Текст книги "Ослепительный крик"

Антон Первушин
Ослепительный крик

Марк был занят прослушиванием эфира и не заметил, как проснулся Кирилл. Очевидно, тот после пробуждения некоторое время молча лежал в своем пенале, готовился к разговору, потому что, обойдясь без предваряющих покашливаний и возни, громко спросил:

– Что ты делал в дни чумы?

Марк вздрогнул от неожиданности и покачал головой. Иногда его напарник казался гением бестактности. Но промолчать – выказать слабость, а мы, сильные люди, которые не поддаются сиюминутным темным эмоциям. Иначе нас здесь не было бы. Но лучше мы, чем кто-либо другой.

– Зачем тебе знать?

– А почему нет? – Кирилл наконец заворочался, но из пенала не вылез. – Осталось немного, а я и не знаю… Так, где ты был… тогда?

Марк скривился, наклонившись к пульту дальней связи. Но вместо осмысленных сигналов динамики выдавали только монотонный фоновый шум. Похоже, главная антенна накрылась окончательно. Прощания не будет. Чертов метеороид, откуда ты взялся?..

– Я был на геостационарной верфи. Третий узел, монтажный модуль «Водолей».

Кирилл хмыкнул с неопределенной интонацией.

– Да, ведь ты же из карантинных. Тогда ясно…

Марк оглянулся на пеналы, занимавшие добрую половину отсека. Ему с самого начала не понравился разговор, и он хотел увидеть лицо напарника, чтобы по мимике понять, зачем тот все затеял. Но Кирилл оставался в своем «логове».

– Что тебе… ясно?

– Три года в одном гробу, а ты ни разу ни словом. А ведь вроде все обговорили. И по кругу пошли…

Неизвестно, добивался этого Кирилл или нет, но на Марка нахлынули воспоминания. Яркие и болезненные – такие, что на душе похолодело и даже кончики пальцев затряслись. Словно вчера это было, а не пять лет назад, когда пришла «чума». Тесное помещение отдалилось, перед глазами замелькали блеклые картинки из прошлого. Плачущий Ваня Юсупов. Мертвые глаза Дика Спарроу за прозрачным забралом шлема. Тошнотворно медленное падение «Лагранжа». Рой обломков от разбитых вдрызг солнечных панелей. Яркая вспышка, а за ней – растущая черная клякса на месте космодрома Восточный.

Марк сглотнул без слюны и помотал головой, отгоняя старые кошмары.

– Тут не о чем говорить, – сказал он. – И нечего вспоминать. Сначала было отчаяние. Потом – злость. Каждый выживал, как мог, как умел. Хотя зачем выживать, никто не знал. Я тоже не знал, но все равно дрался. Так бы мы все друг друга и передушили – за кислородную шашку, за баллон воды, за банку консервов, за лишний фильтр… Ты ведь понимаешь, что такое лишний фильтр, когда транспорт больше не придет?.. Хорошо Монреаль взял дело в свои руки, всех построил и заставил работать.

– Монреаль? – переспросил Кирилл. – Канада?

– Джеффри Дилайл, – пояснил Марк. – Он придумал такие городские прозвища. Сказал, что наши звания, имена, статус ничего больше не значат. Сказал, что каждый из нас теперь уникален, что от каждого зависит будущее человечества, причем в самом прямом, а не в метафорическом смысле. Сказал, что если у нас получится, то каждый станет вроде эпического героя, о каждом будут слагать песни, легенды, саги… Поэтому мы не должны держаться за собственные имена, ведь представляем будущему всю планету, земную культуру в ее многообразии. Поэтому мы будем носить имена городов, в которых родились. В знак благодарности за рождение. И за жизнь. В память о земном человечестве…

– Ваш Дилайл был романтик.

– Нет, он был прагматик. Просто его прагматизм выше лишнего фильтра.

Кирилл наконец-то выбрался из спального пенала. Привычно оттолкнулся пятками от стенки, перелетел к пульту, ухватился за низкую спинку кресла, повернулся в воздухе и в одно движение с ловкостью заправского акробата примостился на сиденье. Марк посмотрел на него, хотя прекрасно знал, что именно увидит. Заросшее по брови лицо. Гипертрофированные отечные мешки под маслянисто блестящими глазами. Отвратительно зрелый фурункул на правой щеке. Кровоточащие губы. Голое, длинное и бледное тело дистрофика с зеленоватым оттенком, который придает ему экономное освещение. Грязноватые пластыри на локтях и коленях, скрывающие бытовые травмы, которые никогда не заживут, – у Марка были такие же. Большой пластырь на груди – напоминание о внекорабельном выходе, об отчаянной попытке спасти главную антенну и связь с Шеклтоном.

Марк подумал, что ненавидит этого человека, своего напарника. Но и любит одновременно. Наверное, только так и можно относиться к тому, с кем провел три года в «одном гробу» и с кем предстоит умереть. Ненависть-любовь. Как говорила фрау Мюнхен, «хасслибэ». В русском языке нет аналога этому слову. Хасслибэ…

– До транзита-ноль осталось пять часов шестнадцать минут, – будничным тоном сообщил Кирилл, глянув на пульт.

Он мог этого не говорить: Марк все отлично видел без подсказки. К сожалению.

– Да, – сказал Кирилл, – нелегко вам пришлось. Но я не знаю вашего Дилайла. Что с ним сталось?

– Он остался на буксире, – ответил Марк. – Топлива было в обрез. Переход на полярную орбиту… Но если бы не карантин, то, возможно, он долетел бы…

– Сожалею, – сказал Кирилл.

Он действительно сожалел – искренность своего напарника Марк опознавать давно научился. По совести, Кирилл не мог отвечать за решения главного администратора Йена Паркера и действия селенитов – напарник и сам оказался в безнадежной ситуации, застряв после «дней чумы» на полигоне в трехстах километрах от Шеклтона и пережив настоящую «робинзонаду». А если совсем начистоту, то ответственность за злоключения «карантинных» лежала только на Паркере. Тот не был ни романтиком, ни прагматиком – он оказался истериком. И когда все начало рушиться, повел себя соответствующе. Сначала запретил прилунение, пообещав при попытке сбить модуль ракетой, из-за чего позднее, когда разрешение все-таки было получено, Монреалю и Донецку пришлось пожертвовать собой ради остальных – ресурсы самодельного межпланетного корабля, собранного на живую нитку из уцелевших модулей геостационарной верфи, были на исходе. Затем Паркер своим приказом продержал «карантинных» три недели в посадочном модуле, не давая перейти на базу, – десять человек были заперты в помещении, рассчитанном на двух космонавтов. В итоге они потеряли еще троих, среди которых была и Марта, фрау Мюнхен, – отличный, кстати, специалист по вакуумной сварке. Стесненность, духота, обезвоживание, травмы при жесткой посадке – настоящий ад. Скорее всего никто не выжил бы вообще, но у администратора базы Шеклтон сдали нервы. Он переборщил с таблетками, впал в кому и умер еще через неделю, не приходя в сознание. Марк понимал, что нельзя радоваться смерти человека, особенно после «чумы», когда за любой жизнью стоит будущее человечества, но всегда благодарил судьбу за то, что Паркера не стало, – иначе сам убил бы его, взял бы грех на душу.

– Знаешь, – нарушил паузу Кирилл, – в молодости я часто думал о смерти. Впечатлительный был мальчик, с фантазиями. И думал, что хорошо бы точно знать, когда погибну… Да, я был уверен, что погибну, а не умру спокойно в постели, окруженный скорбящими родственниками. Вот хотелось знать дату смерти – до дня, до часа. Чтобы, значит, быть готовым. То есть завершить все дела, получить напоследок разные удовольствия и с достоинством принять смерть… Как видишь, нельзя о таком мечтать. Некоторые мечты сбываются до буквальности…

– Ты мог отказаться от участия в «Зове». Дело добровольное, – сказал Марк.

– Не мог! – Кирилл повысил голос. – Я уже пережил свою первую смерть. Что мне вторая? Но знаешь, о чем я мечтал после той первой своей смерти?..

– Нет, ты не говорил…

– Я мечтал, чтобы мир не умер вместе со мной. Даже не мечтал, а молил. Просил у Бога и у чертовой Вселенной, чтобы чума оказалась иллюзией, личным моим сумасшествием, бредовым сном или испытанием… Но на мольбу никто не откликнулся. Земля и взаправду умерла. Цивилизация погибла. Взаправду! И я понял тогда, почему так страстно мечтал о том, чтобы все оказалось иллюзией. Потому что собственную смерть можно принять, если твердо уверен: жизнь будет продолжаться и без тебя. Это немножко обидно сознавать, но это примиряет с неизбежностью. Дает надежду на бессмертие в памяти. А тут… Нет надежды… «Зов» дал мне такую надежду… Я не мог отказаться…

Кирилл замолчал, а потом спросил шепотом, едва слышно:

– Как считаешь, они поймут?

Когда-то Марк часто думал над этим вопросом. Так часто, что даже устал и приучился отбрасывать малейшие сомнения. Ведь сомнения мешали работе. Но теперь, когда до первого взрыва оставалось пять часов, вопрос прозвучал особенно остро. И на него нужно было дать ответ. Даже если в ответе скрыт самообман.

Цивилизация погибла. Взаправду, как сказал Кирилл. Погибель пришла внезапно и оттуда, откуда никто не ожидал. О возможности всемирной пандемии писали многие футурологи, но никто не мог предположить, что толчком к ней станут не боевые вирусы, сконструированные в секретных лабораториях, а совершенствующиеся год от года антибиотики. Начав их широкое применение, человечество подстегнуло эволюцию в микромире, и раньше или позже должна была народиться тварь, устойчивая к любым видам лекарств. Ею оказалась мутировавшая микобактерия, вызывающая милиарный туберкулез с повышенной вирулентностью. Ситуация осложнилась еще и тотальным распространением всевозможных иммунодефицитов, которые прямо называли «бичом двадцать первого века». Первые вспышки не вызвали серьезного беспокойства у эпидемиологов – им казалось, что они имеют дело со старым знакомцем, а посему успешно локализуют очаги и найдут средство борьбы. Однако болезнь распространялась молниеносно; вскоре ею были охвачены все развитые страны – началась настоящая «чума», убивавшая в день десятки тысяч человек. Высокая летальность вызвала панику, и тут появился какой-то безумный Орден красных полковников, взявший ответственность за распространение микобактерии на себ

...

конец ознакомительного фрагмента