так, – сказала она себе, запирая форточку и задергивая штору. – Все возможности приходят ко мне слишком поздно. Когда я хотела пойти учиться на декоратора, надо было зарабатывать деньги, помогать маме растить Андрея…. Как будто меня уже не надо было “растить”, хотя я всего на три года старше! Он пошел учиться вместо меня в художественное училище, а я делала на продажу кукол, бесконечных кукол, которыми он меня сегодня попрекнул… Потом он начал работать в театре, и я могла бы поступить учиться… Но в этом не было смысла. В руках уже ремесло, которым можно кормиться всю жизнь, круг клиентов, определенная репутация… Даже, можно сказать, имя! Мария Баскакова, призер каких-то там конкурсов и выставок… Четыре года назад, когда я хотела выйти замуж, мама сказала, что я слишком молода. На самом деле все упиралось опять же в деньги и в то, кто ей будет помогать с Андреем. Он ведь еще ничего не зарабатывал! Было ясно, что, если я уйду из семьи, моих заработков тут уже не увидят. Я все понимала, но не стала спорить, предложила Паше просто встречаться. И мы встречались, пока он не женился на другой девушке, которая не была “слишком молода” и умела думать о себе. Теперь меня некому остановить, но мне уже не за кого выходить замуж. Может быть, я и влюбиться уже никогда не смогу!»

Маша налила чаю и снова остановилась у окна. Она немного согрелась и, несмотря на грустные мысли, успокоилась. Сумерки всегда настраивали ее на философский лад, и она начинала легче относиться к дневным обидам и огорчениям – в отличие от брата, который, напротив, терпеть не мог темное время суток. Ее не пугала даже тишина в опустевшей квартире, которую не могли замаскировать ни шум машин во дворе, ни звуки лифта за стеной, ни музыка у соседей сверху. «Я думала, будет тяжело остаться одной, но нет… Наверное, я на самом деле давно живу одна. Просто теперь это стало более явно, что ли!»

Все еще глядя в окно, она протянула руку, чтобы поставить на стол опустевшую чашку, но внезапно застыла. Девушка услышала звук, от которого у нее заледенел затылок, и коротко остриженные волосы на нем встопорщились, как щетина на щетке. Подобной физической реакции от страха она никогда прежде не испытывала, и немудрено.

За спиной у Маши, не далее как на расстоянии шага от нее, кто-то негромко, но явственно откашлялся.

Глава 2

«Не заперла дверь! – пронеслось у нее в голове. Она затылком ощущала постороннее присутствие и даже мысли не допускала, что кашель ей послышался. – У нас первый этаж, конечно, он уже стоял в подъезде, когда я вошла и стала возиться с ключами. Какая дура, господи, какая дура! Думала только о браслете! Вот так и убивают!»

Больше всего ее ужасало молчание стоявшего за спиной человека. Если бы он заговорил и потребовал деньги, она бы даже обрадовалась. Но тот молчал, и это заставляло предполагать нечто худшее, чем простой грабеж.

Стараясь не выдать паники слишком порывистым движением, Маша поставила чашку на стол, плеснула туда заварки, снова долила чашку до краев кипятком из чайника-термоса… И внезапно развернувшись, выплеснула дымящийся чай туда, где, по ее расчетам, должно было оказаться лицо незнакомца. Еще прежде, чем Маша увидела что-нибудь, она услышала страшный крик и поняла, что не ошиблась. Швырнув в том же направлении чашку, она схватила чайник, другой рукой стараясь найти на столе хлебный нож, но тут ее остановил жалобный возглас, донесшийся из коридора, куда успел отступить грабитель:

– С ума сошла, что ж ты делаешь!

Голос был женский и очень знакомый. Девушка остановилась, все еще держа чайник наготове, а в следующее мгновение сделала то, на что уж никак не считала себя способной в этот долгий тяжелый день. Маша расхохоталась и едва не обварила сама себя, чуть не уронив на пол тяжелый горячий чайник.

– Она еще смеется! – с негодованием воскликнули в коридоре, и на свет показалось сердитое, мокрое лицо Анжелы, соседки по лестничной клетке, живущей в квартире напротив. – Чуть не убила меня и ржет!

– Прости, ради бога, я думала, ко мне маньяк забрался! – призналась Маша, отставляя чайник в сторону и с тревогой осматривая приятельницу. – Обожгла?

– Сама не понимаю, – раздраженно ответила та, отряхивая одежду. – Я увернулась, хоть в лицо не попало! Плечо вот жжет…

Маша торопливо достала из холодильника спрей от ожогов и, заставив Анжелу расстегнуть халат, обработала покрасневшее плечо. Теперь ей было не до смеха – стоило представить, что кипяток, в самом деле, мог попасть девушке в глаза… Анжела хмурилась, но терпеливо сносила обработку. Пришлось покрыть пеной еще и локоть, которым она инстинктивно заслонилась во время нападения. Маша уже чуть не плакала:

– Какая же я идиотка! Очень больно?! Может, «скорую» вызвать?

– Ага, еще и милицию, – саркастически кивнула соседка, осматривая свой локоть, покрытый белой пеной. – Дай лучше чего-нибудь выпить, хоть в себя приду.

«Чего-нибудь» после поминок осталось немало, и Маша торопливо налила гостье водки – от вина та отказалась. Разом хватив полстакана, Анжела зажмурилась, перевела дух и уже куда веселее заметила:

– Вообще-то ты выступила по делу, я сама напросилась. Нечего было тихушничать, надо по-человечески в дверь звонить. Но я заметила, что у тебя открыто и заглянула…

– Значит, все-таки не заперла! – вздохнула девушка, слегка успокаиваясь. Она видела, что приятельница уже не сердится. Сбегав в прихожую, Маша набросила на дверь цепочку, еще раз выругав себя за рассеянность. «Сегодня Анжела, кто завтра? Тогда чашкой с кипятком не отобьешься! Привыкай жить одна!»

Девушка вернулась на кухню, подала гостье бумажные салфетки и та смахнула пену с обожженных участков. Осторожно натянув халат, она поморщилась и призналась:

– Чувствую себя полной дурой! Так глупо нарваться! Я ведь даже ругать тебя не имею права, ты молодец, сразу в драку! А с другой стороны, страшно… Если бы к тебе старушка заглянула, с замедленной реакцией, ее бы уже в больницу везли.

– В другой раз позвони, – виновато попросила Маша.

– Да я сто раз подумаю, прежде чем еще к тебе сунуться! – полушутливо-полусерьезно парировала Анжела. – Ты меня так ошарашила, все из головы вылетело. А я ведь к тебе с чем-то шла!

– Посиди еще, может, вспомнишь? – Маша вопросительно указала на бутылку, но гостья выставила вперед обе ладони, словно отгораживаясь от соб– лазна:

– И не думай, меня Васька убьет, если унюхает! И так уже придется объяснительную писать. Есть у тебя кофе в зернах? Хоть пожевать…

И перемалывая крепкими зубами зерна, Анжела принялась эмоционально рассказывать об очередном конфликте с придирчивым ревнивым мужем, вечно пытавшемся уличить ее то в измене, то в распущенности, то в лени. Строго говоря, Маша понимала его претензии, так как ее старая школьная подруга была далеко не ангелом, но как раз Анжелу она никогда не судила строго. Может, та и была ленивой, избалованной и бесшабашной особой, у которой никак не получалось вписаться в образ семейной женщины, матери двоих детей… Анжела, с ее постоянно растрепанными обесцвеченными волосами, густо подведенными светло-голубыми глазами навыкате, громким хрипловатым голосом и неизменным облаком сигаретного дыма перед носом казалась, скорее, подростком-переростком, любительницей экстрима, драк и дискотек. Ее доброту можно было считать бесхарактерностью, отзывчивость – излишней доверчивостью, вечную готовность помочь и самоотверженность – неумением планировать свое время и выбирать друзей. Но Маша так не считала и охотно прощала подруге все недостатки, за которые ее критиковал супруг.

– Если он думает, что я ему изменяю, почему не подает на развод? – допытывалась тем временем Анжела, яростно давя окурок в чайном блюдце. – Я его не держу, выть не стану, отлично проживу сама, и детям будет лучше без этих вечных скандалов. Так нет, разводиться он не хочет! Сам не пускает меня работать, говорит, и так дома свинарник, тогда я совсем все заброшу… И сам же спрашивает, почему у нас такой скудный бюджет, где деньги?! Будто я их ем… Нет, ну ты скажи, логика есть, нет?!

– А ты разведись сама, – предложила Маша, слышавшая все эти жалобы уже не впервые. Она знала и ответ.

– Да что-то как-то… – протянула Анжела, закатывая глаза к потолку и принимаясь раскачиваться на жалобно скрипящей табуретке.

– Лень в ЗАГС сходить, – прокомментировала ее слова подруга. – Ладно, тогда жди, когда он к тебе привыкнет. Что ты изменишься, надежды мало!

– Не говори! – хохотнув, кивнула та. – Я же позор своей семьи, ты знаешь моих родителей. Папа – доктор наук, мама – доцент, культурные, воспитанные люди, ни выпить, ни закурить, ни нахамить другу другу… Да что там, у меня даже бабушка – с ученой степенью! Думаешь, они не пытались меня переделать? Бились, бились, да и сбыли на руки Ваське… – И секунду подумав, Анжела присовокупила: – Как подклеенную купюру. Авось, обратно не всучит!

– Однако он живет с тобой уже восемь лет, – напомнила Маша. – Значит, в сущности, его все устраивает. Плюнь ты на его выпады, есть люди, у которых без скандалов пищеварение не действует. Твой Василий как раз из такой породы. Вспомни свадьбу!

И молодые женщины согласно кивнули, поняв друг друга без дальнейших аргументов. В самом деле, бракосочетание Анжелы некогда произвело фурор во дворе и даже в окрестностях. Дело было не в том, что свадьбу играли с каким-то особым шиком и шумом, а в скандале, который показательно устроил жених. Ему показалось, что в приветственной речи, которой его встретил тесть-профессор, содержатся обидные намеки на его происхождение и образование. Василий в ту пору работал электриком в ЖЭКе и с будущей женой познакомился, когда пришел чинить замыкавшую вилку холодильника. Жених встал на дыбы, отказался ехать в ЗАГС, и плачущей беременной Анжеле стоило огромных трудов его успокоить. С тех пор Маша привыкла к тому, что на лестничной клетке зачастую слышались отзвуки истерик и даже оплеух. Она считала, что приятельница, несмотря на вечные жалобы, выбрала мужа себе по вкусу и не слишком страдает от подобного стиля отношений. Ей было жаль только детей, которые росли, как в бетономешалке, без надежды хотя бы на относительный мир и покой в семье.

Внезапно гостья хлопнула себя ладонью по лбу, словно убивая комара, и воскликнула:

– Вспомнила, зачем пришла! Может, и некстати… Сама не знаю, можно в таких ситуациях поздравлять с днем рождения? Короче, Маш, я тебя задним числом все-таки поздравляю!

И достав из кармана халата маленький сверток, протянула его хозяйке. Развернув блестящую розовую бумагу, Маша увидела свечку в виде ангелочка, прижимающего к груди красное сердце с надписью «I love you!». Она обняла подругу:

– Спасибо… Знаешь, ведь в этом году ты всего вторая, кто меня поздравил!

– А первая кто? – поинтересовалась Анжела.

– Мама, в больнице, перед операцией. – Промокнув глаза тыльной стороной ладони, Маша показала гостье браслет: – Вот, подарила.

– Какая прелесть! – простонала соседка, так и сяк поворачивая ее левое запястье. – Да это последний писк! Сейчас чем массивнее, тем лучше! Слушай, а ведь он серебряный?

– И ужасно тяжелый, – призналась девушка. – Его все время чувствуешь. Но мне это даже нравится.

– Еще бы… – с прежней, восторженной интонацией протянула Анжела. – А какие шикарные ка– мушки!

– Это кораллы, – терпеливо пояснила Маша, видя, что браслет произвел на подругу неизгладимое впечатление. Удивляться было нечему – та всегда обожала украшения, питая слабость к яркой дешевой бижутерии, так как покупать настоящие драгоценности у нее не было возможности. Браслет из настоящего серебра с настоящими кораллами подействовал на Анжелу, как удав на кролика. Молодая женщина казалась загипнотизированной и не сводила с него остановившегося взгляда.

– Потрясающая вещь! – выдохнула наконец она. – Сколько он может стоить?

– Андрюшина невеста думает, пятьсот долларов, не меньше.

– Эта крашеная выдра? – разом оживилась Анжела, на секунду отвлекшись от браслета. Она не раз встречала Зою, когда забегала навестить приятельницу, и полностью разделяла Машино мнение о ней. Обычно резкая в суждениях, Анжела заходила еще дальше в своей неприязни и полагала, что хитрая и лицемерная невеста Андрея вообще не имеет никаких положительных качеств. Даже Маша иногда возражала, указывая на несомненные козыри, которыми располагала Зоя: хозяйственные таланты, безупречную фигуру, умение нравиться мужчинам… «И раздражать женщин!» – обычно присовокупляла она про себя.

– У них все-таки будет свадьба? Андрюшка не передумал? – Анжела по привычке говорила о младшем брате подруги, как о несовершеннолетнем и несамостоятельном мальчишке, каким он остался в ее глазах. – Боже мой, сам лезет в петлю! Ну, чего ради он женится?! И так вместе живут, без всякого ЗАГСа! Или она беременна?

– Как? – вздрогнула Маша. – Не знаю… Они говорят об этой свадьбе с начала лета, так что вряд ли. Тогда она бы уже ходила с заметным животом.

– Ну и нечего ему себе жизнь уродовать! – горячо воскликнула Анжела. – Тем более эта стерва уже была замужем, он у нее не первый! Обязательств перед ней никаких! Я тебя уверяю, она даже не дернется, когда он ее бросит! Вообще не понимаю, зачем эта богатая кукла замуж за него лезет! Если б у него хоть деньги были… А так – вроде никакого расчета…

– Вот поэтому мне никак не удается его отговорить, – пожаловалась Маша, хотя, если начистоту, никогда всерьез и не пыталась воздействовать на брата. – Что бы я ни делала, она всегда остается права, а я выгляжу стервой. Пусть женятся, мне теперь дела нет.

– А когда? – полюбопытствовала соседка. – Придется перенести, они же собирались в середине ме– сяца?

– Думаю, так и сыграют, – с деланным хладнокровием ответила Маша.

– А как же траур?! – Анжела вытаращила и без того выпученные глаза, и они на миг показались вдвое больше. – Девять, сорок дней?! Она что, совсем рехнулась, эта вешалка?!

– Вопрос уперся в деньги. – Девушка сама поразилась тому, как спокойно и даже иронично прозвучал ее голос. – А денег у Андрея больше нет, и второй раз ему такую свадьбу не подготовить. А жениться хочется.

– И ты допустишь?!

– Боюсь, не в моих силах что-то изменить. – Маша по-прежнему говорила подчеркнуто отстраненно, давая понять, что тема ей неприятна.

Но подруга намеков не понимала и кипела от возмущения, стуча кулаком по кухонному столу:

– А я бы знаешь, что?! Я бы их свадебный кортеж тухлыми яйцами закидала! Просто-таки все стекла, чтобы и снаружи было красиво, и внутри приятно! Пусть наслаждаются!

– Ну, это хулиганство. – Девушка не удержалась от слабой улыбки, идея показалась ей хотя и грубой, но довольно впечатляющей. – И потом, тебя схватили бы после первой же подбитой машины!

– Что я, ненормальная, сама яйца кидать? – фыркнула Анжела, выразительно крутанув пальцем у виска. – Я бы раздала их детям во дворе, каждому сунула по двадцать рублей… И приветик – все разом швырнули и разбежались, лови их!

Маша уже открыто смеялась, воображая последствия подобной мести. Ей особенно отчетливо представилась Зоя, в перепачканном желтками свадебном наряде, растерянная, униженная, сбитая с толку. Но она тут же увидела рядом искаженное лицо Андрея, и ее улыбка погасла. «Как бы там ни было, он любит эту пиранью, и я не вправе портить ему такой день».

– Я над этим подумаю, – тем не менее пообещала она и встала, видя, что гостья поднимается из-за стола. – Спасибо, подняла настроение! А то уже начались мысли на тему, что жизнь прошла и никому я не нужна…

– Хочешь, познакомлю с одним парнем? – азартно предложила Анжела, уже направляясь к входной двери. – Высший сорт, как раз тебе подойдет! Симпатичный блондин, высокий, знает кучу анекдотов, а как на бильярде играет! Только что развелся! Честное слово, сама бы с ним любовь закрутила, да ты же знаешь…

– Спасибо! – засмеялась Маша, отпирая дверь. – Мне бы что-то поскромнее, а то разом столько достоинств! Лучше сама кандидата подыщу. Беги к своим, дети, наверное, уже что-нибудь расколотили.

– А, гори оно все… – протянула Анжела, останавливаясь на пороге и тоскливо поглядывая на дверь своей квартиры. – Они мне так голову к вечеру задуривают, я не то что книгу, телепрограмму перед сном почитать не могу. Буквы не узнаю! А если еще мой начнет трындеть… По поводу денег, уборки и готовки – это еще ничего, но если приревнует… Знаешь, что в последний раз было? – Обхватив ладонью горло, молодая женщина сделала страшные глаза: – Обещал задушить!

– Ну, и какие тебе еще нужны разведенные блондины? – упрекнула подругу Маша. Она невольно поежилась, хотя знала цену обещаниям ревнивого соседа. – Смотри, ты его дразнишь, и однажды у него крышу сорвет! Скажи хоть спасибо, что не пьет, а то бы давно…

– Разве он может пить? – возразила та. – Он же электрик, техническая аристократия! Ладно, пока!

И уже перебежав половину площадки, внезапно вернулась и успела придержать закрываемую Машей дверь. Ее резкий хриплый голос зазвучал просительно, почти умоляюще:

– Маш, будь другом, дай до завтрашнего вечера этот браслет! Я утром еду к своим, понимаешь, хочу произвести хорошее впечатление! Я им скажу, что мне его Васька купил! – Анжела тараторила, пытаясь воздействовать на собеседницу силой словесного напора. – Они о нем в последнее время плохо отзываются, пусть хоть что-то позитивное прозвучит!

Маша замялась. Она не слишком удивилась просьбе, ей были понятны восхищенные взгляды, которые бросала подруга на браслет, и если бы речь шла об обычном украшении, она согласилась бы немедля.

– Но это же мамин подарок, – выговорила девушка после неловкой паузы. – Последний…

– Да ведь я прошу на несколько часов! – Анжела молитвенно сложила руки на груди и невольно поморщилась, когда халат натянулся на обожженном плече: – И даже не для свидания! Покажусь родителям и сразу верну!

– А что потом им скажешь, когда спросят, куда делся Васин подарок? – Маша неохотно расстегнула замок и протянула подруге тяжелый браслет, нагретый теплом запястья. Ей было жалко и тревожно выпускать его из виду, но отказывать дальше она не могла. «В конце концов, я ее обварила кипятком!»

Анжела просияла и, схватив подношение, спрятала его в карман халата, словно боясь, что его немедленно отнимут:

– Да неважно, скажу, дети куда-то засунули! Знаешь моих бандитов!

Она торопливо распрощалась и скрылась за своей дверью. Вернувшись в квартиру, Маша заперла оба замка и, устало ссутулив плечи, побрела умываться. Она легла спать, ругая себя за излишнюю мягкость и неумение отказывать. Девушка думала, что долго еще будет ворочаться в постели, перебирая в памяти впечатления бесконечного дня, но заснула почти мгновенно, стоило примять кулаком подушку, набитую гречневой шелухой, и пристроить в образовавшейся ямке гудящую голову. Мир исчез, перестал существовать, и она провалилась в темную яму, где не было даже сновидений.

* * *

Ее разбудил резкий звук, похожий на звон бьющейся посуды. Создавалось впечатление, что где-то рядом, за стеной, с размаху швырнули об пол поднос, заставленный чашками и бокалами. Маша недовольно застонала, не открывая глаз, пытаясь снова провалиться в сладкий черный сон, но вместо этого проснулась окончательно. В комнате было темно, проникавший сквозь задернутую занавеску свет уличных фонарей лишь намечал предметы, не освещая их целиком. Была ночь, или, может быть, еще вечер – девушка не могла понять, как долго спала. Щелкнув выключателем настольной лампы, она взглянула на будильник и ужаснулась. Шел третий час ночи. «Ну вот, проснулась в такое время, теперь вообще не усну! Что это, стекло где-то разбили?»

Маша полежала, прислушиваясь, но со двора (а теперь ей казалось, что разбудивший ее звук пришел именно оттуда) не было слышно ничего – в такой час по нему даже машины не проезжали. Зато до нее внезапно дошла волна ночной свежести, как будто где-то в квартире открылось окно. В следующий миг она, панически раскрыв глаза, уселась в постели. «Это же у нас окно разбили! У меня!» – поправилась она, и ей стало еще жутче.

Маша с детства жила на первом этаже и привыкла ко всем прелестям подобного существования. Каждое слово, произнесенное возле подъезда, ей будто вкладывали в ухо, от шума отъезжающих и приезжающих машин не было покоя ни утром, ни вечером. Днем на детской площадке звенели голоса и оглушительно стучал футбольный мяч, ночью зачастую раздавалась громкая музыка, которой украшали свои посиделки местные подростки. Ко всему она привыкла и ничто ее в целом не раздражало. Маша, подражая матери, старалась жить со всеми соседями в дружбе, и за всеми этими звуками для нее стояли конкретные люди, с которыми у нее были хорошие отношения.

Но не сейчас. Никто из соседей не мог бы разбить окно у нее в квартире. Да еще ночью. Да еще на другой день после похорон…

На всех окнах были решетки, довольно-таки заржавленные, но еще вполне надежные, хотя это не придало девушке храбрости. Она знала, что достаточно одного хорошего рывка, чтобы вырвать решетку из старой кирпичной кладки. Но уж это действие точно разбудило бы многих соседей, люди выглянули бы на шум из окон, чтобы как минимум взглянуть на свои машины, припаркованные во дворе. «Не может быть, чтобы воры на это решились! – сказала себе Маша, настороженно вслушиваясь в ночную тишину. – Такой риск, ради чего?! Что у нас красть?!»

Слух у нее был отличный, и все же она не могла различить ни одного подозрительного звука. Маша понемногу успокаивалась. Могло оказаться, что в окно швырнул камнем случайный пьяный прохожий, или оно само, неплотно прикрытое, распахнулось от порыва ветра и разбилось. Девушка решилась встать и на цыпочках прокралась в коридор, а затем, на всякий случай не включая света, на кухню.

Вздрогнув от холода, она первым делом взглянула на окно. Занавеска слегка надувалась от ветра, и особенно отчетливо слышался дробный стук дождевых капель, разбивающихся о жестяной слив. Только это и говорило о том, что стекла в раме больше нет. Решетка осталась на месте, Маша отчетливо видела очертания прутьев на просвет.

Девушка шагнула, и под ногами тут же захрустело стекло. Инстинктивно поморщившись, хотя сквозь подошвы тапочек осколки не прошли, Маша пробралась к окну и, не отдергивая занавески, попыталась рассмотреть, нет ли кого во дворе. В свете фонаря танцевала водяная пыль, дождь шел лениво и неохотно, то выбрасывая горсти капель, то повисая в воздухе душной моросью. Чуть поодаль, у бровки тротуара, выстроились темные машины. Ни у одной не сработала сигнализация, из чего Маша заключила, что удар был не таким уж оглушительным. «Мне сквозь сон показалось, что звук очень громкий!»

Было очевидно, что совершивший нападение успел скрыться и повторять попытку проникнуть в квартиру не собирается. Маша сделала такой вывод еще и потому, что увидела дворового пса Бобку, мирно трусящего через тротуар в направлении помойки. Этот буро-рыжий кобель, несомненно, имевший в своем активе некоего предка-сенбернара, интересовался двумя вещами на свете – едой и незнакомыми людьми. Первую он слепо и неразборчиво обожал, вторых терпеть не мог. Пес так неприветливо задирал верхнюю губу и щетинил грязную шерсть на мощном загривке, что чужакам становилось не по себе. Впрочем, не было случая, чтобы Бобка кого-то укусил. Догадливый и осмотрительный, как все дворняги, он старался ни с кем не конфликтовать, отлично понимая, что положение его, в общем, весьма непрочно.

«Если бы во дворе все еще был кто-то чужой, Бобка торчал бы напротив моего окна и скалился, и капал бы слюной в лужу, и ворчал. – Девушка проводила взглядом удалявшуюся в темноту собаку и перевела дух. – А страшно жить одной! Даже когда мама была в больнице, я все-таки не чувствовала себя так одиноко. А теперь я… Как наш Бобка!»

Проведя это неутешительное сравнение, Маша решилась наконец зажечь свет, чтобы оценить ущерб. Пол, покрытый истертым линолеумом, усыпали осколки стекла, они блестели на плите, на столе, всюду, куда падал взгляд. Девушка сразу увидела то, что произвело эти разрушения. Неподалеку от окна лежала половинка кирпича. Версия насчет порыва ветра мгновенно опрокинулась.

«Да и ветра никакого нет. – Она присела на корточки, с опаской рассматривая кирпич, словно он мог внезапно подняться с места и полететь в ее сторону. – Ну вот, начало новой жизни! Сколько мы тут живем, никогда ничего подобного, а стоило остаться одной…» Маша снова взглянула на часы, и ей стало вдвойне грустно. Прежде она могла обратиться к брату в любое время, ей бы в голову не пришло чего-то стесняться или бояться. Сейчас, когда с ним рядом была Зоя, даже простой звонок стал проблемой, не говоря уж о таком позднем… «Когда он при ней говорит по телефону, у него голос какой-то чужой, будто кто-то прикидывается Андреем, подражает ему! И все время такое чувство, что ему хочется положить трубку. В такие минуты кажется, что он меня больше не любит…»

Вытащив из-под раковины совок и веник, она смела стекло отовсюду, где успела его заметить. Завершить уборку Маша решила утром, на свежую голову. Оставалась проблема, как спать при открытом окне, пусть даже в другой комнате. Ночь была сырой и холодной, и девушка ежилась под наспех накинутой курткой. Выйдя в прихожую, она открыла дверцу стенного шкафа, чтобы подобрать какую-нибудь старую рухлядь и заткнуть окно. На самом виду, на вбитом в стену гвозде висела теплая куртка Андрея. В ней он ходил последние два-три года, до тех пор пока не встретил Зою. Вместе с новой девушкой у него появились новые вещи, более высокие запросы, и удобная, но совершенно немодная куртка больше его не прельщала. Маша сняла ее с гвоздя и с мстительным чувством заткнула оконный проем, закрепив плотную ткань по краям решетки.

– Спокойной ночи! – громко сказала она, стоя на пороге, словно куртка была частью Андрея и могла отвечать за своего бывшего хозяина. – Хоть на что-то пригодишься!

И закрыла за собой дверь.