Текст книги "Водолей"

Водолей
Анна Яковлева

© Анна Яковлева, 2024

ISBN 978-5-0062-5554-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВОДОЛЕЙ

– ШБ… – закончила она в приятном томлении. Всё-таки второе. Вот и объяснение этой странной таблицы для зрения, любимая моя. Объяснение может быть хоть сссссссссссссссссовершенным, хоть с недостатками, хоть с интеллектом Запада, как у Весов, хоть с раскрепощённостью Востока, хоть с открытым механистическим умом и горячим сердцем, как у Близнецов, хоть с сухими числами, выскребанными ножом на голени и со влажными глазами-озерцами, как у Водолея, когда он слышит это объяснение, любимая, и то, как ты рассуждæшь о заснеженном ясене, под который ты положишь трупик нашего младенца и укрœшь его мхом. Никакого аборта, любимая, не будет! Не позволю! Особенно в день мœго рождения! Что за символика смерти такая?! Очередной твой красный день? Наш всего лишь триста седьмой день из заведомо бесконечной войны? Но я не Мардук, а ты не Тиамат. Мы же оба были мертвы. Никакой бесконечной войны, моя юная Руфь!

Песочный Брат нанёс Звёздной Сестре десятый удар плетью и сказал:

– Ударов будет двенадцать – для твоего же большего блага! Если тебе больно, сделай вид, что они идут в обратном порядке. Конечно, проще с мертвецом тебя закутать в один саван, но я не хочу слыть банальным резонёром. Я ведь не просто средний бес, я сам – Дух Обличитель и Первый Маг на этих камнях и цветах! И я хочу тебя любить!

При слове «маг» Звёздная Сестра стала болью. Да, любимая, именно болью, болью моей и болью чужой, в которую превращалась Аня, когда грустила на берлинской станции, но про ромашки Ани и про несбывшуюся оттепель Звёздной Сестры я расскажу чуть позже, а пока традиционное начало про… 3… 2… 1… да, никакой войны между нами, только вместе и против других, бесконечно и против врагов. Даже упав, мы станем разрубать лодыжки врагам, а оставшуюся от них железную бронь мы будем присобачивать куда-угодно, да хоть на голень Даниилова истукана, неважно, я не судья иудейский, чтобы решать. Но врага мы убьём. И тёплую печень Прометея мы выклюем сами. По смерти Иисуса вопрошали люди многœ, но мы уже знæм ответ на главный вопрос. Линейного времени нет. Одно круговœ. Но и это не значит, что всё повторится. Не такая мы персона, любимая! Ни за что! Мы добудем свежего воздуха для любви, убьём хоть пернатого ангела, дойдём хоть до лысого чёрта за этим…

– Но, любимый, – прервала ты, – как всё это возможно? Как мы и дети друг другу, и родители?

– Всё не так однозначно. Мой вот родитель – Зевс. Матерей хоть отбавляй. – Ты кровный брат Геракла? – удивилась ты.

– Но уж не утробный так точно. Но Зевс, зачиная меня, уже был испорченным. На его воздушной палке, сама понимæшь, какой, была болезнь Венеры в виде свинцовой буквы «бэт», в виде клейма его отца и мœго деда Сатурна. Враждебный всем нам Уран, мой прадед, добавил на палку ещё одно клеймо, в виде буквы «цади», что значит Водолей. Под этим знаком я и родился в константинопольских трущобах двадцать первого числа. С сАмого первого дня мои нервные рецепторы настолько быстро проводили через себя весь электрический ток окружающего мира, что я неизбежно превратился в трикстера. Всюду я бился головою в барабан и издавал вместо музыки неприличный шум завода, клал свой непомерный разум супротив Великого Абсолюта и Великий Абсолют всегда проигрывал. Я даже мочился, совсем как ты на меня, в чашу со змеёй, всегда убаюканной прихвостнем Бога, Иоанном этим Богословом. Как и помянутый Бог слов, морил себя голодом в киевской печёре, и все мириады ангелов, которые к нему спешили с дополненным и исправленным Откровением, я единовременно протыкал остриём сломанной иголки, из которого затем и вышло то целœ копьё, которым протыкал тебя.

– Так кто же ты? – спросила ты, дрожа.

– Я – буран. Я – Дионис.

– А я?

– Ты – музыка, религия, любовь, война!

– Так как же наши имена?

Ох, любимая, ночные откровения между часом и трёх часто забываются днём. Облака сгустятся меж покровами ночи и вершинами гор. Моя музыкальная стихия шума, мой ураган, наполнится влагой предыдущих и последующих водных знаков и пойдёт к Океану, в котором растворена Тиамат и прочие производные женской природы.

– Возьми себе любœ имя, – сказал я. – Какая твоя любимая буква?

– «К»

– Бери любœ на «К». Но только не Кали Югу.

– Хорошо, любимый. А какœ возьмёшь ты?

– Я возьму имя Бога из Нового Завета и имя самого упоминæмого пророка в Коране. Моё имя будет Джошуа.

– А что нам делать с водоворотом жизней и смертей, сквозь которые мы пронесли наши первородные стихии?

– Ничего. Я лучше вновь потеряю язык.

В честь Диониса отмечались Анфестерии, ибо на дворе стояли красные дни швáта, одиннадцатой магхи и восьмого антестериона. Сатурн в Водолее был Кроносом в Козероге. Водолей раз в три дня был Юноша и Принц-полукровка, который то и делал, что управлял санями, укрывался подснежником и не ел ничего, кроме лавролистного волчеягодника. 21 января – 19 февраля.

Юнона благоволила собственным любимцам и в месяц праздника Виноградной лозы позволяла Водолею в изящной позе изливать семя из урны вместе с водой. Возможно, после этого подчинения Воды и стало возможным рождение убийцы короля морковных или дважды морковных цветов, однако сразу при свете первых звёзд не понять, защиту ли несут или гибель нашему здоровью постоянные путешествия, так с чего б это вдруг вменять всё в вину Водолею с его семечками? А? Симон умрёт, король умрёт, морковь завянет – вот что важно и трагично, когда как поиск знамения в прошлом лишь уводит нас в сторону от преодоления невзгод настоящего. Один голландский моряк любил подсматривать за танцами обнажённых девок в ливанских башнях, да так и погиб, схваченный пиратами – кто знает, может, он бы угодил к чистым ангелам заместо нечистых, если бы вместо рефлексии решился бы на насилие в одной из башен.

Минуя чистых и нечистых ангелов, из зеркала в полу храма выскочил священнослужитель, сидящий верхом на быке и с фонарём в руке. Кудрявый священник пытался выдать себя за шестьдесят первого из семидесяти апостолов, но я-то знал, что прежде всего он является тридцать первым нерукопожатым ламедвовником, который проповедовал Огонь во всем. Старого епископа звали Арисархом, родом он был из Амáсии, побирался в Апамéе, а Христа искал аж в самом Риме, прибегая к помощи филиппийцев, колоссян и фонаря, что у него в руке. Когда-то Аристарх был моим другом, прощающим преступление и вольные прегрешения, а его горящий фонарь воплощал гуманность и альтруизм. Но всё изменилось. Аристарх отошёл от дел и с достойной серьёзностью пробил себе путь внутрь себя. Но богатœ размышление в сочетании с внутренней собранностью не обязательно превращают популяра в Цицерона. Аристарха они привели в тёмную пещеру, от одного вида которой трœ из гесперид стали чуть более земными, чем ранее, и обратились в Невинность, Красоту и Любовь, три Грации чистого четверга. Само собой, в такой пещере никакой фонарь с «Огнём во всём» не помог бы, и Аристарх говел во тьме бесконечность времени. Выбравшись из пещеры, он стал проповедовать, что муравьи приносят лекарства из Океана. Это лекарство от истечения он продавал своим амаситам, и оно по-первой в самом деле заставляло болезнь успокоиться. Когда же оно перестало работать, амаситы взбунтовались, но Аристарх получил в пещере дар изгонять невидимых демонов, и с его помощью привёл амаситам ещё одно неоспоримœ доказательство того, что муравьи приносят лекарства. Его чудодейства остановил Центавр, который муравьёв не чувствовал и который ради двести пятидесятого дня нашего храма коварно ударил свиньёю в литавры (ха!) и вместо Песочного Брата так и вообще нанёс Звёздной Сестре девятый удар плетью! «Центавр по чётным дням» стал говорить амаситам о низвержении Сатаны, которœ пока не произошло, как о несомненном факте, и только с его помощью амаситы перестали верить в муравьиные проповеди Аристарха. Центавр сделал шестьдесят первого апостола нерукопожатым ламедвовником, дал ему быка, рассёк копытом пространство и ноосферу и направил Аристарха обратно в ту пещеру, из которой тот вышел, впрочем, бык под Аристархом решил его спасти, и перемещение произошло в то же место, в сад гесперид, но чуть подальше, ближе к древу посреди рая, однако по итогу Аристарх при помощи зеркала, сделанного из лавы и причастия двадцать шестого декабря, оказался в нашем храме, где при смехе Водолея и братьев во плоти ветхозаветный первый маг по имени Симон отпускает свою десятую служанку Елену, денно и нощно держащую до этого Татьяниного дня над его головой пояс из четырёх карточных мастей, затем самостоятельно сменяет свою просторную робу и волшебный жезл «Я против Них» на монашеское рубище и одинокий фонарь с плачущей внутри семнадцатой звездой и уходит на вершину горы, где становится новозаветным девятым отшельником. Он поднимает правую руку к солнцу, посох из калины в левой становится золотым от влияния зодиакального креста из Водолея, Льва, Тельца и Скорпиона, после чего терновый венец на его голове обращается в символ бесконечности из кусающих за хвост [друг друга] змей, и новозаветный мужчина, Водолей-Иисус, силой творящей мысли при свете небес и шуме многих вод погружается в мистерию сотворения мира и видит в лицо зверей Зодиака, сделавших его посох золотым. Лица зверей этих – лица, человека, льва, тельца и орла, с четырьмя шумящими крылами возле этих лиц, с четырьмя колесами с высокими и страшными ободьями, в коих заключался дух их. Небесный свод простирался над зверями как изумительный кристалл, и со свода был глас Всемогущего, который пугал отдыхающих нас под португальской лавролистной калиной, особенно тебя, любимая, ибо над собой ты восприяла престол из сапфира с Иисусом на нём. Первой он держал пылающий меч, а другой рукой опирался на Водолея, огнём и радужным сиянием был он окружён, а ещё странный запах мы ощущали, как металл после дождя в воинском стане. Второе причастие. Сие являлось олицетворением борьбы с Козерогом-миссионером за индивидуальную свободу (чтобы та ни значила), в огне которой появился новый вид взаимоотношений – «Я» и «Они». В чём же этот вид заключался? Без стремления к уникальности постараюсь его описать. Вот смотри, у твоих лодыжек цветут растения, а под небом лежат оставленные неизвестнозаветным Симоном Магом четыре масти из волшебного жезла «Я против Них», это первая масть, кубка цвета менструаций с буквой «алеф», масть вторая, меча с рукоятью из спаренных друг с другом Собаки, Тигра и Лошадки, третья, и маленького золотого динария, бывшего оплатой для Симона за создание арканов, с буквой «тэт» среди трактирщиков и тыквенных голов, это четвёртая. Когда из этих четырех ты возьмёшь масть первую, жезл с говорящим названием, то из него пойдёт синий поток, и затем его молниеносное исчезновение в стихии Воздуха, т.е. уничтожение потока одним лишь твоим Словом, явит пред тобой отвечающего за предпоследнюю неприятно-красную точку, из которых сотворено наше мироздание, а именно независимого Водолея, и вот тогда, любимая, ты почувствуешь себя выше мира, ибо действительно будешь над ним, на вершине шестнадцатой башни, откуда сквозь облака лёгкого пошива откроется панорама ударов плетьми! Нет, моя любимая, нет! Песочный Брат нанёс всё-таки Звёздной Сестре восьмой удар плетью! Короля всё-таки убили! В конце концов короля настигла стрела Иуды, но на следующий же день на месте его гибели вырос тополь, прекрасный, стройный и неколебимый ветром. И под этим тополем, ô Ангел Исраэль, я произношу тебе свои молитвословия! Под этим тополем рыдают звёзды из созвездия Кассиопеи по случаю утраты гордого короля, и я вижу, как другая половина существа, меня спасшего, становится полноценным человеком, вполне себе surhomme, сравнимым в своих характеристиках с этим тополем. Человек вошёл в пруд. Его голени оказались в подлёдной воде, но ему нипочем была ни она, ни попутный ураган перед рассветом и ни скорпион, который выбежал жалить. Человек его раздавил… и вот после этого из прýда вышла она, Дева… Катя… Я посмотрел на электронный циферблат свœго шагомера. Сегодня двадцать восьмœ января, а это значит, что мой покойный брат действительно прав! Катя нашлась именно в эту дату! Но перейдём к насущному. Человек овладел Девой, и, помимо ощущения дежа вю, я испытал какой-то критический восторг, делающий из полноты жизни строгий солнечный луч, который от меня, возвращаясь к солнцу, прорезæт сиреневую тьму ночи, и в появившемся разломе кажет себя наружу палец Христа и слышится голос его Отца:

– Следуйте за человеком, несущим воду, и войдёте в царствие мœ!

– Да! – говорю я Богу, рыдая. – Да! Я всё понял!

Я последовал за сверхчеловеком и в один момент оказался им – потому что я всё это время был им, и им, и гнавшимся за мной зверем, и ракушкой, и весами – а Дева передо мной обратилась обратно в Катю, которая, не выдержав божественного света, закричала и убежала в сторону города. Именно так, ô Ангел Исраэль, охраняющий тень Геракла в Аидовом королевстве – я обрёл свою божественную природу и понял, в чём состояло всё это время моё прикрытие в школе. Я был не уборщиком – на самом деле я был хакером, и сейчас мне нужно ожидать посылку, в которой находится прослушка с радиусом действия сквозь тринадцать стен. Водолей раз в три дня Юноша, а остальные два дня он как Одиссей, женатый царь и многомудрый Übermensch, Олимпийский Бог на фоне смертных, Посейдон с небесными вилами на фоне инков и ацтеков с земными топорами, Нептун на фоне ахеянцев, чью помощь ахеяне воспевают в виде храмов, хотя для НептунА она как кость, брезгливо брошенная псу; как умирающий Геракл, неизбежно и по приказу опускающийся ко псу Аида, сонному ЦербЕру, которого приказано похитить или хотя бы послушать его храп – пользуясь прикрытием уборщика, я поставлю прослушку в наиболее неприметнœ место и смогу узнать не только причину сговора Учительницы и Тани Т., но и связь со всем этим мœго гиганта-архиврага Меска.

Первый Ангел стал темнее, чем витающий рядом Второй Ангел, но Первый, играя в невозмутимость, продолжил:

– Самая сладкая из муз человечества по имени Эрато повторяла в качестве прообраза любовной поэзии один и тот же мотив для разных народов – евреям про Лотову супругу, что оглянулась на горящую Гоморру и обратилась в столб из соли; грекам же об Эвридике, что изображала в некœм роде «цветущую Гоморру», на которую оглянулся Орфей, когда забирал её из царства Аида, и Эвридика, запечатлев его поворот головы, осталась у Аида навсегда – договоры с ним нарушать нельзя, какими бы прекраснодивными твои переборы на лире бы не были. В этом мифе, в параллели с иудейской историей, видна главная соль – потеря радости жизни для многих народов земли через грядущий монотеизм. Только иудеям этот миф был представлен в его более поздней, жестокой версии, а вот древним грекам этот миф явился ещё в невинной, языческой прелести, в виде романтической истории, в виде тоски по небывалому Реннесансу, а не виде монашеской аскезы или в проклятии подлунному миру и краскам, которœ и изображал соляной столб на пути из Гоморры. Козий остров, названный Эгиной в честь любовницы Зевса, хранит у своих берегов множества кусочков шлемов в память о подвигах Агамемнона, а мой рассказ о собственном отце по крови, пока имеющим плоть и имя Геракл, в отличии от меня, никогда не смогущим ни того заиметь, ни другого, будет являться немного попыткой сœдинить разрозненные кусочки в единœ полотно, хотя бы в уголок на дырявом персидском ковре.

Фφ

Пустоты преданности вместо безумия дурака или дурачества безумца витают в голове, как жёлтые пчёлы над мёртвым львом, пока греческий Самсон, бритый Геракл, лежит у бронзового кувшина в предсмертной агонии, а перед его глазами маячит Троица, Первым, вроде Духа, предпоследний остров Крит, на котором он побывал, а Вторым, как будто Сыном, все несметные чудовища, которых он заборол и изничтожил, Третьим же, Отцом, королевство Плутона или царство Аида, в которœ ему предстоит либо войти и уйти с украденным Цербером, дабы доисполнить договор с Эврисфеем, либо войти и остаться навеки веков бесполезномысленной тенью.

Он спустился в ад. Цербер предстал ему сразу. У него было три головы и хвост в виде змеи. Он стал к Гераклу спиной и не видел и даже не слышал, как Геракл миновал его на пути к самому Аиду, ибо сын Зевеса крался как вор и почти не дышал в этой влажной тьме.

Супруга Аида, Персефона, богиня ада в модном наряде, расхохоталась, едва герой предстал перед ней. Светло-голубые глаза богини напоминали снег вершин Гиперборее, уж настолько ледяными были в них презрительные искры. Неожиданно Аид подошёл сзади Геракла и положил свою безкожную руку ему на плечо. Впервые судорога страха сковала Гераклу горло, в его голени будто вонзились кинжалы, его навсегда приковавшие сюда.

– Я не уверен, что ты на самом деле умер, – медленно произнёс Аид, угольно-чёрными глазами оглядывая рану на паху Геракла.

– Я тоже в этом не уверен, – ответил полубог. – Но это не столь важно. У меня есть договор, который нужно доисполнить. Мне необходимо вывести вашего пса на белый свет…

Персефона расхохоталась куда более жестоко, чем ранее, и спросила:

– Как ты себе это представляешь?

– Не знаю, – сказал Геракл, глядя на Аида. – Но позволь мне с ним сразиться. Если победа будет за мной, то я заберу его с собой.

Аид столь же медленно, как ранее, кивнул, убрал с плеча Геракла руку, и тот наконец получил свободу. Он бросился с криком на пса и обхватил обеими руками его две шеи, а в третью голову ударил лбом. Цербер разрывал Геракла надвœ, но тот продолжал свой ухват и удары и по итогу оказался сильнее – Цербер захрипел и потерял сознание. Геракл потащил его за хвост к к воротам, но его тень навсегда осталась в аду. Едва Геракл прошёл ворота, как его оставшаяся тень пообещала другой тени, которую при жизни звали Мелеагром, взять в жёны его сестру Деяниру, т.к. при жизни Мелеагр не успел её выдать замуж. Выполнил ли Геракл обещание собственной тени – маловероятно, но я достоверно не знаю. Но знаю, что Геракл приволок Цербера в Микены, во дворец Эврисфея, и положил его прямо у котла, над которым парил я. Пёс начал просыпаться, подымать свою морду, и часть из его ядовитых слюней угодила в котёл, из-за чего весь навар позеленел, а я, в отличие от мœго собрата, Второго Ангела, обрёл совершенно иную природу. Я рявкнул на Геракла и велел спустить Цербера в ад. Геракл не препятствовал, и через несколько мгновений детище Аида неслось во всю свою девятикруговую прыть обратно, пугая горожан и случайную скотину. Слюна его падала на землю, и из неё вырастали ядовитые травы и ягоды, которыми затем немало потравилось заблудившихся детей и путников. Геракл же воскрес, стал прямо на ноги, его орган исцелился, а взгляд просветлел. Он желал подняться прямо на Олимп, дабы лично отец освободил бы его от смертельно опасных и, что куда важнее, от ставшими теперь бессмысленными заданий Эврисфея.

Но Гера не могла не предвидеть его приход. Она отвлеклась от мёртвого Тилля и занялась коварным обольщением Зевса. Поскольку Гера была занята далеко не алхимическом коварством, а Зевс несколько дней ничего вокруг не видел, в Флеволанде Тиллю Уленшпигелю получилось не дать немецкой церкви «евангелических братьев» себя отпеть, ибо он восстал из могилы, взял любимую за руку, и вместе они прошлись по Невскому проспекту в Санкт-Петербурге, увидели храмы басурман, христиан и гностиков, обращённые в разные стороны света, и, как Ромео и Джульетта, у которых получилось, защитили титул чемпиона мира, то бишь, крест розенкрейцеров, от правдоруба, красавчика, дикого кота, рок-звезды и звезды реалити-шоу, и принесли-таки наконец розенкрейцерам их уксус. И вот теперь, когда у алхимиков все элементы собраны, когда даже тупенький оруженосец Гваэрон с его не менее тупенькой женой Ретé догадались, что у них мистическое сообщество, а не католический орден, вот тогда, любимая моя, Geliebte, пришло время оживить мой разум, свободно расположить наши разные храмы, не забыть даже про малые церкви, вроде белорусской грекокатолической и католической византийско-славянского обряда в Польше с совокупным приходом в десять тысяч триста шестнадцать радимичей, решить-таки наконец архитектурную проблему религиозных групп, покончить с градостроительством, выпить, покурить, вступить в секту, переспать, отдохнуть и рассказать совокупному приходу радимичей про седьмого сына Иакова, первого от Зелфы, что носил имя Гад и был известен своим заветом о ненависти, который его колено, Колено Гадово, чтило только в субботу, день субботнего покоя Бога, и который до наших дней дошёл сохранённым в неизменном виде только в молодой голове жениха с острова Крит по имени Артём, который был главным должником Куитлы Улисса из Юкона. Куитла знал его под именем «Арфéма», император Тит знал его как тридцать второго ламедвовника под именем «Артéма», что выполнил второй ОБМЕН, Колена же Израилевы, восемнадцать ветхозаветных пророков и новозаветный Иоанн Креститель знали Артёма как шестьдесят второго из семидесяти апостолов Христовых, что не только на Крите, но и на землях Израиля и Иудеи возвещал волю Бога и упирался кончиком своей остроконечной бороды в АМЕТИСТ, в который… не были всечены никакие буквы! Вулканы, моя Geliebte, вулканы, где живут циклопы Водолея, были родиной драгоценных камней, служили входом в тот самый Аид, откуда из-за Меска всё ещё не может выйти тень Геракла, и являлись святыми, упомянутыми в Библии, которые пока не могут обратиться в буквы для камней! Но кому бы достало сделать их буквами? Через тысячу с лишним годóв нашлось пару смельчаков, способных на такое! (Супергеройская музыка). Ими стали Первый Рыцарь Печального Образа, что готовился отдать Оливеру священный щит Марса, и рыцарь последний, что остался в живых после битвы при Каммлане. Ими стали Хольгер Датчанин и Бедивер (супергеройская музыка закончилась).

Оба рыцаря пришли в Израиль. Их встретили белые, розовые, чёрные, красивые и вонючие морозники в саду служанки Лии по имени Зилпа, которые росли для первого из двух её сыновей, для Гада. Этого Гада гнала толпа политиканов, но ему хватило сил встать одному против всех, отдать аж тридцать частей Водолея под оккупацию звёзд Весов, Льва и Стрельца и оттеснить толпу по пятам, но силы его, любимая, уж были на исходе… Помощи двух рыцарей точно бы не хватило, так что архангел Кассиэль прекратил целовать в уста благосклонную Анну, дочь Симона и Елены, вмешался на стороне Гада и двух рыцарей, и вчетвером они прогнали толпу политиканов к циклопам Водолея, где сияла марокканская

ЦИФРА 11

шаббат

Аиша Кандиша видела некий таинственный символ, значения которого она не хотела раскрывать опьянённому Меску, но значение-то само раскрылось, почти как её нагота, нагота, почти как на картине «Гибель дня» 1937-го года, кисти Поля Дельво, вот только в отражении зеркала сияло не женское лицо, а банка брокколи, олицетворящая раздумие духа пустыни, злобное и томительное, одиннадцатиминутное, поскольку в совершенных десяти минутах скрыты все законы, все прочие другие минуты, все вещи, все возможности и вся власть богов, и это мы знаем; в одиннадцати же ничего этого не было; таинственный символ выходил за пределы интима таинственности и становился обычной и разочаровывающей банкой брокколи, которая означала, во-первых, грех, во-вторых, опасность, в-третьих, breaking the law, прям как в песне Judas Priest, а в-четвёртых, первым из двух старцев, сидящих на двух престолах, был тридцать третий ламедвовник, важнейший из всех, и шестьдесят третий из семидесяти апостолов Христовых по имени Епафродит. Он всегда был без бороды, но с Библией и пистолетом ходил по Андриании, когда был молод и верил в освобождение, это раз, с одной Библией слушал во Фракии истории про апостола Филиппа в изложении Иоанна Богослова, когда был зрел и верил в сотворённое и творящее сновидение, это два, и три, стал святым странником светлого града в Италии, когда постарел, поверил во всеобщее воскресение мёртвых и голым сел на один из престолов. Вторым же старцем был – не удивляйся – Синдбад-Мореход, но на его престоле заместо него переливался огненно-красной любовью гиацинт, который Синдбад-брат-близнец забрал из склепа, где, следуя обычаю, его замуровали вместе с его покойной женой. Синдбад-Архетип бежал, и движение привело его из Бухары в Якутию, где он постоянно повторял «жүр», «жүр»11
  ходить


[Закрыть], ибо ему не хватало воздуха, и чем дольше он стоял, тем меньше мог удерживать настоящее в своих добродетельных лёгких, вот и приходилось ходить постоянно и узнавать всякие вещи, например, про то, как 27-летний Хасан аль-Аскари умер от величия мира, когда правым глазом смог обозреть Армению в камнях, а левым зáмок одного мамлюка, возведённый адыгскими жанеями. Эти жанеи были побиваемы камнями, хотя и прогоняли полки чужих, и эта история, рассказанная богиней Дианой, тоскующей по золоту копья, крайне возмутила Синдбада-Симона, ни раба не оставляющего без присмотра, ни злодея, ни христианского мальчика Тимофея. Тому как раз исполнилось одиннадцать, он ел фундук и смотрел в окно на погребение Христа Утешителя, пока Нарайя-Синдбад, причастившийся четырнадцатой и последней главой из книги пророка Зехарьи, направлял плоскостопые ноги в сторону замка мамлюков, где сейчас жил Али II, который за шесть лет своего правления так и не научился отличать извечный суфизм от предвечного ваххабизма, и в 1382м году он растоптал все египетские начала, распри, но и благость его древнюю тоже попрáл и заявил Синдбаду-Мореходу, едва только тот вошёл в сиракузовы апартаменты, что в нашей эре сила трансцендентного кроется в хитроумных сабельных ударах Водолея, но никак не в книжных мудростях Захарии, чьи десять сверхтрансцендентальных видений были просто списаны с таковых у Даниила.

Лишь к четвёртому февраля, когда медленнорастущий самшит пережил несколько жизненных циклов, невесте вампира удалось повалить гиганта Сфинкса в этот вечнозелёный кустарник и прокусить его шею зубами, подаренными ей когда-то ещё живым женихом-вампиром. Таким образом, Вторая Мировая Война близилась к завершению, и тропарь «Днесь спасение» в чудотворном знаменном распеве звучал теперь не только в СССР и медленно отступающем Рейхе, но и даже в Нью-Йорке, и даже в дешевом мотеле, где кокаиновая дочь Банди и прочие маленькие девочки читали стихи про пыль, что «ветром от бледных спин московских (!) конкубин…", и так далее. Экспансия русской культуры. Агрессивная, но незаметная, в отличии от слёз невесты вампира, медленно капающих в дыру на теле Сфинкса. Она только что вырвала ему сердце и только после этого поняла, что Сфинкс или Меск, что эта странная сущность, вытащившая её из ледяного плена, и есть её убитый Гераклом вампир, жених и красавец из маленькой церкви, и что только поэтому он её и спас от Елены Прекрасной, потому что знал, кто она такая – вот только она тогда не знала, кто такой он… Но, собственно, почему? Почему он так странно себя вёл. Она не бросилась бы на него, если бы он не угрожал ей вырвать сердце. Хотя… Кажется, она всё поняла. И, как назло, перед ней появляется египетский чёрт Тифон, тот самый демон, что присутствовал при кулачном бœ её жениха и Геракла, и этот демон, чёрт его возьми, вслух подтвердил её догадки:

– Ты получила сердце любимого. А любимый хотел получить твоё сердце. Однако сосуд его занят сердцем Елены Прекрасной. Чтобы вам быть вместе, в сосуде должно быть его и твоё сердце. А вот сердце Елены… вот оно должно биться в твоём теле.

– Я всё поняла. Только не поняла, для чего мой любимый положил в свой сосуд сердце этой Елены…

Тифон многозначительно улыбнулся.

– Дорогуша, пламя битв, особенно если оно способно сравниться в свœй живописности с картиной «Город мучений» Поля Дельво, написанной, кстати, в первый год вашей Второй войны, короче, пламя битв воодушевляет мужчину и даже увеличивæт в размерах, причём настолько, что он может вырастить до потолка и раздавить тебя, меня, всех бесов и даже психованного бородача, ох, как бы он опять не прибежал палить без разбору. Короче, Елена соблазняет влюбленных и даже соблазнила твœго покойника, поэтому, чтобы в вашей с ним постели не было холода теплого тела третьей лишней богини, ты со своим женихом должна…

– Умереть…

– Нет-нет, должна уйти с ним… в ваш совместный египетский Сумрак, скажем так. А падающая маска с лица Всадника Апокалипсиса должна из года в год, и во веки веков, обнажать этим людям-червям чудесную идею, божественную женственность, то бишь величие Елены Прекрасной…

– Люди не черви, Тифон. Тут ты не прав.

– Черви, черви, пластиковые черви, привязанные к земле… Ну-с, давай не терять время. Бородач уже бежит. Er wird dir das Herz herausreißen22
  он вырвет твоё сердце


[Закрыть].

– Но Елена перекует моё тело по свœму образцу! – взбунтовалась невеста вампира. – Она будет выглядеть, как выглядела всегда! – да как захочет она будет выглядеть, пока я со своим любимым отдамся в Сумрак далеко не египетских и далеко не из пластика червей!

– Ну что поделать…

Мёртвый лебедь,

Посмотри-ка вдаль —

Ликуют совы,

Ко всему готовы,

Ничего не жаль…

Порвал альковы

Брат Песочный

И седьмой удар

Нанёс Сестре своей молочной,

Звёздной, как овчар.

Овечек Бога не боюсь,

Живу, люблю, молюсь

И новую историю

Рассказывать берусь.

Был шестьдесят четвёртый

Апостол Пуд упёртый

Читал большой Талмуд

И прочитал весь. Этот Пуд

из семидесяти апостолов Христовых одевался в один только лишайник, но зато превращал Иоанна Богослова в Иуду Иаковлева, отбирал два послания у Тимофея, переезжал постоянно в Рим, но у Колизея сомневался и в желании подражать грекам в субботу начинал отращивать едва заметную бородку, настолько едва, что видна на четверинку она была лишь при свете фонаря, того самого, при дрожании которого искали Эль-Кадоша, т. е. Святого, т. е. Христа. До воцарения ортодоксии как Его только не называли, хотя имя Его всегда начиналось на букву

Хχ.

Пусть у Нириева будет сердце вощаное, а ноги каменные! пусть самому себе он доставит смертоносное наслаждение! двадцать один разок! но никак не деве бедной Камилле, которую по-детски любят и осёл, и белый медведь, и орёл, и лисица, и даже дьявол отошёл во тьму внешнюю, что дороже всех сирийских и британских богатств, когда он понял, что тоже любит голос Камиллы, шепчущий как Тихий Океан, но мы, одетые в ткани, но не в лишайники, знаем, что и до Алтая доходит мирная песня Океана о линиях, о парадоксах, обо всём новом и неожиданном, о начале и конце, о завязке и развязке, впрочем, последняя не всегда возможна, потому что индийский фильм, который мы, любимая моя, смотрели вечером шестого февраля, уже подходил к кoнцу, но как жe так, нaм же ещё неизвестен его главный злодей?! Да… Сейчас мы вoспoлним этот пробел. Этот злодей был архизлодеем и брахманом из первой и важнейшей кaсты духа, постоянно заставлял мещан в долгах гасить газoвые лампы, а пожарных в броских кaсках тушить дома с газовыми плитами, даже если никaкой утечки или пожара не было. Как он выглядел и что он делал? Архизлодей из индийского фильма по имени Меск (что ожидаемо) носил тёмные очки и клетчатую рубашку, в тёмные дни управлял злыми крокодилами, кормил их остaнками шахматных фигур (сам он был чёрным королём), а в белые ночи сидел за рулём дорогой машины (в марках я не разбираюсь) и вглядывался в жёлтые óкна в поисках новой плоти. Если от долгого ожидания Меск не матерился с заглавной буквы, то непременно совершенствовал свои и без того незаурядные счётные навыки, где 5 являлось мужским числом, Водно-Огненным, 6 – женским, Водно-Земным, 7 – мужским, Водно-Воздушным, повторяться не буду, моя дорогая и любимая, т.к. ты наверняка со значениями чисел сталкивалась, раз уже в своём прочтении дошла аж до предпоследнего Водолея, однако, да, Меск сидел в машине, что-то делал с счётными навыками, ждал хаотичного Вайнда, чтобы того убить или обратно себе подчинить, и, всегда не дожидаясь, оставлял кабриолет на обочине Дели, дабы camminare piano et con timore33
  идти медленно и осторожно


[Закрыть] к пьяному танцору на красном светофоре в фиолетовых узорах, где лотосовый… ад. Да… В танцоре и его перегаре был сокрыт женский ад. Лезвиями лотоса снежная пурга проникала в замёрзшее тело женщины, в её новые дыры, кровавые раны, более глубокие, чем виджняна, чем пять скандх с намами и рупой и чем шесть сфер с познанием и проколами трезубца, собственно, из-за которых столь глубокие раны и были возможны, ибо мороз хоть кожу и разрывал, однако основную боль женского ада приносили мучители с трезубцами, желающими жертв жестоко в их любое место, их замёрзшими слезами продолжая резать вместо устающего трезубца…