Текст книги "Круги по воде"

Он повесил плащ, машинально поправил перед зеркалом галстук, пригладил волосы и направился в столовую.

Толстый, до синевы выбритый Степан в своём форменном щеголеватом кителе при виде Виталия тяжело поднялся и, улыбаясь, широко раскинул короткие руки.

– Ну-у, сколько лет, чертушка! Сколько лет!..

Мама растроганно наблюдала, как они обнимались. Потом сказала:

– Иди мой руки и садись. Голоден, конечно? – И, обращаясь к Степану, добавила: – Теперь перед сном наестся. Если бы вы знали, как это вредно. Чтобы человек сам своими руками разрушал собственное здоровье. Дикарство какое-то!

– Знаем, Елена Георгиевна. Знаем, – раскатисто подхватил Степан. – Но этому мужику здоровья хватит на двоих.

– Ах, мы всегда так говорим до поры до времени. Да! – спохватилась вдруг Елена Георгиевна. – Знаешь, кто тебе звонил? – она сделала загадочную паузу. – Вера Афанасьевна! Ужасно стыдно, но я её просто не узнала, – и горестно всплеснула руками. – Все насчёт ужасного случая с Женей Лучининым. Мне Стёпа уже рассказал.

– Да, старина, ужасного случая, – хмуро и напористо повторил Степан, снова усаживаясь к столу. – Я тебе сейчас доложу все, что мы узнали. Это так нельзя оставить, черт побери.

– Но сначала иди помой руки, – вмешалась Елена Георгиевна.

Потом Степан рассказывал. Первой обо всем узнала Валя Корсакова: у неё, оказывается, тётка живёт в Окладинске.

Лучинин приехал туда с женой всего год назад из Ленинграда. Ему предложили принять завод. Собственно, это только одно название – завод. Просто большие мастерские. С допотопным оборудованием. Там работает сосед этой тётки. Он ей все и рассказал. Женька то ли что-то проворонил, то ли допустил какие-то злоупотребления или даже хищения. Никто толком ничего не знает, всякие разговоры идут. Но ему грозил суд. Вот он и покончил с собой. Милиция констатировала самоубийство.

Степан говорил отрывисто, глухо, еле сдерживая волнение. Про чай он забыл, и тот стыл в стакане. Степан курил одну сигарету за другой и, каждую минуту прерывая себя, обращался к Виталию с гневным вопросом:

– Ты можешь себе это представить?.. У тебя в голове это умещается?.. Ну, ведь чушь, чушь, верно?

Виталий оглушенно молчал. Он всего этого действительно не мог представить. Чтобы Женька Лучинин что-то похитил? Чтобы его судили? Чтобы, наконец, он покончил с собой?! Нет, это действительно чушь! Этого быть не может!

Он так потом и сказал:

– Этого быть не может!

– Но тогда… Что тогда? – насторожённо спросил Степан. – Ведь в живых-то его нет. Это факт.

– Надо выяснить, как все случилось. По нашим каналам.

– Так ведь именно «ваши каналы» и утверждают, что это самоубийство.

Степан не скрывал насмешки.

– Попросим ещё раз разобраться. Повнимательнее.

– Слушай! – вспылил Степан. – Не притворяйся наивным! Они что, по-твоему, сами себе враги?

– Я не притворяюсь. И наивных у нас нет. В конце концов, поедет кто-нибудь из министерства.

– Ты сам должен поехать! Ты знал Женьку! Это твой долг, черт возьми! Товарищеский, человеческий, гражданский, какой хочешь!

Елена Георгиевна нервно вязала, время от времени с тревогой поглядывая на сына. Внезапно она отложила вязанье, двумя руками поправила пышные белокурые волосы с еле заметкой сединой и строго, как, вероятно, говорила со своими пациентами, сказала:

– Стёпа прав, Витик. Это тебе и папа скажет.

– Меня никто не пошлёт, – буркнул Виталий.

– Пошлёт! – запальчиво возразил Степан и энергично взмахнул рукой. – Мы твоему министру письмо написали, если хочешь знать! Всем бывшим классом! И не мы одни! Из Окладинска, говорят, тоже писали. И откуда-то ещё. Не верят люди! Многие не верят!

– Найдут неопытней, кого послать.

– А мы просим тебя. – Степан вскочил со стула, сопя прошёлся по комнате и остановился перед Виталием. – Пусть пошлют ещё кого-нибудь. Но и ты должен поехать. Обязательно! Именно ты! – он ткнул Виталия в плечо толстым пальцем.

В соседней комнате зазвонил телефон. Елена Георгиевна поспешно поднялась со своею места.

Друзья, прислушиваясь, на минуту умолкли.

– Вера Афанасьевна, – первым догадался Степан. – Иди, иди…

Виталий со вздохом отодвинулся от стола и направился к двери.

Мать передала ему трубку.

– Слушаю вас, Вера Афанасьевна, – немного смущаясь по давней привычке, сказал Виталий.

– Во-первых, здравствуй, Виталий.

– Здравствуйте…

– Во-вторых, – голос Веры Афанасьевны звучал так же, как и раньше, звонко и строго, словно и не прошло с тех пор больше десяти лет. – Во-вторых, я надеюсь, Кракович тебе все уже рассказал.

– Да, да…

– Так вот. У меня есть письма Лучинина. Последнее – из Окладинска, получила с полгода назад. Я тебе его передам. Не знаю, пригодится ли оно. Сам посмотришь. И, пожалуйста, не торопись с выводами. Это с тобой бывало.

– Бывало, Вера Афанасьевна, – улыбнулся Виталий. – Что бывало, то бывало. Вы даже отметки мне за это снижали.

– Вот именно. Надеюсь, ты этот недостаток преодолел. Завтра зайди в школу, я письмо с собой захвачу. Так ты поедешь?

– Если договорюсь с начальством…

– Пожалуйста, не откладывай.

– Ну что вы, Вера Афанасьевна!

Виталий и сам не мог сказать, когда в нем вдруг появилась эти решимость. Ему казалось, что он с самого начала уже знал, что в Окладинск поедет непременно, и сомнения его, и спор со Степаном к этому не имели ровно никакого отношения – всего лишь некая инерция прежнего состояния, прежних его забот и дел. Ну как же можно не поехать, раз такое случилось, да ещё столько, людей требуют этого! Втайне Виталий был даже польщён таким безоговорочным доверием к нему, уверенностью, что именно он разберётся во всем, как надо.

– Ты хорошо помнишь Лучинина? – вдруг спросила Вера Афанасьевна.

– Ну, ещё бы!

– Все-таки вспомни его как следует. Объективно. Ну да мы с тобой ещё завтра поговорим.

Виталий задумчиво вернулся в столовую, машинально поправив на ходу галстук. Он не заметил насторожённого взгляда, каким встретил его Степан, и тревоги в глазах матери. Они слышали его разговор, они поняли главное: Виталий решил ехать.

– А я тут рассказывал Елене Георгиевне про нашу аллею девятого «Б», – бодро прогудел Степан, пожалуй, даже слишком бодро.

– Я её помню, – рассеянно улыбнулась Елена Георгиевна.

– Это была Женькина идея. И мы вместе ездили выбивать саженцы в питомник. Ох и кипятился он там, – продолжал Степан. – Не давали сначала. А мы письма всякие привезли – от школы, от райкома комсомола, от шефов…

– Стёпка, а ты Женьку хорошо помнишь? – спросил вдруг Виталий, усаживаясь к столу.

– Ещё бы!

– Объективно помнишь?

– Глупый вопрос. Не икона же он был.

– Значит, и недостатки его помнишь?

Степан внимательно посмотрел на друга.

– Тебе про них Вера Афанасьевна напомнила? – спросил он.

– Нет, но Женька был парень горячий, а?

– Ну и что?

– И несдержанный. И впечатлительный. И не всегда умел ладить с людьми.

Они помолчали.

– Так, в общем, едешь? – осторожно спросил Степан.

Виталий кивнул.

– А пустят?

– Добьюсь.

Они словно поменялись ролями.

– Ну, гляди, Виталий, – уже в передней, прощаясь, сказал Степан. – Спрос с тебя будет серьёзный. Всем миром. Так что не оплошай. И чтобы вокруг пальца тебя там не обвели.

– Пошёл к черту, – угрюмо ответил Виталий.

– Хочешь, я тебя воздухом? – предложил Степан. – Два часа – и на месте. Даже раньше. А?

– Я лучше так, по старинке, – усмехнулся Виталий. – Полежу на полочке. Подумаю.

Он вдруг вспомнил свою прошлогоднюю поездку в Снежинск. Вот уж, действительно, к черту в зубы ехал. А эта поездка… Хотя… Кто его знает. Дело там тёмное. И непростое.

Когда Степан ушёл, Елена Георгиевна, убирая со стола, сказала:

– Что-то мне за тебя боязно, Витик.

– Пустяки.

– А когда ты поедешь?

– Надо спешить, если уж ехать.

Елена Георгиевна вздохнула.

А Виталий вдруг подумал: как же со Светкой?

Он досадливо нахмурился и подошёл к окну.

Шёл дождь. Косые струйки воды иссекли стекло. В пустынном переулке под редкими фонарями блестел мокрый асфальт. Откуда-то из-за угла порывами, с разбойничьим свистом налетал ветер, и плохо вмазанное стекло отзывалось тонким, жалобным звоном. Резко хлопнула приоткрытая форточка. Виталий сердито поднял голову, нехотя взобрался на подоконник, повернул шпингалет. Потом тяжело соскочил на пол. Машинально поправил галстук, засунул под ремень выбившуюся рубашку.

Черт те что! Если уж говорить серьёзно, то, конечно, ехать должен не он. Тут нужен работник поопытнее. И Федор Кузьмич будет прав, если не разрешит.

Но от этих мыслей настроение неожиданно ещё больше испортилось.

Что-то делает сейчас Светка, интересно. Целуется небось со своими дорогими родственничками.

Виталий раздражённо закурил и чуть не бросил спичку на пол, потом мстительно сунул её в горшок с кактусом.

– Ты уверен, что тут ошибка?

– Уверен!.. Почти уверен.

– Гм… Какие у тебя факты?

– Первое, Его характер. Не тот человек, чтобы кончить самоубийством. Второе. У него были враги.

– Откуда ты это все взял?

– Да из его же письма! Последнего.

– М-да… Значит, настаиваешь на поездке?

– Да, Федор Кузьмич, да!

– Что-то ты уж больно предвзято настроен.

– Это сейчас как раз и надо.

– Ишь ты – надо. А вот Откаленко, например, полагает, что не надо. Так, что ли, Игорь?

– Так.

– Откаленко скептик. Это всем известно.

– Смотри пожалуйста. А ты сам-то кто в таком случае?

– Вам виднее.

– Он молодой и самоуверенный оптимист. Это тоже всем известно.

– Ну, ну. Ты-то чего в старики лезешь? Ты лучше вон встань и задёрни штору. Солнце-то прямо в глаза бьёт… Вот так. Хватит. А теперь ступайте.

– Но, Федор Кузьмич…

– Ступай, ступай. Если что, на ночной ещё успеешь.

– Да. Но…

– И собраться успеешь, и… проститься. Если решим, конечно. А пока ещё разок насчёт аптеки подумай. Требовать я от тебя ничего не могу: кражу ты раскрыл. И справка для начальства в ажуре. Но для нас недоработочка там осталась. Как хочешь. Аптека-то за три квартала от той автобазы. А Колдунья не с одним Сенькой гуляет. Улавливаешь?

– Улавливаю.

– Ну, вот и ступай. А ты, Откаленко, на «Фрезере» был?

– Сейчас оттуда.

– Светит там чего-нибудь?

– Как и предполагали, Федор Кузьмич.

– Маслова в курс дела введёшь. Ну, ступайте, милые. Некогда мне тут с вами больше заниматься.

Виталий и Откаленко молча прошли длинным коридором в свою комнату, и, только когда уселись за столы, Откаленко сказал:

– Что-то старик задумал, помяни моё слово.

В залитой солнцем комнате было душно, об оконное стекло бились с жужжанием мухи.

Виталий откинулся на спинку стула, далеко вытянув ноги, так что узконосые, до блеска начищенные туфли и яркие носки на резиночке вылезли по другую сторону стола. Жмурясь от солнца, он спросил сердито:

– Как думаешь, выгорит дело?

Роясь в пухлой папке с бумагами, Откаленко насмешливо ответил:

– Можешь звонить Светке и назначать на вечер свидание. Так тебя старик и отпустил.

– Похоже на то, – вздохнул Виталий.

Но тут Игорь оторвался от бумаг и заинтересованно спросил:

– Ты про письмо говорил. Это которое у учительницы взял?

– Ага.

– Дай прочесть.

Виталий вытащил из внутреннего кармана пиджака надорванный конверт и перебросил его Откаленко. Конверт точно спланировал прямо ему в руки.

– Тебе в цирке выступать, – усмехнулся Игорь.

– Давно переманивают…

Игорь вытянул из конверта вчетверо сложенное письмо и углубился в чтение.

Виталий, все так же жмурясь, лениво достал трубку, набил её табаком, чиркнул спичкой и не торопясь затянулся, потом подбросил коробок в руке и опустил в карман. Все это время он исподтишка наблюдал за другом.

По мере того как Игорь читал, смуглое лицо его все больше хмурилось, тяжёлый подбородок выдвинулся вперёд.

Лист бумаги был исписан торопливо, строчки шли косо и неровно, к концу то густея, то, наоборот, обрываясь раньше времени. Лучинин писал:

«Дорогая Вера Афанасьевна!

Каюсь, грешен. Давно следовало написать Вам. Извинить меня могут только чрезвычайные события. И они произошли. Я уже не в Ленинграде. Я о нем только вспоминаю теперь по ночам как о близком человеке. Эдакий седой красавец, умница, интеллигент, театрал и учёный – вот каким он мне кажется издали. А сейчас к живу у славного рабочего парня, если уж продолжать такое сравнение. Шапка набекрень, ворот расстегнут, на ногах валенки, руки в масле и ссадинах. Словом, небольшой, заваленный снегом, пронизанный всеми ветрами Окладинск. Слыхали о таком?

Приехал я сюда директорствовать. Дали заводик. Интересно – страсть! Продукция, между прочим, важная —

электроды для промышленности. Но технология никуда. Помудрили мы тут с полгода и, кажется, кое-что вышло. Электродики пошли на уровне мировых стандартов. Не хуже, чем в Америке и Швеции.

Далось, конечно, нелегко. Потрепал нервы себе и другим. Особенно себе. Всяко бывало. И ссор хватало. Характер у меня, как вы знаете, тоже не сахар. Кое-кому не нравится. И потом всего не хватает – то одного, то другого. „Доставалой“ стал, „коммерсантом“. И конечно, кое-кто норовит тяпнуть за икры. Горько бывает.

И на душе неспокойно. Черт её знает, эту душу, чего ей надо? С Ольгой живём, между прочим, мирно. Она учительствует. Только ей до Вас – ой-ой!.. Нет, сложная это штука – душа. Как с ней атеисту поступать?

Ну да ладно. Не к лицу мне Вам плакаться. Ещё влепите тройку за поведение. А у меня и так…

Как Вы, Вера Афанасьевна, как здоровье? Ребят наших охота повидать – страсть! Привет им всем, кого увидите.

С низким поклоном Ваш (да и всем) „трудный“

Е. Лучинин».

Виталий заметил, что Откаленко уже кончил читать и о чем-то думает, не отрывая глаз от письма. Он некоторое время наблюдал за ним, по-прежнему развалясь на стуле и вытянув вперёд свои длинные ноги, потом, не утерпев, спросил:

– Ну, что ты скажешь?

Откаленко хмуро взглянул на него исподлобья и буркнул:

– Ехать тебе надо, вот что.

– А старик считает, что не надо.

– Он письмо это читал?

– Представь себе, читал.

– Ну так я к нему пойду.

– Думаешь, поможет?

– Увидим.

Откаленко решительно поднялся и стал убирать в папку разложенные на столе бумаги.

– Между прочим, интересная деталь, – сказал Виталий, тоже поднимаясь. – Почему старик велел тебе материалы по «Фрезеру» передать Маслову?

Откаленко поднял голову.

– Ну и что?

– Так… Мысли вслух.

Зазвонил телефон. Виталий рывком снял трубку.

– Слушаю. Лосев.

– Здравствуйте, товарищ Лосев. Говорит Коршунов. Из министерства. Приехать ко мне сейчас можете?

– Так точно, Сергей Павлович. Могу.

– А где Откаленко?

– Здесь, Сергей Павлович. Напротив меня стоит, – Виталий многозначительно подмигнул другу.

– Жду вас обоих. Только по-быстрому.

– А наше начальство, Сергей Павлович…

– Начальство в курсе.

Однако они все-таки кинулись сперва к Цветкову. Это уже сработал рефлекс. Но Федора Кузьмича на месте не оказалось. «Выехал», – сообщил дежурный. Теперь уже можно было мчаться в министерство.

Друзьям повезло. Выскочив на улицу, они увидели у тротуара синюю «Волгу» соседнего райотдела. Водитель уже завёл мотор.

Виталий подскочил первым и, нагнувшись, торопливо сказал:

– Слушай, друг, подкинь до министерства. Во как надо, – он провёл ребром ладони по горлу.

– Давай.

Всю дорогу они молчали.

Виталий грыз пустую трубку, поглядывая в окно на плавившуюся от жары улицу, всю в золотых солнечных бликах. Тугая горячая струя ветра разметала по его лбу светлые волосы. Живые глаза его лукаво щурились, словно говорили: «Ох что-то мы знаем, чего вы все не знаете».

Игорь же откинулся на спинку сиденья, глядя прямо перед собой, на смуглом лице с выдвинутым вперёд тяжёлым подбородком ничего нельзя было прочесть.

Только в высоком и прохладном вестибюле министерства, предъявив часовому удостоверения и дожидаясь лифта, Виталий, наконец, произнёс:

– Ну, видал?

– Да, – коротко кивнул Откаленко. – Только причём здесь я?

– А про Маслова забыл?

Откаленко поднял одну бровь.

– Ты думаешь?

Но тут они вместе с другими вошли в лифт.

Кабинет Коршунова оказался запертым. Друзья побрели по широкому коридору. Откаленко поминутно с кем-то здоровался. У Виталия знакомых здесь было мало, и он с интересом поглядывал по сторонам, то и дело незаметно толкая локтем Игоря:

– Это кто прошёл?

Откаленко называл фамилию, порой слышанную Виталием по какому-нибудь делу, но чаще незнакомую.

В приёмной начальника управления дежурный сказал:

– Здесь. Обождите, сейчас выйдет. Командировки ваши уже готовы.

Друзья переглянулись.

Через минуту в дверях появился Коршунов в светлом, ладно сидящем костюме. Загорелую, крепкую шею стягивал тугой белоснежный воротничок. При виде друзей, поднявшихся ему навстречу, он широко улыбнулся и окинул их быстрым взглядом, как-то по-особому цепко, словно в последний раз прикидывая, стоят они предстоящего разговора или нет.

– Пошли, ребятки, – энергично бросил он на ходу.

«Совсем молодым кажется, – подумал Виталий, торопливо выходя вслед за Коршуновым из приёмной. – А уж лет пятнадцать, наверное, служит. Сколько дел раскрыл! Прямо-таки легендарная личность».

На этот раз они прошли по коридору так стремительно, что даже Откаленко не встретил никого из знакомых или не заметил их. Только Коршунов несколько раз ответил на приветствия, широко и нетерпеливо улыбаясь. Некоторые пытались обратиться к нему.

– Потом, потом. Спешу, – отвечал им Коршунов строго. – И вообще, в коридоре такие дела не решаю.

Когда вошли в кабинет, он сказал:

– Так вот, ребятки. Едете в Окладинск. Понятно? К нам письма пришли, звонки были, просьбы. Решено прислушаться. С вами ещё Светлов поедет, из моего отдела. Он сейчас на задании. С местными товарищами я уже говорил. Вас встретят. Дело, на мой взгляд, непростое. А главное – принципиальное. Понятно? В любом случае. Ну и ещё, – он улыбнулся, – интересное дело. Это уж вы мне поверьте. Не соскучитесь. Так что, соколики, глядите в оба, А может случиться – и я к вам подскочу. За моим отделом это будет числиться.

Друзья не сводили с Коршунова глаз. Виталий смотрел обеспокоенно и нетерпеливо, Откаленко сосредоточенно, насторожённо, будто ещё решая, ехать ему или остаться.

– А теперь кое-что обсудим, – заключил Коршунов и, обращаясь к Виталию, деловито спросил: – Письмо при вас? О котором мне Цветков говорил.

– Так точно. При мне, – торопливо ответил Виталий.

Коршунов внимательно прочитал письмо, потом аккуратно сложил его, сунул в конверт. Лицо его стало сосредоточенным.

– Да-а… – вздохнул он и повторил: – Давайте кое-что обсудим. Первые ваши мероприятия, так сказать. А то, что Лосев знал Лучинина и дружил с ним, я считаю, даже полезно. И то, что у вас разные мнения по этому делу, – тоже. – Коршунов усмехнулся. – Психологический момент, так сказать.

…Часы, оставшиеся до отъезда, были заполнены торопливыми сборами. В городскую кассу – за билетами. Домой – сложить вещи. На работу – ну, там дел оказалось невпроворот. Остававшиеся товарищи еле успевали запоминать, что следует сделать, с кем встретиться, над чем подумать.

Откаленко уже перед самым отъездом на вокзал звонил домой и сурово гудел в трубку:

– Главное – не кутай. Вспотеет и опять простудится. А ещё медицинский работник! В аптеку-то некому будет бегать… Не обязательно меня провожать. И так беготни хватает…

По другому телефону Виталий возбуждённо кричал:

– Вагон три! Слышишь? Только не опаздывай! Мы уже выезжаем! Пламенный привет родственникам! Повезло им! А то бы они тебя только и видели!

Потом были рукопожатия, дружеские и увесистые хлопки по плечу, напутствия, шутки и добродушные подковырки ребят.

На вокзале в перонной предотъездной суёте среди взволнованных, взбудораженных людей, в ярком свете ламп, повисших высоко над головами, чёрные, резкие тени, то длинные, то короткие, путались, ломались, метались из стороны в сторону, внося ещё одну нервную ноту в этот пёстрый, разноголосый и напряжённый гомон. Виталий с нетерпением вглядывался в окружавшую его толпу, ожидая появления Светки.

Изредка он, скосив глаза, видел тёмную фигуру Откаленко, невозмутимо разговаривавшего с женой. Потом они подошли к нему, Алла стала говорить, что в метро сейчас жуткая давка и невозможно схватить такси, и вообще, им пора заходить в вагон, потому что поезд скоро тронется… Виталий плохо её слышал.

А Игорь говорил, что почему-то задерживается Светлов. И это тоже беспокоило Виталия.

Но тут к ним подошёл незнакомый человек, показал удостоверение и сообщил, что Светлов задержался на задании, обстановка там неожиданно осложнилась и подполковник Коршунов приказал им ехать пока одним. Светлов приедет позже, а может быть, приедет и сам Коршунов.

Наконец раздался свисток, кругом стали торопливо прощаться. Вагон незаметно тронулся, поплыл все быстрее. Алла стала совсем маленькой, её уже трудно было различить.

Внезапно Виталий подался вперёд, почти свесился с площадки вагона. Он вдруг увидел, как рядом с Аллой возникла тоненькая белокурая фигурка в синем платьице с белой сумкой в руках. Светка!..

– Осторожно, молодой человек, – сказала проводница и ворчливо добавила: – Пришла все-таки ваша девушка. Раньше не могла.

Потом они зашли в вагон, пробрались по узкому коридору до своего купе, закинули наверх чемоданчики и плащи. Игорь, стесняясь, сунул в угол на полку старенькую авоську, которую вручила ему уже на перроне жена.

– Пирожки, видишь ли, напекла, – проворчал он с нарочитой небрежностью. – Пропадём без её пирожков.

– Очень хорошо, – рассеянно ответил Виталий.

В купе находились пожилая, грустная женщина в тёмном костюме и молоденькая, остроносенькая девушка с бойкими чёрными бусинками-глазками и капризными губками, ещё не тронутыми помадой.

Пожилая женщина что-то сказала, обращаясь к вошедшим, и Виталий не сразу понял, что она просит уступить её дочери нижнюю полку.

– Ну зачем ты, мама, – возразила девушка.

– Какой может быть разговор, – ответил Игорь и забросил свою авоську наверх. – Располагайтесь.

Только поздно вечером, когда затих вагон и уснули внизу обе женщины, Виталий и Игорь вышли покурить в пустой коридор и тихо заговорили о самом главном, о чем в течение всего вечера не проронили ни слова.

Напряжённо и дробно стучали внизу колёса, мерно покачивался в своём стремительном беге вагон, за окном в непроглядной темноте изредка загадочно мелькали далёкие огоньки, в чёрном небе упрямо плыл вслед за поездом молодой, любопытный месяц, то прячась за облако, то появляясь вновь.

– …Тут должны быть особые причины, – горячо шептал Виталий. – Это тебе не пьяная драка, не грабёж.

– Ты все время в плену одной версии. Так не годится. Это может быть и самоубийство.

– Он неврастеником никогда не был. И паникёром тоже. И трусом. Ты же читал письмо.

– Не обязательно быть неврастеником. И паникёром. А страх… Это не только у труса. Может, он совершил что-то незаконное или попался на чью-то удочку? Или, наконец, сам он в чем-то запутался? А человек он гордый, самолюбивый. Разоблачение тут может показаться хуже смерти. Нет. Тут все куда сложнее.

Давно уже в вагоне погас свет, только еле теплилась синяя ночная лампочка под потолком. Неумолчно, тревожно стучали колёса. «А мы бежим, а мы спешим…»

Наконец Откаленко устало сказал:

– Ладно. Давай спать.

– Давай, – вздохнул Виталий.

Они вернулись в купе и залезли на свои полки.

Виталию вдруг стало грустно. Вот погиб Женька. Как мало он прожил! И дома у него не ладилось с женой. И на работе тоже.

Он не заметил, как уснул. И последнее ощущение у него было непонятно тревожным. Тревога эта шла из будущего, которое его ждало, из неведомого ему Окладинска, где случилось что-то непоправимое.