Текст книги "Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»"

Чернов Николай Андреевич

Я родился в городе Ставрополье в 1925 году. Отец у меня был участником Гражданской войны. Он был за красных, а брат его был у белых. Воевали друг против друга, но выяснилось это много позже. Первая жена у отца умерла в 1922 году. Осталось шестеро детей, пять дочерей и один сын. Отец женился на моей матери. Отец занимался извозом. У него был фаэтон. А мать, Матрена Ивановна Браткова, была вдовой кубанского казака, который воевал за белых и погиб. У нее к тому времени, когда родители познакомились, были сын и дочь. Совместных детей было пятеро. Вот такая большая семья. Правда, дети от первой жены отца уже были взрослые и быстро отделились, остались только младшая сестренка и братишка. Когда начался НЭП, мой дядька, который воевал у белых, снарядил десять подвод муки, вооружился и повез в Москву. Привез полмешка золота и купил мельницу. Стал скупать зерно, молоть и отправлять в Москву муку уже вагонами. Такой деятельный человек. Ну и для оказания помощи привлек туда всех родственников, в том числе и отца. Когда закончился НЭП и начались притеснения, дядька, испугавшись, захватил золото и пропал. Родственники тоже разошлись, кто куда. Отец уехал под Ставрополь в Грушевку. В Грушевке нас, детей, осталось только пятеро. Дети матери остались в Барсуках, дети отца уехали под Мурманск. Началась коллективизация. Отец был категорически против. У него был хороший выезд, лошади хорошие, и он очень сопротивлялся. Я отдельные моменты хорошо помню: как приходили мужики, садились за стол, выпивали и его уговаривали, а он категорически отказывался. Однажды утром отец запряг своих лошадей, погрузил туда плуг, борону. Они сели с матерью на крыльце, мать очень плакала, и отец плакал. Мы вокруг сидели. Отец встал и повез это все в колхоз. К этому времени построили конюшню. На хуторе было 30 дворов, и все привели туда лошадей, быков. Весь скот был там. Инвентарь тоже свезли, построили кузницу. Надо сказать, что жить стали трудно. Зерно давали централизованно только на посевную. Посеяли, убрали и опять все сдали по минимальным ценам. Колхозники жили неимоверно бедно за счет личного хозяйства. В 1932 году была засуха, в личных хозяйствах ничего не уродилось, и начался голод. Корову зарезали. Отец где-то достал отходов пшена, шелухи, стали варить кашу, накормили всех. У нас у всех запор. Мать и трое детей умерли от запора. Одну сестру забрали на Кубань, и мы с отцом остались вдвоем. Отец связался со старшими детьми, которые жили под Кандалакшей. Отец собрал немного денег, купил билет на Сороку, положили в мешок какие-то продукты, и мы с ним поехали к ним. Я ничего же не понимаю, мне было всего 7 лет. Потом отец приходит: «Колька, а мы ведь едем не в ту Сороку». Оказалось, что есть Сорока на Урале. Мы высадились в Перми. Хлеб заканчивается, денег нет, что делать? И я ходил, просил копеечку, просил хлеба. Как сейчас помню, набрел на военную пекарню. Бойцы приезжали утром за хлебом, я приходил, и они мне давали булку хлеба. Это было день или два, а потом мы пришли с отцом, они мне дали половину булки хлеба, я пошел и отдал отцу, они увидели, погрозили мне пальцем и больше хлеба не давали. Набрал кое-как денег на телеграмму. Отец дал телеграмму, что мы находимся вот там-то, выручайте. Потом я заболел. Лежал неделю на вокзале. Просыпаюсь, отца нет, плачу – бросил, наверное, а мне говорят: «Да он был, он приходит». Когда мне стало получше, нас из вокзала выселили, и мы поселились на берегу под лодкой. Отец наносил соломы. И вот мы под этой лодкой жили. Отец ходил на почту, ждал телеграмму. Пришла телеграмма, купили билет и хлеба, и поехали мы в Сороку под Мурманск. Проехали Москву, отец заболел тифом. Говорит: «Колька, поди, принеси чайник кипятку». Тогда горячая вода была на вокзалах. Пока ходил, рот разинул, а поезд ушел. Я прибежал – поезда нет, слезы. Я пришел в медицинскую бригаду. Объяснил, что мой папа уехал. Женщина и мужчина сели со мной на следующий скорый поезд, и мы догнали поезд, в котором я ехал. Говорят: «Ну, пойдем. В каком вагоне?» А я не знаю. Прошли с заднего до переднего вагона и не нашли. Пошли обратно. Где-то в середине я его увидел, а он меня.

Мы приехали в эту Сороку, высадились. Сели около вокзала на свои мешки. Отец говорит: «Иди, Колька, ищи сестру и брата». Я пошел, дорожки там сделаны из досок. Посмотрел, город где-то далеко, рядом никого нет. Вернулся: «Говорю, да нет никого там». Отец говорит: «Колька, иди, никто нас не найдет». Я пошел опять. И тут мимо меня проходит брат. Я кричу: «Ваня!» Он обернулся. Вот такая встреча. Нашел телегу с лошадью, погрузил нас, привез к себе. Меня обмыли, переодели во взрослые кальсоны, рубашку. Я помню, лапша была наварена и я навалился на эти макароны. Отец говорит: «Не давайте ему, не давайте ему, он объестся, умрет». Такие голодные были. Отца на следующий день положили в больницу. Я стал у них жить. Но они же тоже все бедные. И я слышу разговор: «Сам приехал и привез мальчишку, нам самим тяжело, есть нечего». Но, в общем-то, они нас накормили. Я пришел в больницу и отцу все рассказал. Они пришли к нему на посещение, а он взял и им высказал. Они же меня все возненавидели. Отец выписался из больницы, нашел маленькую конурку, мы с ним там жили. Нам женщина приносила молоко. Почему молоко я запомнил? Оно пахло рыбой. Коров кормили рыбой. Ну и осенью 1934 года мы возвратились назад. Так и жили с ним вдвоем. Я кое-как окончил 5 классов, а потом работал в колхозе трактористом, комбайнером.

В 1934 году положение изменилось. Весной дали зерна на посев и немножко на питание. Люди пошли на работу в колхозы. Через некоторое время появились козы, стали кормить людей. В следующем году получился хороший урожай. Стали получать зерно на трудодни и до 1941 года жили зажиточно. Мы с отцом построили небольшую хатенку и кое-как перебивались. Учить меня не на что было. Так что 6-й класс я не закончил – пошел работать.

– Что для вас тогда было лакомством?

– Когда отец давал мне три рубля, я уходил на неделю в Ставрополь. Я покупал пончики в масле и сахарной пудре. Это было для меня лакомством. А до создания колхозов отец из Ставрополя привозил вареные головы от баранов. Всем детям давали эти головы, и это было наше лакомство.

– Как вы узнали о том, что война началась?

– Я работал в поле трактористом. Узнал я о войне дня через два-три после ее начала. Нам в поле привезли продукты и сказали: «Война». Стали забирать трактористов и комбайнеров призывного возраста. Война и война, все плачут, провожают, а мы, молодежь, на это смотрим. Нам до этого дела особого не было. Мы практически 24 часа работали в поле. Радио не было. Сведения к нам поступали с задержкой на неделю. Помню, весной 1942-го я встретил одного старика чабана. Разговорились. Я его спросил: «Как живете?» – «Нормально живу, работаю». – «А война?» – «Что война? На Россию приходило много желающих, но как они приходили, так и уйдут. Выгоним немца, не волнуйся».

– Суровая была зима 1941 года?

– Зима с 1941-го на 1942 год была вполне терпимая. Машинно-тракторная станция, которая обслуживала 5–6 колхозов, располагалась километрах в 15–20 от нашей деревни. Осенью вся техника сгонялась туда на ремонт и профилактику. Я на этой станции практически жил всю зиму до весны, до тех пор, пока не выезжали в свой колхоз. Иногда ходил домой пешком, практически босиком, потому что обуви никогда не было.

Когда немец пришел на Кавказ, то машинно-тракторные станции стали эвакуироваться. Мы собрали свой тракторный отряд и на тракторах поехали. Где-то под Минводами у нас закончился керосин, мы остановились. Трактора у нас стали забирать военные. В общем, тракторный отряд распался. Рядом стояла воинская часть, я пришел и попросился. Мне еще не исполнилось 16 лет. Мне сказали: «Ты еще молод». – «Я хочу в армию, возьмите меня, немцы подходят». Меня послали к начальнику штаба полка. Он послушал: «Мне некогда с тобой заниматься, иди к командиру взвода разведки». Я пришел к нему, такой старший лейтенант Андрющенко. «Я хочу быть разведчиком». – «А ты что умеешь делать?» – «Я все умею. Я окончил 5 классов. Работал на тракторе, комбайне». Он меня послушал и говорит: «Ладно, я тебя возьму при одном условии. Вот видишь, тракторный отряд отходит? Там стоит 12 тракторов. Ты тракторист? Принеси любую деталь от трактора, тогда возьму. Только имей в виду, что ночью трактора охраняет сторож с ружьем и собакой». – «Хорошо, но мне нужны ключи». Дал команду, принесли ключи. Я дождался ночи и пополз по-пластунски к этому тракторному отряду. Ближе всего был небольшой трактор «универсал» 15-сильный. Я подполз к нему. Карбюратор у него держится на двух болтах, и к нему подходит питательная трубка. Я открутил питательную трубку, открутил крепление карбюратора, снял его и пополз обратно. К утру я пришел, дежурному доложил. Лейтенант спал. Дежурный говорит: «Ладно, иди спи». Лето. Я отошел от палатки, лег и уснул. Будит меня дежурный: «Тебя зовет старший лейтенант». Я прихожу: «Вот карбюратор». – «Принес?» – «Принес». – «Ну, молодец! Я тебя беру. Но ты теперь отнеси карбюратор обратно». – «Я не понесу. Как они меня там встретят? Изобьют!» – «Хорошо. Пойдем вместе». Приходим туда. Он с них снял стружку, что плохо у них организована охрана, мол, мой разведчик снял карбюратор, вот вам доказательство. Отдал карбюратор и потребовал навести порядок. Так я стал разведчиком. Отступали в сторону Орджоникидзе. Взвод разведки, выполняя задачи, очень часто оказывался в немецком тылу. Выходили. Фронт был не сплошной, так что это не сложно. Дошли до Беслана. Там есть перевал, прикрывающий выход к Орджоникидзе и к Военно-Грузинской дороге. Бои там шли беспрерывно трое суток. В окопы пошли не только разведчики, но и повара и писари. На третьи сутки, где-то утром, я был ранен в голову. Вынести из боя не было возможности. Перевязали кое-как, и я лежал и даже стрелял. Только вечером меня вывезли в Орджоникидзе. В здании 1-го пехотного училища был организован госпиталь. Вот там я пролежал месяц. Мне вставляли дренаж. Никаких обезболивающих: «Мальчик, терпи!» Такой металлический стержень, на него наматывается бинт и протыкается насквозь. Каждый раз я терял сознание. Каждый раз! Наверное, три или четыре раза мне делали. Марля засыхает. Вытаскивать ее еще больнее. Постепенно пошел на поправку. Вскоре объявили, что набирают на курсы младших лейтенантов. Я пошел: «Хочу на командира учиться». – «Сколько тебе лет?» – «17 исполнилось». – «Образование?» А я знал, что нужно не менее 7 классов. «7 классов». – «Подходишь». Так я оказался на курсах младших лейтенантов.

Через три месяца нас выпустили, присвоив звание младшего лейтенанта. Роту отправили на Ленинградский фронт. Там уже распределили кого куда. Я попал командиром взвода разведки 602-го стрелкового полка 109-й стрелковой дивизии. Пришел во взвод. От него к тому времени осталось двенадцать человек. Навстречу вышел старшина. Ему было за 30, из Старой Руссы. Представился: «Старшина Ляксев». Так на деревенском говоре звучит Алексеев. Хорошо запомнил. Я, как меня учили, говорю: «Постройте взвод, доложите». Он искоса посмотрел на меня, но взвод построил. Я представился, сказал, что теперь я командир взвода. А мне 17 лет. Мальчишка! А всем разведчикам за 30! Причем половина из них судимые, бандиты. Нормальных людей в разведку не брали. В разведку шли настоящие, героические люди. Я стал командовать, как меня учили. Старшина меня отозвал и говорит: «Слушай, лейтенант, ты ими не командуй. Тут все серьезные люди. Получишь приказ, приди, скажи… Все будет сделано. А так ты их не трогай». Я понял, что мне надо учиться и учиться… Вот этот старшина меня учил. Он срочную еще до войны служил и в разведке с самого ее начала.

Однажды я получил задачу от начальника штаба полка: выйти в тыл и разведать мост через маленькую речушку. Начальник штаба приказал лично возглавить разведку. Я пришел во взвод. И, зная уже разведчиков, говорю: «Со мной пойдут трое: Иванов, Петров и сержант Булыкин. Готовность – через 30 минут». Со мной всегда ординарец Мишка Мосолыгин из Смоленска. Ему сказал: «Мишка, собирай вещмешок». Надо сказать, Мишка был уникальный парень. Всего лишь на два-три года старше меня, но у него в вещмешке всегда все было: немножко еды, немножко выпить, зубная щетка, баночка консервов, кусок хлеба, кусочек сахара, щетка сапожная, крем сапожный – ну, все необходимое. Где он это все добывал?.. Через 30 минут спрашиваю: «Все готовы?» Двое вышли: «Мы готовы». – «Булыгин?!» Он лежит на нарах: «Я не пойду». Я дернулся, но ничего не сказал. «Собирайтесь, через 10 минут строимся». Проходит 10 минут. «Все готовы? Булыгин?» – «Я сказал, что не пойду». – «Встать, ко мне!» Выходит. Я за пистолет. Старшина меня берет за руку: «Слушай, лейтенант, пойдем выйдем». Вышли. «Лейтенант, ты же знаешь, что Булыгин не трус. Он недавно ходил в разведку, но сегодня у него какое-то нехорошее предчувствие. И вообще, никогда не назначай разведчиков. Получил задачу, приди, скажи: «Такая-то задача, кто, ребята, со мной пойдет?» Найдутся. И ты выберешь из этих желающих. Булыгина оставь. Давай я вместо него пойду». Выполнили задачу. Даже пленного привели. Науку я на ус намотал и потом всю войну, будучи командиром взвода, командиром роты, никогда не назначал в разведку. Я приходил и спрашивал: «Кто пойдет?»

Вот так я учился командовать взрослыми людьми.

Обычно, когда полк стоял в обороне, ставили три наблюдательных поста – два на флангах и один в центре. Дежурили на них по двое, сменяясь через 5–6 часов. Моя задача – постоянно проверять, чтобы никто не спал. В ночь три раза я должен был их проверить. Пока три поста обойдешь – два часа пройдет. Пришел в землянку мокрый, ноги мокрые. В землянке печка железная топится. Я разуваюсь и ложусь спать. Через два часа меня будит ординарец. Я обуваюсь, и опять мы с ним идем. Никто меня не контролировал, я сам понимал, что это необходимо.

Зимой 1944 года мы участвовали в окончательном снятии блокады Ленинграда. Дивизия освобождала Ропшу, Кингисепп. Потом наступали на Нарву. На Нарве нашим корпусом был захвачен плацдарм по фронту три километра и в глубину примерно два километра. Бои были страшные. Разведчики все были в пехоте. Когда полк оттуда вывели, командир полковник Утятин построил нас. В строю стояло 78 человек. Во взводе осталось одиннадцать человек. Он прошел вдоль строя, посмотрел и говорит: «А мне сказали, что воевать некем!» Нас отвели километров за 50–60, пополнили. Я набрал людей во взвод, начал их готовить. Сажал в тылу пулеметчиков, а бойцам взвода приказывал их захватить.

– Большие были потери в разведке?

– В общей сложности за войну потерял 26 разведчиков убитыми. У разведчиков был закон: никогда не оставлять убитых и раненых. Обязательно выносили к своим. Ты пришел и должен отчитаться перед СМЕРШ. Не дай бог, потерял! Где он? А может быть, он перебежал на ту сторону?! Это чрезвычайное происшествие. А когда вытащили – все, вопрос снят. Написал записку в штаб полка, что погиб такой-то там-то, и все.

– Как одевались, идя в «поиск»?

– Зимой телогрейки, ватные брюки, офицерский ремень. С собой я брал пару гранат и пистолет. На ногах я носил кожаные болотные сапоги. Солдаты где-то добыли. Я отличался ото всех в полку этими сапогами.

– Как восполняли потери?

– Каждый раз, когда приходило пополнение, меня вызывали в штаб, выбирать разведчиков. В разведку отбирали желающих. Это, как правило, судимые, бандиты. Самые настоящие проходимцы. Они не боялись смерти. На потери и ранения смотрели очень спокойно.

– Какие-то дисциплинарные послабления были во взводе разведки?

– Разведчики и разведподразделения – это особые подразделения. В нашу жизнь никто никогда не вмешивался. Иногда приходил начальник разведки полка, когда я бывал в полку, дивизии: «Ну, как у тебя здесь дела?» – «Все нормально». Выпьем по 100 граммов, закусим. В основном только ставили задачу. Выполнил задачу – молодец. Перед штрафным батальоном я имел три ордена Красного Знамени, два ордена Красной Звезды. Дисциплина? Фронтовая дисциплина для всех обязательна. Я не помню, чтобы мои разведчики нарушали приказы.

– Трофеи брали?

– Были трофеи, когда перешли в наступление. У пленных – часы, оружие. У меня был хороший немецкий пистолет «парабеллум» и маленький дамский пистолет. Что еще? Когда шли по Эстонии, мне разведчики привели двухколесную пролетку и великолепную серую кобылу. Мы же пехота, и вдруг командир взвода разведки на пролетке обгоняет полк… Катался до тех пор, пока не прокатил машинистку, которая была девушкой командира полка. Командиру полка тут же, естественно, доложили, и он у меня отобрал эту пролетку.

– Как вели себя немцы, когда их захватывали и когда их приводили к нам в плен?

– По-разному. Когда нас вывели с Нарвского плацдарма и переформировали, дивизия вышла к берегу Нарвы и стояла во втором эшелоне. Посередине реки был большой остров. Нарва река широкая, глубокая, коварная. И вот мне нужно было взять пленного на этом острове. Мы долго готовились. У меня был человек, который очень хорошо плавал. Он переплыл с телефонной катушкой на этот остров. И потом мы, пять человек, держась за телефонный кабель, переправились вплавь на остров. Берег был заминирован. Разминировали, проволочного заграждения не было. В ту же ночь атаковали пулеметное гнездо. Бросили две гранаты, вскочили. Там два немца, один орет, раненный, второй – убитый. Раненого нельзя пристрелить, потому что нам нужен пленный, а он орет. Закрыли рот, связали его. На нас пошли в атаку. Мы их там положили много. Дали красную ракету – сигнал нашим артиллеристам и минометчикам сделать окаймление, чтобы мы могли выйти. Попробовали выйти – невозможно подняться из окопа, такой плотный огонь. Сутки сидели, отбивались. На вторую ночь смогли прорваться к берегу реки. Только на третью ночь с этим пленным удалось вырваться. Притащили этого немца, а он молчит как рыба. В полку ничего не сказал. Отправили в дивизию. Там, я думаю, добились того, что нужно. Попадались и такие… а некоторые трусишки. Сдается и не сопротивляется.

– Офицеров приходилось брать?

– Да. Как-то мы пошли в тыл. Наткнулись на штаб. Обложили его, стали наблюдать. Там какой-то шум, догадались, что идет пьянка. Выбрали время, забросали гранатами. Ворвались, взяли офицера и документы.

Летом дивизия была переброшена под Выборг, а оттуда на торпедных катерах вернулась под Таллин.

Здесь я получил интересную задачу. Вызвали меня в штаб дивизии и говорят: «Со штаба армии приехал разведчик с радистом. Вы пойдете с ними на Даго. К острову подойдете на торпедном катере, дальше – на шлюпке. Ваша задача – провести разведку сил, обороняющих остров». Познакомили меня с этим лейтенантом, армейским разведчиком, с радистом. Переодели в гражданское, отобрали документы. Почему меня выбрали? Я выглядел как мальчишка, совсем не похож на солдата… Вечером погрузились на катер, положили резиновую лодку. Катер остановился примерно в трех километрах от острова. Мы сели в лодку и пошли к берегу. Недалеко от берега был лесок, большой кустарник. Вырыли окоп, оставили радиста с рацией. Сами пошли на связь с местными жителями.

Лейтенант пошел в одну сторону острова, а я в другую. В Эстонии – хуторная система, дом от дома полкилометра стоит. Он мне сказал, что в таком-то доме живет жена офицера. Офицер отступил с Красной Армией, а она осталась на оккупированной территории: «Найдешь ее. Зовут ее Екатерина. Она что-то расскажет, сам проведешь разведку. Через три дня встречаемся на берегу». Так и договорились. Я ее нашел быстро. К утру прошел километров десять и вышел на этот хутор. Зашел с тыльной стороны, подошел к сараю и жду, когда кто-то появится. Выходит женщина лет 35 с ведрами, идет в сарай, видимо, доить корову. Я вышел, поздоровался: «Вы Екатерина?» – «Да. А ты кто?» – «Я заблудился и вышел к вам, мне сказали, что к вам можно, вы одна живете». – «Да. Я одна живу. Пойдем в дом». Пошли мы в дом. «Ты, наверное, голодный? Ну, рассказывай, зачем пришел». Я ей рассказал, что так и так, о вас знают, о вас помнят. Муж ваш жив, здоров. Моя задача побыть у вас, посмотреть, узнать, кто здесь есть. Она говорит: «Здесь никогда никого не бывает, редко приходят или проезжают немцы». – «Хорошо. Я пока побуду у вас». – «Да, конечно». Договорились, что если кто-нибудь придет, спросит, то я выдам себя за племянника, который пришел с другого хутора помочь. Я же деревенский. Соскучился по работе. Убрать навоз для меня никакой проблемы. Так что стал помогать… К вечеру слышу шум – идет обоз. Две подводы повернули к дому. Состояние жуткое. Немцев брали, но это в бою, в траншеях, а тут их человек 10–12, разговаривают на своем языке. Стою у сарая, они на меня никакого внимания не обращают. Слышу, речь не немецкая. Я смотрю, ездовой распрягает лошадей, поворачивается ко мне: «Ком…» Я подошел, помог распрячь. Напоили лошадей, как-то незаметно подружились. Он мне говорит: «Так ты эстонец?» – «Нет, я русский». – «А я грузин». – «Как тебя зовут?» – «Саша». Выяснилось, что он бывший пограничник, попал в плен в первый день войны. Его командир заставы посадил на лошадь, приказал скакать в отряд и доложить обстановку. Проскакал километра два, и его перехватили немецкие мотоциклисты. Так он оказался в плену. Стали брать в армию по желанию. Вначале украинцев, потом белорусов. В 1942 году объявили набор грузин. Он подумал: или подыхать с голоду здесь, или в армию. Решил при первом бое убежать к нашим. Когда попал туда, там стали рассказывать, что всех пленных в Красной Армии расстреливают. Говорил, что по своим не стрелял. Был ранен. После ранения был переброшен в Эстонию и на этот остров Даго. Жили они в этом доме день, два, три. Я не могу уйти и разведать не могу. Только к концу третьего дня они опять зашумели, видно, собираются. Я спрашиваю:

«Саша, вы куда?» – «Да нас перебрасывают с места на место. Вот сейчас получили задание, перейти…» – «Я спрашиваю, много вас здесь?» – «Да нет, батальон, может, два». Мне этого уже было достаточно. Наступила ночь, я бегом к радисту – меня же ждут! Пришел, рассказал, в какую ситуацию попал, что узнал. Передали сообщение. За нами опять пришел торпедный катер, и мы вернулись к себе. Через два или три дня получили приказ о высадке дивизии на этот остров. Наш полк – в первом эшелоне. Мне командир полка говорит: «Ты, как разведчик, пойдешь первым». Дали двенадцать катеров. Со мной на катере взвод разведки и саперный взвод. Всего человек 30. Облепили весь катер. Сидим. Командир полка зашел на катер и ставит мне задачу, его вся свита на берегу. В это время катер отходит. Связи-то не было никакой. Командир катера получил задачу от своего командования, и все, он отошел. Командир полка остался на катере. К рассвету подошли к острову. До берега километра три. Я спрашиваю командира: «Почему мы остановились?» – «Ждем самолеты». Через некоторое время появились наши самолеты, штурмовики. Нанесли удар по берегу. Пока они наносили удар, катера подошли к берегу. Мой катер подошел прямо к разрушенному пирсу. С пакгауза ведет огонь пулемет, и справа крупнокалиберный пулемет ведет огонь. Катер толкнулся в столбы пирса, и я дал команду: «Ребята, за мной вперед!» А катер начало относить. Я вижу, отходит от этого столба, и я прыгнул на столб. Пули свистят, а я на этом столбе. Дело было в конце октября. Мы уже получили ватные брюки. Сапоги у меня болотные, телогрейка, автомат и пистолет. Я прыгнул. Упал в воду и пошел ко дну, но как-то выкарабкался, и, пока катер разворачивался и заходил для швартовки, я уже вылез на пирс. Гранатами забросал пакгауз, обеспечил высадку. Командир полка все это видел. Охрана была только у пирса. Больше сопротивления не было. Полк пошел в глубь острова. Там встретили уже эти власовские батальоны. На второй день мы продвинулись километров на 15–20. Полк остановился. Штаб полка занял на хуторе большой дом. Я со взводом расположился в соседнем домике. Говорю: «Старшина, приготовь ужин». – «Все будет сделано, товарищ лейтенант». Я, кстати говоря, уже был старшим лейтенантом. Но для него всегда – лейтенант. Попросил у хозяев картошки, наварили картошки… даже было немножко выпить. Сидим. И в это время приходит со штаба полка старший лейтенант, помощник начальника штаба: «Слушай, Чернов, штаб полка там не размещается. Начальник штаба приказал освободить это здание. Поместитесь куда-нибудь в другое место». Ну, я же разведчик… да выпил: «А где вы были, когда я высаживался?! Я высаживался, имею право занимать любой дом! Никуда не пойду». Тот пошел, доложил командиру полка. Так и так, не выполняет приказ. Командир полка меня вызывает: «Ты чего шебуршишь?» – «Так и так. Вы же видели, я высаживался первым, я могу занимать этот дом». – «А штаб полка где будет? Ты слышал приказ начальника штаба?» – «Так точно». – «Я уже подписал представление тебе на Героя Советского Союза, как высадившемуся первым». Берет лист бумаги и рвет его. «Пусть для тебя это будет наукой. Приказы надо выполнять!» Я ничего не получил за эту операцию.

Вскоре нас перебросили на Эзель. Немцы здорово обороняли полуостров Сырве. Ширина перешейка между полуостровом и основной частью острова была всего три километра. Бои там были очень тяжелые. Все же прорвали оборону. Радостно было, устроили отдых. Мне пришло звание капитана, и я был назначен на должность командира роты дивизионной разведки. Мне только исполнилось 19 лет, а уже капитан! Я говорю старшине: «Слушай, по русскому обычаю надо обмыть». – «Все будет сделано. Какой может быть разговор?!» Старшина организует застолье. Я пригласил, помню, командира одного батальона, ну и мои три командира взвода разведки. Случайно оказался с нами капитан, инструктор политотдела дивизии. Старшина принес кроме положенного пайка какое-то большое блюдо с сотами меда и половину 20-литровой бутыли самогонки. Сидели, хорошо выпили. Все разошлись. А наутро меня вызывают в СМЕРШ: «Вчера ты обмывал?» – «Конечно, по русскому обычаю…» – «Хорошо. Чем закусывал?» – «Тем, что принес старшина». – «Мед у тебя был?» – «Был». – «Самогонка была?» – «Да». – «Где ты взял?» – «Где взял? Нашел!» А незадолго до того вышел приказ Сталина о строжайшем наказании мародеров. «Ты читал этот приказ?» – «Не читал, но знаю». – «Кто принес?» Я быстро сообразил, что дело серьезное. Думаю: «Если скажу, что старшина, – расстреляют. Если возьму на себя, снизят в должности, в звании». Я все взял на себя. Через два дня – выездной суд, и меня приговаривают к лишению воинского звания, наград и направлению в штрафной батальон. Так я оказался в армейском штрафном батальоне.

Надо сказать, что, конечно, я был избалован властью. Гонора много. Разведчик! К нам в полку было большое уважение. Командир взвода штрафников, старший лейтенант, был тоже не простой. Власть у него была большая. Он мог под видом неподчинения расстрелять, мог любое наказание применить. А у него было любимое наказание – посадить на бруствер спиной к противнику. Расстояние до немецких окопов было метров 250–300. Наказанный садился на бруствер спиной к немцам, ногами в траншею. Если оставался жив – хорошо, если нет – списывали. Он отдавал какой-то приказ, а я ему что-то в ответ сказал. Он на меня посмотрел: «На 30 минут на бруствер». Вот так. Два солдата меня охраняют. Я сел. Немцы не стреляют. Видимо, уже знают, в чем дело. Один солдат мне говорит: «Слушай, ты имей в виду, важны не эти 30 минут, а важна последняя минута. Если успеешь спрыгнуть – будешь жить, а не успеешь – тебе хана». Я 30 минут отсидел. Они дают команду: «Прыгай». Прыгнул. Пуля мимо вжик… Остался жив. Примерно через три недели батальон пошел в разведку боем. Нас вернулось двадцать два человека, причем половина из них ранена. Я получил сквозное пулевое ранение в руку. Пока попал в полевой госпиталь, рука раздулась, почернела. Женщина-хирург говорит: «Кто же это тебя так перевязал?» – «Да там, солдаты». – «Что мне теперь делать с твоей рукой? Ее же теперь надо ампутировать». – «Сохраните». – «Попробуем». Ей было лет 35 максимум. Красивая необыкновенно! Может, мне тогда так казалось… Мы же отвыкли от женщин. «Имей в виду, мальчик, у меня обезболивающего нет». Я страшно обиделся: «Я не мальчик, я капитан, мне 19 лет. Мужчина!» – «Ну, раз мужчина, значит, терпи. Вот тебе 50 граммов спирта». Я выпил, и она начала резать. Все почистила, перевязала. Отправили меня в госпиталь в Ленинград. Ранение такое, что я через неделю уже ходячий. Нам разрешали выходить в город без формы, в госпитальном костюме. Вышел я погулять с другом. Вдруг останавливается американский «Виллис»: «Чернов? Ты как здесь?» Адъютант командира дивизии по каким-то делам приехал в город. «Садись в машину, поедем в дивизию. Долечишься у нас». – «Да я же раздетый». – «Я тебе дам одеться». – «Поехали!» Так я оказался опять в своей дивизии. Приехал, представился начальнику разведки дивизии. «Ух какой молодец! Хорошо. Пойдем к командиру дивизии». Командир дивизии тоже меня знал. Причем знали, почему я попал в штрафной батальон и что я никого не выдал. На фронте это ценилось особенно высоко. Командир дивизии был генерал Трушкин, посмотрел на меня: «Ну что, проучили тебя?» – «Так точно, товарищ генерал!» – «Ладно. Иди к себе в роту, а мы тут подумаем». Начальнику разведки говорит: «Оформите его на младшего лейтенанта. Пусть подлечится в роте». Я пришел в роту, там уже другой командир, капитан Рощин, но многие меня знают. Окружили заботой. Я там подлечивался. Недели через две пришел приказ – присвоить звание младшего лейтенанта, назначить командиром взвода разведки в полк. Причем опять в свой полк! Так я оказался в полку, командиром взвода разведки. Закончил войну. Ходил несколько раз в разведку. Успел еще получить ордена Красной Звезды и Отечественной войны.