Текст книги "В дни поражений и побед"

XII

Восстание не удалось, но обнаружило, что в частях гарнизона не все благополучно.

А кругом, почти под самым городом, бродили мелкие шайки. Слабые красные части понемногу, но постоянно отступали. Подходил Деникин к Екатеринославу, а Петлюра и Галлер уже поглядывали на Жмеринку.

Теперь возле курсов по ночам стояли сильные посты и ходили патрули.

Однажды Сергей сидел и писал домой:

«Я посылаю вам третье письмо, но ответа до сих пор не получил. Знаю, конечно, что не ваша это вина, а все-таки досадно. За меня не беспокойтесь, я доволен своей жизнью и своим положением как раз настолько, насколько вообще может быть доволен человек. Работы серьезной и ответственной у курсов очень много, и я целиком ушел в нее. Производство в красные командиры я должен получить в сентябре, но поговаривают, что нас выпустят и раньше. Если все будет благополучно, то заеду тогда домой».

Окончил письмо, запечатал его в конверт и хотел спуститься вниз, как вдруг в комнату вбежал запыхавшийся Владимир, а за ним следом Николай.

– Дело есть, Сергей.

– Тут брат кругом какая-то чертовщина твориться начинает.

– В чем же дело?

– Сегодня я стоял на дневальстве. Когда сменился, захватил книгу и улегся под кустом в роще. Кругом – никого, вдруг слышу шаги, гляжу – начальник. Я вспомнил про твои, Сергей, подозрения. Куда, думаю, его чорт несет? И тихонько за ним. А он возле крайней дороги у овражка встретился с тем самым человеком.

– С Агорским? – живо спросил Сергей.

– Да! Передал ему довольно большой синий сверток и сказал несколько слов. А затем пошел как ни в чем не бывало на курсы к артиллеристам.

– Странно что-то!

Друзья задумались.

– Знаете что? – сказал Сергей. – Тут дело не чисто. Возможно, что он передал ему какие-нибудь сведения. А затем прошел дальше действительно по делам к артиллеристам, чтобы скрыть следы своей отлучки. Надо потолковать с комиссаром.

Вместо заболевшего и несколько тяжелого на подъем прежнего комиссара теперь на курсы был назначен другой, молодой еще, умный и энергичный летчик Ботт.

Пошли к нему и рассказали все с самого начала.

– Вот что, товарищи, – сказал он. – Если арестовать Сорокина, то пожалуй никаких улик не найдется, а предупрежденные сообщники скроются, и дело будет закрыто. А кроме того, на чем в сущности основаны все эти подозрения? Ведь неловко, право, будет, если между ними просто какие-нибудь личные дела.

– Сверток бы достать! – сказал Владимир.

– Я попробую! – промолвил все время молчавший Николай.

– Ты! Каким образом?

– Это уже мое дело, – коротко ответил он. И быстро вышел.

XIII

То время, когда Николай поправлялся от полученного ранения, было временем еще более тесного и дружеского сближения с Эммой. Пользуясь привилегией больного, он встречался с ней каждый день. По вечерам с товарищами собирались вместе в красивом оживленном клубе. Один раз даже побывали в театре. Николай видел в Эмме теперь близкого и надежного друга. Вот почему Николай, во время разговора с Боттом быстро взвесив положение вещей, бросился к Эмме. Он вызвал ее в рощу.

– Что случилось? – тревожно спросила она.

– Случилось что-то скверное, Эмма. И я рассчитываю только на твою помощь.

– Чем я могу помочь? И в чем?

– Слушай, Эмма! Мы много говорили обо всем с тобой и кажется хорошо друг друга поняли. Теперь ты должна постараться помочь нам разрешить одну задачу.

– Что же такое?

– Твой отчим – белый офицер.

Эмма вздрогнула, чуть-чуть даже отшатнулась от него и побледнела.

– Как! Ты знаешь?

– Знаю! Я давно об этом догадался… А его брат, кажется, шпион, – резал Николай.

– Юрий Борисович? – и она посмотрела на него большими, удивленно испуганными глазами.

– Слушай меня внимательно, – продолжал он. – Сегодня к нему попали какие-то бумаги, и ты должна постараться во что бы то ни стало достать их, если еще не поздно, – твердо проговорил он.

Она несколько раз взволнованно порывалась перебить его. Николай продолжал неумолимо:

– Эмма! От этого, может быть, зависят сотни и тысячи жизней честных и преданных своему делу людей. Эмма! Мы много с тобой говорили, теперь тебе надо решить, с нами ты или нет. Этот шаг будет бесповоротным. Эмма! – добавил он вдруг другим голосом, – сделай, пожалуйста, если сможешь. Это для нашего дела и… для меня.

После долгого молчания Эмма тихо ответила:

– Но если я и достану, то как же я тебе передам сегодня, не отлучаясь от дома?

– Я буду ждать до поздней ночи возле снопов соломы, в вашем огороде, и ты перебросишь их тихонько через плетень.

…

Чай пили дома, потому что на дворе хотя и тепло было, но собирались тучи.

Пришел и Юрий Борисович, быстро сбросил на вешалку возле веранды пальто и спросил, проходя в глубь комнаты:

– Чай есть? Ну хорошо, дайте мне чего-нибудь закусить поскорее, потому что мне скоро бежать по делам.

Все уселись за стол. Старухи болтали. Агорский с жадностью ел жаркое. Эмма разливала чай и напряженно думала: «Сверток верно большой, в карман френча не войдет, должно быть в пальто». – И в голове уже мелькал план.

Тучи сгустились, послышался далекий еще отзвук грома.

– Мама! – громко сказала, вставая, Эмма. – Сейчас пойдет дождь, пожалуй белье замочит в палисаднике.

– Ах ты, боже мой! правда, беги скорей, Эммочка, и тащи сюда.

Эмма торопливо вышла. Вот и вешалка, вот и одежа; она торопливо ощупывает карманы, один из них оттопыривается от плотно засунутого свертка. – Здесь!

Она быстро срывает свое пальто, Агорского, прихватывает чей-то чепчик и бежит к плетню.

– Николай! Коля!

– Здесь.

– Держи! Уноси все скорее, – бумаги в кармане.

И перебросивши изумленному Николаю всю груду одежи, она быстро подбегает, распахивает калитку и, схвативши кое-как с веревок белье, бросается в комнаты. В ту же минуту капли крупного дождя забарабанили по крыше.

Юрий Борисович морщится, – придется переждать дождь.

Через полчаса гроза прошла, но стало уже совсем темно:

– Ну, я пойду, – сказал Агорский, вставая.

Едва сдерживая волнение, следит Эмма за тем, как направляется он к вешалке. И слышит оттуда через минуту встревоженный голос:

– Марья Сергеевна, вы не брали моего пальто?

– Нет, – удивленно отвечает та.

Агорский быстро выбегает на пустую улицу… Но кругом темно, тихо, ничего не видно и не слышно.

Воры скрылись.

XIV

Запыхавшись, порядком измокший, бежал Николай со своей увесистой и – главное – неудобной поклажей. Инсценировка кражи, по-видимому, удалась как нельзя лучше.

Вот и курсы, но отчего там сегодня так темно? Должно быть электричество наверху попортилось.

Он постучал в крепкую дубовую дверь. Сначала отворилось небольшое окошечко, и выглянувшая голова спросила: «Кто идет?» – потом зазвенела цепь, дверь приоткрылась, и он вошел.

«Странно! – подумал Николай, – почему это на посту не курсант, а красноармеец хозкоманды».

Он пошел наверх, по лестнице, но в обширном помещении было тихо и темно. Ничего не понимая, он спустился вниз и спросил у часового:

– Где же курсанты?

– А где же ты был? – ответил удивленно тот. – Уже два часа, как курсы уехали на фронт.

У Николая опустились руки.

– Да они еще должно на вокзале, – прибавил тот, – на товарном, кажись.

Тогда Николай кинул свою поклажу с криком: «Сдайте каптеру!» – сам, как сумасшедший, сжимая сверток, помчался по темным улицам.

Он бежал версту, другую, третью, потом подлезал под вагоны, стукался о буфера и сцепы… Вот эшелон!

– В котором вагоне комиссар?

И сразу натолкнулся на Сергея.

– Николай! Наконец-то ты!

– Сережа! Вот… – задыхаясь говорил Николай и подал сверток. – Где Ботт?

– Ботта нет, он с другой половиной курсов уезжает под Жмеринку с Киева-пассажирского.

Они живо развернули синюю обертку свертка и при свете свечки увидели кипу приказов и карту с полной дислокацией частей Украины.

«Ого! – удивленно подумали они, – это – важная штука».

Паровоз загудел к отправлению. Сергей быстро схватил трубку полевого телефона и надавил вызывной клапан.

– Это кто?.. Это ты, Сержук? Скажи машинисту, чтобы до моего распоряжения эшелон задержался.

– Но ты-то кто? – спросил удивленный Николай.

– Комиссар отряда, – ответил за него Владимир.

Они выскочили и добрались до вокзала. Сергей по аппарату вызвал коменданта пассажирской.

– Вызовите срочно комиссара того отряда курсантов, что сейчас отправляется на фронт.

Прошла минута, две, три. Послышался снова звонок.

– Ну что?

– Поздно! – пропела мембрама. – Поздно, товарищ! Отряд курсантов уже за семафором.

«Что же делать? – подумал Сергей. – Ага! В Укрчека».

– Дайте город! Занято?.. Опять занято? О! чтобы вы все попропали!

– Товарищ комиссар! – с отчаяньем влетел дежурный. – На двадцать минут задержка эшелона… Сейчас у меня воинский, тоже на какой-то фронт. Скорей, пожалуйста.

– Ладно! – с досадой крикнул товарищам Сергей. – Он от нас не уйдет… Я телеграфирую из Коростеня. А теперь – едем!

Они быстро добежали до своего состава. И эшелон, рванувшись, помчался в темноту, наверстывая потерянное время. Сергей с нетерпением поджидал первой остановки. И вот, наконец, эшелон, властно заревев сиреной, криками голосов, стуком разгружаемых повозок, лязганьем стаскиваемых пулеметов, разбудил притаившийся опасливо небольшой вокзал.

Сергей – на телеграф.

– Срочную в Киев.

– Нет! – и телеграфист устало посмотрел на него. – Киевская опять не работает. Порвана. Теперь, должно, до утра.

– По Морзе?

– Нельзя! Разбит Левкой еще на прошлой неделе.

– А через Яблоновку?

– Через Яблоновку можно. Только…

– Передавайте живо!

– Только…

– Чего еще? – спросил недовольно Сергей.

– Кравченко там. Все телеграммы контролирует, и если у вас важная, то может и не пропустить.

– Какой еще, к чорту, Кравченко? – Сергей ничего не понимал.

– Кто его знает! – пояснил хмуро комендант. – Был красный, а теперь, вот уж третий день, не признает никого. Телеграммы проверяет и поезда пропускает не иначе, как обобрав.

– Так он – бандит?

– Не совсем… Ну, конечно, вроде этого. Да вы попробуйте, может и пропустит. Вот только что через него продовольственную получили.

«Чтоб он сдох!» – с сердцем подумал Сергей. Пробовать, конечно, не стал.

Вошел начальник отряда.

– Товарищ Горинов! Сейчас выступаем. Кучура три часа тому назад свалил под откос броневик. Там орудия…

– Родченко! – остановил Сергей одного из курсантов и отвел его в сторону. – Ты надежный малый. Останься здесь, и если до утра линия не будет исправлена, отвези этот сверток и телеграмму в Киев. Передай их в Укрчека, под расписку, и останься сам на курсах.

– Я на фронт с товарищами поеду, – резко ответил тот. – Отдай кому-нибудь из обозников.

– Родченко! – повторил Сергей твердо. – Я даю тебе поручение большой важности. Прочитай телеграмму и увидишь. А кроме того я тебе это приказываю. Понял теперь?

– Понял, товарищ комиссар. Будет сделано! – ответил тот, потом добавил: – И скотина ты все-таки, Сергей.

В темноте, спотыкаясь, ушел отряд. В темноте снова тускло мерцали фонарные огни. А бессонный комендант снова трогал локтем кобур от ногана и тревожно вслушивался.

Поползла бесшумным шорохом лента телеграммы из Яблоновки и спросил кто-то, с того конца:

– Пашка! У вас какие?

«Васька для интересу спрашивает», – подумал осовевший телеграфист и нехотя положил руку на ключ.

Но оборвался сразу, потому что брызнуло осколками разбитое пулей окошко, и выстрелы отовсюду загрохотали.

…Через час он, равнодушный и усталый, выбивал черточками ответ: «У нас только что были зеленые, – Степка Перемолов с ребятами. Убили коменданта и еще одного из курсантов. Теперь нет совсем никаких. Анархизм полный… Я иду спать».

XV

Вызовы курсантов на фронт являлись обычным явлением того времени. Первые командиры Красной Армии учились в боях.

Едва Николай вышел на улицу после разговора с Боттом, к корпусу подскакал конный ординарец и передал пакет. То был приказ срочно сформировать два отряда. Один бросить на защиту Жмеринки, другой двинуть против вновь угрожающих Коростеню банд. Отрядам выбыть не позднее, чем через три часа.

И вновь небольшой, но крепко сплоченный отряд курсантов оказался посреди густых лесов и топких болот Волынской губернии. Без соседей, без резервов, но с твердым заданием: разбить банду, и с не менее твердым намерением: выполнить приказ до конца. К удивлению мужиков отряд не гонялся по всем направлениям и не требовал себе ежедневно по полсотне подвод. Отряд осматривался. Днем, для отвода глаз, крупные разведки наведывались в соседние хутора и деревушки. К вечеру и к ночи десятки мелких дозоров по три, по четыре человека расходились по оврагам, расползались по хлебам и шныряли по рощам.

Обязанности комиссара в среде курсантов невелики. Народ все надежный и сознательный. А потому Сергей забрал в полное владение своих двух товарищей и, пользуясь своим относительно свободным положением, стал предпринимать с ними довольно рискованные и смелые разведки.

Они выбрали себе по легкому карабину. Еще на курсах Сергей вооружил их ноганами. И весь отряд с уважением всегда смотрел на троих неразлучных смельчаков.

Трудная задача – воевать с бандитами. Неопытного командира и солдат – лучше и не посылать. И не в том беда, что в бою те сплошают или отступят иногда. Нет! Это бы еще ничего, – раз на раз не приходится. А в том, что драться-то ему будет не с кем. Пройдет день, два, неделя, месяц, – отряд измучается, кидаясь из стороны в сторону в погоне за появляющимися то здесь, то там бандитами. Но за исключением десятка-другого случайных выстрелов – ничего не услышит.

И все-таки отряд будет таять. Тот заболел, тот поотстал, того сняли, когда он одиночкой ехал с донесением, или просто бабахнули из-за угла при случае. И так до тех пор, пока измотавшийся и обессиленный отряд не расположится на отдых и не выставит по недосмотру слабое или засыпающее от усталости охранение.

Вот тогда-то, неизвестно откуда, разом налетит и заполнит деревню банда. И прощай винтовки, патроны и пулеметы. Из рядов построенных пленников выведут сначала подозреваемых в коммунизме, потом в еврействе.

И тут же один из атаманов или заменяющий его сотник покажет свою ловкость и умение владеть шашкой, искусно отрубая поочереди с одного раза и руки, и ноги, и все, что угодно. Иногда, при наличии некоторого благоволения, например когда пленник слишком молод, или, хотя и большевик, но украинец, – могут и сразу отрубить голову.

Остальных в лучшем случае взгреют шомполами и предложат желающим вступить в банду, носящую в большинстве громкое название конно-повстанческой, ударно-партизанской или еще как-нибудь.

Впрочем, последнее обстоятельство курсантам не было знакомо. Во-первых, не было случая, чтобы курсанты сдавались, а во-вторых, если кто и попадался одиночкой, его всегда ожидала описанная постепенная смерть.

…

Атаман Битюг сегодня не в духе. – Еще бы! Что это за отряд, почему он остановился и уже, почитай, целую неделю не двигается, хотя он ежедневно нарочно посылал мелкие шайки по окрестным селам и приказывал тамошним мужикам срочно доносить об этом красным. Если бы еще в деревне остановились! Все свои люди хоть что-нибудь да сообщили бы. Не у всех же солдат замки к языкам привешаны. Так нет! И тут не так, – встали за мельницами, а в деревню только за провиантом подводы присылают.

– Эй, Забобура! – кричит он своему адъютанту, – пришли ко мне сотенных Оглоблю и Черкаша. Да пускай и Борохня придет.

Тот вышел и через десять минут вернулся с двумя сотенными. Первый – огромный, с вспухшим и пересеченным шрамом лицом и всклоченной головой. Второй – поменьше, черный, юркий, с хитрыми бегающими глазами.

Вошедшие поклонились.

– А где Борохня?

– Борохня перепимшись и не встает.

– Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку дуть. Ну! – обратился он к вошедшим, – что нового?

– Да кажись ничего пока, – ответил Черкаш. – Разве только, что вот от Могляка наши вернулись, что пакет возили.

– Отряд где?

– Стоит!

– Ну, а возле Барашей как?

– Как приказывали. Дорогу снимают.

– И много сняли?

– Побольше верст пятка, подле Яблоньки своротили. Да так порознь ребятишки гайки крутят.

– Две деревни да волы – пар двадцать работают, – добавил Оглобля.

Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды Шакара сообщал следующее:

«Командующему Волынско-повстанческим отрядом атаману Битюгу.

Для поддержания связи, а также для своевременного предупреждения вашего уничтожения сообщаю следующее. Что захваченный мною коростеньский большевик, после всесторонней обработки, показал, что на территорию войск ваших вызван из Киева особенный отряд не из красноармейцев, а из отборных большевиков, кои готовятся у них к офицерскому званию, а потому дошлый до всяких военных приемов».

Дальше после титула «Атаман степного истребительного отряда». – печатными буквами стояла подпись: Шакара.

– Вот! Вот… – сунул разгневанный Битюг в лицо сотенным бумагу. – Дураки, черти криворожие. Не могли до сих пор узнать, что тут – не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду, если они не рыщут по ночам по всем направлениям, когда вы пьянствуете да дрыхните!

– Забобура! – продолжал он. – Могляку приказ. Ночью потревожить их с тыла. Долго пусть не дерется. Но чтобы ночь не спали те тоже. Мы их закрутим. А ты! – закричал он на Оглоблю. – Распустился сам и ребят своих распустил. Зачем Семенки сожгли, когда я одно Крюково спалить приказывал?

– Точно! Ошиблись маленько, – бормотал, пятясь к выходу, Оглобля.

– То-то – ошиблись!

В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах, резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских «карбованцив». Там человек десять окружили бутыль с какою-то мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки.

А вот и занятые настоящим делом: один с упорством окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно улыбается.

Кто они? – Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками, наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины?

Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят до крайних пределов жестокости и ненависти. – Один ответ!

Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с яблоками, «сам» подарил, из учумского совхоза достали. Поймают москаля, приведут связанного.

Кто кричит: зарубить, кто – повесить, а она – тут как тут! Подъедет она, – раз плетью, два, сшибет с ног конем и затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из актрис, кажется – петербургская. Затопчет и смеется:

– Хорошо, ребята?

– Го-го-го! Куда уж, лучше не надо!

И качают головами, умильно вздыхая, ребята. «Да, это – штучка! Вот бы…» Но тут мысль неизменно обрывается и перебивается другой. – «Пожалуй! попробуешь! В прошлом году сотенный, что до Могляка был, – из офицериков, – прилаживался. Зарубил Битюг, – полоснул шашкой и – конец!»

И прут разные Вахлаки и Забубенные по деревням и хуторам, – девка ли, баба ли, лишь бы понравилась.

– Даешь сюда!

Та в страхе пытается вырваться и спрятаться за мужика, за старика ли.

– Но-о! – и свист нагайки. – Проваливай, авось от бабы не убудет, с собой не возьму.

– Оно тошно! не убудет, – со вздохом соглашается почесывающий спину мужик. – Конешно!

А с девками и того проще. – Не для кого беречь.

Гоголевская Украина. Добродушно-ленивая. Парубки, хороводы, дивчата со звонкими песнями. Где она? – Нету! Кипит, как в котле, разбурлившаяся жизнь. Решетятся пулями белые хаты, неприбранные стоят поля. А по ночам играет небо отблесками далеких пожаров.

XVI

Атаман закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно опустился на свою каурую кобылу. Сонька танцовала уже возле палатки на своем нетерпеливом коне, перед небольшой кучкой всадников, составлявшей конвой атамана.

– Ну! Все, что ли?

– Все.

– Трогай!

И сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая кавалькада и вскоре скрылась за поворотом к лощине Кривого лога.

Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались на проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнавши, снимали шапки, низко кланяясь.

Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на пути деревушке. И, провожаемые сочувственными советами зажиточных бородачей, а также испуганно-любопытными взглядами баб и ребятишек, поскакали дальше.

На пути, по дороге посреди неснятых колосьев пшеницы, разглядели издалека скачущих к ним навстречу двух всадников, которые, заметивши отряд, остановились в нерешительности.

– Наши ли это? – спросил с сомнением атаман.

– А вот сейчас посмотрим.

В самом деле один из всадников повернул лошадь, снял шапку и вытянул ее в сторону на правой руке два раза.

– Наши! – сказал Борохня, отвечая тем же сигналом.

Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли, наблюдавшими за работой по разборке железной дороги.

– Ну, как? – спросил, останавливая их, атаман. – Снимают?

– Работают!.. – усмехнулся один. – Можно сказать, подходяще.

Верст через десять обогнули по опушке небольшую рощу и выехали на бугор.

Их, уже, очевидно, давно заметили, потому что человек с двадцать всадников быстро подскакали к ним сбоку из-за деревьев.

– Ого-го-го! – послышалось радостное ржанье. – Свои! Наши!

Приостановившаяся было работа снова началась с еще большим рвением.

Атаман отпустил конвой, а сам с Борохней и Сонькой нетерпеливо стал осматриваться вокруг.

Прямо перед ним, внизу, человек около четырехсот согнанных из окрестных сел хохлов копошились, старательно и умело разрушая железную дорогу. Разобравши в одном месте стыки рельс, привязывали к концам веревки, пристегнутые к десятку пар волов, и вся линия вместе со шпалами веером переваливалась в сторону насыпи, откуда сотнями рук стаскивалась под откос. Много народа, преимущественно девок и баб, следом разбрасывали лопатами и срывали песчаную насыпь. Позади на несколько верст желтел уже обработанный путь и сиротливо стояли пощаженные телеграфные столбы, но с перерванными и болтающимися кусками проводами. Отовсюду слышались крики и понукания.

– Цоб! Цоб! Цобе! – гудели десятки голосов, и слышалось посвистывание ременных плетей и щелки по бокам неуклюжих волов…

– Эй-раз! Эй-два! – протяжно раздавалось со стороны работающих по стаскиванию под откос полотна, и, понемногу подвигаясь, рельсы и шпалы скользили вниз.

Между народом проезжали и проходили наблюдающие за работой бандиты. Они перешучивались с бабами и девками и сурово покрикивали на мужиков.

Атаман подъехал поближе и окрикнул:

– Бог на работе помочь!

– Спасибо! – раздалось несколько десятков голосов в ответ.

Он проехал взад и вперед мимо работающих, выругал за то, что мелко срывают насыпь, но в общем работами остался доволен.

Атаман заехал в соседнюю деревушку. Отдохнул, плотно закусил жареным гусем, основательно выпил и отправился обратно.

– Слушай, – спросила его на обратном пути Сонька. – Что же ты не думаешь об отряде? Ведь писал тебе Шакара!

– А вот приедем, узнаем. Ночью Могляк их должен потревожить с тылу. Сегодня я пошлю за тем же Оглоблю, завтра Борохню, а послезавтра двинусь и сам.

– Послезавтра! – капризно протянула та. – До послезавтра еще долго, а я хочу сегодня.

– Сегодня, душечка, нельзя.

– Почему нельзя?

– Потому что нужно потрепать их сначала, а не то нарваться здорово можно. Юнкера ведь все-таки ихние.

– Юнкера! – с озлоблением бросила она. – Раньше действительно юнкера были, а теперь у них – одна дрянь. Всякий сиволапый – тоже юнкер…

Она не кончила. Битюг остановился и посмотрел в бинокль.

– Кого это так дьявол несет? – сказал он недоумевая. – Скачет кто-то, точно за ним черти гонятся.

Теперь уже и невооруженным глазом можно было видеть, как всадник, склонившись к седлу, бешеным аллюром мчался по полевой дороге.

– В чем дело? – беспокойно крикнул Борохня, когда, наконец, взмыленная лошадь с пыльным седоком поровнялась с ними.

– Атаман! – ответил седок, едва переводя дух, – беда! Могляк убит, и сотня его почти целиком пропала.

– Как! – побагровев от волнения, рявкнул тот, – откуда ты знаешь?

– Сейчас прибежали несколько из уцелевших ребят.

– Собачий сын!.. баба!.. – разразился градом ругательств по адресу погибшего Могляка атаман и, ударивши шпорами, понесся вперед к лагерю.

Как встревоженный осиный рой загудел бандитский лагерь. Еще бы! лучший сотник! Еще только недавно прибежал из деревни мужик и сообщил, что утром возле деревни отряда не оказалось, и он словно пропал куда-то ночью. Еще только недавно всыпал Оглобля этому мужику пару плетей за то, что во-время не доглядел и поздно сообщил об этом, как прибежали два бандита и поведали о разгроме лучшей банды.

– Да! – Гневно шагал атаман по палатке. – Выслать во все стороны пешие и конные разведки. Отряд разыскать; посты к ночи удвоить.

Через несколько минут потянулись пешие разведывательные партии, и легко понеслись куда-то три небольших конных отряда.

– К чорту! – говорил атаман, – мало ли что юнкера, – нас втрое больше. В случае чего и Шакару можно попросить. Не даст, скотина! Он таких дел недолюбливает: ему бы наверняка. Поезд сначала спустить, а потом ограбить, на обозников каких-либо напасть, а прямо-то он не любит.

– Не даст – и чорт с ним! Мы и сами не хуже его сделаем дело.

В лагере не было слышно ни обычных пьяных криков, ни песен, и настроение было подавленное. Повсюду кучками толковали о случившемся.

– Жалко Могляка!

– Чего жалеть-то? Ты за своей башкой смотри.

Послышался торопливый топот. К атамановой палатке подскакал какой-то хохол без шапки, без седла и быстро говорил о чем-то Забобуре.

– Что там такое? – спросил выходя «сам».

– Отряд вернулся и стоит на прежнем месте.

– Ага! – довольно воскликнул атаман, – теперь расквитаемся! Заруба! Карасю приказ: завтра к ночи встать позади отряда, поблизости. Борохня! наши от Сыча-мельника вернулись?

– Вернулись.

– Порошок привезли? Давай их сюда. Ну, что, где? – спросил он кого-то из вошедших.

– Вот! – и тот передал ему небольшой, завязанный из грязной тряпочки, узелок.

– Кто из Дубков сообщение привез?

– Вавила-косой.

– Давай его ко мне.

В палатку вошел все тот же прискакавший с донесением об отряде хохол и низко поклонился.

– Откуда солдаты воду берут? – спросил его атаман.

– То-ись как? – не понял тот.

– Ну из деревни… из речки?

– Не! из колодца, что возле Яковой мельницы.

– В чем обед варят?

– Кухня у них есть такая, на колесах.

– Вот что, Вавила! Вот тебе порошок и чтобы завтра до обеда он уже был в колодце.

– Никак невозможно! – ухмыльнулся мужик.

– Как невозможно, дубина! Вот я тебе стукну по башке, так будет возможно!

– Народу всегда там ихнего много.

– Мало ли что много. Долго ли кинуть!

– Ладно, попробую.

– На вот, попробуй! – крикнул атаман и вытянул несколько раз мужика плетью, – чтобы ты у меня больше не пробовал, а точно делал, как говорят.

– Что же… Сделаем, – согласился Вавила. – Если уж такое от вашей милости строгое приказание, – сделаем.

– Ну то-то! А ночью я у вас сам буду.

Атаман отослал мужика и злобно пробормотал:

– Могляка разбили! Я вам покажу… С-собачья коммуна!