Текст книги "Человек в красном"

Человек в красном
Анна Марь

© Анна Марь, 2023

ISBN 978-5-0060-3882-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Друг, как он привык себя называть, в этот тихий осенний вечер был неспокоен. Он метался по крошечной старой двушке на ВДНХ, отражение в зеркале в прихожей то и дело кололо глаза, усмехалось криво. В теплом желтом свете, льющемся из кухни, его пальцы нервно перебирали воздух, ощупывали грубую потрескавшуюся кожу отцовской куртки. Взгляд скользил по привычным, почти любимым, мелочам – тяжелая стеклянная пепельница, в которой теперь хранятся ключи (все ключи), круглая ручка двери в комнату (ему нравились именно круглые), всегда приоткрытая дверца антресоли, за которой прячется его сокровище в кожаной обложке. Он многое пережил в этих стенах. Все самое страшное видели эти комнаты. Теперь они видят нечто прекрасное.

Завтра очень важный день. Завтра самый важный день. Завтра всё начнется по-настоящему, вся его жизнь – сплошной черновик для завтрашней контрольной работы.

Друг всё время нашептывал себе что-то, спрашивал и отвечал, ожесточенно тряс головой, споря с кем-то, кусал губы. Но ни слова, ни буквы он не понимал и на следующий день не вспомнил. Друг знал, что завтра он соберется. Как бы ни было тяжело и страшно сегодня, завтра всё получится.

Она, наконец, увидит его и также, как он, поймет всё. Она не сможет не понять, тут сомнений нет. Столько лет, столько дней, столько слез и боли позади, чтобы заслужить ее. И вот завтра он заговорит с ней, а потом… Картинки хаотично замелькали за закрытыми веками – что-то свежее, как ветер с реки, что-то легкое, как ее смех, что-то жаркое и красное, что-то неземное, что-то… Друг не мог уловить ни единого образа, но точно знал, это всё – она, всё о ней. Всё будет правильно, так, как ему нужно. Всё будет.

* * *

Был тёплый осенний день, 13 сентября. Почему именно сегодня? Друг не знал. Он ещё пару дней назад почувствовал, что значимый день близко. Почти пять лет назад, за два дня до смерти его матери, Друг также почувствовал что-то. Пять лет уже прошло… Он вздохнул облегчённо. До сих пор он иногда просыпался среди ночи, в поту, задыхаясь, боясь, что она жива… но нет. Ее больше не было. И он был счастлив.

Спускаясь в метро, Друг с удовольствием рассматривал лица людей. Он любил людей. Любил видеть выражения их лиц, видеть мысли, которые, будто напечатанные, буквами проступали на этих лицах. Друг вспомнил её лицо. Оно было прекрасно. Идеальный овал лица, серые глаза, бледная кожа, тёмные волосы до плеч, всегда будто чуть обкусанные, припухшие губы, и мысли… её мысли. Его всегда удивляли эти мысли. Он не понимал их. Она была одинока, также, как и он. Но только она не тяготилась своим одиночеством, он это ясно видел, тогда как сам Друг остро нуждался в другом человеке. Он не понимал, как ей это удаётся. И почему? Зачем она это делает? Ведь вокруг неё было много людей, которые хотели бы стать ее друзьями, но она упорно ни с кем не сближалась. Когда он в первый раз увидел её, его поразило именно это.

А потом он всё понял. Он понял, что ей не нужны друзья, ей нужен Друг. Именно он, один из всех. О, тот день, когда он понял это, был одним из самых счастливых в его жизни. Уже почти полгода он был всегда и везде с ней, но она пока не видела его. Друга это не расстраивало, он знал, что она не любит вглядываться в людей. Он давно уже мечтал о том моменте, когда он научит её читать их лица. Она сумеет, он не сомневался в этом.

Друг вышел из метро, немноголюдного в этот час, и направился к ее институту. По пути он пытался проиграть в голове все возможные варианты их разговора, но всякий раз выходило, что она будет согласна стать его другом. Он даже представить себе не мог, что, возможно, она не станет говорить с ним, что он может опоздать или не застать одну. Нет, нет, всё будет прекрасно, он знал. С этого самого дня они будут всегда вместе.

Двадцать минут он шёл, думая о том, как это будет. Быть может, позвонить ей ещё раз? Нет! Нет, теперь ему незачем, скрывая свой номер, звонить ей, чтобы лишь услышать её всегда слегка раздражённое «Да!» в трубке, а потом лихорадочно частые короткие гудки. О, как он ненавидел эти гудки! Но Друг всё давно уже понял – она так злилась всегда, потому что знала, что это звонит он, и не понимала, зачем он скрывается, почему молчит. Ему было стыдно за то, что он заставляет её ждать, но он не мог появиться раньше назначенного судьбой дня.

И вот он перед зданием, где училась она. Ещё три минуты – и прозвенит слышный даже на улице, раздражающе громкий звонок. Друг не любил громких звуков, они всегда пугали его. Во всем виновата она, его мать. Он помнил, даже теперь, годы спустя, что следовало за ее пронзительными криками. Нет. Друг боязливо поёжился, отгоняя опасные мысли. Нельзя думать сейчас об этом. Сегодня счастливый день.

Осень бесшумно, на цыпочках, подкралась к лету. В воздухе, даже в городе, с утра едва-едва уловим запах земли, листьев и грибов. Солнечные лучи играют в прятки в тайком желтеющей листве. Да, сегодня счастливый день, и ни что не испортит его.

Вот на крыльце уже появились студенты, рывками вытаскивая сигареты из пачек и спеша выйти с территории корпуса, где курить нельзя. Друг так и не смог понять, почему люди курят. Когда-то, будучи еще совсем ребенком, он попробовал затянуться. Тогда ему казалось, что мать полюбит его, если он последует её примеру и начнёт курить. Но он не смог. Он вдохнул горький дым, и его тут же вырвало. Он до сих пор иногда размышлял, мать не смогла его полюбить, что он не смог в тот день выкурить сигарету. На самом деле он, конечно, знал причину.

Врач уже не раз пытался убедить его, что причина вовсе не в нём самом, а в том, что мать его была «душевнобольной», как выражался доктор. Друг всегда кивал и соглашался, но точно знал, что врач ничего не понимает. Его мать не была душевнобольной. Чтобы человек стал душевнобольным, у него должна заболеть душа, а у его матери души не было. Это Друг давно понял, но никому пока не рассказывал о своем открытии. Он ждал особенного человека, который поймет его. И вот особенный человек показался на крыльце здания.

Как всегда при виде этой девушки у него захватило дух. Её звали Катя, но Друг про себя называл её Катенькой. Он ужасно оскорблялся, слыша, как одногруппники и друзья зовут ее Катей, или, того хуже – Катькой. Он был абсолютно уверен, что ей тоже неприятны эти небрежные имена, но она, по доброте своей, всё им прощала.

И еще он знал ее тайну. Катенька была ангелом. Друг очень гордился, что он узнал это прежде, чем она рассказала сама. А в том, что она непременно расскажет, он не усомнился ни разу.

Другу не терпелось спросить у Катеньки о том, каково там, на небе, в Раю. Он никогда не сомневался в существовании Бога и Рая, равно как и Ада. Ему казалось, что Катенька наверняка должна была встретиться в Раю с его мамочкой, которая и рассказала ей про Друга. Потому Катенька и пришла в этот мир, чтобы помочь и спасти, потому всегда и чувствовала его взгляд на себе, хоть и не видела его ни разу.

Эти свои мысли, про ангелов, бесов и душу мамочки, Друг не рассказывал даже своему доктору. И в церковь не ходил, потому что и там он видел грязные мысли на лицах людей, только в церкви эти пошлые, низкие мысли перемешаны были со священными словами молитв, что всегда оскорбляло Друга. Оскорбляло и расстраивало – ведь такому количеству людей помочь он не мог. Грустно было осознавать свою слабость.

А врачу он не говорил, потому что не хотел опять в больницу. Там были одни сумасшедшие, а не душевнобольные, как обещал ему доктор. Друг больше не хотел в больницу.

Катенька была не одна. С ней были девушка и парень из ее группы. И пошла она не в сторону метро, а к другому корпусу. Значит, предчувствие не обмануло – она собралась встретиться с подругой. Спасибо, мамочка!

Сегодня он был в красной футболке. Он всегда надевал красное, когда приходил важный день. Из-за цвета футболки он волновался, как бы она не заметила его раньше времени. Те, предыдущие, потом всегда вспоминали именно эту футболку.

До перекрестка она дошла с одногруппниками, потом юноша и девушка свернули в другую сторону. Друг снова поблагодарил мамочку. Наверняка это именно она отвела в сторону ненужных людей, оставила ее одну, для него. Он пошел за Катенькой. Друг точно знал, что за несколько лет наблюдений за людьми он научился быть незаметным, однако видел, что она постоянно оборачивается по сторонам, чувствуя его взгляд. Как он упивался такими минутами! Никто из прошлых не чувствовал его так сильно как она. Да, он всё выбрал верно – и девушку, и день. Теперь всё будет хорошо. Спасибо, мамочка!

Глава 2

Катенька сидела на скамейке возле корпуса, где училась ее подруга, и читала. Друг любовался ею из-за угла здания. Сосредоточенное лицо, на котором отражались прочитанные строки, было чудесно. Он удивлялся, до чего красивой она иногда бывала.

Он уже знал, что люди становятся по-настоящему красивы, когда страдают. В минуты боли, переживаний у них не остается дурных мыслей, строки, написанные на их лицах, в такие минуты становятся чистыми и красивыми. Они думают о любимых, о страхе, боли, счастье, о верности и вере. В минуты страданий, настоящих страданий, неважно, физических или духовных, вся грубость исчезает из их мыслей и в них появляется Бог.

Мысли Катеньки были красивы всегда. Вот сейчас, например, он видел, что она переживает за героя книги. И так искренне и сильно, что, он готов был поклясться, он увидел лицо того ангела, которым она была.

Сейчас! Он почувствовал, минута пришла. Друг глубоко вдохнул, и, стараясь не делать резких движений, подошел к Катеньке и присел рядом:

– Здравствуйте, – в тишине пустого университетского двора прозвучал его высокий дрожащий голос.

– Добрый день, – сдержанно ответила девушка и едва заметно подвинулась к противоположному краю скамьи.

– Я просто хотел с вами познакомиться, – более уверенно продолжил Друг, давая знать, что это он, тот, кто звонил ей все эти месяцы, чей взгляд она всегда чувствовала, чьи глаза искала в толпе, – это он!

Друг ждал, что она сразу всё поймет, она обнимет его, засмеется, как умеет смеяться только она одна, но Катенька молчала. Друг почувствовал, что с каждой секундой ее сердце ускоряет темп, мечется под ребрами, словно забывает, что от него требуется. Ему вдруг стало не хватать воздуха, голос перестал слушаться и стал отвратительно тонким, тихим и слащавым. Пока он еще мог разговаривать, Друг поспешил объясниться, но предатели губы произносили совсем не то, что он хотел говорить:

– Я просто хочу с вами подружиться. Понимаете, мне очень сложно знакомиться с людьми… Я желаю вам счастья, любви… Что вы читаете? Интересно? У вас есть молодой человек?.. – мысли его спутались, речь становилась всё более бессвязной, ему казалось, будто он падает пропасть, он почти слышал шум страшной пустоты на дне этой пропасти, хотя точно знал, что нет там никакого дна. Таблетки! Короткое слово вспыхнуло в его мозгу, отчаянно пытавшемся удержать сознание за ускользающий хвост. Он повернул голову направо и увидел ее лицо. Катенька! Она уже не скрывала страха.

Собрав все оставшиеся слова, что он еще помнил, Друг протянул ей бумажку, которую комкал в руках всё это время:

– Вот, на всякий случай, возьмите мой номер телефона, – он не верил, что этот отвратительный блеющий голос принадлежит ему. Катенька отшатнулась:

– Простите, не надо.

Друг, понимая, что приступ совсем близко, еще раз попытался всучить девушке листок с номером телефона, но она упрямо смотрела в книгу и проигнорировала его движение. Тогда он, не помня себя, сорвался с места и быстро пошел вон с территории института, не разбирая дороги. Кажется, он даже плакал, но не был в этом уверен. Он ни в чем не мог быть уверен во время приступов своей болезни.

Друг никогда не мог вспомнить, что происходило во время приступов. Он понятия не имел, что делал в эти минуты, а иногда и часы, но доктор говорил, что он не опасен для общества. Поэтому он и разрешил Другу жить дома, а не с сумасшедшими. Друг не мог жить с сумасшедшими, он не выносил, когда люди вели себя как животные.

В больнице он знал всего одного человека, душевнобольного, как и он. Именно душевнобольного, а не сумасшедшего. Друг очень остро чувствовал эту разницу. Но потом этот человек с больной душой умер, и Другу стало совершенно невозможно находиться в клинике. Тогда доктор его выписал.

И Друг начал помогать другим людям, становясь им другом. Он помогал им обрести чистоту, как он сам это называл, – вознестись. Но помогал он людям не во время приступов. Собственно, сам приступ заключался в том, что сознание его отключалось на какое-то время, и он просто автоматически повторял начатое действие. Вот и теперь, спустя два часа, Друг обнаружил себя уже далеко от института, где училась Катенька, абсолютно не помня, как он туда попал.

Пару минут Друг оглядывался, пытаясь сообразить, где находится. Потом он вдруг вспомнил, как она отшатнулась. От ужаса у него отнялись ноги, и он медленно осел на землю, привалившись к какой-то стене. Он ошибся! Она не узнала его, не поняла, отказала! Она такая же, как все предыдущие. Нет, нет, не может быть!

Друг обхватил голову руками и тихо заплакал, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Он не мог ошибиться, она ведь не повела себя, как все те, прошлые. Она не смеялась, не грубила, не издевалась. Она сказала: «Простите, не надо». Тихо, вежливо и холодно.

– Молодой человек, ты пьяный что ли? – маленькая старушка с большой собакой на длинной веревке вместо поводка склонилась над Другом. Он поднял на нее вымученные, блестящие от слез глаза, и она осеклась на полуслове, – Сынок, ты чего? Что случилось? Умер кто?

«Умер кто?» – эхом отдались в его воспаленном мозгу слова старой женщины. И он вдруг понял. Он понял, что он должен делать, понял, почему она так себя повела. «Да, да, она просто не знает, что она – ангел, она сама не знает этого еще, но хочет, чтобы я помог ей. Она хочет, чтобы я освободил свет внутри нее, мамочка специально направила ее ко мне! Я должен помочь ей, должен показать ей, какова она на самом деле, как она чиста и красива! Я покажу, – Друг тотчас же поспешил домой, – Мне даже не придется долго трудиться, как с прошлыми. Их приходилось отмывать от грязи, а ей надо лишь слегка помочь, и она сама всё увидит, но… – он был уже в метро, – Ведь тогда она уйдет от меня. Мы, конечно, с ней увидимся потом, но сначала она уйдет… Нет, нет, нельзя перечить мамочке. Она сама выбрала ее для вечности со мной. Надо лишь помочь ей всё понять, а потом подождать немного. И всё будет хорошо. Я не долго буду один.»

Полчаса спустя Друг ворвался в свою квартиру. Он спокойно посмотрел на себя в зеркало, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы окончательно прийти в себя и, войдя в комнату, бережно взял в руки большой коричневый кожаный альбом для фотографий, который листал вчера вечером.

Ему нужно было сосредоточиться, а напоминания о сделанных им добрых делах всегда помогали ему успокоиться. Еще в больнице в качестве терапии медсестра научила его одной занятной штуке со смешным названием. Скрапбукинг. Друг с благодарностью вспоминал часы, проведенные с толстой невысокой женщиной, пахнущей потом и сдобой. Странный был запах. Они вырезали из старых газет и журналов надписи, картинки, иногда просто кусочки бумаги красивого цвета и создавали из этого что-то свое, новое, чего раньше не было. Мозаики из бумаги с изображением животных, альбом с фотографиями родных Марии Леонидовны, украшали альбом с рисунками Друга. Рисование тоже было частью терапии.

Начав свою одинокую самостоятельную жизнь, Друг тоже завел себе альбом. В нем не было рисунков, мозаик, только фото, очень особенные, важные фото. Он любовно погладил первый разворот. На плотную шершавую дорогую бумагу были наклеены четыре фотографии.

На первой ярко накрашенная блондинка с кляпом во рту была привязана к батарее в оклеенной газетами и застланной клеенкой комнате. Она была раздета до нижнего белья. От бедра до стопы на левой ноге краснела свежая глубокая рана. Сквозь кровь едва белела кость. Девушка была без сознания.

На следующей фотографии такой же разрез был сделан и на второй ноге. Девушка кричала.

На третьей – разрез от плеча до кисти на левой руке, теперь кость была видна совершенно отчетливо. Блондинка ошарашено смотрела на лужу густой крови на прозрачной клеенке.

На четвертой фотографии разрезана была и правая рука. Девушка была мертва – горло уродливо рассечено.

На следующем развороте были изображения высокой слегка полной шатенки, в той же комнате, с такими же увечьями.

Всего фотографий в альбоме было шестнадцать. Лишь просмотрев их все, Друг сел за письменный стол, взял чистую тетрадь из стопки и начал планировать похищение. «Нужно особенно подготовить для нее комнату, – с нежностью подумал он, – Надо выбрать обои покрасивее.»

Глава 3

Катя со стоном попыталась поднять голову. Её душила тошнота. Какое-то время девушка неподвижно лежала, борясь с рвотными позывами. Она никак не могла решиться открыть глаза – чудовищное головокружение ощущалось и с опущенными веками. Кате казалось, что она чувствует вращение Земли.

Наконец тошнота стала отпускать, Катя осторожно открыла глаза. Первые пару секунд она с ужасом смотрела на давно небеленый потолок с многочисленными желтоватыми подтеками, пытаясь понять, в каком знакомом ей месте может быть такой потолок. Это чувство, что она этот потолок никогда не видела, загнало ее в тупик. Жамевю – мелькнуло в голове корявое слово.

Девушка резко села, комната немедленно начала клониться куда-то вправо, уши заложило. Катя вновь закрыла глаза, и, посидев так еще несколько минут, давая телу привыкнуть к новому положению, начала осторожно, опираясь на стену, подниматься на ноги. Под рукой Катя ощутила шероховатую прохладу стены, и, боясь отнять от нее руку, сделала пару нетвердых шагов к окну. Дневной свет, даже приглушенный грубыми серыми шторами, показался ей слишком ярким, и Катя повернула голову направо. Там она увидела дверь. Старый, рассохшийся косяк с местами отвалившейся белой краской обрамлял совершенно новую крепкую дверь с замком в круглой ручке.

Нетвердо ступая, девушка побрела к двери. Комната оказалась не слишком просторной – площадью метров в двенадцать, не больше. Вдруг Катя остановилась, осознав, что ей холодно. Она была раздета. Ничего, кроме нижнего белья, на ней было.

Девушка издала какой-то всхлипывающий звук, пытаясь прикрыть наготу. Ей стало невыразимо страшно.

«Это сон, сон, это страшный сон, я должна проснуться. Вот сейчас, ну! Просыпайся!». Она не верила. Она не могла поверить, что это происходит – прямо сейчас и прямо с ней. Какая комната? Какая дверь? Нет никакой двери, быть не может никакой двери! Здесь должны быть стены цвета лаванды, маленький раскладной диван и устрашающих размеров фикус в углу возле окна. Здесь должна быть ее комната, а не эта дверь и шторы цвета пыли. Где она? Еще вчера вечером… Стоп. Что случилось вчера вечером? Она отчетливо помнила, как шла домой – порывистый октябрьский ветер обдавал ее свежестью и холодными брызгами дождя, все норовя вывернуть зонт наизнанку. От метро идти совсем недолго, минут десять от силы.

Она жила возле самого Лосиноостровского заповедника, чем очень гордилась – как же, воздух чистый, малолюдно, даже обязательные для каждого спального района алкаши застенчиво прятались за углом замызганного магазина и никогда не шумели под окнами сталинских пятиэтажек с высокими потолками. Хороший район, тихий, спокойный. И шла Катя по своему району, не глядя по сторонам, уверенная, что в их крошечном незаметном кусочке шумной, шальной, бесящейся Москвы ничего плохого произойти не может.

До дома оставалось всего ничего – третий поворот направо, четвертый подъезд, второй этаж, а там – мама, дед, кот и ее комната со стенами цвета лаванды. Что тут идти-то? Да только не дошла.

Он сидел на скамейке у первого подъезда. Проходя мимо, Катя скосила на него глаза, но не узнала. Тогда еще не узнала. Сидит мужик, тихо сидит, может даже спит, голову вон опустил на грудь. Ну и пусть себе спит. Но он не спал.

Катя услышала за спиной мягкие, пружинистые шаги очень поздно – октябрь совсем уж разгулялся в тот вечер, ветер выл, как взбесившийся пес. Она может и успела бы добежать до своего подъезда и захлопнуть перед похитителем дверь, если бы заметила его раньше. Но она не заметила.

Мужчина схватил ее сзади, рукой поперек горла, придушил, пережал связки, чтобы только хрип вырывался из горла девушки, и тут же зажал ей рот и нос вонючей тряпкой. Глаза заслезились, легкие горели огнем, хрупкие косточки горла ходили ходуном под железной рукой нападавшего. Вдыхать пыльный, пропитанный какой-то химической дрянью воздух не хотелось, не моглось, но выбора не было. Мозг лучше знает, что нужно ее телу – ему нужно дышать. Всегда, даже если рот твой забит тряпкой, от запаха которой внутренности готовы вывернуться наизнанку, как старый носок, а глаза – вылезти из орбит. Даже тогда – дыши. Катя дышала смрадным отравляющим воздухом, потому что выбора не было. И с каждым вдохом силы улетучивались, сознание уплывало, рвотные позывы становились все сильнее, все ближе подбирались к истерзанному горлу.

Воспоминания приходили вместе с тошнотой. Катя начинала понимать, что это – не сон. Во сне ты не покроешься от ужаса вся, в один миг, ледяными бисеринками пота, от которых щиплет кожу. Во сне горло не будет так сильно саднить от сжимавшей его руки.

«Твою мать, меня сейчас вывернет!». Катя судорожно зажала рукой рот, накрепко закрыла глаза. Откуда-то из глубин раздался тихий, какой-то уже нечеловеческий вой. Этого не может происходить! Не может, не может, не может!

Открыв глаза, девушка заметила в углу слева от нее пластиковое темно-синее ведро. Туалет. Рядом стоял рулон туалетной бумаги нелепого розового цвета. Катя, опираясь на трясущиеся руки, доползла до ведра, ее вырвало. И еще раз. И еще. Затихла она только когда во рту уже не осталось привкуса той дряни, которой ее заставил дышать похититель – лишь горечь пропитанной желчью слюны.

Когда тело перестали сотрясать судороги, а дыхание, наконец, перестало клокотать где-то в районе ключиц, Катя осторожно поднялась на ноги. Девушка мелко подрагивала от озноба, волосы слиплись от пота и все никак не хотели лечь за ухо, сколько бы она ни поправляла прядь.

Стараясь не шуметь, даже не дышать громко, Катя медленно подошла к окну и чуть сдвинула в бок плотную серую ткань. Окно было заколочено тремя плесневелыми сырыми досками, от которых по комнате растекался тяжелый влажный дух. Между досок оставались зазоры сантиметра в полтора, сквозь которые в комнату проникал неверный октябрьский свет. Катя ожидала увидеть улицу, людей, машины, да хоть ворону на ветке, но – ничего не было. Метрах в тридцати от дома начинался лес. Не парк, не перелесок, не заповедник. Лес. Пожелтевшие листья ольхи кое-где вдруг расплывались кроваво-красным листвяным пятном на фоне равнодушных темных сосен и отливающих синевой елей. Совсем близко цвела осень, Кате даже казалось, что она слышит грибной прелый запах земли, шум ветра в ольховой листве. Она была заперта в затхлой комнате, когда рядом, за тонким стеклом – свет, чистый лесной воздух. За окном жизнь, но Катя каким-то образом оказалась по другую сторону от нее. Просто потому, что кто-то так захотел. Кто-то забрал ее прямо у дома и приволок сюда, в эту сырую комнату с синим ведром и розовой туалетной бумагой.

От ярости у Кати потемнело в глазах. В тот момент она не боялась шуметь, не думала о том, что может привлечь внимание похитителя. Она бросилась на дверь и закричала, срывая голос. Она умоляла выпустить ее, плакала, угрожала, предлагала деньги и снова умоляла. Дверь сотрясалась под ударами маленьких кулаков, а Друг, прислонившись к двери с обратной стороны, с наслаждением слушал эту симфонию человеческого ужаса и улыбался. Как она прекрасна! Неужели она сама этого не замечает? Что ж, от этого она еще прекраснее. Интересно, как долго она будет кричать? Прошлые кричали часами. Наверно, Катенька будет кричать еще дольше. Звуки ее срывающегося голоса слышались ему песней. Он упивался ее страхом, сквозь дверь чувствовал ее тяжелый запах, слышал частое, захлебывающееся дыхание. Он был счастлив. Катенька совсем скоро вознесется. Совсем скоро.