Текст книги "Мы дрались на истребителях"

Летчики 156 ИАП в ожидании боевого вылета

Вскоре после этих боев под Сталинградом меня и еще троих летчиков из нашего полка – Героев Советского Союза Клещева, Баклана, Долгушина (Баклан Андрей Яковлевич, майор. Воевал в составе 237 и 521 ИАП, 32 ГИАП /434 ИАП/ и 176 ГИАП/19 ИАП/. Всего за время участия в боевых действиях выполнил более 700 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 22 самолета лично и 23 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина (дважды), Красного Знамени, Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды, медалями.

Долгушин Сергей Федорович, подполковник. Воевал в составе 122 и 180 ИАП, 32 ГИАП /434 ИАП/. С сентября 1943 г. – командир 156 ИАП. Всего за время участия в боевых действиях выполнил около 500 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 17 самолетов лично и 11 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина (дважды), Красного Знамени (четырежды), Александра Невского, Отечественной войны 1-й ст. (дважды), Красной Звезды (дважды), медалями. – Прим. М. Быкова) и Гаранина – Василий Сталин забрал в инспекцию Военно-воздушных сил, начальником которой он был. Ноябрь – декабрь мы пробыли там. В инспекции были известные летчики, например, герои испанской войны Михаил Якушин, Евгений Антонов и Семенов Александр Федорович. Чем мы занимались? Проверяли строевые части, разбирали случаи катастроф, аварий. Я там, как молодой еще, играл очень маленькую роль. Мне за все время дали всего 2-3 задания.

В инспекции была своя эскадрилья в Москве на Центральном аэродроме. Мы получили тогда новые самолеты Як-9, только их стали выпускать, и на них летали, тренировались. В конце января произошла та известная история, когда Иосифу Виссарионовичу Сталину доложили о пьянстве Василия. Эта история была связана с женой Романа Кармена Ниной. Василий учился с ней в одной школе. Он ее задержал на даче, фактически арестовал. А Кармен тогда написал письмо Сталину (знаю об этом факте от самого Кармена, он рассказал мне, когда в ту пору встретил меня в Москве около Большого театра: «Степа, Вася сделал то-то и то-то, я написал Иосифу Виссарионовичу»). В ответ Сталин, если верить ходившему тогда у нас анекдоту, написал: «Эту дуру вернуть мужу». А Василия он посадил на 10 суток на гауптвахту.

В те годы офицеров на гауптвахту не сажали, такого закона не было. А Василий Сталин, полковник, значит, сидел на гауптвахте… После этого руководителем инспекции назначили другого человека, а Васю отправили на фронт. Он поехал командиром того самого 434-го истребительного авиаполка, которому теперь уже было присвоено звание 32-го гвардейского. Василий собрал всех летчиков-героев, которых я уже называл, Герасимова, Семенова, Якушина, Коробкова. Это все были подполковники, майоры, летчики с большим налетом. Кроме того, было еще трое нас, кого он знал по Сталинграду и брал к себе в инспекцию, а потом соответственно обратно на фронт – это я, Андрей Баклан и Володя Гаранин. Мы 9 февраля 1943 года с Василием Сталиным девяткой на самолетах Як-9 полетели на Северо-Западный фронт. А Долгушин убыл туда еще раньше.

Сначала прилетели на аэродром Старая Торопа, где базировался полк. Только прилетели, не ночевали. Нам тут же сказали, что полк перебазируется в Заборовье, это было севернее. И мы сразу полетели туда. Я даже не помню, чтобы мы обедали в Старой Торопе. Сразу полетели в полк.

Наверное, про полк надо сказать несколько слов. Меня включили в 1-ю эскадрилью, которой командовал Долгушин. А прилетевшая группа «старых» летчиков была сверх штата полка. Якушин мне потом рассказывал, что через некоторое время они, опытные летчики, обратились к Новикову, когда он прилетел на аэродром, чтобы он их куда-нибудь назначил в другие места, где они могли бы использовать свой опыт как положено. После этого Якушин, который был рядовым в полку, сразу стал командиром дивизии. И других куда-то направили, их там было человек 5 или 6.

Справедливости ради надо сказать, что отношение летчиков к Василию Сталину было уважительное и остается таким до сих пор. Спросите хотя бы у Долгушина. Вася опекал летчиков и хорошо к ним относился. Были редчайшие случаи, когда он хамил и наказывал, но в основном это было по делу. Кроме того, они чувствовали свою причастность, приближенность к сыну Сталина. Это морально влияло на них и до сих пор влияет. Правда, разговоры насчет того, что Василий Сталин много летал и сбивал немцев, это ерунда. Он был организатор хороший, решительный. Умел подбирать людей. У него был круг летчиков, особенно близких к нему. Они в Москве бывали у него на даче. Это Долгушин, Прокопенко, Луцкий, Котов, Макаров и другие. Причем это были не только командиры. Скажем, Долгушин – командир эскадрильи, а Луцкий был вначале рядовой летчик. Но он был инструктором с Качи, которого Вася знал еще с тех пор, когда был курсантом. Он как раз набрал в свой полк много инструкторов, которых знал. Не менее десяти этих инструкторов было, наверное, даже больше. Некоторые из них погибли. Инструктор моего брата Федор Каюк погиб под Сталинградом. Он там начал воевать, когда его Вася забрал, несколько самолетов сбил, а потом погиб. Был еще Горшков, он тоже был опытным инструктором. Он пережил войну.

Когда мы прилетели в полк, то узнали, что за день до нашего прилета застрелился капитан Иван Избинский. Почему он покончил с собой? Избинский ведь летчик был великолепный, боец, именно боец, лихой и отчаянный. Такой уж характер. Я ведь говорил уже, что он до войны имел судимость и осужден был на 8 лет с отбытием на фронте. Из-за этого он и ордена не получал. А после Сталинграда сразу получил 2 ордена – Ленина и Красного Знамени. И сняли с него судимость.

Пил он сильно. Мне рассказывали, что тогда он напился, на кого-то был зол. Ходил с автоматом и стал даже стрелять в сторону летчиков, но никого не задел. А потом автомат стволом положил на плечо, нажал гашетку и повел к голове. Пьяный был. Точных причин никто не знает. Причем он же был послан на звание Героя. И он об этом знал. А после этого отставили и так и не присвоили.

На аэродроме Заборовье в районе Осташкова мы пробыли с 9 февраля до конца марта. Наш полк летал на Як-1, только наша первая эскадрилья летала на Як-9, на которых мы прилетели из инспекции. На них по указанию Васи написали «За Володю!». Красили ли еще как-нибудь самолеты? Под Сталинградом точно красные носы у машин были, а здесь, на СевероЗападном фронте, по-моему, не красили.

Полк много летал, много было боев, но меня на линию фронта не пускали. Я летал только на прикрытие аэродрома, на сопровождение самолетов каких-то особо важных и по тревоге. Потом мне Вася сам рассказывал, что ему отец сказал, когда он улетал в Москву на несколько дней. «Смотри, Тимур Фрунзе погиб, Володя Микоян погиб, сын Хрущева погиб, не потеряй еще одного». Вроде было такое распоряжение. А я все время ждал, думал, что меня вот-вот пустят в настоящий бой, но не пускали. Доставались мне только задания второстепенные. Потом полк прибыл опять в Москву, в Люберцы, где было, как обычно, переформирование. Вскоре приехал Вася, построил полк и зачитал новый состав полка. А меня не упомянул. Я потом к нему подошел: «Как же так, почему меня нет?» – «Потом получишь назначение». Меня назначили в 12-й Гвардейский полк ПВО Москвы.

А Васю Сталина сразу сняли с должности командира полка после того, как он зачитал приказ. Почему? Когда мы закончили работу на Северо-Западном, еще не все улетели, они там устроили знаменитую рыбалку – глушили рыбу РСами. Один из этих реактивных снарядов взорвался в руках инженера полка. При этом серьезно ранен был Г ерой Советского Союза Саша Котов и легко ранен был сам Василий. Вот за эту рыбалку его и сняли. По-моему, месяцев восемь он вообще был не у дел. Весь оставшийся 43-й год он практически ничего не делал.

Ремонт И-16 и ИЛ-2 в реммастрских

А я, как уже говорил, попал в 12-й Гвардейский старшим летчиком. Полк базировался на Центральном аэродроме, но были и выносные точки: в Клину, под Серпуховом, в Кубинке и под Вязьмой.

Я вскоре стал командиром звена. Нашего командира звена перевели в другой полк, с повышением. И я получил эту должность. Летали мы на Як-9 различных модификаций.

Как-то, когда полк первые радиополукомпасы получил, со мной парой на проверку слетал штурман полка Катрич (Катрич Алексей Николаевич, майор. Воевал в составе 27 ИАП и 12 ГИАП. Всего за время участия в боевых действиях выполнил более 300 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 5 самолетов лично и 9 в группе. Автор первого в мире высотного таранного удара на высоте 8000 м. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина, Красного Знамени (четырежды), Отечественной войны 1-й ст., Александра Невского, Красной Звезды, медалями. – Прим. М. Быкова). Я должен был пролететь по маршруту на малой высоте, на бреющем, через три контрольных пункта. И вот взлетели. Я встал на курс. Расчет полета я заранее сделал, конечно. Курсы с учетом ветра, поправки делаются по навигационной линейке. Я ставлю предварительный курс по компасу. Потом смотрю на радиополукомпас. Вижу, стрелка ходит. Я решил идти по курсу, по расчету маршрута. По расчету вышел на нужный пункт. Развернулся. По курсу и по времени, ветер уже учтен. Точно прошел все три пункта и вышел на свой аэродром. Катрич говорит: «Отлично, молодец!» А я говорю: «Товарищ майор, а у меня РПК не работал». – «Тогда не отлично, а четверка». Хотя, на самом деле, то, что сделал я, было труднее, а сделал я это хорошо.

Когда наши войска взяли Смоленск, наша эскадрилья летала с аэродрома Двоевка, около Вязьмы, на прикрытие коммуникаций Северо-Западного фронта. Потом мы начали летать ночью. Я прошел ночную подготовку в конце лета 1943 года. И мы работали в Клину по прикрытию Москвы ночью. Вокруг Москвы было кольцо, разделенное на сектора, и каждая пара истребителей получала сектор, где они должны были работать ночью на случай налета немцев.

Мы вылетали с аэродрома Двоевка, гонялись за немецкими разведчиками, но ни одного догнать не удавалось, хотя мы их отгоняли и не давали им работать. За одним я однажды гнался, когда подняли мою пару под вечер 1 мая. Дали тогда высоту 8 тысяч, по локатору наводили, а ведомый мой отстал, у него что-то было с мотором. Я один остался, и мне вскоре говорят с командного пункта: «Вы уже на краю зоны обзора». Локатор же имеет ограниченную дальность, тогда он имел, наверное, 250. Впереди в 20 километрах идет немецкий разведчик, наверное, «юнкерс». По локатору же не видно, какой тип самолета. Я погнался за немцем. Километров 10-15 после прекращения наведения пролетел, уже далеко за линию фронта. Не вижу его. Он, видимо, ушел в облака. Ясно, что я его теперь не увижу. И тут я понимаю, что пора обратно, а то топлива может не хватить. Вообще на «яках» небольшой запас топлива. К счастью, самолеты у нас были с дополнительными баками. Такой пятибачный вариант «яков», Як-9Д. Они, правда, были потяжелее, меньше энерговооруженность у них была.

Я развернулся, пошел обратно. По расчетам, я был далеко за линией фронта. Поэтому снижаться не стал и шел за облаками. А потом, когда прошел довольно далеко, снизился под облака. Увидел железнодорожную станцию, но опознать не смог. Настроил радиополукомпас на мой аэродром, а он не тянет – дальность слишком велика. Стрелка гуляет вокруг. Тогда я придумал, у меня работала смекалка. Настроился на широковещательную станцию Коминтерна, что находилась в районе Ногинска, она же мощная. Стрелка сразу показала, и я понял, какой мой обратный курс. От Москвы я шел примерно с курсом 90, а наш аэродром находился вблизи автострады Москва – Вязьма, это ближе к юго-западу. Значит, мне надо было идти на юго-восток. И вот я уже опознал место, иду в сторону аэродрома. Меня спрашивают с земли, я ли это иду, и попросили сделать доворот влево. Я развернул самолет, и метка на экране пошла влево. Они поняли, что это я. Радиостанции наши тогда плохо работали. Потом на наши самолеты установили американские радиостанции с самолетов «аэрокобра». Вот такие были вылеты.

В районе Вязьмы мы пробыли довольно долго, хотя основная база была на Центральном аэродроме. Мы летали также с Двоевки ночью на прикрытие Смоленска. Днем нас там не использовали. А вот ночью, поскольку ночников на фронте не было и только летчики ПВО летали ночью, нас поднимали на прикрытие. Налетов, правда, не было.

– Что делали в минуты отдыха на войне?

– У меня были книги. В шахматы мы играли, беседовали. В Вязьме в солнечный день мы в трусах загорали, у меня есть такая смешная фотография.

– Случались ли отказы техники?

– Конечно, случались. Один раз, как раз в Двоевке, у меня отказал регулятор винта, и он пошел в раскрутку. То есть там максимально допустимые обороты 2700, а он пошел дальше. Я убираю газ, чтобы он не раскручивался, а тогда нет тяги. Так я с трудом и дотянул до аэродрома.

Другие мелочи случались порой. Один раз масло выбило. Маслом меня всего залило. У моего второго брата, Алексея, который тоже попал в наш полк, также поломка случилась. Они сопровождали самолет какого-то большого генерала в Шяуляй. И на посадке у Алексея левое переднее колесо развернулось. Там есть такая шпилька, которая держит колесо в нужном положении, и эта шпилька вылетела. Колесо встало поперек, он скапотировал, перевернулся на спину, попал в больницу, повредил кости лица, слегка позвоночник. Тогда даже хотели техника привлечь, но мы его защитили.

А еще у меня был случай, где я был сам виноват. Когда я получил новый «як», который пришел с завода, я решил попробовать, работает компрессор или нет. А для этого надо закрыть кран и посмотреть, накачает ли он. Я перекрыл. А потом открыть забыл. Соответственно, остался только тот воздух, который был в системе. И поэтому, когда я шасси выпускал, основные стойки вышли (в тот период некоторые «яки» уже имели убирающиеся колесики, а некоторые нет), а заднее хвостовое колесико не вышло. В результате я сел на два передних колеса и на хвост.

В Двоевке однажды, снижаясь с большой высоты, я хотел рычагом переключить передачу нагнетателя со второй на первую, но вместо этого передвинул рычаг стоп-крана, то есть отсек подачу топлива. Мотор сдал, и я стал планировать на аэродром. Рассчитал траекторию и сел точно у посадочного «Т».

В полку ПВО я войну и закончил. Мы все время ждали, что наш полк перебросят на запад. Но потом нам сказали, это золотой фонд обороны Москвы и 12-й гвардейский полк никуда не пошлют. Только однажды, в 43-м году, одна эскадрилья нашего полка была послана во фронтовую полосу, и там были и сбитые немцы, и наши погибшие.

Немецкие разведчики летали где-то до зимы 44-го года. Ближе к осени зам. командира 1 – й эскадрильи Жора Фастовец (Фастовец Гавриил Евстафьевич, старший лейтенант. Воевал в составе 429 ИАП и 12 ГИАП. Всего за время участия в боевых действиях выполнил более 200 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 5 самолетов лично и 3 в группе. Дальний разведчик Ю-88, сбитый им 26.04.44 и упавший в р-не озера Свибло, стал последней воздушной победой, одержанной летчиками ИА ПВО Москвы в Великой Отечественной войне. – Прим. М. Быкова) сбил один Ю-88. Это был последний самолет, сбитый летчиками ПВО Москвы.

– Отвлекало ли управление двигателем на «яках» от пилотирования?

– Нет. Только требовалось переключение скорости нагнетателя. И был штурвальчик регулятора шага винта, но в воздушном бою летчики держат все до упора и никаким управлением двигателя не занимаются. Штурвальчиком тем более не пользовались в боях. Затяжеление винта выгодно при полете по маршруту. Я им пользовался при патрулировании. Инженер 32-го полка как-то на сборе летчиков сказал: «У Микояна больше всего топлива остается. Как он это делает?» – «Я затяжелял винт».

– Летали ли вы на Як-9У?

– Да. Он появился, по-моему, только в 44-м году. На нем стоял мотор М-107. Я на нем летал как перегонщик. Двигатель на рулежке грелся ужасно. Это был его основной недостаток. Главное было успеть дорулить до старта и начать взлет. Если не успел, а у меня так один раз было, приходилось выключать и сидеть, ждать, пока остынет. А когда начинаешь взлет, скорость примерно километров 50-70, он начинается охлаждаться, уже температура падает. А скорость самолета была заметно больше, чем на обычных Як-9. Я у земли как-то разогнал его до 595 км/ч.

– Вы вращались среди истребителей. Шли ли тогда разговоры о приписках к боевьм счетам? Если да, насколько это было распространено?

– Чтобы кто-то приписывал, я не слышал. Просто говорили о том, что не получали подтверждения. Вроде я сбил, а подтверждение не смог достать. Земля не подтвердила, такое было. Конечно, понимали, что не всегда, когда стреляли, то попадали, а когда попадали, не обязательно его сбивали. Я помню, как в 32-м полку летчик прилетает, говорит: «Я ему воду спустил». Было такое выражение, когда вода из охлаждения вытечет, самолет уже не полетит далеко. А самолет-то был «фокке-вульф», с двигателем воздушного охлаждения. Ребята стали смеяться. «Но дым пошел», – говорит тот летчик, смутившись.

– У вас возникало чувство страха?

– Нет, страха у меня не было никогда, кроме одного случая. Были такие напряженные состояния, когда концентрируешь внимание, волю. Возникало чувство опасности. Но страха не было. Тот единственный случай, когда мне было страшно, произошел уже после войны, когда я был летчиком-испытателем, незадолго до того, как из-за медицины я закончил летать на истребителях, мне было уже 50 лет. Я выполнял испытательный пилотаж на малой высоте на МиГ-21. Мне нужно было сделать петлю с максимальной перегрузкой и на максимальном режиме двигателя. Когда самолет из верхней точки петли уже прошел на нисходящую вертикаль, из-за деформации тяг включился форсаж. В результате самолет как бы толкнуло вперед, а он был направлен носом вниз. Скорость возросла. Самолет плохо слушался рулей, поскольку автомат регулирования усилий перешел на «большое плечо» для полета на сверхзвуке. В первый момент, когда я понял, что он не слушается, у меня даже была мысль катапультироваться. Но это была верная смерть. Скорость-то 1000, высота около 1000 метров. Что было делать? Я убрал газ. Чего не догадался сделать, так это не выпустил воздушный тормоз. Убрав газ, я двумя руками тянул ручку на себя. А сам прямо ждал, что вот-вот сейчас будет удар о землю. Представляете, такое напряжение, что я ничего не вижу и приборов не вижу. Вижу, что вон там небо, до него надо дотянуть, до горизонта. Вот тут мне было страшно. Единственный раз. Даже когда изучаешь задание и ждешь вылета, обдумываешь, какие могут возникнуть аварийные ситуации. По крайней мере, у меня было так.

Еремин Борис Николаевич

День 9 марта 1942 года запомнился мне на всю жизнь. В начале марта сорок второго года полк базировался южнее Харькова. Мы прикрывали наши войска, бомбить которые приходили группы бомбардировщиков Ю-88 и Ю-87 под прикрытием Ме-109ф. Утро было ясное. Слегка морозило. Летчики 1-й эскадрильи уже находились в воздухе, а нам предстояло их сменить в районе Шебелинка.

В установленное время мы взлетели, быстро собрались и легли на курс. Мы шли звеньями по три самолета – это уже было нетипичное построение – обычно мы ходили парами. До войны и в самом ее начале мы летали звеном по три самолета. Говорили, что так удобнее пилотировать, но это не так. Более удачно, как выяснилось позже, пары: две пары составляют звено. А тройка что? Начнешь левый разворот – правый ведомый отстает, а левый зарывается под тебя…

В нашей группе было семь истребителей. Я – ведущий. Справа от меня – капитан Запрягаев, штурман полка, попросившийся с нами в этот вылет. Слева – лейтенант Скотной. Высота – 1700 метров. На увеличенном интервале выше, справа, – лейтенант Седов с лейтенантом Саломатиным. Слева, ниже метров на 300, – лейтенант Мартынов с ведомым старшим сержантом Королем. На каждом истребителе подвешено по шесть эрэсов под крыльями, боекомплект для пушек и пулеметов – по штатной норме.

Приблизившись к линии фронта, справа, почти на одной высоте с нами, я увидел группу из шести Ме-109 и тут же, чуть ниже, – группу бомбардировщиков Ю-88 и Ю-87. Сзади, на одной высоте с бомбардировщиками, шли еще двенадцать Ме-109. Всего двадцать пять самолетов противника. Немцы нередко использовали истребители Ме-109Е в качестве штурмовиков. Под плоскостями к ним подвешивали бомбы, а когда они освобождались от бомб, то начинали действовать как обычные истребители. Я увидел, что эти 12 Ме-109Е, которые летели за бомбардировщиками плотной группой, шли в качестве штурмовиков. Следовательно, прикрытие составляли только те шесть Ме-109ф, которых я заметил чуть раньше. Хотя эти шесть «мессершмиттов» шли немного выше всей группы, все же все вместе самолеты противника держались весьма компактно и не делали каких-либо перестроений. Я понял, что нас они пока не видят.

Ребята заволновались, Мартынов и Скотной установленными сигналами (радио у нас не было, только визуальные сигналы – покачивания, жесты) уже обращали мое внимание на вражеские самолеты. Я же в тот момент был занят лишь одной мыслью: не дать противнику нас обнаружить. Думаю, если сейчас начать бой, я понесу большие потери. И решил отвернуть с маршрута к этим бомбардировщикам.

Поэтому я просигналил ребятам: «Вижу! Всем – внимание! Следить за мной!» Решение было принято. Необходимо было выполнить небольшой доворот всей группой влево, уйти на юго-запад с набором высоты и атаковать противника с запада. Это обеспечивало нам внезапность атаки и, следовательно, преимущество.

После набора высоты я дал команду «все вдруг» к развороту вправо, и с небольшим снижением, с газком, мы вышли на прямую для атаки. Бомбардировщики и истребители противника начинали какое-то перестроение, но только начинали!

Каждый из нас в этой массе сам себе выбирал цель. Исход боя теперь зависел от первой атаки. Мы атаковали и истребители, и бомбардировщики: уничтожили сразу четыре самолета, из них два бомбардировщика. Потом все смешалось – мы попали в общую группу. Тут главное – не столкнуться. Слева, справа, сверху идут трассы. Мимо меня, помню, промелькнуло крыло с крестом. Кто-то развалил, значит. Объем, в котором все происходило – небольшой; бой стал носить хаотичный характер: идут трассы, мелькают самолеты, можно и в своих попасть… Пора было выбираться из этой каши. Немцы стали уходить, и на догоне я сбил один Ме-109. Поскольку бой проходил на предельных режимах двигателей, горючего уже почти не было. Я понял, что надо собирать группу – подаю сигнал сбора. Обозначил себя глубокими покачиваниями, и остальные стали пристраиваться. Подходит слева Саломатин, смотрю, конфигурация самолета у него какая-то необычная – снарядом фонарь сбило. Сам он, спасаясь от встречной струи воздуха, пригнулся так, что его и не видно. Справа – вижу, подходит Скотной – за ним белый шлейф, видимо, радиатор подбили осколками. Потом мимо меня – один, второй, третий… все наши! Ты представляешь, после такой схватки – и все пристраиваются! Все – в полном порядке! Я чувствовал радость победы, удовлетворение необычное, какого никогда и не испытывал! Первые-то дни мы чаще в роли побежденных были.

Идем на аэродром. Прошли над ним с «прижимчиком», строй распускается веером, садимся по одному – Саломатин сел раньше, без фонаря пилотировать тяжело.

Все бегут ко мне, кричат, шумят… Все очень необычно: «Борис! Победа! Победа!» Командир полка, начальник штаба – все подбежали. Вопросы – как?.. что?.. А мы и сами толком не знаем, сколько сбили самолетов – семь? Потом все подтвердилось.

После войны от Яковлева я узнал, что накануне этого боя авиаконструкторов вызывал Сталин: «Почему горят наши «ла» и «яки»? Какими лаками вы их покрываете?» – выразил неудовольствие, что новая матчасть себя не оправдывает. И тут – такой бой! Яковлев говорит, что ему потом позвонил Сталин и сказал: «Видите! Ваши самолеты показали себя».

По приказу Ставки в наш полк прибыл командующий ВВС Юго-Западного фронта Фалалеев. Он внимательно изучил все перипетии нашего боя, искал то, что могло быть поучительным и для других авиаторов. Нас собрали, поблагодарили. Мне вручили первый орден – Красного Знамени. Очень солидно.

У нас побывали кинооператоры, фотокорреспонденты, журналисты… Кожедуб рассказывал: «Я был тогда инструктором в Чугуевском училище, мы твоим боем очень интересовались, изучали. В 1942 году это для нас было исключительное событие».

Откровенно говоря, на моих глазах, если считать от начала войны, это первый столь результативный победный бой. Бой, проведенный по всем правилам тактики, со знанием своей силы и с максимально полным использованием возможностей новых отечественных истребителей. Наконец, это мой первый бой, в котором враг разбит наголову, в котором большая группа вражеских самолетов растаяла, не достигнув цели. Главное, что мы поняли, что можем бить фашистов. Это было так важно для нас весной сорок второго года! До этого боевые действия мы вели на И-16 – маленьких самолетах со слабым вооружением. Что там стояло? ШКАСик… Нажмешь – все вылетело, и бить нечем. К тому же и скорости нет. Хотя на этом самолете можно вираж «вокруг столба» сделать. На Халхин-Голе он хорошо себя показал, но ведь речь идет о начале войны. И вдруг 1 декабря 1941 года мы получаем Як-1 от Саратовского завода комбайнов, который стал выпускать самолеты! Самолеты беленькие – под снег, на лыжах, хоть они и прижимались, но были тяжелые. Это была качественно новая машина с солидным вооружением: пушка, 2 пулемета, 6 реактивных снарядов.

Облетать их как следует нам не дали. Сказали: «Берегите ресурсы». Мы сделали полет по кругу. Посадка на лыжах очень тяжело давалась – это ж не колеса, тормозить нечем! Подведешь, сядешь, и несет тебя нечистая сила на бруствер аэродрома… Ну, юзом проползешь, затормозишь…

Если бы в этом бою мы были на МиГ-1 или ЛаГГ-3, его результат вряд ли был бы таким же. «Миг», когда только взлетит, его самого надо перекрывать, на средних высотах он вялый, не разгонишь, только на высоте он дает летчику возможность себя нормально чувствовать.

ЛаГГ-3, откровенно говоря, мы не очень уважали – горел сильно, поскольку сделан был из дельта-древесины, к тому же тяжелая машина. Мы отдавали предпочтения «якам» – Як-1, Як-7 – маневренные. «За газом» ходят. Як-9 был немного тяжеловат, но вооружение хорошее. Самый лучший – Як-3, это идеальная машина для боя. Просто сказка! Только запас топлива у него был небольшой – на 40-минутный полет.

Борис Еремин в кабине самолета Як-1, подаренного Ферапонтом Головатым. Аэродром Солодовка, 20 декабря 1942 г.

Потом пошли обычные боевые задания. Мы уже освоили самолет. Первым из семерки погиб Король, недалеко от Лозовой. Он сел на фюзеляж и, видимо, был очень сильно ранен, потому что, когда механики добрались до самолета, увидели много крови в кабине, а летчика – нет. Оказалось, отступавшие солдаты его вынули и похоронили. Вторая потеря – Скотной. Севернее Купянска в тяжелом бою против 50 самолетов. Никто не видел, что произошло. Искали потом, но так и не нашли. Храбрый летчик, солидный, мастер своего дела. Перед последним боем говорит: «Меня собьют, наверное». – «Перестаньте канючить! Все мы ходим под небом, все может быть!» Он предчувствовал свою гибель.

Миша Седов – москвич, замечательный летчик. Пришли с задания и привели с собой «мессертттмитты». Стали заходить на посадку – уже без горючего, без боеприпасов, один «мессершмитт» произвел атаку, к сожалению, удачную – Миша упал в районе Бралука.

После Сталинграда погиб Саломатин. Они шли на разведку и что-то у него случилось – с машиной что-то или он ошибку какую-то допустил?.. Но это – вряд ли… Его похоронили в Донбассе.

Потом Запрягаев при невыясненных обстоятельствах погиб. Мартынов умер в 1980-м году. (Запрягаев Иван Иванович, подполковник. Воевал в составе 296 ИАП и в Управлении 8 ВА. С мая 1944 г. и до окончания войны командовал 274 ИАП. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 230 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 12 самолетов лично и 16 в группе. Награжден орденами Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды (дважды), медалями. Покончил жизнь самоубийством в 1946 г.

Мартынов Александр Васильевич, майор. Воевал в составе 73 ГИАП /296 ИАП/ и в Управлении 6 ГИАД. Всего за время участия в боевых действиях выполнил более 300 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 17 самолетов лично и 15 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина, Красного Знамени (дважды), Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды (дважды), медалями.

Седов Михаил Степанович, лейтенант. Воевал в составе 296 ИАП. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 101 боевой вылет, в воздушных боях сбил 3 самолета лично и 6 в группе. Награжден орденом Красного Знамени. Погиб в авиакатастрофе 25.03.42.

Скотной Василий Яковлевич, старший лейтенант. Воевал в составе 296 ИАП. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 138 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 5 самолетов лично и 11 в группе. Награжден орденом Красного Знамени. Не вернулся с боевого задания 13.06.42.

Саломатин Алексей Фролович, капитан. Воевал в составе 73 ГИАП /296 ИАП/. Всего за время участия в боевых действиях выполнил около 300 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 13 самолетов лично и 16 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина (дважды), Красного Знамени. Погиб в авиакатастрофе, облетывая самолет после ремонта 21.05.43. – Прим. – М. Быкова.)

После войны нам выдалась необычная встреча. Командующий воздушной армией Тарасенко устроил нам в Германии встречу с немецкими асами. Нас было шесть человек. Зимин, покойный, Скоморохов, покойный, Трещев, я, еще кто-то… В Мюнхене есть «клуб асов», летчиков-истребителей. Мы – в форме, они все – в гражданском. Один с палочкой ковыляет… Я поначалу все думал: «Какая ж из этих сволочей меня била?!» Тем не менее время уже прошло… «Сначала, – говорят, – нам легко было, а потом вы нас прижали»… Интересная была встреча. Мы спрашивали про Сталинград, про их тактику, про сбитые самолеты. У меня к Сталинграду считалось только 9 сбитых, хотя фактически было 15-16 самолетов. Я их раздавал тем, кто со мной летит. У немцев подход был другой. Попал в кинофотопулемет – пишет себе сбитие. А у нас, чтобы подтвердить, что ты сбил – напарники должны подтвердить, наземные службы подтвердить; если стоит кинофотопулемет, то и его данные нужны. И все это оформляется. Достаточно было верить кинофотопулемету. А то пока соберут запросы, подтверждения, падал ли такой-то самолет такого-то числа?.. А иногда ведь и не падал. Его подобьешь, а он жить хочет, тянет к себе. У меня был такой случай: под Луганском мы с летчиком Глазовым (Глазов Николай Елизарович, старший лейтенант. Воевал в составе 11 ИАП и 31 ГИАП. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 537 боевых вылетов, в 80 воздушных боях сбил 17 самолетов лично и 7 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина (дважды), Отечественной войны 1-й ст., медалями. Погиб при таране самолета противника 30.07.43. – Прим. М. Быкова), возвращаясь с разведки, увидели немецкого корректировщика FW-189. Машина для немцев хорошая, для нас – плохая; сбить трудно. Я скомандовал: «Прикрой, атакую!» Отчетливо помню – попал по балкам; он тем не менее продолжает делать крутые развороты, а я все время выскакивю, никак не могу замкнуться на него. Говорю: «Глазов, выходи, бей». Он очередь дал, и самолет ушел. Сбит или не сбит? Уже после войны я выступал перед летчиками в Луганске; после выступления подходит ко мне полковник: «Товарищ генерал! Вы сказали, что встречались с ФВ-189?..» – «Да». Он рассказал, что когда мальчишкой был, видел: этот самолет сел в балку, на фюзеляж вышел один летчик, а второй не выходил. Потом его вытащили… Вот как, только после войны узнал, что мы сбили самолет! Конечно, это сбитие нам не засчитали.