Текст книги "Женщина третьего тысячелетия (сборник)"

Аделе (замужем, имеет сына): «Как бы там ни было, не хочется или невозможно желать чего-то до самого конца. В глубине всегда есть только мать, и ее образец поведения обязателен для исполнения: до тех пор, пока она не исчезнет, ты существуешь во мраке и злобе, и только. Для меня реванш между женщинами есть проекция материнской агрессивности на дочь и попытка последней расквитаться с матерью».

Альба: «Даже сейчас я испытываю страх темноты. В этой темноте я чувствую себя окруженной, пойманной. Это – полиформная полость вагины моей матери и страх темноты. Теперь-то я знаю, что это».

А. Менегетти: «Согласен, но существует ли эта материнская вагина? В противоположность тому что происходит при любой провокации, влекущей к метаболическим взаимодействиям в организмическом мире, я чувствую, как твое существо вовлечено, но не вижу объекта вложения. То есть если бы речь шла о конкретном отношении к матери как к другой физической, телесной реальности, я бы не стал беспокоиться, поскольку речь шла бы лишь об этике или социальных отношениях. Инцест как действие само по себе ровным счетом ничего не значит. Инцест представляет собой нейтральное отношение. Усугубляет эту связь то, что на основе кажущейся физической близости на самом деле происходит отражение, к которому добавляется физическая данность пассивного субъекта. То есть вы вкладываете ваше существование в отражение, весомость которому придают исключительно ваши же обращения к нему. Это аналогично попытке зачерпнуть воду из миража».

А. Тереза: «Иногда вдруг в моей голове раздается приказ: „Убей его! Убей его, или ты умрешь!“. Почему?».

А. Менегетти: «У меня создается впечатление, что ты хочешь переложить проблему на меня, чтобы на уровне сознания сохранить ее нетронутой. Мне известен этот приказ, и я знаю, что он может раздаться в любой момент. Но мое знание о нем или твое исполнение этого приказа – в том или ином виде – не освободит тебя от той общей перверсии, о которой мы говорим. Впрочем, если ваша негативная психология вводит вас в состояние пролонгированного суицида, то, как она может пощадить меня? Как бы там ни было, это обычное сопротивление, из-за которого я не приемлю трансфер.

Много раз, отстраненно наблюдая за вашим внешним видом или состоянием тела, я входил в контакт с чем-то вроде скрытого отсутствия, которое, однако, следит за мной и ждет меня, чтобы обвинить. Это происходит всегда, когда вы не в форме, когда вы фальшивы или двуличны по отношению к себе, то есть, подчинены сценарию. В таких случаях женщина видится мне как зомбическое выражение некоего исторического явления, отказывающегося от любого становления. Напротив, когда женщина находится в позитивной форме, то все в ней являет собой сверхприсутствие, которое семантизирует меня целиком, вплоть до самой центральной точки».

Марта: «Прошлой ночью мне приснился сон. Я была на верхнем этаже и спросила себя, кто там. Открылась дверь, из которой вышла старуха, которая, как я знаю, умерла. Она села, развалившись, на гинекологическое кресло, поддерживаемая чем-то вроде человеческого профиля. Лицо ее было закрыто черной вуалью. Тоска была ужасной, но, думая об этом, я понимаю, что мне близка эта разложившаяся старуха, из пустоты которой исходит темнота. Вслед за этим вмешались Вы и сказали мне не смотреть на старуху, потом она завязала борьбу с гуманоидом, и я внезапно проснулась».

Беатриче (не замужем): «До этого момента я не могла говорить. Сон напоминает мне что-то мое и немного меня расслабляет. Я помню, что мне снились подобные сны».

Аделе: «Я осознаю, что всегда существует нить, которой удается непрерывно двигаться. Внешне я могу меняться тысячью способами, не желая, однако, порвать в глубине эту нить, которой хочу быть связана. Все это из-за боязни разорвать ее, так как я не знаю, что случится потом. Я чувствую себя связанной этой нитью, но одновременно сохраняю в себе определенное чувство уверенности, по крайней мере, как узница. Разрывая нить, я со всей силой ощущаю угрозу „потом“. Из-за этого страха я предпочитаю быть связанной. То есть с того момента, как мне недостает непосредственного опыта вещей, я лишаюсь посредничества тела, я знаю и существую только посредством нити, или сценария, и могу воспринять любой конкретный сигнал лишь через этот канал связи».

Аличе: «Мне приснилось, что из женщин исходили только машинные коды».

Розария (замужем): «Я знаю, что в то время, когда я пробую проверить саму себя, нечто смещается еще до того, как я узнаю правду о себе. Мне остается только сказать, что даже в попытке истинно самоутвердиться „здесь и сейчас“ я не выхожу за рамки перверсии».

Лара (замужем, двое детей): «Тоска, фригидность, потребность лгать, неспособность наслаждаться и организовать собственную жизнь возникают всегда в момент радости с окружающим миром, с партнером и в момент, когда начинаешь ощущать себя свободной. Пока я была сиделкой у своих родителей, я находила в этом причину любой своей фрустрации; но с тех пор, как я свободна, я ощущаю абсолютную тоску и неспособность управлять собственным внутренним миром. Все формы депрессии рождаются из глубины женской души независимо от воли женщины. Даже при полном осознании происходящего она не может сделать ничего иного, кроме как безропотно соучаствовать в разрушении, которое принцип антижизни актуализирует в ней и в людях, которые ее любят».

А. Менегетти: «За свой длительный опыт я замечал, что любая женщина, в которой активизирована негативная психология, умеет видоизменяться бесконечным количеством способов. Эта нить-сценарий управляет любой истиной, никогда не отступая от собственной фальшивости, абсолютизирует саму себя как бога, но в отличие от бога узурпирует существование, так как, будучи ложной, нуждается в нем ради собственного выживания. Жизнь создает существование и желает его оптимального утверждения; стереотипия (или монитор отклонения) ради сохранения себя в собственной неизменности должна „вампирить“ экзистенциальное становление. Однако я заметил в момент нашей беседы, что осторожная попытка анализа матери собеседницы парализовывала ее: она словно замирала, чтобы спрятаться. Именно так обычно защищаются многие животные, когда находятся на грани нависшей угрозы. Двигаться – значит вступать в коммуникацию, и рефлективная матрица матери это знает. Но продолжим с вами…».

Габриелла (замужем): «Я снова размышляю о том времени, когда плохо отзывалась о своем муже при его друзьях. Я всячески пыталась привлечь их взгляды к своим бедрам, но едва они осмеливались на малейший знак внимания, я покрывала их позором. Когда я ухаживала за своим мужем в больнице и друзья приходили навещать его, я, сидя сбоку кровати, наклонялась поцеловать его так, чтобы дать себя увидеть снизу, а потом в присутствии своего же мужа обвиняла его друзей».

Илия: «Помимо того, что я блокирую себя в тот момент, когда вы напоминаете мне о моей матери, во мне, полагаю, уже сформировалась структура, которую я могу передать будущей дочери. Однако я чувствую, что и об этом тоже бесполезно говорить. Возможно, я могла бы молчаливо начать действовать внутри тела, пока не проиграла бы или не выиграла. Когда я говорю, я чувствую пристальные взгляды присутствующих, которые рассматривают меня и вызывают возбуждение в зоне клитора. Убийственные взгляды, как и те, которые раньше были обращены к Вам. Именно женщины подавляют любую другую женщину, желающую вырваться».

А. Менегетти: «С того момента, как ты существуешь как тело, это основа того, что жизнь находится на твоей стороне. Необходимо со смирением удостоверить тело, чтобы спасти психическое „Я“. Когда логос воплощается как телесная реальность, наступает возрождение».

Клара: «Я боюсь использовать свой лучший ум эффективным образом. Этот страх управляет всем, что со мной происходит».

Анджела (не замужем, имеет дочь): «Мне не хочется говорить, даже если я согласна с остальными, потому что я не могу выделить в себе точку истины».

А. Менегетти: «В психике человека действие рефлективной матрицы включается после того, как активизируется любое движение психоорганического. Благодаря этому, после погружения „Я“ в начало эмотивного контакта и свободного зарождения инстинктов, восстанавливается этическая идентичность. То есть нужно не продолжать наблюдать за собой с позиции сознания ввиду того, что оно уже искажено, а вернуться к самовосприятию через инстинкты и эпидермическое познание: познавать телом и отвергать сознание, окунуться в действие, чтобы перестать думать. Сознательная мысль работает с той „истиной“, которая прошла через чуждый отражатель или автоматический селектор, а значит, управляет мышлением без его ведома».

Диана (не замужем): «То, что вы говорите, меня не переубеждает. Я должна хранить молчание, потому что если я заговорю, то подвергнусь обвинению. Если я заговорю, то станет понятной моя вина, моя основная провинность. Я помню это с детства. Каждое событие, через невидимую связь, всегда сопоставляется с этой виной, о которой я сейчас не могу или не хочу говорить».

Альба: «Это вина за то, что я не отреагировала на приказ, не сказала ему „нет“, как мафия, которая связывает тебя на всю жизнь после твоего первого преступления. То есть я больше не могу отречься, потому что когда-то стала сообщницей».

Илия: «Помню, как однажды я заключила договор со своей старшей сестрой, и если бы я его нарушила, то умерла бы. Этот договор не был сформулирован на словах или в виде символов. Он заключался на уровне семантического поля, в которое я целиком вкладывалась, говоря тотальное „да“ внутри. Женщина обладает врожденной способностью осознавать реальность семантических полей, даже если потом, из-за первоначального злоупотребления ими, она теряет их понимание. Я связана с присутствующими женщинами посредством семантического поля и, несмотря на Ваше присутствие, могу последовать их посланию и опровергнуть то, что говорю. Я даже сейчас могу притворяться».

Эльза: «Первый раз, когда ты фальшивишь, ты знаешь об этом и полностью это осознаешь, даже веришь, что сможешь вернуться назад, но потом ты становишься соучастницей фальши во избежание шантажа матери, грозящей публично заявить о той твоей первой лжи и обо всей последующей».

Диана: «И потом ты научишься получать только такое удовольствие».

Аделе: «Потом ты осознаешь, что можешь уже жить только с этой ложью и больше никогда не сможешь без нее».

А. Менегетти: «То есть то первое действие, сопровождающееся фальшью, вносит некую структуру, и каждое последующее действие усиливает ее. Речь идет о рефлективной матрице, внедренной посредством первой сознательной лжи, сознательного действия, идущего вразрез с собственным организмическим».

Аделе: «Нельзя превзойти мать. Словно существует договор, согласно которому ты добиваешься превосходства, только если взамен полностью подчиняешься ей. Эта ситуация обусловливает все остальное».

А. Менегетти: «С мужчиной не случается подобной ситуации, потому что мужчина зависит от любви женщины. Кроме того, женщина, прежде чем предать себя в погоне за превосходством над матерью, осознает, что сама является матерью и чуть ли ни единственной хранительницей биологического источника жизни. Мужчина же с детства в качестве первого блага всегда воспринимает женщину. Затем он идентифицирует его с матерью (и не наоборот). Мать, посредством механизма „эдипова комплекса“, в действительности, настраивает двух мужчин друг против друга, намекая о своем исключительном предпочтении лишь победителя дуэли. Это дуэль, где судьбы участников уже предрешены женщиной; расплата чувством вины остается на мужчине как внешнее проклятие, в которое он верит.

Вернемся, однако, к исследованию того, „как вырваться из тюрьмы“. Возможно, кто-то мог бы сказать, что из-за того, что с самого рождения вас не воспринимали как женщин, вы впоследствии идентифицировали себя в этом отторжении. В этом случае, однако, вы бы стали чувствовать себя мученицами, а не соучастницами. Итак, посмотрим, как же вырваться из тюрьмы».

Альба: «Если вы „вытащите меня из тюрьмы“, то я не знаю, примет ли меня тот, кто меня в нее „посадил“».

А. Менегетти: «Несмотря на то, что этот разговор о внутреннем мире, тем не менее, как только ты „выйдешь“, ты обретешь всю полноту Бытия, которое стоит на твоей стороне».

Розанна: «Я не верю в эту полноту Бытия».

А. Менегетти: «Однако ты не можешь отбросить факт знакомства со мной и знания, или подозрения, о том, что я не живу в этой тюрьме. Кроме того, ты не раз завидовала спонтанности мужчин и их инстинктивной реакции. Твое „не верю“ – это все еще „не хочу“».

Розанна: «То, что вы другой, известно мне лишь по внешним проявлениям, но я не могу понять вас изнутри, однако бесполезно продолжать. Приблизительно в течение четверти часа я чувствую себя сжатой металлической пластиной или чем-то похожим на компьютер, который обусловливает меня и диктует приказы из центральной части головы».

Вания(замужем, имеет двоих детей): «Бесполезно притворяться. Я хочу попробовать. Я знаю, что это были мы сами, и каждая, если она этого хочет, должна сама суметь… (плачет)».

Эльза: «Это вина за то, что, имея возможность воспротивиться, я, наоборот, уступала, чтобы получить такую же власть, как моя мать, которую я считала всемогущей. Тем самым я потеряла себя! Потеряв себя, я перестала осознавать свою экзистенциальную идентичность».

Джемма: «Кроме того, эта вина затем выливается в различные формы, в частности в том, что касается мастурбации, которая представляет собой навязчивые эротические манипуляции в любой форме и в любой части тела: мастурбация в том, когда ты причесываешься, умываешься, делаешь макияж, смотришь, трогаешь ухо, двигаешь губами, руками, ногами, клитором и т. д. Это всегда эротическое действие, лишенное того переполняющего оргазма, который испытывает мужчина. Однако я помню, что желание мастурбировать возникало у меня, прежде всего дома, где всегда была моя мать, и почти никогда, когда я уходила на занятия или работу».

Аделе: «В первых отношениях с мужчиной или в первых связях необъяснимым образом преобладает тот факт, что потеря девственности (связанная с возможностью оказаться беременной и возможным абортом) рассматривается как потеря ценности, причем главным и абсолютным дискриминатором в этом была моя мать».

Илия: «Всякий раз при попытке сбежать я словно каменела от немого намека моей матери „Смотри у меня!“. Она будто говорила: „Если ты это попробуешь, я убью тебя“».

Анджела: «Впоследствии все всегда заканчивалось обвинениями в адрес мужчин, включая моего отца».

Марта (обращаясь к проф. Менегетти): «Я вынуждена ненавидеть Вас, потому что Вы существуете, а я нет, и я не знаю, почему я должна использовать Вас, чтобы найти выход».

Илия: «Во время последней имагогики я спросила себя, почему некоторые части моего организма (внутренние половые органы) имеют тенденцию к заболеванию. И сама себе ответила: „Потому, что я их не люблю“. У меня возникла такая ассоциация: если я не буду любить эту вину а значит, повторять ее, то она исчезнет, и я стану свободной».

А. Менегетти: «Согласен. Вы могли бы сказать что-нибудь в отношении деторождения? Это реальность, которая напрямую связана с телом».

[Ответы были такие: во время беременности женщины думали, что деформируется тело, что родится монстр, что ребенок родится больным. Почти все присутствующие женщины, имеющие детей, утверждали, что испытывали трудность и стыд, когда сообщали матери о своей беременности, поскольку предпосылкой к ней выступал сексуальный контакт].

Альба: «Как будто на самом деле такой контакт был лишь раз, а потом он стал лишь официальным. Мой сын словно заявлял мне, что, по крайней мере, один раз секс мне понравился».

Аделе: «Я всегда упрекала своего сына за те последствия, которые произошли с моим телом после его рождения».

Вания и другие: «В момент родов я должна была терпеть присутствие моей матери и свекрови, хотя предпочла бы присутствие мужа. Я считаю, что крик как таковой во время родов есть, скорее, истерия боли, чтобы прикрыть секс, предшествовавший беременности, и реальность зрелой женщины перед лицом общества матерей».

Аделе: «Когда мне впервые принесли ребенка, я сразу подумала о том, что в моих руках тот, кто находится исключительно в моей власти. Я говорила: „С помощью ребенка я могу делать все, что мне заблагорассудится, даже манипулировать взрослыми“».

Ливия (детей нет): «Несколько дней назад мне хотелось врезаться на машине во что-нибудь. Потом я подумала о том, чтобы завести ребенка: уж он-то не сможет уйти. Он будет мой и только мой! Похожее происходит и с моей матерью: другие меня осуждают, а она всегда здесь, готовая все понять, лишь бы владеть мною, что вызывает у меня лишь желание кричать».

Анджела: «Первое, что я давала понять своей дочери, было: „Видишь, какой кретин твой отец?“».

А. Мария: «Я испытываю удовольствие, когда ребенок плачет; это значит, что я задела его до глубины».

Наталия: «Я возбуждаюсь, когда укоряю свою дочь».

Джемма: «Когда я была беременной, то думала, что родится чудовище. А потом я сказала себе, что она моя, что я могу делать все, что сочту нужным, и что я могу использовать ее против своего мужа. Со второй дочерью, понимая превосходство мужа, я подумала: „У меня это не получается, но я хочу, чтобы, по крайней мере, тебе удалось его разрушить“. Фактически, она родилась с ненавистью и негативной психологией. Сегодня у меня еще остается чувство вины, и мне кажется, что своим присутствием она всегда может меня шантажировать».

Мария: «Мне нравилось, что у меня будет сын, потому что это вызывало уважение ко мне со стороны других. Потом, когда он родился, я испытала вину, и я не понимала, зачем произвела его на свет».

Альба: «Я захотела второго ребенка для того, чтобы удержать рядом с собой своего мужа, потом у меня возникло чувство вины».

Вания: «Мне становилось страшно, когда я оставалась наедине со своей дочерью, потому что я видела ее незащищенность и могла бы убить ее, используя разные способы. Со второй дочерью мне всегда казалось, что я делаю из нее любимую жертву. Даже теперь все упреки достаются ей, и мне кажется, что она намеренно действует так, чтобы получить их».

Илия: «Всякий раз, когда я думаю о том, чтобы завести ребенка, я думаю только о том, что это была бы лучшая возможность для саморазрушения и что мне он нужен лишь для этой цели. Завести ребенка, чтобы навредить себе: вот она все та же злость».

Аличе: «Я думала о том, чтобы завести ребенка, но лишь для того, чтобы показать своей свекрови, что я сильнее ее».

А. Менегетти: «Давайте перейдем к типу сознания, касающегося опыта сексуальных отношений. Все вы – взрослые и обладаете независимостью, и никто из вас не помнит травматического опыта».

Розанна: «Всегда, когда я занималась сексом, у меня было четкое восприятие того, что я совершала непрерывный психический инцест с матерью. Даже недавно, после занятий любовью мне приснилось, будто пенис молодого человека был проникающим пенисом моей матери, ее психическим пенисом, и я потеряла надежду».

Альба: «Я всегда вижу свою мать, сидящей на краю кровати и говорящей мне: „Поторапливайся!“. Она всегда сидит на краю кровати и никогда не падает».

Вания: «Если я занимаюсь сексом, не допуская вмешательства мыслей, мне все удается. Иначе я вынуждена откладывать, поскольку в моей голове формируется „Смотри у меня!“, принадлежащее моей матери».

Мария: «Для меня секс означает преодолеть внутреннюю борьбу с самой собой. Я расслабляюсь и застываю, а если испытываю оргазм, то блокирую себя, потому что слышу голос матери, которая говорит мне: „Не смей наслаждаться!“».

А. Мария: «Со мной хуже. Всякий раз, когда я думаю о том, чтобы достигнуть оргазма, у меня появляется определенное сардоническое чувство, которое говорит мне, что бесполезно пытаться сделать это, а если попытаюсь, то станет еще хуже. Впоследствии из-за пережитого бессилия во мне разгорается ярость. Год назад, чтобы освободиться от этой психической фригидности, я встала лицом к лицу с матерью, глядя ей в глаза. Я оказалась перед женщиной, охваченной страхом, и вагиной, которая транслировала лишь пустоту. Она, в свою очередь, тоже чего-то боялась».

А. Менегетти: «То есть ты попыталась конкретизировать вовне то соглашение об абсолютной исключительности, которое часто заключается между женщинами, между матерью и дочерью, и ты оказалась не перед лицом причины или запретного блага, но лишь перед жертвой, более взрослым транслятором комплекса или собственного рабства.

Однако мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о том навязчивом сопротивлении, которое возникает у вас в голове и которое мужчина приписывает проживанию невероятного оргазма, в то время как в действительности это проявление отказа в истерической форме из-за несвободы в получении удовольствия от интимности собственного тела. Вы не способны по-настоящему распоряжаться собственной физической интимностью. Чтобы спастись от „Смотри у меня!“, вы пытаетесь покинуть тело и устранить из него свою душу лишь для того, чтобы продемонстрировать, что вы не несете за него ответственности. И если дело дойдет до секса, то случится это по вине или инициативе мужчины или же потому, что женщина якобы не понимала происходящего».

Роза: «С детства моя мать и моя бабушка говорили мне, что я никогда не почувствую пенис, как бы он ни вошел в меня, и когда я испытываю приближение оргазма, то вспоминаю об этом, и оргазм исчезает».

Изабелла (замужем, двое детей): «Я решила ничего не сообщать моей матери, даже если уже ассоциировала пенис с жестоким вторжением».

Аделе: «Если изредка радость и возникала, то обычно я о ней не вспоминаю, поскольку сразу же после этого возвращается моя мать».

А. Менегетти: «Такое может случиться тогда, когда, как исключение, было, к сожалению, чересчур приятно. Поэтому ты должна предать это забвению, иначе, приняв это чувство приятности – помнить об этом тоже приятно, – ты станешь еще грязнее, и так усилится то самое „Смотри у меня!“».

В том, что касается психологического поведения женщины в отношении мужчины, и в том, как она использует мужчину в сексе, помимо глубинного взаимодействия и зрелости в любви, существуют три модальности: ожидание освобождения, навязчивое использование и добровольное жертвование.

Ожидание освобождения – это принятие женщиной повторяющихся сексуальных отношений с верой в то, что мужчина дополнит ее, разрешив тем самым проблемы и состояние неполноценности. Факт соития должен, по ее мнению, дополнить, раскрыть и оформить высшую идентичность женщины.

Навязчивое использование возникает, когда женщина считает, что секс, используемый по-разному, может восстановить потерянное равновесие или заранее обеспечить экзистенциальную помощь и кратчайший путь.

Бруна (26 лет, не замужем): «Я всегда занималась сексом не потому, что мне этого хотелось, но „лишь бы заняться им“, и вполне возможно, потому, что когда мужчина и женщина решают быть вместе, то секса нельзя избежать. В присутствии мужчины, который в большей или меньшей степени мог меня физически привлечь, в моем мозгу постоянно был единственный и исключительный образ его пениса, различные движения, позы, чтобы найти или достигнуть того, что другие называют оргазмом. За весь мой сексуальный опыт я так никогда его и не достигла. „Мужчина в действительности свинья, ты не можешь ему себя отдать, потому что в тебе его интересует только твое влагалище, по отношению к тебе или другой женщине он ведет себя абсолютно одинаково!“ – Вот что появлялось в моей голове во время любого сексуального контакта. Притворство на притворстве, боль или удовольствие, фальшивый оргазм, просто фальшивая девственность!.. Всегда было очень легко обмануть партнера. Во время сексуального контакта он думает, что полностью владеет тобой, держит тебя в своей власти, только он может доставить тебе это удовольствие, но он не знает, что ты не присутствуешь во всем этом ни на толику и что ты лишь используешь его ради чего-то такого, о чем, к сожалению, и сама „не знаешь“ до конца. Ты должна быть такой или потому, что тебя так обучили, или потому, что ты должна быть верной чему-то, что непрерывно изнутри испытующе смотрит на тебя, надзирает и заранее ориентирует на определенный тип поведения.

Не то чтобы я запрещала себе, напротив, я никогда не отказывалась, если появлялась возможность, от сексуального контакта по моральным принципам, несмотря на то, что я получила крайне религиозное и традиционное воспитание. Я проживала секс как навязчивую, длительную психическую мастурбацию. Мужчина же, которого я выбирала, был мне неприятен, но я не могла отказать и должна была и в дальнейшем терпеть это желанное насилие. Мое тело не существовало; такое удовольствие затрагивает не все тело, а только голову. Рой мыслей и желание разрушить партнера посредством секса – вот к чему я могу свести мой сексуальный опыт. Во время полового акта я постоянно находилась в состоянии тревоги или напряжения; часто я чувствовала потребность в том, что хочу любить по-настоящему, до глубины этого мужчину, полностью отдавая себя ему, но, едва ощутив эту потребность, уже через секунду я ее теряла. И поэтому я лишь продолжала исключительно этот тип механического и навязчивого отношения, и в момент мужского оргазма, который почти всегда вызывал у меня жалость, внутри меня что-то говорило: „Видишь, и в этот раз ты его обманула!“».

А. Менегетти: «Добровольное пожертвование имеет место, когда женщина ведет себя как крайне ценный, необходимый объект для посредственного мужчины. Оставив в стороне женщин, которые объективируют себя как высшую ценность из-за мистической женской природы (ожидание волшебного принца, жертвоприношение девственности, посвящение себя религиозности, где фактически происходит отклонение от природы ради усиления инфантильной виртуозности и монитора отклонения), я обращаюсь к тем формам поведения женщины, которые семантизируют определенных мужчин на неожиданные бурные проявления вплоть до псевдоизнасилований и необоснованных проявлений инфантильного материнства многих женщин, безвозмездно отдающих себя мужчинам-мальчикам, которые позже активизируют свою „червивую“ психологию».

Джемма: «Я должна была бы рассказать о своей первой аффективно-сексуальной связи, которая была разделена на два внешне отдельных периода с двумя конкретными людьми, и в то же время единых, потому что я прожила их как внутренний диалог с самой собой, который не имел ничего общего с партнерами. Я выросла и была воспитана ради Любви с большой буквы: безупречной, совершенной, уникальной, созданной и пережитой в таких красках, оттенки которых способна увидеть и понять только женщина. Поэтому выбор моего партнера определялся согласно вышеперечисленным параметрам. Соответствие было идеальным, никаких форм интимных ласк и тем более сексуальных отношений (18 лет мне, и – 19 ему). Любая форма общения или контакта с ним была как бы несуществующей, я никогда не испытывала эмоций или телесных ощущений. Я оставалась закрытой в своей башне из слоновой кости, потому что так я оставалась избранной, предпочитаемой Богом и семьей, совершенством исполнения того, чему меня обучили. Если я делала какой-то жест, совершала поступок, думала о чем-то или дарила что-то, то внешне все это было предназначено для молодого человека, но внутри я посвящала это церебральному „диктату“ (Бог и семья здесь ни при чем). Предоставляя мне всемогущество, он позволял мне чувствовать себя любимицей и потому обязанной осуждать и карать тех, кто не действовал и не думал подобным образом. Связь закончилась, оставив меня в полной прострации. Внешне я оставалась красивой, надменной, недосягаемой, потому что осознавала, что нельзя прожить Любовь в этом человеческом измерении. Неотвратимость этого знания лишила меня удовольствия быть личностью и заставила проституировать чем угодно ради самого незначительного проявления ко мне чувств. Последующий мой выбор был запрограммирован этой решительной потребностью и желанием быть „объектом жертвоприношения“. Физически молодой человек мне не нравился, он не имел ничего общего с моим стилем жизни. Я сразу вступила с ним в серьезные сексуальные отношения. Мое тело было в его полном распоряжении, но в теле я ничего не испытывала. Я не переживала никаких ощущений или эмоций, потому что всегда лишь находилась в ожидании чего-то такого, важность чего могла понять лишь я: поцелуй в щеку, ласка, нежная улыбка, по-особенному предложенный шоколад, цветок… Но и это внутри я проживала как церебральное удовольствие, навязчивое в своем ожидании и наслаждении, но никогда не организмическое. Несмотря на учебу в университете, достаточную свободу и финансовую автономию, я зависела от этого внутреннего диктата, которому повиновалась, жертвуя собой ради молодого человека. Чем больше времени проходило, тем сильнее возрастала потребность в жертвенном поведении. Молодые люди, внешне казавшиеся протагонистами, делали не что иное, как то, что отвечало моему запросу, и тот энергетический квант, та любовь, которую я им давала, проходили через них, но были нацелены на другое: на преклонение перед „диктатом“. Диктат, который, извращая мой ум, заставлял пользоваться собственным телом как служанка, и никогда как хозяйка».

А. Менегетти: «Думать сейчас о соперничестве не имеет смысла. Осознавая свое превосходство над мужчиной, ты могла бы также подумать и о том, чтобы использовать его как личный инструмент удовольствия, но, тем не менее, ты не можешь этого сделать, потому что, прежде всего, сама для себя ты стала объектом цензурированного, недоступного удовольствия. Грустно видеть женщину с расщепленным, раздвоенным умом, и вследствие этого, телом марионетки! Многочисленные заявления современного феминизма есть не что иное, как вербализация личной неспособности быть человеком-женщиной. Это отчаянное бессилие непрерывно проецируется в виде агрессии на мужчину. Мужчина обвиняется в агрессивности, которая, в действительности, исходит из самой женщины и ее ранит или другая женщина ранит её. То же происходит и с другими многочисленными сторонами человеческого существования. Я никогда не встречал женщину, которая уверенно могла управлять своей женственностью, что печально и для мужчины, который фактически зависит от нее, даже когда является внешним исполнителем психической агрессивности женщины. В большинстве случаев он – лишь рука, которой управляет женщина-ум.