Текст книги "Три любви"

Книга вторая

Глава 1

– Шах! – деликатно сморкаясь, сказал дядя Эдвард. – Мат!

Питер нахмурился. Он знал, как ходят все фигуры. Как приятно ходить конем! И все же почему-то это всегда случалось – безо всякого предупреждения.

– Смешно, – сказал он. – Я думал…

На лице священника играла легкая улыбка, его длинные белые пальцы поглаживали стакан с портвейном, сияющий, подобно рубину, рядом с блюдом грецких орехов, которое стояло на полированном столе красного дерева. Красные бархатные шторы, не дающие влажному порывистому ветру с залива проникать в комнату, отгораживали надвигающуюся темноту и подчеркивали мягкий газовый свет, уютно освещающий двух игроков. Дядя Эдвард поднял свой стакан, посмаковал напиток, чуть сморщив губы. Вдруг в окно ударил сильный порыв ветра и в стекло забарабанил дождь, что заставило дядю поднять глаза и самодовольно заметить:

– Сегодня очень приятно сидеть дома – вы так не думаете, мой дорогой сэр?

Питер сполз вниз, и его голова теперь покоилась на спинке кресла.

– После тумана часто бывает сырость, – изрек он с видом мудреца.

Он слышал это замечание от старика Боуи и теперь повторил как нечто оригинальное.

– А что бывает после того, как я возьму твоего ферзя? – лукаво спросил дядя Эдвард.

Оба рассмеялись, и в этот момент послышался стук в дверь – неожиданный стук, ибо они надеялись провести вечер вдвоем.

– Войдите! – сказал Эдвард, и в комнату проскользнула мисс О’Риган.

– Ваше преподобие, – неуверенно начала она, запнулась и повторила: – Ваше преподобие… – Она возвела глаза к небу и театрально закатила их, так что стали видны белки. Казалось, мисс О’Риган находится во власти дурного предчувствия и чем-то очень расстроена, поскольку выглядела она не веселее святой мученицы, чей портрет висел на стене позади нее. – Вот… пришло, – произнесла она бледными губами и, достав из-за спины оранжевый конверт, робко протянула его священнику.

Он механически развернул телеграмму, и его желтоватое лицо стало белым, а рот запал. Потом его преподобие издал странный горловой звук.

– Боже мой! – произнес он нетвердым, испуганным голосом. – Боже мой! – Затем кровь опять прилила к его лицу, и он в возбуждении поднялся, рассыпав скорлупки от грецких орехов, лежавшие у него на коленях. – Мне надо пойти в церковь, – с запинкой пробормотал он, не глядя на Питера, а обращаясь к маленькой статуе мадонны у двери. – Да, мне… мне надо пойти в церковь. Я должен быть там.

Он схватил с каминной полки шляпу, поспешил к двери, и под его большими туфлями с пряжками громко захрустела ореховая скорлупа, рассыпанная на коврике перед камином. Держа в руке развернутую телеграмму, отец Мур вышел из комнаты. За ним дрожащей тенью следовала мисс О’Риган. Проходя в дверь, она окунула пальцы в небольшую купель со святой водой и набожно перекрестилась с пугающей страстностью.

При этой неожиданной перемене в уютной и спокойной комнате лицо мальчика омрачилось, он выпрямился в кресле, и его тонкая фигурка застыла в тревоге.

В окна бил ветер, и его порывы в воображении Питера превратились в морские волны – те, что бурно вздымались вокруг него, пока он пересекал девять миль по заливу от дома до Порт-Дорана. Наделенный пусть невеликим, но несомненным даром интуиции, что было невероятно для его возраста, Питер ощутил нечто вроде прозрения – перед ним возникла нечеткая высокая фигура отца. Она отчего-то была в длинной белой ночной рубашке и выглядела нелепо и тревожно.

Какая досада, что приятный вечер прервался! Ведь дядя Эдвард обещал подарить ему, Питеру, монетку в три пенса, если он выиграет. На самом деле обещанная награда уже лежала на столе, сияя рядом с шахматной доской. Мальчик раздраженно взял грецкий орех, собираясь расколоть его, но отложил в сторону. Потом поднял трехпенсовую монетку. Он выиграл бы ее, в самом деле выиграл – да, теперь он точно знал, что выиграл бы, поэтому с отвлеченным видом засунул монетку в карман. Потом быстро поднялся и начал собирать шахматные фигуры.

Убрав коробку и доску в нужный ящик бюро, он вновь на миг задумался, понурив голову. Потом вышел из комнаты.

В поисках компании Питер спустился по лестнице и прошел по холодному, покрытому линолеумом коридору. Мисс О’Риган и Эйлин были в кухне. Мисс О’Риган расхаживала взад-вперед, рыдала и повторяла молитвы, перебирая в худых руках увесистые четки. Эйлин стояла у камина, встревоженно глядя на экономку. Когда мальчик вошел, мисс О’Риган прервалась на середине «Аве Марии» и шепотом бросила Эйлин:

– Ему еще не сказали. – Затем она продолжила: – «Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь». – Из ее покрасневших глаз вновь полились слезы.

Питер знал, что мисс О’Риган плачет не из-за телеграммы, а просто потому, что расстроен его дядя. Все же, чтобы что-то сказать, мальчик воскликнул:

– Почему вы плачете, мисс О’Риган?

– У меня болит голова, – сквозь рыдания отозвалась экономка, прижимая ладонь ко лбу.

Объяснение звучало правдоподобно – головная боль у мисс О’Риган была столь же регулярной, сколь и религиозный экстаз.

В кухне было неуютно, потому что камин погас. У Питера снова начал пульсировать палец, который он обжег на днях, когда жарил каштаны.

– А у меня болит палец, – лениво заметил он, жалостливо глядя на свой палец.

Но этим вечером мальчик напрасно старался привлечь к себе внимание.

Эйлин, бывало, посмотрит на его худые голени и засмеется: «Ну не хороши ли у него ноги для килта?» – или пошутит по поводу его споррана. Почему-то спорран был источником тайной радости для Эйлин. Но сейчас она, взглянув на часы, просто сказала:

– Уже почти девять, мастер Питер. Я дам вам стакан молока и печенье. Потом уложу спать.

Пока он уныло прихлебывал молоко и грыз имбирное печенье, мисс О’Риган перестала молиться и деликатно вытерла нос маленьким носовым платком с кружевами. Она и Эйлин исподтишка наблюдали за мальчиком, и в их глазах он различил перст беды, указующий на него. Но на него этот воображаемый перст не произвел большого впечатления. Когда Питер покончил с едой, хотя всячески тянул время, Эйлин взглянула на экономку, как бы спрашивая ее разрешения, и спросила:

– Я отведу его наверх, мисс, или нет?

Мисс О’Риган медленно кивнула, и по этой ее уступчивости Питеру стало ясно, что нынешним вечером случилось нечто необычайно важное. В первые дни после его приезда, когда Эйлин предложила укладывать его в постель, мисс О’Риган отвергла это ужасное предложение, пристыдив молодую девушку и заставив ее покраснеть.

– Если не умеешь вести себя скромно в доме священника, Эйлин, – заметила экономка, – куда это тебя заведет, во имя всего святого?

Но сегодня все было иначе, и Эйлин уложила мальчика спать наверху. Но прежде ему, конечно, понадобилось посмотреть на Линтонский маяк, шаривший своим плоским лучом по влажной черноте залива. Три быстрых луча, потом долгая пауза, а потом опять три чудесных луча – восхитительное зрелище.

Затем Питер скороговоркой, глотая слова, прочел молитвы – ему было интересно проверить, насколько быстро он справится на сей раз, – и прыгнул в кровать. Эйлин ласково улыбнулась – этот недостающий зуб спереди придавал ей такой милый пикантный вид – и с внезапным тайным волнением поцеловала мальчика; завиток ее волос упал ему на глаза. Потом Питер остался один.

В матовом круглом светильнике с розовой окантовкой мерцал крошечный язычок газа, окно было приоткрыто сверху, и по стене, к которой повернулся Питер, метались причудливые тени. Хотя ему было почти девять, эти чудовищные мечущиеся фигуры по-прежнему обладали властью превращать комнату в пристанище страха. Иногда он весь покрывался по́том, думая, что кто-то машет позади него длинными, когтистыми лапами, а через некоторое время, стиснув зубы, оборачивался и видел пустоту. Да, пустота была там всегда, но все же ее могло и не быть!

Но в этот вечер мальчик не видел пляски чудовищ, порожденной его живым воображением. Перед его мысленным взором опять проплыла нелепая фигура в белых одеждах, внушающая ему благоговение, но не печаль и не страх. К тому же в глубине души он испытывал какое-то приятное чувство. Сонно бормоча, он вдруг вспомнил о трехпенсовой монете. Да, вот что это! Потом он уснул.

Утро началось прекрасно и обещало ясный день: солнечная колесница выкатилась на высокий голубой небосклон, рассыпая по водам залива снопы желтого света. Но, будто затхлым воздухом, весь дом был наполнен пагубным духом уныния, предчувствием беды. За завтраком дядюшки не было. Голова мисс О’Риган, служившая Питеру барометром ее настроения, скорбно клонилась долу. Эйлин, которая молча принесла ему кашу и вареное яйцо, держалась отчужденно, словно не она, такая мягкая и близкая, накануне вечером тепло обнимала его перед сном.

В общем, Питер почувствовал, что к нему тоже подкрадываются уныние и апатия. После завтрака он вышел на улицу и, хорошенько взвесив свои возможности, купил себе леденцов в виде груши. Эти новые конфеты он недавно обнаружил в магазине, принадлежавшем одной даме – прихожанке дяди Эдварда, так что там можно было рассчитывать, что тебе отпустят товар с походом. Но это приятное событие не развеяло сплин, одолевший Питера. Некоторое время он стоял, разглядывая каких-то военных, группами поднимавшихся по сходням на длинный желтый корабль у пристани. Потом повернулся, без интереса посмотрел на витрины какого-то магазина, послушал, как человек поет «Красотку Флосси», и, наконец, безутешный, отправился в пресбитерий.

В прихожей он застал ожидавшую его мисс О’Риган.

– Питер! – воскликнула она, едва он вошел в дверь. – Я тебя повсюду искала. Где ты был, дитя?

– О-о, на улице, – вяло ответил он.

– Понимаю, но…

Она умолкла. Обязанность, которую она должна была исполнить, одновременно огорчала ее и льстила ей. Утром его преподобие сказал:

– Лучше вы расскажите мальчику, мисс О’Риган. Ваше объяснение он легче воспримет.

При этих словах ее опущенные глаза вспыхнули от глубокого, но смиренного удовлетворения. Приятно получить столь высокую оценку! Пожалуй, подобное поручение поднимает ее до положения, намного превосходящего ранг простой экономки. Все же она немного съежилась, намереваясь произнести страшные слова своими благочестивыми устами.

– Питер, – начала она наконец, – пойдем наверх.

Она сжала его ладонь в своих тонких холодных пальцах и повела по покрытой ковролином лестнице. Эти пальцы казались ему тонкими лапками лягушки, до которой он как-то дотрагивался в саду, – они были холодными, но живыми и вызывали сильное отвращение.

Они вошли в пустую гостиную и уселись на плюшевый диван у окна, лицом друг к другу. Несколько мгновений между ними висела неловкая тишина, потом губы экономки задрожали, взгляд дважды метнулся из стороны в сторону, затем она широко раскрыла глаза и уставилась на мальчика с видом пытливого ожидания.

– Питер, мальчик мой, – прошептала она, – тебе надо быть храбрым. – Она придвинулась и обняла его рукой за плечи, продолжая смотреть на него сбоку. – У меня есть для тебя печальная новость, Питер.

Он чувствовал, что она смотрит на него, и ее взгляд тревожил его. Ему не терпелось узнать, что случилось.

– Знаешь, Питер, – чуть шмыгнув носом, сказала она, – твой… твой отец болен… очень болен.

Его тревога росла, но он понимал, что мисс О’Риган очень старается ради него, и мотнул головой в знак согласия, как бы поощряя ее.

– Но, Питер, – снова заговорила мисс О’Риган, – твой отец… твой отец не то чтобы болен. Он сейчас на небесах с благословенными ангелами… Он умер, Питер.

Мальчик давно был готов заплакать, поэтому разразился слезами немедленно. Повинуясь странному предчувствию, он подозревал неладное с той минуты, как экономка появилась с телеграммой. Да, он все уже знал, ведь у него было видение, тайное, смутное. А теперь оно обрело ясную форму. Когда он осознал слова экономки и понял, что та ожидает его реакции, слезы брызнули сами. Он громко рыдал, и она, притянув его к себе, смешала свои слезы с его слезами, упиваясь своим горем. Так, тесно прижавшись друг к другу, они плакали вместе.

Наконец Питер успокоился. Он высморкался, повернул голову и скорбно уставился в окно. Внизу на улицах продолжалось движение: строй солдат, похожий издали на муравьиную дорожку, тонким ручейком вливался внутрь военного корабля. На окне вялая оса доползла до верха стекла, громко зажужжала и снова свалилась вниз. Питеру в бок больно впилась косточка от корсета мисс О’Риган.

Наконец она неохотно разжала объятия.

– Когда вернешься домой с его преподобием, скажи маме, что я хорошо за тобой ухаживала! – воскликнула она, смахивая слезу с кончика носа. – Это очень порадует его преподобие.

– Да, мисс О’Риган, – охотно кивнул он. – Конечно скажу.

Мальчик едва понимал, что говорит, потому что был охвачен безмерной радостью: он скоро увидит маму! Вдруг ему в голову пришла другая мысль.

– У нас будет ланч на корабле, мисс О’Риган? – робко спросил он.

Возвращение с дядей Эдвардом означало волнующее путешествие на пароходе «Люси Лэмонд». Экономка изумленно посмотрела на мальчика, собираясь ответить ему, но тут открылась дверь и в комнату вошел Эдвард Мур. Мисс О’Риган тотчас поднялась, сложила руки перед собой и наклонила голову.

– Да, ваше преподобие, – пробормотала она в ответ на его приглушенный вопрос, – он хорошо это воспринял, вполне нормально, при сложившихся обстоятельствах. Я сделала все, что могла.

Ей казалось, что благодаря женскому чутью и такту она скромно добилась некоторого успеха.

Оба они повернулись и воззрились на Питера, и под этим двойным прицелом он вспыхнул и опустил глаза, точно сознавая, что плакал недостаточно. Потом мисс О’Риган поманила его неуловимым жестом, и он вышел из комнаты вслед за ней.

И все же Питер не поехал домой ни в тот день, ни в следующий. Это было очень странно, он ничего не понимал, но прошло целых две недели, прежде чем началась всеобщая суета и он узнал, что сегодня уезжает. Когда мисс О’Риган вымыла ему лицо и руки и гладко причесала волосы, он поспешил в нижнюю часть сада, чтобы в последний раз взглянуть на лягушку, жившую во влажном гроте. Но напрасно он искал ее повсюду и снова испачкал руки, вороша листья плюща, разросшегося на горке из камней. Осторожно плюнув себе на ладони, Питер вытер их о заднюю часть килта, чтобы мисс О’Риган не сердилась. Потом пошел проверить свои инициалы, которые как можно глубже вырезал на липе у задних ворот. Вид этих желтоватых букв и сознание того, что память о его имени останется здесь вечно, наполнили мальчика гордостью и удовлетворением, заставив даже улыбнуться. Он неохотно отвел взгляд от дерева и вернулся в дом.

Вслед за легким обедом наступило тяжелое прощание. Питер, задыхаясь, еле сдерживал слезы и пришел в себя только на борту парохода, возле дяди.

Плавание через залив прошло в странной тревоге – мальчик был наполовину возбужден, наполовину испуган. Чем ближе судно подходило к Ардфиллану, тем явственнее ощущался холодок в животе. Сначала Питер бродил по палубе, однако скоро, очень скоро вернулся к дяде Эдварду, под его крыло. Они в молчании сошли на берег.

На пути по набережной Питер замедлил шаг, он ощущал ком в горле. Но вскоре они оказались в конце променада, прошли мимо стоящей на углу длинной гладкой железной поилки, куда он однажды выпустил рыбью мелюзгу. И вот перед мальчиком предстал знакомый дом из белого камня, совершенно невероятный и вместе с тем реальный, его можно было даже потрогать.

Глядя, как дядя спокойно дергает за ручку колокольчика, Питер испытал мучительное желание убежать – убежать как можно дальше от неведомого ужаса. Но вот дверь открылась, и он увидел лицо матери – лицо, показавшееся ему на удивление маленьким и молодым, с большими, ярко блестевшими влажными глазами. Его ноги моментально перестали напрягаться и, вместо того чтобы куда-то бежать, затряслись. Твердый комок поднялся из живота в горло и растворился в рыдании. Хлынули слезы искреннего счастья и искренней печали. Безотчетным движением он вскинул руки, и тотчас его затопила полузабытая сладость материнского поцелуя.

Глава 2

Наконец-то в ее безутешном горе с ней рядом был сын, который доверчиво прижимался к ней. Она почувствовала, что скорбь отступает, и на ее глаза навернулись слезы любви и нежности.

– Только не плачь, Питер! – пытаясь улыбнуться ему, воскликнула она. – Или я тоже заплачу.

Но ее улыбка и странный черный цвет платья повергли его в новый приступ рыданий, и он, запинаясь, произнес:

– Я сейчас перестану, мама, перестану. Да, сейчас.

Она крепко взяла его за руку и повернулась к отцу Муру.

– Входи, Эдвард, – тихим голосом сказала она. – Спасибо, что привез его. Джо тоже здесь.

За ними закрылась дверь, и они прошли через прихожую к гостиной.

– Проходи, Нед, – грустным, приглушенным голосом произнес Джо, не вставая с кресла. – Я как раз ждал, когда вы приедете с Питером. Пора нам поговорить всей семьей. Ну-ну! Ты хороший мальчик, Питер, и ты уже большой. Не плачь, сынок. Посмотри на эту храбрую маленькую женщину, твою маму, и постарайся не проронить больше ни слезинки.

Питер послушно взглянул на мать и, сдерживая всхлипы, кивнул:

– Да, дядя Джо.

– Хороший мальчик, молодец, – одобрительно откликнулся Джо, перебирая короткими пальцами печати, висевшие на тяжелой золотой цепи, что поблескивала у него на животе.

Его глаза, в которых светилась благожелательность, по очереди оглядели всех троих и остановились на Эдварде, который усаживался с меланхоличной серьезностью.

Люси, одной рукой обнимавшая сына, вдруг притянула его к себе. Маленькая гостиная, казалось, была заполнена напряженной тишиной. В окно проник косой луч солнца, словно рассекая полутемную комнату желтым лезвием. Казалось, никто не знает, что сказать.

– Ну что ж, – наконец вымолвил Джо, медленно обводя всех взглядом, – я уже говорил и повторю снова. Это ужасный удар. – Он вздохнул. – Но ничего не поделаешь. Он умер, бедняга, упокой, Господи, его душу. – Он скосил глаза на Эдварда. – Дадим слово духовенству?

Эдвард смущенно заерзал. Следует ли прочесть молитву? «Едва ли, – подумал он, – раз здесь только родственники». Кроме того, он уже отслужил панихиду.

– Что ж, – повторил Джо, – слушаем тебя. Что скажешь по этому поводу?

– Ты… ты вникала в дела? – нерешительно спросил Эдвард у Люси. – Например, какой был счет за похороны?

Несмотря на терпение и дружелюбие старшего брата, Эдвард в его присутствии терял изрядную долю своей напыщенности.

Джо тотчас поднял волосатую руку в знак несогласия.

– Нет! – театрально воскликнул он. – Я не имел в виду разговоры на эту тему. Если позволишь, это мое дело. – Он взглянул на брата с неприкрытой враждебностью. – Господи, пожалей меня! – сказал он негодующе. – Кто я такой, по-твоему? Разве я не говорил тебе, что собираюсь заплатить за все? Думаешь, я жалкий скупердяй? Как будто я не могу этого сделать для моего бедного покойного брата! – Затрепетали его ноздри, круглое брюшко затряслось, на ресницах повисла слеза. Он был искренне растроган и с чувством продолжил: – Да, я устроил ему прекрасные похороны! Прекрасные! – Слова слетали с его губ неторопливо, словно он смаковал их. – Клянусь Богом! Самый лучший гроб с покрытием из латуни, который только можно купить! И море цветов. Красивые и достойные проводы. И я заплачу все до последнего фартинга! Деньги для меня не проблема. Так вот взять и внезапно умереть! Господи, пощади мою душу! Если бы я не похоронил брата как полагается, кем бы я был после этого?

Он провел по глазам тыльной стороной ладони и взглянул на Люси, ища одобрения.

Бледная и молчаливая, измученная страданиями двух последних недель, она склонила голову, рассматривая рисунок на ковре. Неужели Джо никогда не перестанет бурно вспоминать похороны? Громогласно заявив, что все оплатит, он настоял, чтобы Фрэнка похоронили в семейной могиле в Ливенфорде – туда пришлось долго ехать в экипаже. Все это, конечно, делалось напоказ, но у Люси не было сил противиться Джо.

Прижимая сына к коленям, она вновь с дрожью вспоминала тот сырой и серый день. Странно, почему тягостный обряд погребения часто происходит под пасмурным унылым небом? Но так оно и было. Погода не задалась, дождь лил не переставая, с нарастающим дробным стуком, словно насмехаясь над хлопотами Джо. Хляби небесные обрушились на профессиональных плакальщиц, скорбных и чопорных, на пышный черный катафалк, сверкающий стеклом, на груды приторно пахнущих белых цветов, на всю показуху и тщету претенциозных похорон. Это было последнее, чего желал бы Фрэнк, последнее, чего желала она.

Однако Джо был в своей стихии – цилиндр набекрень, большие пальцы под мышками, в глазах скорбь и возбужденный блеск.

Дождь. Дождь. Дождь.

Во время долгого путешествия до Ливенфорда он немилосердно поливал траурную процессию. Через город она прошла с медлительной торжественностью, но в конце Гарсден-стрит лошадей пустили быстрой рысью. На пустых проселочных дорогах экипажи тряслись на ухабах, разбрызгивая воду. Люси вяло думала о том, какие странные положения при такой тряске могут принимать руки и ноги покойника в этом широком дорогом гробу. Зачем он лежит там? Эта мысль пронзила ее, заставила содрогнуться.

На повороте дороги она заметила взгромоздившуюся на катафалк скрюченную фигуру наемного участника процессии, который посасывал глиняную трубку, и в ней что-то всколыхнулось от ужасной абсурдности происходящего. Хорошо, что она воспротивилась, когда Джо пожелал, чтобы Питер «подержался за веревку» у могилы, ибо сейчас Люси уверилась: эта пародия на похороны – неподходящее зрелище для ее сына.

На кладбище все утопало в жидкой грязи. Дождь совершенно испортил венки из живых цветов. Эдвард в черной епитрахили казался бледным, он ежился от сырости. Рыдания Джо – а он рыдал до последнего момента – заморозили собственную скорбь Люси. Она стояла оцепенев, пока гроб на черных веревках опускали в сырую землю.

Потом они пошли в квартиру Джо над таверной «Шемрок» – подходящее завершение трагического дня. Сам дом вызвал у нее отвращение – грязный, неопрятный, захламленный одеждой и едой. Бешено скачущая вокруг людей гончая, меховое пальто Полли на комоде, рядом с сырыми стейками из свинины… Здесь царила смесь сложных ароматов, хранившая запахи каждой пышной трапезы, что была приготовлена в этих засаленных стенах.

В комнате было сильно накурено. У Люси в ушах звенели обрывки разговоров.

– Точно – в тот год приезжал Бранаган.

– Это могло быть даже из-за денег, – проронил Джо, посасывающий сигару.

– Если хотите знать, их украли.

– Адское пламя!

Здесь собралась добродушная компания друзей Джо, ни одного из них Люси не знала.

В стороне от них стояла группа более сдержанных людей, это был ее круг – брат Ричард, Леннокс, с сочувствием наблюдавший за ней.

Она смутно видела их сквозь пелену своего горя, ощущая в душе ужасную подавленность.

Но все уже позади! Люси резко подняла голову, силясь прогнать тяжелые воспоминания и стремясь ради сына заглянуть в будущее.

Джо держал речь перед друзьями.

– Говорю вам, – доверительным тоном заявил он наконец, – я позабочусь о том, чтобы у Люси и мальчика все наладилось. Что мы за люди, если не можем поддержать своих?

– Что ж, – недоверчиво пробормотал Эдвард, – конечно, если ты говоришь серьезно, Джо.

Зная, что брат живет в большом достатке, он, естественно, понимал, что оказывается в проигрыше – у него не было средств, поскольку его призвание обеспечивало ему лишь скудное годовое содержание.

– Конечно серьезно! Для чего, по-твоему, я открывал рот? – отозвался Джо, сердито тараща глаза. – Так что можешь считать это неоспоримой истиной.

Наступила пауза. Потом Эдвард заговорил вновь. Он был сильно уязвлен тем, что Джо монополизировал обязанность, которая в силу его звания должна была быть возложена на него. С оттенком высокомерия он спросил:

– Какие именно у тебя планы, Люси?

– Да, – вмешался Джо, наклоняясь вперед. – Что ты намерена делать? Сколько оставил Фрэнк?

Эдвард задержал дыхание. Неужели Джо начисто лишен благопристойности, уважения к духовенству, чтобы задавать столь бестактные вопросы?

Поморщившись от этих слов, Люси мучительно покраснела. Все же она понимала, что должна, не дрогнув, выдержать этот допрос – ведь Джо не хотел обидеть ее.

– Не знаю, – тихо ответила она. – Надо еще кое-что оплатить. – (Она сама предложила Боуи компенсировать потерю шлюпки.) – Но когда все будет улажено, останется… останется больше сотни фунтов.

При ее словах у Джо отвисла челюсть, потом он издал долгий свист и откинулся на спинку кресла, уставившись в потолок. У Эдварда был тоже несколько ошарашенный вид.

– Фрэнк только начал делать успехи, – пояснила Люси тихим, напряженным голосом.

Чуть смутившись, она переводила взгляд с одного на другого. На ее щеках все еще рдели пятна румянца.

– Он не был застрахован? – выпалил Джо.

Она покачала головой – можно подумать, Фрэнк позаботился бы о страховке!

– Ну это немного, – размеренно произнес Эдвард. – Да, совсем немного.

– Вздор! – презрительно воскликнул Джо, звеня мелочью в кармане брюк. – Это ничто, ерунда. Меньше, чем ничего. Не знаю, о чем, во имя Бога, думал Фрэнк, но это чистое самоубийство – оставить жену и ребенка с сотней фунтов. Попроси он меня, я дал бы ему возможность заработать, но он был из тех, кто и не взглянет в твою сторону, не попросит об услуге даже самого папу римского.

– Говорю вам, Фрэнк был успешен в бизнесе, – сказала Люси, чувствуя комок в горле.

– Знаю, знаю. И слова не скажу против моего бедного покойного брата. – Он взглянул на Люси. – Но это не меняет дела, совсем не меняет. – Тут ему в голову пришла неожиданная мысль, и он отрывисто спросил: – А твой-то брат собирается тебе помогать?

Глаза Люси, по-прежнему влажные, затуманились от тона, каким были сказаны эти слова.

– Я не намерена просить его о помощи – ни его, ни кого-то другого, раз уж на то пошло, – медленно процедила она.

Ей вдруг вспомнилось холодное, бесстрастное выражение лица Ричарда на похоронах. У нее в ушах снова прозвучали его сдержанные слова соболезнования:

– Знаешь, я глубоко опечален тем, что случилось. Ева… Ева очень расстроена.

Несмотря на то что Ричард разговаривал с сестрой участливо, его расспросы о ее положении были весьма осторожны. Он дал ей ясно понять, что ее интересы в будущем должны защищать только родственники Фрэнка. Что до него, он подчеркивал обязательства, тяжким грузом лежащие на его плечах. В таком отношении к ней не было ничего удивительного.

– У меня есть определенная доля независимости, Ричард, – ответила она тогда, – и я хочу сохранить ее. Тогда я никому не буду обязана.

Он молча кивнул, мысленно соглашаясь с этим доводом и выражая свое одобрение такому проявлению гордости Мюрреев. Сейчас, глядя на Джо, Люси спокойно добавила:

– У моего брата есть долг перед собственной семьей. Ему и так хватает забот, и незачем мне ему докучать.

Эдвард беспокойно зашевелился. Все это время он размышлял и теперь почувствовал, что пора вступить в беседу.

– Наверняка найдется какой-то выход, – сказал он. – Нет нужды беспокоиться. Господь очень добр. У тебя в жизни непременно произойдет что-нибудь хорошее, Люси.

Он понимал, что предлагать ей снова выйти замуж было бы весьма дурным тоном, но в глубине души подразумевал именно это.

– Тогда расскажи нам, что ты собираешься делать, – лукаво поинтересовался Джо, который все время исподтишка наблюдал за Люси.

– Я наверняка смогу работать, – ответила она.

– Работать? – недоверчиво повторил он.

– А почему бы и нет? – с вызовом спросила она. – Нельзя же весь день бить баклуши.

Братья изумленно переглянулись. Век был не тот, когда женщины могли свободно работать, разве что на самой незначительной должности. И у нее не было квалификации. Продавщица в магазине? Что-то вроде работы по дому? Эдварду показалось это немыслимым, и он с сомнением спросил:

– У тебя на уме что-то определенное?

– Да, – ответила она, стараясь унять дрожь в голосе. – У меня есть шанс продолжить работу Фрэнка, я спрашивала мистера Леннокса. И он обещал дать мне такую возможность.

Это было правдой. Столкнувшись с необходимостью противостоять своему горю, подумать о будущем и обеспечить сына, она поговорила с Ленноксом. И он в конце концов согласился испытать ее.

– Он никогда не пойдет на это, – с недоверчивым видом вмешался Джо. – Нет, ей-богу, никогда.

– Почему бы и нет? – Эдвард сморщил губы и соединил кончики пальцев. – И работа, в общем-то, подходящая для женщин… да.

Джо ничего не сказал, и на миг воцарилась тишина.

– Ты не сможешь этим заниматься, – наконец вынес вердикт Джо.

По какой-то причине его, казалось, огорчало ее намерение. Но она не ответила, и он опять замолчал.

– А как же Питер? – вдруг воскликнул Эдвард. – Тебя целый день не будет дома, а иногда ты будешь задерживаться допоздна.

При этих словах Джо немного расслабился и хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.

– Да, тебе придется отдать мальчика в школу, – сказал он, – и я помогу тебе с этим. Мы определим его в колледж братства в Лафтауне. Там учился мой мальчик – прекрасное место, даже испанцы есть. Я лично знаком с братом Джоном Джейкобом, в прошлом году он был на спортивных состязаниях клуба «Грин». Одной рукой обхватывает и поднимает футбольный мяч – такой здоровяк этот Дж. Дж.! Здоровый как конь! Конечно, я помогу тебе с Питером.

Насупившись, Люси посмотрела на Джо. Она питала смутную надежду, что тот примет участие в будущем мальчика, поскольку была недовольна школой, которую он посещал. И все-таки: неужели она потеряет и сына тоже?

– Хорошая школа, – рассудительно согласился Эдвард. – Они – эти братья, – конечно, не посвящены в духовный сан, но все же школа вполне сносная.

– А-а! Прекрасное место, говорю тебе, – коротко вмешался Джо. – Закалило моего Барни, это точно. И предоставь оплату мне.

Эдвард поднял бровь, но воздержался от дальнейших комментариев. Он чувствовал, что принято какое-то определенное решение, что преодолены неудобные помехи, связанные с будущим. Он не выносил беспокойства. Эдвард был справедливым и поступал по совести, тем не менее питал отвращение к любым случайностям, угрожавшим его душевному спокойствию. Он терпимо относился к Люси и всецело полагался на то, что Всевышний укажет ей верный путь.

Продолжая с нежностью обнимать сына, Люси молча взглянула на Джо.

– Ну что ж, – в конце концов сказал он, – мы кое о чем договорились. Питер будет учиться в Лафтауне, и я оплачу учебу. – Он вновь бросил на Люси лукавый взгляд. – А ты… узнаешь, нравится ли тебе путешествовать. Тебе это скоро наскучит. – Он выдержал многозначительную паузу. – Гляну-ка на часы. – Он достал свои большие золотые часы и прищурил глазки-бусинки. – Боже правый, мне пора выходить, а иначе опоздаю на поезд.