Текст книги "Дырка от бублика 3. Байки о вкусной и здоровой жизни"

Шеф

Идиллия продолжалась не долго. Миска со сметаной подпрыгнула, и из под неё выплыла дырка от бублика. Она ткнула кота в морду, на что тот неожиданно миролюбиво мяукнул и, упав на спину, заёрзал от удовольствия. И тут на кухне появились мы, чем уже напугали кота чрезвычайно. Раньше, в частично независимой от героев личностной форме, мы были невидимыми – ну, что ли, сгустками какой-то энергии, – и жутко вздрагивали и шарахались в сторону пока немного не привыкли к тому, что вдруг кто-нибудь проходил через нас или что-нибудь проезжало или пролетало. Теперь же произошла полная персонифицированная материализация с одновременным сохранением богоподобных функций присутствия везде и всегда. И хотя у духов или фантомов (неважно – материализованных или нет!) вроде бы ничего нет, за что можно было бы зацепиться на этом свете как следует, но как сейчас, так и раньше сердце моё очень ощутимо пощемливало от ностальгии по тому времени, в котором я оказался, но уже не в том возрасте и не в том качестве, когда был здесь впервые. Да и двойник тоже периодически подозрительно щурился и тёр то один глаз, то другой.

– Хватит растекаться слёзной лужею! Всё, что ни делается, – всё к лучшему! – бодро продекламировала дырка и, подлетев к самой большой кастрюле, хмыкнула: – Чистить вам котлы – не перечистить!

– Ещё чего! – возмутился двойник. – Всегда дежурные по кухне скоблили, а тут вдруг мы.

– Да уж! – поддержал я. – Весёленькую работёнку ты нам придумал – лагерь кормить тем, что не успел украсть Кеша.

– Отбросами да гнильём! – подхватил двойник.

– Ну, кашу заваривать и кормить будете не вы. Вы только на подхвате и для видимости. Тем более что даже яйца облупить, как следует, не можете. Что морщитесь, ненасытные вы мои? Радуйтесь, что теперь будете жить в вашей писанине и видимо, и невидимо. Слава Богу, то есть опять же мне, программа наконец-то вроде бы сработала до конца, – сказала дырка и, несмотря на своё предположение, начала, так же как и раньше, мучительно превращаться… теперь уже в паренька в застиранном трико, но с белоснежным накрахмаленным поварским колпаком на голове и сверкающим половником в руке.

Пока мы вытягивали его из дырки и уже все втроём опять проклинали какую-то всё-таки не годную программу и уже совсем никуда не годное антивирусное обеспечение, о которых никакого другого понятия не имели, кроме как с его же слов, он, конвульсируя, раз пять саданул меня половником и раза три двойника. И не случайно! Мало того, что Бога время от времени скручивало, как жертву цереброспинального паралича, но и весь он был явно не совсем доведённый. Одна рука была короче другой, ноги разной толщины и невероятно кривые, огромная голова болталась на тоненькой длинной шее, и глаза были… Ну, урод! Типичный урод, да ещё и больной. Но когда это божественное недоразумение шмякнулось об пол и, преобразившись наконец в нормального, вполне симпатичного паренька, тут же вскочило и радостно заорало: «Довольно жить законом, данным Адамом и Евой! Клячу истории загоним! Левой! Левой! Левой!», мы разулыбались. Весёлый нрав теперь уже вполне презентабельного юного шефа был потрясающе заразителен.

– Похож на повара? А скоро буду – два в одном! – радостно сказал добрый молодец ещё не садаптированным голосом нашего, совсем не молодого отца и показал фотографию своей теперешней копии. – Оригинал уже в дороге. Материяльчик, конечно, ещё тот… но не впервой! Будем раскручивать и приводить в порядок! В пассиве я в вас всегда, но в активе не часто, не часто… В активе всегда и постоянно вы во мне. Ну-ка, разомнёмся:

 
Как молодой повеса ждёт свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.
Счастливый день! могу сегодня я
В шестой сундук (в сундук ещё не полный)
Горсть золота накопленного всыпать.
Немного кажется, но понемногу
Сокровища растут…
 

Растут сокровища! Точно! Недавно какая-то хреновина прилетает, а оттуда камешки речные, как из мешка, сыпятся. Я таких видом не видывал, о таких слыхом не слыхивал. Разноцветные такие, гладенькие. Увидели меня – и ну верещать! Молиться, то бишь! Балаган! Оказывается, они уже давным-давно куролесят и тоже считают себя единственно избранными, да ещё и почище, чем вы. Так вот, с вашими обезьянами тоже фальстарт произошёл. Типичный комплекс жуткой неполноценности! Не соскучишься с вами!

– С тобой – тоже! – тут же отпарировал двойник. – Как молодым быть – не напрягает?

– А когда я был старый? Старцем меня представляют, чтобы авторитет себе нагнать. «Не расстанусь с комсомолом. Буду вечно молодым!» – пропел уже действительно молодым голосом Бог и, патетически выбросив руку, продекламировал в том же духе:

 
Кто-то ворчит —
                   «Холод и сырость!
Дождик стучит,
                    давит тоскливость!»
Кто-то грустит —
                   «Песня забылась!
Время летит,
                   молодость скрылась!»
Я же смеюсь!
                   Звёзды срываю!
Где-то напьюсь,
                   где-то страдаю.
Старческий бред
                   песней развею.
В беглости лет
                  лишь молодею.
Мне ль унывать!
                  Пусть дождь и холод!
Мне – цвет срывать!
                  Я – вечно молод!
Мне – песни петь,
                  чтоб кровь искрилась!
Мне – жить хотеть,
                  чтоб радость билась!
 

Мы захлопали в ладоши, на что Бог повертел пальцем у виска:

– Совсем сдурели! Это же ваше!

– Действительно… – озадаченно пробурчал двойник, а я вдруг такое вспомнил…

– Ну, вы тут посудой займитесь, а я, пока меня не сморило, пойду попрелюбодействую! – то ли подмигнул, то ли просто дёрнул веком Бог.

– Чего-о? – в голос удивились мы.

– Любовью буду действовать! Любовью! – сказал Бог и ушёл, комически вихляя и дёргая бёдрами.

– Опять закадрит какую-нибудь Машку и будет ей тюльку гнать про голубков средь васильков в пустыне, – завистливо проворчал двойник и поднял один из фотоальбомов, сваленных кучей в углу кухни.

Я тоже поднял один и с любопытством и удивлением листал его. Какой-то шутник (или шутница) вклеил (или вклеила) в самые торжественные места порнуху, и, похоже, наши кухонные предшественники (тоже мужчины) притащили их сюда из-за схожего с нашим любопытства. Окая и огокая, мы листали хранителей торжества псевдокоммунистической разнузданности и традиционного сексуального диссидентства, и рвать и метать желания не было. Замечательным образом одно гармонировало с другим, и всё вместе умиляло до чрезвычайности.

Но каждому удовольствию есть предел и тут он наступил быстро. Двойник отбросил очередной альбом и вытащил из-за пояса первое издание моего «Любимца Израиля».

– Вот тут ты пишешь, что интеллигент и интеллектуал не всегда одно и то же и чаще всего это вообще разные существа. Что интеллигентом может быть совершенно неграмотный человек и даже ребёнок или собачка, а хамом и скотиной – лауреат Нобелевской премии и руководитель государства. Это что, – для красного словца?

– Ещё чего! – возмутился я. – ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТЬ, товарищи, граждане и господа – ЭТО ДОБРОЕ ОТНОШЕНИЕ К МИРУ! И всё! Никаких философских прибамбасов и других заумных трёпов. А кому надо поподробнее, то это, конечно же, такт и деликатность, это «не навреди!» в каждом движении и слове (за исключением случаев, когда садятся на голову!), и, наконец, это – продукт Божьей любви, а не интернета. Да ты что, до конца не прочёл, что ли? Дай сюда! Тут же всё по полочкам разложено: «Вот тот, кто молится на информацию, – интеллектуал. То есть обыкновенный мешок со знаниями. То есть не у него мешок, как у интеллигента, а он сам – мешок. В лучшем случае это что-то вроде мишурной чепухи для отгадывания кроссвордов и участия в какой-нибудь игре вроде „Что? Где? Когда?“». Неужели неубедительно?

– Когда ты говоришь, то – да. А так вроде промелькнуло – и до свидания!

– Ну, не знаю. Может быть… Факт только тот, что интеллектуал что угодно может болтать, но ущерба себе никогда не причинит – он явный или не явный, но всегда только хапальник. А настоящий интеллигент – сгорает! Одному интеллектуалу я как-то даже стихами ответил:

 
…Ты на огне лишь руки греешь,
А сам гореть-то – не дурак!
Ты, как пузырь болотный, зреешь
И будешь зреть всю жизнь вот так!
 

Думаешь, он среагировал? Он даже не заподозрил, что это про него. Ну и чёрт с ним! В конце концов, я писал и пишу прежде всего для себя, а уже потом для дяди, тёти и их дитяти.

– И для меня!

– Само собой! Меня мучают вопросы, и поэтому я ищу ответы, которые, в конце концов, слава богу, приходят. Если то, что я пишу, кому-то близко – его счастье, а для кого чуждо – его проблемы! Мне самому-то до этих ответов расти и расти, и если кому-то всё это до лампочки, то это его дело.

Каждый должен выбирать вопросы и находить на них ответы сам. Но конечно: «Учись, мой сын! Науки сокращают нам опыты быстротекущей жизни!». И если в конце этой жизни и в начале какой-нибудь другой кто-нибудь увидит лишь огромный и жирный (или маленький и тощий!) шиш, то, кроме него самого, никто в этом не виноват. Я всегда к шовинизму в боевой стойке, но ты же сам знаешь, что уровни качества были, есть и будут, и их показатели…

– Масштабы творческого созидания!

– Вот! И духовного и материального через духовное! Вот и получается, что свободе и братству всегда – да, а равенству всегда – нет! Нет созидания при равенстве! А поэтому – каждому по заслугам! И здесь – на этом свете! А в этом или другом воплощении – неважно! Здесь для нас ад, рай и чистилище, и нигде более. И нечего надеяться на загробные сказочки (слышали звон, да не знают, где он и про что!) или, опять же, смеяться над ними, которые здесь. Нет для нашего несовершенства других вариантов к совершенству, кроме как эта жизнь. С её механикой подозрительно похожих на наказание и коррекцию реинкарнаций.

– Ну!

– Что ну! – передразнил я. – Что ты-то меня ковыряешь, когда и так всю жизнь ни одного доброжелателя? Любимые жёны – и те при абортированном социализме клеймили нас предателями Родины и врагами народа и хотели сдать в КГБ за антигосударственные и антипартийные высказывания! И ведь не шутили – вот в чём ужас!

А сегодня, когда все срочно сменили опарафинившуюся партийную религию на традиционную, они опять «всё поняли!» и с радостью обнаружили в нас дьяволов. Не посидели мы с тобой при жизни в застенках, так будем теперь после смерти на завтрак, обед и ужин лизать раскалённую сковородку.

– Действительно… – согласился двойник.

Я вернул книжку и раскрыл очередной альбом.

– Смотри лучше, какие уголовные рожи яблочками угощаются на этой фотке, да ещё и у развороченных рельсов. А подпись-то, подпись! «Турксиб – БАМ – перекличка пятилеток!». Исторический факт! Ого!..

На следующем развороте среди чёрно-белых фотографий сверкала всеми цветами радуги… нет, не порно, а нечто гораздо более невероятное и удивительное – голограмма Бахайского храма с каскадом лестниц, поднимающихся к нему, и огромной летающей тарелкой, зависшей прямо над куполом.

Бахаизм – это философско-религиозное течение, стремящееся к объединению и примирению всех религий и таким образом дарующее миру – мир (замечательное стремление, но как бы с ним не произошло то же, что и с идеями коммунизма на современном этапе!).

Так вот, один из штабов этого учения находится в Израиле, в городе Хайфа. Это не домик какой-нибудь задрипанный и даже не сам храм, который снаружи вроде храм, а внутри обыкновенный склеп для одного из основоположников. Это целый комплекс зданий, утонувших в роскошной по израильским меркам зелени.

– «Вот они – сегодняшние гнёзда жидомасонского заговора! Да ещё и с космическим курированием!». – язвительно воскликнул двойник голосом нашего зятька – безнадёжно упёртого юдофоба и классического интеллектуального дурака. – Как бы он там ещё испражнялся бы, если бы увидел это?.. «Вот куда бомбу надо бросать, да не одну! Под каких-то бахуистов замаскировались! Да посмотрите на религиозных евреев! У них же у всех на головах летающие тарелочки пришпандорены! А здороваются-то они как? „Шалом!“ – говорят, что означает – мир! Не тот мир, который спокойствие, а весь мир, который надо прикарманить тихой сапой». Ну-ка, сковырнём фотку на память! Тем более что она не из этого и даже не нашего времени качества…

Не тут-то было! При первом же прикосновении края голограммы вспыхнули и, скрючившись, поползли в стороны, сжигая соседние изображения. Выйдя за рамки испепелённого в считанные секунды альбома, брошенного на пол, голограмма заполнила всё пространство, а мы оказались внутри ожившей и зазвучавшей картинки. И хотя народу около храма и вокруг было полным-полно и автобусы с туристами подкатывали и подкатывали, но ни дети, ни взрослые не видели ни тарелки, ни нас. Даже когда тарелка завибрировала и с низким, каким-то подземным гулом начала превращаться в жёлтое плазменное облако, внутри которого загорелась тяжёлым багровым огнём лента горизонтальной восьмёрки, никто и ухом не повёл.

– Хлоп! – и восьмёрка разделилась на два эллипса, которые в свою очередь сжались и вспыхнули звёздами, а к куполу храма потянулся конусообразный поток разноцветных камешков.

Камешки врезались в купол и, взрываясь, осыпались песком.

Купол дрогнул и, наподобие обсерваторского, стал раскрываться. Гул усилился, но ничего не изменилось. Песок сыпался и сыпался, обтекая всё расширяющийся зазор. И никто этого не видел и не слышал, кроме нас! Мы заткнули уши пальцами, но это не помогло. Всё тело начало вибрировать и расползаться. Ещё немного и…

– Сколько можно гробить и гробиться? – сонно возмутился знакомый нам голос, и всё закончилось.

Голограмма исчезла, а в опять появившемся альбоме зачернела дырка от бублика. Она выплыла из альбома, а на её место втянулась откуда-то из глубины вполне соответствующая времени действия чёрно-белая фотография с не менее соответствующей надписью: «Пионерия на марше!».

– Каверны проклятые! Откуда их столько в программе? Да ещё и эти камешки… Долбают и долбают… – зевнула дырка.

– Слава Богу, вернулся! – промычал я, с трудом разжимая онемевшие челюсти.

– Да уж нет покоя от геморроя!

И дырка снова бодро и напористо запела голосом паренька:

 
И вновь продолжается бой.
И сердцу тревожно в груди.
И вновь я такой молодой.
И новый сюжет впереди!..
 

– Дурной сон какой-то! – отвернулся двойник.

– Ещё какой дурной! – сказала дырка. – Тут такая куралесица скоро закрутится, что только держись!

Пространство опять распахнулось и мы оказались над скупо освещенной дорогой. Плавно спланировав на неё, дырка превратилась в паренька, который сделал шаг… и вдруг побежал. Причём было видно, что не по своей божественной воле. Панически размахивая руками, он пытался приостановить бег, но ноги несли его всё быстрее и быстрее. На крутом повороте дороги паренёк крякнул и опять стал премилой нашему сердцу обезьяной, а затем и снова дыркой от бублика. Дырка и врезалась в идущего по дороге хулиганистого вида такого же паренька. Паренёк был точной копией, а вернее, оригиналом. Классически сверкнула молния, грянул гром, и на землю на какие-то мгновения пал совершенно литературный мрак, из которого, пошатываясь, вышел ничего не подозревающий оригинал, а в действительности – не совсем уже и он. Оригинал сделал два шага и медленно опустился на землю.

Крик
(День второй)

Пробуждение оказалось неожиданным. Истерический визг и крики неслись снизу. Друзья сделали несколько прыжков по горе и увидели заполненную до отказа площадку для проведения линеек. Вдоль понуро стоящих рядов ребят бегали две престарелые девушки и такой же, не первой свежести, парень. Как маузерами, они трясли перед ребятами тремя бутылками.

Сонно потягиваясь, подошёл Трезвяк.

– Заловили птенчиков… – ковыряя соломинкой в зубах, сказал он. – Пойдёмте, поспим ещё… Эта херовина быстро закончится…

Трезвяк ошибся!

Сон его оказался по водочным символам вещим!

Уже через пятнадцать минут к друзьям взлетела Света.

– Ой, мы пропали! – задыхаясь, выпалила она. – Ещё с утра эти две мымры вынюхивали у ребят, что им нравится да кто им не нравится. А тут, как специально, трое наших лопухов навстречу с сумкой. А в сумке три бутылки… Мы вам покушать сюда принесём! Вы, пока они не уедут, не спускайтесь вниз на всякий случай…

Через некоторое время трое добрых молодцев цепочкой поднялись на гору, держа в руках тарелки с завтраком. Градом кативший по их лицам пот говорил о великом старании «не уронить ни крошки». За ними, также гуськом и с полными стаканами компота, шли три юных воспитательницы и Марина. Молодцы поставили тарелки на одеяла и удалились. Друзья предложили девушкам расположиться на матрацах, а сами принялись за трапезу.

– Вы нас извините, Аполлон Александрович, что мы будем говорить во время еды, но у нас ЧП! – начала Марина.

– Слышали, слышали… и даже видели… – пробурчал Трезвяк. – Бормотуха?

– Водка, – трагично выдавила одна из воспитательниц. – «Русская».

– Молокососы! – выругался Трезвяк.

– Тут дело не столько в водке, сколько в ситуации, – продолжила Марина. – Мы бы хотели с вами посоветоваться…

– А чё советоваться?.. – опять начал было Трезвяк, но Марина прервала его:

– Сережа, я не с тобой разговариваю!

– Пожалуйста… – нисколько не обиделся Трезвяк.

Быть начальником везде трудно. Если, конечно, быть им, а не находиться. Но у нас руководить чем бы то ни было и кем бы то ни было ещё и опасно. И в прямом и в переносном смысле. А для хороших людей – так это просто гроб. Не успеешь оглянуться, как ты уже и сволочь, и хам, и скотина недорезанная, и вообще враг всего человеческого. Причём это не только злобствования подчиненных, а так оно и есть. В разной степени, но есть!

Страшно!..

Марина только прикоснулась к этой стезе в роли старшего методиста, а теперь начальника смены, и сразу же пришла в ужас. Несмотря на все старания сохранить юность, нежность и женственность, липкие паучьи сети циркуляров, требований и обязательных обрядов и форм оплели её и начали дёргать за ниточки. Жёсткость, рубленая безапелляционная конторская речь были первыми тревожными признаками, и она тайно поклялась себе страшной клятвой, что после этой смены бросит всё и будет поступать в аспирантуру. Наивная! Она думала, что в науке занимаются только творчеством…

– Сегодня у нас должно быть открытие лагеря, и поэтому уже с утра приехали инструктор школьного отдела Кизякова Алма и освобождённый секретарь первой школы Засыкова Зайра, – начала объяснять Марина.

– Ужасная солдафонка, которая в будущем наверняка станет большой шишкой, – вставила Света.

– Вы продолжайте, Марина Марсовна, продолжайте! Это интересно! – поддержал начальника смены Аполлон.

– Да… Я постараюсь поподробнее, чтобы понятнее было, – сказала Марина. – Мы сразу же почувствовали недоброжелательное… ну, негативное, что ли, отношение к нам. Очень неприятно это, но что поделаешь! Извините за казённый язык, но они явно хотели выявить наши слабые места, чтобы, как мы думаем, выйти потом на районное начальство с доводами и взять власть в свои руки. А как же! Всё уже организовано, подготовительная работа проведена, лагерь на ногах…

– Осталось только лавры пожинать! Карьеру нарабатывать! – не выдержала Света.

– Ну, если так можно назвать это… – продолжила Марина. – Прошли эти наши типичные комсомольские дамы по лагерю и уже шибко опечалились, как вдруг, видимо, специально для них, трое наших дураков им навстречу с сумкой. Они занимаются в Доме пионеров с четвертого класса и ума не набрались, дожив до десятого.

– Ну, ясно, что наши бдительные работники райкома заглянули в сумку и обнаружили, к своей невероятной радости, водку, – теперь уже не выдержала другая воспитательница.

– Да, – согласилась Марина. – Экстренно собрали весь лагерь, и наш горе-сторож, он же комиссар, произнёс пламенную речь, что в свете постановления, в частности, от такого-то месяца, «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом» мы обязаны… И так далее и так далее…

– Скучная речь! – опять вставила Света.

– Да, – снова согласилась Марина. – Долго он говорил, что это плохо. В общем, мы попали в струю…

– Зайра так вообще орала, что вот такие, как эти наши трое, на войне предателями были. В спину стреляли! – дополнила вторая воспитательница.

– Это их коронка. В таких, как она, и стреляли. И правильно делали… – буркнул Трезвяк.

– Как не повезло нашему району! Как не повезло! – воскликнула Света.

– Ладно, Светка, нам всем не повезло, что мы в этой стране родились! – оборвала причитания подруги Марина. – Куда они водку тащили? Сказали, что поварам, а я думаю – сами после открытия лагеря нажраться хотели.

– Поварам? Ха-ха-ха!.. – забулькал Трезвяк. – Да у них склад этого оружия! Причём не за наличные! Сейчас, правда, какие-то новенькие мужички с кривыми носами появились. Вылитые разноцветные близняшки. Может, они не в курсе… Хотя вряд ли! Рука руку моет!..

– Да потом они сказали, что местные просили припрятать, – вспомнила третья воспитательница.

– Вот! Совсем ерунда какая-то. Себе они тащили, себе! – уверенно поставила точку Марина. – Так я дальше… Вы кушайте, Аполлон Александрович, кушайте! Завтрак сегодня приличный! Шеф-повар хоть и выглядит подростком, но он призёр конкурса молодых кулинаров этого года. А близнецы – так… на подмену заболевших помощников на несколько дней. Те что-то не то поели… Слава богу, нам не досталось! В общем, тут же на линейке объявили, что ребят немедленно вывезут из лагеря, сообщат по месту работы родителей, по месту учебы и, видимо, они будут исключены из рядов ВЛКСМ. И тут вдруг те самые «трудные», на которых мы особой надежды не возлагали, выступили и сказали, что лагерь вообще-то у нас на самоуправлении и есть у нас совет лагеря, который вправе решать вопрос о том, вывозить ребят или не вывозить… Зайра сразу грубо их оборвала!

– Да-да! – опять не сдержала своего возмущения Света. – «Ещё неизвестно, какие вы сами!» – кричала.

– «Может быть, это с вами они собирались выпить? Да и вообще, какой у вас внешний вид? Да как вы говорите? Жаргон какой-то!..».

– Зайра прекрасно знает, что эти ребята на учете, – вставила первая воспитательница.

– В общем, она увела разговор в другую сторону и линейка на этом закончилась. Я считаю – безуспешно, – подвела черту Марина. – А потом пошёл заседать совет лагеря. Но перед заседанием Зайра, Алма и этот самый наш пресловутый сторож отозвали меня в сторону, и тут же показали себя во всей своей прелести. «Марина, что ты дурью маешься? Что ты этих щеглов защищаешь? Гони их!» – сказали они. – «Нас с тобой вызовут на ковер, а мы с тобой молодые, растущие! Нам нужно с тобой расти, а если нас вызовут, да ещё и „дадут!“, то мы уже не вырастем». Они так чисто откровенно свою философию и выдали. Я говорю: «Вы хотите таким образом расти – растите, а я не хочу так расти!».

– Ой, а мы этого не знаем! – воскликнула вторая воспитательница.

– Откуда же вам знать, девочки, дворцовые шуры-муры! – удивился Федя. – У нас же гласность только от этого до этого. Да и какая это гласность? Ну, у вас тут и разворачивается житуха! Вселенская паранойя на пяточке!

– Ну да, – согласилась Марина. – Но вы слушайте дальше. Я с пеной у рта защищаю самоуправление, демократию… Доказываю, что антипедагогично вывозить ребят, ибо здесь они под контролем, а дома никого нет, и за их поведение в городе вообще никто ответственности нести не будет. И что, в конце концов, поскольку я являюсь начальником смены и фактически отвечаю за жизнь и здоровье каждого, последнее слово о выезде за мной. Без толку! Пошли на совет… И вот здесь, Аполлон Александрович, ребята меня окончательно поразили. Мы, конечно, делаем, что можем, но нам до идеала далеко. И всё-таки хоть сегодня лишь второй день и говорить о какой-то сплочённости рано, но, видимо, эта ситуация и несправедливость их объединили. В общем, совет прошёл очень дельно и толково.

– Голубчики получили испытательный срок в два дня, и само собой получилось, что все комсомольцы обязались не курить, не нарушать дисциплину и прочее и прочее, – продолжила третья воспитательница.

– Да, – подтвердила Марина. – Хоть это всё и фантастика, но главное то, что ребята ещё раз утвердились в своей самостоятельности. Я, честно говоря, думаю, что тут нет худа без добра.

– Значит, парней оставили? – уточнил Аполлон и с удовольствием допил действительно высочайшего качества компот.

– Мы – да, а райком – нет! – устало закончила Марина. – Они сегодня до самого отбоя будут среди нас бдеть…

– Ну что ж, спасибо за вкусный завтрак, девочки!

– сказал Аполлон и начал складывать тарелки.

– Бросьте, Аполлон Александрович, мы уберём!

– остановила его Марина. – Мы хотели узнать ваше мнение по поводу случившегося и попросить вас отвезти их вечером в Алма-Ату.

– И если ничего у нас до вечера не получится, то попробовать по дороге отговорить от раздувания этого дела, – добавила Света.

– Мда-а… – протянул Аполлон. – Неужели всё так серьёзно?

– Похоже, что да, – развела руками Марина.

– Вообще-то я… Ну, ладно! Сейчас мы на заправку, потом по делам, а вечером к вашим услугам!

– И опять на открытии у вас будет музыкант! – довольно подвёл черту Федя.

– Теперь вот что… – продолжил Аполлон и успокаивающе положил руку на плечо друга. – В любом случае по лагерю готовность номер один и подчёркнуто доброжелательное отношение к комиссару и девушкам… Как у психиатров к буйно помешанным! Впрочем, вы и сами это знаете. А насчёт мнения… Не знаю, девочки, не знаю… «Кому это выгодно?» – говорят в таких случаях юристы. Если у них установка – вас раздавить, то, скорее всего, они вас раздавят…

Ну, чего носы повесили? Надо всегда двигаться от худшего к лучшему, а не наоборот. Маленький, но шанс есть. И мы – в вашем распоряжении. Теперь так!.. На всякий случай, мы с Федей тут посторонние люди, приглашённые в порядке шефской помощи. Отношения между нами на людях вежливо официальные.

– А мы так и объяснили им! – воскликнула Света.

– Умницы! – похвалил Аполлон и продолжил: Если нужно будет пообщаться, то за территорией лагеря и в обусловленных местах.

– Конспирация – мать подполья! – опять не выдержал Федя.

– А стратегия – мать победы! – теперь уже рассмеялся Аполлон, и, ещё немного поговорив, все разошлись по своим делам.