Текст книги "Любовь и отрицание. Пьеса в пяти действиях"

Любовь и отрицание
Пьеса в пяти действиях
Арсений Самойлов

© Арсений Самойлов, 2024

ISBN 978-5-0062-0890-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Действующие лица

Генрих, маркиз Уинчестер – молодой человек, денди, одет по последней моде, племянник маркизы Уинчестер (тети Агаты)

Маркиза Уинчестер (тетя Агата) – тетя Генриха, тучная пожилая дама благородного вида, подруга герцогини

Герцог Норфолк – пятидесятилетний хозяин замка, герцог Великобритании

Герцогиня Норфолк – сорокалетняя жена герцога

Сесилия – молодая девушка, дочь герцогов, живет в городе рядом с замком со своим мужем

Гасси – молодой человек, муж Сесилии, пишет стихи

Алисия – девушка 18 лет, сирота, взятая маркизой Уинчестер на воспитание

Мадлен и Элизабет – юные девушки, дочери друзей герцогов, временно гостят в замке

Доктор Уорелл – семейный врач герцогов

Дворецкий, слуги

Действие первое

Поместье герцогов. Гостиная замка. Высокие потолки, огромные арочные окна, картины на стенах с сюжетами про охоту и портреты великих предков герцогов Норфолк. Вечер. Большой стол, камин. Сидят маркиза Уинчестер, герцог и герцогиня Норфолк, Алисия, Мадлен и Элизабет. Входит Генрих, маркиз Уинчестер.

Генрих. Тетя Агата! Как я рад вас видеть. Дорогой герцог и герцогиня, благодарю за прием.

Герцогиня. Прошу, прошу вас к столу, милый маркиз. Нам также весьма приятно, что вы удостоили нас визитом.

Герцог. Навещать свою тетушку – отрадное дело. Маркиза прогостит у нас это лето, так что, надеюсь, вы будете частым гостем в этом доме.

Герцогиня. Родственные связи так важны!

Генрих. Несомненно, но не важнее любовных.

Герцогиня. Ах, это говорит в вас молодость.

Маркиза Уинчестер. Мой дорогой племянник любит остроты, когда-то они его погубят. Впрочем, он действительно хороший молодой человек и так помогает своей тете!

Генрих. В остротах нет ничего дурного, тетя Агата. Без них речь кажется пресной. Лично я предпочитаю острые приправы как в речи, так и в пище.

Маркиза Уинчестер. С моим желудком такое не переварить! Ладно бы еще соль…

Генрих. Но мы говорим про остроты. Ум может быть либо острым, либо нет. Если не острить, а солить, то что же это будет за соленый ум? Так и до вяленого недалеко.

Элизабет. Ах, как вы забавны!

Мадлен. Вяленый ум! Это типа сушеного?

Генрих. Что-то среднее между сушеным и соленым. Знаете, такие блюда любят в Восточной Европе.

Герцог. От того то у них и не так развита наука.

Генрих. Ну что вы, с наукой у них все в порядке. Знаете ли, именно там открылись первые университеты в Европе, да и зародилась наша любимая парламентская монархия.

Герцог. Да было бы вам известно, дорогой маркиз, что все в мире зародилось в Англии.

Генрих. А как же Греция и Рим?

Герцог. Исключение.

Алисия (скромно). А мне нравится иностранная кухня. И острое.

Маркиза Уинчестер. Юным леди не пристало бы есть острую пищу и тем более любить иностранное.

Генрих. Я очень люблю турецкую пищу.

Алисия. Вы были в Турции?

Генрих. Бывал. С тех пор у меня на завтрак тосты с острой турецкой намазкой из томата и перца, а также сютлач. На обед предпочитаю кефте, а вечерами курю кальян.

Герцог. Чем же он лучше наших старых добрых сигар и трубок?

Генрих. Курится дольше и ароматы приятнее.

Герцог. Для меня нет ничего более приятного, чем ароматы британского табака, выращенного в наших колониях, набитого честными трудолюбивыми руками британских рабочих.

Маркиза Уинчестер. А наши старые добрые котлетки с пюре и рисовый пудинг намного лучше этой заграничной белиберды. И совсем не острые.

Герцогиня. Ну хватит. Как вы добрались, дорогой маркиз? Без происшествий?

Генрих. Практически. Поезд, конечно же, опоздал, да и по дороге случилась небольшая авария. Но в целом все прекрасно.

Герцог. У нас лучшие железные дороги в мире.

Генрих. Поговаривают, что в Германии еще лучше.

Герцог. У немцев ничего не может быть лучше, когда у нас такие натянутые отношения.

Генрих. Но какое же отношение имеют наши дипломатические связи к дорогам?

Герцог. Самое прямое. Или вы не патриот?

Генрих. О, нет. Отнюдь. По мне, лучше там, где хорошо, а хуже там, где плохо. Для меня не имеет значения в какой стране я родился. Люблю смотреть на мир в целом, не рисуя на карте границы карандашом.

Герцог. Не мыслимо. Попахивает каким-то анархизмом.

Генрих. Уверяю вас, герцог, от всех «измов» я крайне далек.

Герцог. Включая патриотизм и монархизм?

Генрих. И анархизм, социализм, атеизм…

Герцог. Хоть что-то!

Генрих. … хотя в бога я не верю.

Женщины охают.

Герцог. Тогда вы атеист.

Генрих. О нет, совсем нет. Атеизм я отвергаю так же, как политическое течение. Не люблю, когда мне говорят во что я верить должен, а во что нет. Если завтра я захочу поверить в клуриконов, то почему бы и нет? Я не ограничиваю себя рамками и не ввязываюсь в какую-то секту, пусть даже ее учением является отсутствие веры.

Герцог. С вашими взглядами вы скорее поверите в валькирий.

Генрих. Клуриконы мне ближе, они всегда пьяны.

Герцог. Вот это по-нашему!

Генрих. Патриотизм – это тот же атеизм. Верь в свое Отечество и отвергай все остальное. Верь в то, что ты ни во что не веришь. В лучшие дороги или кухню в других странах. Верь, что есть хорошее только то, что ты видишь своими глазами, у себя в стране перед собой. А чего ты не видишь – того нет. Если не любишь когда тебе навязывают во что верить и что почитать, то ты не можешь стать патриотом.

Мадлен. Ах, как тонко замечено!

Элизабет. Какой живой ум!

Алисия. Но не атеизм ли все отрицать? Атеист не поверит в бога, даже если увидит его своими глазами. Но поверите ли вы во что-то прекрасное в Англии, если вы так непатриотично настроены? Разве не это и есть атеизм?

Генрих. Что вы, мисс. Я люблю Англию за то, за что ее стоит любить. У нас есть много прекрасного. Я совсем не отрицаю это. Я всего лишь буду любить то, что того достойно. А если оно лучше в другой стране, то я буду любить это больше там.

Маркиза Уинчестер. Довольно. Эти разговоры плохо влияют на пищеварение.

Герцогиня. Кстати, скоро ужин. К нам должна заглянуть наша дочь Сесилия. С этим… прошу прощения… ее мужем.

Герцог. О, боже. Зачем его везде с собой таскать?

Герцогиня. Он же ее муж…

Маркиза Уинчестер. Именно это и делает его спутником невозможным в свете. Где это видано, чтобы замужняя женщина проводила время со своим супругом? Это просто неприлично!

Герцог. Да уж… был я тут у них дома на днях. Страшно признаться тебе, дорогая, но у нас был такой неприятный разговор с Сесилией…

Герцогиня. Что же случилось?

Герцог. Она его так защищала, что сложилось впечатление, что она его любит…

Герцогиня. Не может быть!

Герцог. Более того, я уверен, что у них даже присутствуют… кхм… супружеские отношения.

Герцогиня. Не верю! Наша дочь приличная девушка!

Герцог. Поверь, я заключил это из нашего с ней разговора.

Герцогиня. С этим сумасшедшим?

Герцог. Мне это противно ровно в той же степени, что и тебе, милая. Но это так. Полагаю, что он держит ее этими инстинктами…

Маркиза Уинчестер. Что за нравы у современной молодежи… Если бы у меня был супруг, я бы никогда не позволила ему таких вольностей.

Герцогиня. Любезнейшая подруга, он абсолютно невменяем. Пропащий человек. Скоро вы сами убедитесь.

Входит дворецкий.

Дворецкий. Герцогиня Сесилия Норфолк с супругом.

Входят Сесилия и ее муж Гасси. Оба скромные, садятся за стол.

Герцогиня. Как прошло твое утро, дорогая?

Сесилия. За утренним туалетом и чтением, как обычно. Гасси писал все утро стихи, так что я смогла почитать интересную книгу нового французского автора.

Маркиза Уинчестер. Юная девушка читает французскую литературу? Как это странно. В вашем возрасте вряд ли стоит забивать голову этой пошлостью, у нас есть прекрасные британские авторы, которые не портят молодежь. А что за стихи пишет ваш супруг?

Герцогиня. Не стоит об этом.

Гасси. О, я пишу новаторские стихи и даже трактаты.

Маркиза Уинчестер. И в чем же ваше новаторство заключается?

Гасси. Не все их могут понять и принять. Лично я стою на той позиции, что не важно какого происхождения или национальности человек, важна лишь любовь и добрые чистые мотивы.

Маркиза Уинчестер. Какая глупость!

Сесилия. Милый, может не здесь?

Гасси. Вы знали, что во Франции негры могут так же, как и белые люди, участвовать в политической жизни, ходить в кружки и вступать в клубы?

Маркиза Уинчестер. Я не очень верю в негров. Их не видно в темноте, если они и есть, то наполовину. В дневное время суток.

Генрих. Но в темноте видны их зубы.

Маркиза Уинчестер. Зубы – это еще не человек.

Слуги вносят блюда с едой. Гасси благодарит их за услуги. Слуга роняет вилку на пол. Гасси поднимает ее.

Гасси. Благодарю, благодарю. Не стоит, я сам подниму, все в порядке.

Герцогиня. Любимый зять, совсем не обязательно благодарить слуг за их работу.

Гасси. Но как же! Они такие же люди, как мы. Даже больше! Они трудятся, в отличии от нас. Труд стоит уважения!

Маркиза Уинчестер. Труд удел тех, кому не повезло в жизни.

Генрих. Гасси, прошу позволения вас так называть, и принять мою дружбу, я с вами согласен.

Гасси. Позволяю!

Генрих. Весь наш британский сплин от двух вещей – погода и отсутствие дела, презрение к труду.

Гасси. Согласен с вами полностью!

Генрих (выпивая очередной бокал вина). Напротив, я согласен с собой лишь частично! Люди на юге тоже практически не работают. Но они веселы! Сплина там нет и в помине! В чем же дело? Они много пьют вина и занимаются любовью, в Англии это осуждают.

Гасси. Но и погода там получше.

Генрих. И погода. Но литература и общественные порядки! Немцы пишут о жизни и философии, французы о внутренних метаниях и любви, мы, англичане, пишем о бедности, сырости, мраке и морали. Каждый пишет о том, чем живет его народ.

Алисия. А как же тесно это связано с погодой!

Генрих. Именно.

Маркиза Уинчестер. Ах, молодежь! Все смотрите куда-то через Канал! Вы лучше посмотрите чем закончил Байрон со своей любовью к южной загранице.

Мадлен. Маркиз, а правда, что вы чудно играете на фортепиано?

Генрих. Это преувеличение.

Элизабет. Прошу вас, маркиз, сыграйте нам.

Генрих садится за фортепиано и начинает играть.

Мадлен. Что за чудесная музыка!

Элизабет. Что это за произведение?

Генрих. Шопен.

Маркиза Уинчестер. Почему бы не сыграть Эдуарда Элгара?

Алисия. А чем же плох Шопен?

Маркиза Уинчестер. Но ведь есть Эдуард Элгар!

Герцогиня (тихо герцогу). Может он такой же безумный, как наш зять?

Герцог (тихо герцогине). Возможно.

Маркиза Уинчестер. Довольно заграничной музыки, у меня от нее болит голова.

Любезный (обращаясь к Гасси), почему вы совсем ничего не съели?

Гасси. О, простите, это все мясное. Я не ем мяса.

Маркиза Уинчестер. От чего же?

Гасси. Стараюсь не участвовать в истреблении лесов и животных, населяющих их. Мне кажется, в будущем люди не будут больше эксплуатировать природу и живых существ, а придут к гармонии с ними.

Маркиза Уинчестер (тихо герцогине). Вы правы, он безумен.

Маркиза Уинчестер (обращаясь к Гасси). Вам понравилась игра моего племянника?

Гасси. О да. Прекрасная поэтичная мелодия и такая скорость движения пальцев! Потрясающе!

Генрих. Благодарю.

Гасси. Но я думаю, что в будущем люди будут петь рифмованными речами под ритмичную музыку современных диких народов. Их барабаны, набаты – это те истоки, к которым мы вернемся со временем.

Герцогиня. Надеюсь, что нет.

Маркиза Уинчестер. Вы думаете, что человечество опустится до подражания дикарям?

Гасси. Не опустится, нет. В будущем все будут образованны, каждый будет уметь играть на фортепиано или скрипке. Ведь образование в наши дни становится все более и более всеобщим. Все больше простых людей получают доступ к великим мыслям и пониманию красоты и эстетики окружающего мира.

Генрих. Думаю, что в будущем красоты и образования будет все меньше.

Гасси. Но ведь его дают все более широким массам!

Генрих. И именно поэтому оно в них затеряется, станет пошлым, тривиальным, без ясных мыслей, лишь с заучиванием мелкими умами мелких фактов, а понимания никакого не настанет. Научи обезьяну писать и она будет писать, но она никогда не поймет мысль Вольтера или Руссо.

Гасси. Но такое сравнение широких людских масс с обезьянами противоречит самому учению Руссо!

Генрих. Я никогда и не обвинял себя в почитании Руссо.

Гасси. Ну а для чего же нам тогда жить? Мы живем, страдаем и трудимся ради будущего. Нашего и человечества.

Генрих. А потом понимаем, что никакое будущее не настает, да и в счастье человечества я сомневаюсь. Я не думаю, что в будущем все будут счастливы и перестанут работать. Миф о светлом будущем выгоден лишь угнетателям и пенсионным фондам. Люди не в состоянии испытывать и замечать счастье. Они могут только ждать его, в этом предвкушении и есть их счастье. А в настоящем есть лишь работа, да мечты о легком и приятном «после».

Алисия. Но наше время – это расцвет искусства. Разве не впитают его люди будущих поколений?

Генрих. Мы понятия не имеем о том, что будет цениться в будущем из великого настоящего. Сейчас мы читаем популярных современных авторов, но они могут кануть в лету с гибелью нашего поколения. Кого они будут считать великими? Не тех ли наших современников, которых мы не знаем?

Маркиза Уинчестер. Милый племянник. Мне кажется, вы выпили слишком много вина и ставите под сомнение британский гений.

Генрих. Нельзя выпить слишком много вина. Женщины всегда хотят чтобы мужчины меньше пили, но они также хотят чтобы мы были красноречивы и гениальны, а для этого нужно пить.

Герцогиня. Но вы же сами являетесь почитателем Турции. Турки, как мне известно, совсем не пьют.

Генрих. Зато много курят. Иногда это заменяет алкоголь. К тому же, я не считаю себя почитателем чего-либо. Мне претит варварское отношение к алкоголю северных народов. Они так же легко становятся пьяницами, как мусульмане, у которых в культуре нет этой важной ее части. Мусульмане, как и северяне, относятся к алкоголю как к средству напиться до состояния свиньи, чтобы валяться в хлеву в небытие и собственных нечистотах. Для континентальных европейских народов вино или пиво – это не наркотик, это пища на каждый день. Вино – это жидкий фрукт, пиво – это жидкий хлеб, как говорят в Баварии. Только ежедневное употребление алкоголя в умеренных количествах с детства делает человека культурным в этой сфере. Впрочем, как и в других.

Гасси. И все же люди будущего будут умнее. Представьте картины, написанные мазками или прямыми линиями. Это было бы куда гениальнее реализма, как и песни речью, в сравнении с завываниями народного творчества или даже оперы.

Герцогиня. Простите моего зятя, он немного нездоров.

Генрих. Больной тот, кто мыслит не мелко – это вечная правда жизни нашей цивилизации.

Герцог. Это все философия.

Мадлен. Не правда ли, маркиз – прекрасный философ?

Элизабет. Да-да, несомненно.

Генрих. Философы пишут туманные мудрые речи, чтобы показаться умными. Весь смысл их жизни – быть выше большинства. Мне человеческая масса абсолютно безразлична. Можете считать меня глупцом. Мне все равно. Чем больше ты думаешь, что постиг мир – тем глупее ты есть. Философом может быть лишь подросток, не важно сколько оборотов Земли он прожил вокруг Солнца. Взрослый понимает, что это пустое. Детское упрощение. В жизни нет никаких законов, формул и четких уравнений. Физика объясняет жизнь с помощью математики, но математика не имеет никакого отношения к жизни. Она рождена в умах гениев точных наук и не более того. Она существует лишь там. Реальность – не точная наука. Главное – чувство, а не мораль или формула. Мораль – суть формула жизни общества. Вы должны поступать так, а не иначе. Мораль – это точная общественно-церковная наука. В ней прописаны все законы и уравнения. Нравственность – это личное чувство каждого индивида, что хорошо, что плохо. Каждый определяет сам, соотносясь со своими чувствами. Я предпочитаю нравственность, а не мораль. Решай сам – что для тебя благо, а что нет. Я ищу бога, будучи уверенным, что его нет. В этом и есть моя мораль: искать несуществующее, как если бы оно существовало. Иначе сойдешь с ума от окружающей тебя пустоты.

Герцогиня. Ох, маркиз. Вы слишком много выпили и болтаете ахинею.

Алисия. Но как же великие общепризнанные гениями философы?

Генрих. Что стоит их философия? Умные это знают, а глупым это не интересно. Я знал одного альбиноса, который любил Ницше…

Герцог. Опять немцы.

Маркиза Уинчестер. Говорят, альбиносы все слепы.

Генрих. Альбиносы не слепы.

Маркиза Уинчестер. Слеповаты.

Генрих. Будь по-вашему. Тот альбинос точно не был слеп.

Маркиза Уинчестер. Но всерьез воспринимать немца…

Генрих. Этот немец в душе подросток. Разве это так плохо?

Герцогиня. Вы нигилист и все отрицаете.

Генрих. Вы льстите моему уму. Я просто ничего не понимаю в жизни.

Маркиза Уинчестер. Это верно!

Алисия. Не принижайте себя.

Маркиза Уинчестер. Впрочем, нам всем пора в постели.

Герцог, герцогиня и маркиза Уинчестер уходят в покои.

Действие второе

Та же гостиная, камин горит, гости расположились по-свойски. Кто-то на софе, кто-то за столом, кто-то у кресла перед камином.

Гасси (Генриху). Позвольте узнать, дорогой мой новоиспеченный друг, читали ли вы полностью последнее произведение Оскара Уайльда? Или вы предпочитаете философские трактаты?

Генрих. Читал, но не полностью.

Гасси. Что же вас смутило? Неужто его скандальная известность, противоречащая содержанию библиотеки английского джентльмена?

Генрих. О, нет. Я больше француз, чем англичанин, больше итальянец, чем француз, больше грек, чем итальянец и больше турок, чем грек. Естественно, ситуативно.

Гасси. Тогда в чем же дело?

Генрих. Я не читал предисловия. Следовательно, не могу быть уличен в прочтении полностью. Читать предисловия – значит подменять свои мысли мыслями напыщенных снобов, мнящих себя мудрецами. Я никогда не читаю предисловия.

Алисия. Но предисловие известного уважаемого человека – это коронация книги.

Генрих. Как я уже говорил, в бога я не верю. Роль церкви оцениваю крайне скептично. И на коронации я бы присутствовал лишь на одной – коронации республики.

Мадлен. Как поэтично!

Элизабет. Говорит, как поэт! Жаль ничего не понимаю.

Алисия. Выходит, вы не признаете никаких авторитетов, да еще республиканец?

Генрих. Авторитетов я и в правду не признаю. Так как считаю, что для независимого человека с собственным мнением есть лишь один авторитет – он сам. Я принимал мысли множества признанных людей, но пришел к одному выводу – все они себе на уме. А значит, у каждого умного человека свой ум. У глупых людей есть чужие умы – авторитеты, кумиры. Это может быть музыкант или писатель, философ или пророк, бог или учение. Но у них не свой ум, а чужой. Признанный и почитаемый, более или менее. Но у умного человека есть единственный ум – свой, единственное учение – свое собственное. Оно может включать отголоски иных учений, мы не живем в вакууме. Но общая картина у каждого Человека, с большой буквы «Ч», будет своя. Каждая идея – уникальна. Их может быть великое множество и я не призываю верить в мою, как в универсум. Моя идея – лишь одна из множества возможных, а верных, скорее всего, нет.

Алисия. Ну, пожалуй, пора и спать.

В гостиной остаются Генрих, Мадлен и Элизабет.

Мадлен. Ах, Генрих, вы выдаете такие свежие идеи.

Элизабет. Да-да, вы так умны и уточнены.

Генрих. Для вас, возможно.

Мадлен. Что вы, что вы.

Элизабет. Не скромничайте. У вас такие мысли, что нам и не понять.

Генрих. Это я как раз понимаю.

Мадлен. Позвольте встретиться с вами тет-а-тет.

Элизабет. Никакого тет-а-тет! Я мечтаю погулять с вами в парке.

Генрих. Я устал.

Элизабет. Позвольте подарить вам приятный разговор у камина.

Генрих. Боюсь, что самое приятное для меня сейчас будет лечь спать.

Мадлен. Позвольте, мы хотели бы с вами еще пообщаться. Нам так интересен ваш взгляд на романтизм. Что вы думаете о современных французских писателях?

Генрих. Слишком реалистично, ибо слишком пошло.

Элизабет. В чем пошлость, в откровенности?

Генрих. В отсутствии ценности невинности.

Мадлен. А в чем ее ценность для вас, отрицателя морали?

Генрих. Каждому хочется сорвать женский цветок первому, первоцвет благоухает сильнее всего. Пусть менее притязательные довольствуются гербарием.

Элизабет. Но это как раз и есть пошлость! Французы проповедуют то, что цветы всегда прекрасны, пусть и принадлежат уже другому мужчине.

Генрих. Чужие не бывают свежими, они всегда пожухли. Впрочем, садоводство – не мой конек.

Мадлен. Я не понимаю о чем вы.

Элизабет. Я и сама уже потеряла нить. Но что насчет прогулки завтра?

Генрих. Боюсь, что джентльмену не пристало ухаживать за незамужней дамой.

Элизабет. Ох, легко быть циником! А вот попробовали бы вы сделать что-то полезное для общества!

Генрих. В обществе и так слишком много полезных людей, оставьте мне быть бесполезным.

Мадлен. Позвольте выразить небольшую мысль…

Генрих. Большие мысли редки в наше время, позволяю.

Мадлен. Вот вас все называют циником и нигилистом, но мы так часто говорим слова, значения которых мы не знаем. К примеру, «между Сциллой и Харибдой» – кто такие эти Сцилла и Харибда? Или «гордиев узел». Кто такой этот самый Горди? Лично я с ним не знакома, как и с его узлом.

Генрих. Это из греческих мифов. Впрочем, не важно.

Мадлен. Я к тому, что может не такой вы и циник, как все говорят. Откуда им знать?

Генрих. О, поверьте. Именно такой.

Мадлен. Еще и гордитесь? Вы наговариваете на себя умышленно.

Генрих. Я вообще ничего в жизни не делаю умышленно. Это бы означало приписывать себе ум, не имея его. Так легко можно попасть в высшее общество.

Элизабет. Дорогая сестра, нам пора в покои.

Элизабет и Мадлен прощаются. Генрих остается один у камина.

Генрих. Ох уж эти юные девы. Все норовят попробовать любви, но не дадут вам ее, пока не обесчестят вас позором брака.

Дверь открывается и в комнату заходит Алисия.

Генрих. Я думал вы ушли спать.

Алисия. Что-то не спится.

Генрих. Погода нынче сырая и туманная, хотя июнь.

Алисия. Полноте. Что может быть пошлее разговоров о погоде? Они либо скучны, либо имеют под собой нечто совершенно иное и всегда неблагопристойное.

Генрих. В таком случае я уверен, что к вам часто пристают с подобными разговорами.

Алисия. Хотите сказать, что я скучна?

Генрих. Что вы очаровательны.

Алисия. Неужто вы способны на флирт?

Генрих. Как я могу с вами флиртовать? Ведь вы приличная леди и я был бы обязан сделать вам предложение.

Алисия. Что же плохого в предложении?

Генрих. Я бы хотел чтобы меня любили, а не выходили за меня замуж. Это две вещи совершенно несовместимые.

Алисия. А сами вы никогда не любили?

Генрих. Какое отношение любовь имеет к браку? Любовь к мужу – вещь весьма неприличная, в обществе такое показывать не принято.

Алисия. Это не ответ на мой вопрос.

Генрих. Не могу сказать, что никогда не любил или не полюблю. Но я никогда не делаю предложения руки и сердца, ведь его могут принять! Да и боюсь, что список женихов вашей матушки полностью совпадает со списком самых богатых и влиятельных джентльменов Англии, к коим я, конечно же, не отношусь.

Алисия. Я сирота, пусть и дочь уважаемых людей. Не думаю, что положение и финансовое состояние играют главную роль для моей мачехи. Скорее ваши декадентские взгляды. Если бы вы высказывали их не так часто и открыто!

Генрих. Жениться и навсегда закрыть свой рот – весьма обыденное явление.

Алисия. Декадентство и нигилизм молодого человека – вот весьма обыденное явление! В этом нет ничего удивительного. Это такая же рутина, как серьезность человека в годах. Похвалы заслуживает лишь нигилизм в возрасте и серьезность в юности.

Генрих. Вы весьма интересная девушка. И очень хороши собой. Обещаю, что если бы я делал кому-то предложение, то непременно вам. А теперь пора на покой, прошу меня извинить.