Текст книги "В долгу у прошлого. Воспоминание и дневниковые заметки российского немца"

Глава 2

Вот такие, как «ого»

Все эти «проклятые» вопросы о статусе моей мамы, моих родственников как спецпереселенцев, моего отца как «пропавшего без вести» мучили меня всю жизнь, не давали покоя.

Еще учась в Дмитриевской средней школе, где всех старшеклассников буквально заставляли вступать в комсомол, я видел, как некоторые ребята и девушки немецкой национальности по каким-то соображениям никак не поддавались на уговоры. Это относилось не только к верующим учащимся, которых в школе было немало, но и ко многим другим, которые были замкнуты и не участвовали в общественной жизни.

Чувствовать себя спецпереселенцем среди свободных товарищей, друзей было тяжко, унизительно. Хотелось вырваться из этих тисков. Ведь спецпереселенец был социально и морально не защищен. Уповать он мог только на сострадание, на Бога.

Вспоминается случай, произошедший на одном из колхозных собраний в нашем селе, на котором я присутствовал, когда находился дома на летних каникулах. Мне тогда исполнилось пятнадцать лет.

Это было собрание колхозников, где председатель сельского совета с пафосом говорил об огромных достижениях колхозного строя и о том, каким будет наше село к концу наступившей новой пятилетки.

Под одобрительные возгласы присутствующих он отметил, что по плану к концу пятилетки будет построен новый Дом культуры.

И тут я не сдержался и в притихшем зале произнес: «Ого, как долго еще ждать». Эта фраза стоила мне дорого. Я был унижен, растоптан, размазан по стенам. Председатель после получасового нравоучения отнес меня к категории несознательных элементов, таких как «Ого», которые хотели бы поставить колхозную телегу впереди правительственной лошади, не зная о том, что в нашей родной советской стране все идет строго по плану.

Тут надо сразу оговориться: Дом культуры в моем родном селе Николаевке не появился ни за пять, ни за десять, ни за пятнадцать лет. Понадобилось целых четыре пятилетки. А на строительство дороги, соединяющей село с г. Щучинском, еще вдвое больше времени.

Уже тогда в моих глазах наша хваленая плановая экономика, о которой в те годы так много говорили коммунисты, вызывала у меня скептическое отношение. Позже уже я всегда с большим недоверием относился к реальности намеченных планов, как и к лозунгам о том, что уже через двадцать лет мы будем жить при коммунизме, а к 2000 году каждый наш труженик будет иметь отдельную квартиру.

Так уж случилось, что мои юношеские годы, как и у многих, были связаны с комсомолом. Нельзя сказать, что к комсомолу меня тянуло, что я стремился попасть на комсомольскую работу. Иллюзий на этот счет я не питал. Просто не хотелось плестись в хвосте, быть белой вороной. К тому же отец, по рассказам, ходил в немецкой республике в активистах, а мама всегда следовала его примеру. Прятаться за спины других совесть не позволяла.

Успешно окончив среднюю школу уже комсомольцем, я поступил в Щучинское физкультурно-педагогическое училище. Спортом я увлекался давно. Особенно лыжами, которых в то время в школах было крайне мало: в Николаевской, если мне память не изменяет, пар восемь-десять, в Дмитриевской – и того меньше. Пришлось искать выход из положения. С помощью деда в его столярной мастерской (а она у него была отменная, его изделия: оконные рамы, стулья, столы, табуретки, двери и прочее – славились на всю округу), мы вырезали из куска сухой березы две доски нужной длины и толщины, обработали их, в кипяченой воде загнули носовые части, придали им форму лыж, просмолили, пристроили крепления – и лыжи в селе были на удивление всем. Они хорошо гнулись, на них можно было спускаться с любой горы, прыгать с трамплина. А главное – не приходилось часами, со слезами на глазах, упрашивать преподавателя физкультуры выдать их на воскресенье или каникулы. Позже уже на этих «самоделках» я неоднократно совершал лыжные 45-километровые переходы Дмитриевка – Николаевка, Николаевка – Дмитриевка. Видимо, это обстоятельство и послужило поводом к тому, что я оказался в педучилище на физкультурном отделении. Мне нравилось заниматься спортом, и уже на первом курсе я выполнил норму третьего спортивного разряда по гимнастике и второго – по лыжам. Разумеется, даже не помышлял, что стану объектом внимания руководства училища. Жил на частной квартире, стипендия была мизерная, перебивался как мог. Ждал соревнований, в ходе которых по талонам можно было позволить себе долгожданный стакан сметаны, иногда даже с сахаром.

Первый раз ощущение сытости в педучилище я испытал, когда наша преподавательница музыки попросила организовать группу ребят, чтобы распилить и расколоть у нее дома машину дров. Такая группа была сформирована, и в воскресенье – по окончании работ – мы были отблагодарены обильным обедом, роскошно приготовленными сибирскими пельменями в масле, настоянными в духовке.

Здесь, в Щучинске, впервые передо мной предстала неповторимая красота Борового. В окрестностях города бродил, как зачарованный. Силуэты гор приобретали какие-то причудливые очертания. Они напоминали фигуры внезапно окаменевших животных, руины старых замков и крепостей. На фоне горы Кокшетау возвышалась какая-то скала, вершина которой напоминала лежащего слоненка. Позже я узнал, что это Окжетпес.

Из вод Голубого залива, озера Боровое, поднимался загадочный каменный утес под названием Жумбактас. Здесь же неподалеку плечом к плечу гордо стояли неразлучные Три сестры. С перешейка между озерами Боровое и Большое Чебачье виднелись горы Бурабай (Верблюд) и Жеке-Батыр (Спящий рыцарь).

За время учебы мы не раз совершали экскурсии в Боровое, покоряли гору Кокшетау, самую высокую часть Кокшетауской возвышенности, даже спускались вниз по «Чертовой катушке», отвесной плите, тщательно, до блеска, отполированной искусным мастером – природой.

Здесь впервые услышал и не могу не воспроизвести одну из красивейших легенд о здешних местах. Вот она: «Когда Аллах создавал мир, то одним из народов достались богатые леса, тучные поля и широкие реки, другим – красивые горы и голубые озера. Казахский народ получил одни степи. Обидно это показалось казаху, и он начал просить создателя уделить ему частичку великолепия природы. И вот Аллах выскреб со дна своего коржуна и бросил посреди безбрежной, ковыльной степи остатки живописных гор и озер с хрустально голубоватой водой, разбросал щедрой рукой изумрудные луга, покрытые цветами, ключи со студеной водой и весело журчащие ручьи. Покрыл горы пестрым ковром из разнотравья, населил леса зверями и птицами, озера – рыбой, луга – насекомыми и бабочками, каких не встретишь в степи на сто верст. Так и возникло Боровое».

Пожалуй, надо остановиться, передохнуть. Вернуться к тому, как я вдруг попал на комсомольскую работу.

Однажды во время тренировок меня пригласили в кабинет к директору. Думаю, чего это ради. Провинился что ли? Ан нет. Парторг училища, обаятельная молодая учительница педагогики Буркова Светлана Васильевна (через год стала секретарем обкома комсомола по школам, затем работала в ЦК), ошарашила меня: «Завтра у нас состоится общее комсомольское собрание, мы будем рекомендовать тебя комсоргом». Я взмолился! За что такое наказание? Отказываюсь, и все тут! Но выбор был сделан. Отвертеться нельзя. Демократия была строго партийной.

Сейчас я понимаю, что выбор пал на меня вовсе не случайно. И не только потому, что хорошо учился, был прилежным студентом, но и потому, что в училище стало известно, что мой отец был участником войны, мама получала тогда на меня пособие, которое было несколько большим, нежели стипендия.

А в этом случае стипендия мне не полагалась: я оказался вроде уже государством социально защищен, а значит, и обязан.

Так началась моя растянувшаяся на долгие годы, захватывающая общественная работа, где было, конечно, все: взлеты и падения, успехи и неудачи, «души прекрасные порывы» и разочарования.

Педучилище тогда было на хорошем счету (лучшая в городе художественная самодеятельность, самые высокие показатели в спорте), а значит, выделялась на этом фоне и комсомольская организация, хотя ничего особенного мы не делали.

Помнится, что бичом в общежитиях в то время было воровство. Частенько из тумбочек студентов пропадали вещи, деньги. Заявлять об этом в милицию руководство не решалось: подрывались имидж и репутация самого благополучного учебного заведения. За наведение порядка взялись сами. Пострадавшие с санкции комитета комсомола устраивали «темную» тем, кто подозревался, и кражи в училище вскоре прекратились. Просто и эффективно. В памяти осталась такая деталь: мне, как секретарю, на общеучилищной линейке комсорги групп еженедельно докладывали о том, кто из комсомольцев за предыдущую неделю получил неудовлетворительные оценки. Это продолжалось до тех пор, пока среди комсомольцев не стало неуспевающих.

Крайне негативное отношение к лени и воровству у меня сохранилось еще с детства, когда из уст нашего деда я частенько слышал, что из всех болезней, из всех человеческих недостатков эти два порока являются самыми опасными.

Уже позже понял, насколько они были созвучны с теми отрицательными качествами, которые советовал избегать великий сын казахского народа Абай:

Сплетня, ложь, хвастовство,

Лень, расточительство —

Пять врагов твоих, коль хочешь знать.

Педучилище окончил с очень лестной характеристикой, смысл которой состоял в том, что я – один из лучших среди учащихся. Дисциплинирован. Любознателен. Трудолюбив. Учусь только на хорошо и отлично. Постоянно работаю над собой, много читаю. Пользуюсь большим уважением среди учащихся и преподавателей. Как секретарь комсомольской организации являюсь инициатором хороших, полезных дел. Активно участвую в общественных мероприятиях не только сам, но и умею привлечь к ним других комсомольцев, обладая хорошими организаторскими способностями. Люблю спорт и т. д.

С такой характеристикой открывалась широкая дорога в институт. Но учиться там было не на что. Мне перевалило за восемнадцать лет, государственная поддержка закончилась. О моем отце, как пропавшем без вести, по-прежнему никаких сведений не было.

Отчим, вернувшись из тюрьмы, продолжал попивать. Семья жила на скудную школьную зарплату мамы.

Надо было устраиваться на работу. И тут обо мне вспомнили…

Как-то в один из летних дней, когда солнце уже клонилось к закату, к нашему дому в селе (я в это время ремонтировал крышу) подкатил на мотоцикле высокий стройный молодой человек. Я узнал его. Это был первый секретарь райкома комсомола Валентин Власенко. В Щучинске мы не раз с ним встречались. Среди студентов он пользовался известностью. С ходу предложил мне работу в райкоме комсомола инструктором по работе среди школьной и студенческой молодежи.

Предложение было лестным. Оно сулило мне хоть какую-то возможность дальше самостоятельно строить свою жизнь, а главное – иметь какой-то заработок. Хорошо помню, что, когда меня утверждали на бюро райкома партии, кто-то с ехидцей спросил: «А пионером был? Какие поручения выполнял?» Что был комсомольцем и секретарем помнил хорошо. А вот пионером, был ли? В нашем отдаленном селе тогда после войны на галстуки и красного материала-то не было. Какая уж тут организация. Я бойко ответил, что собирал на колхозном поле колоски и был, конечно же, единогласно утвержден.

Сейчас уже трудно вспомнить, чем мы там, в райкоме комсомола, занимались. Но вскоре я уехал в родное село. Устроился на работу в школе, вел там физкультуру, в некоторых классах историю, русский язык и литературу.

А поводом послужил довольно банальный случай. В 1961 году, в год своего двадцатилетия, я предпринял отчаянную попытку поступить на учебу в МГУ, на философский факультет. И потерпел неудачу. На пятьдесят мест тогда было подано четыреста заявлений, а к концу экзаменов тех, кто набрал соответствующий проходной бал, оказалось порядка шестидесяти-семидесяти человек, в том числе и я. Открывалась реальная возможность учиться в Москве. Но не тут-то было. При зачислении стало известно, что половина мест на отделении отводится абитуриентам из Африки и Китая. Не исключался и национальный момент. С Москвой, где был впервые, распрощался с чувством обиды и боли. Это была моя первая, самая большая неудача в жизни…

Разумеется, было очень приятно оказаться в родной школе, в гуще сельской жизни, среди родных мне людей, с которыми было связано мое детство. Здесь в это время познакомился со своей будущей супругой, которая после окончания Алма-Атинского пединститута им. Абая приехала сюда по распределению, вела химию и биологию.

Роскошная, стройная южанка, невесть как оказавшаяся в здешних местах, где Макар телят не пас, к тому же учительница, комсомолка и просто красавица, вызвала к себе повышенный интерес окружающих, особенно у местных парней, естественным желанием которых было «прибрать ее к рукам», как это случалось со многими, приезжавшими сюда по направлению молодыми «училками», как выражается известный телеведущий программы «Поле чудес» Леонид Якубович.

Эти знаки внимания к незнакомке меня почему-то задевали, раздражали, вызывали чувство дискомфорта, ревности, желание противостоять этому.

Совместная работа в школе, активное участие в организованной мной художественной самодеятельности, сельские упоительные вечера, «балы», вальсы под гармошку (ах, как она танцевала!), походы на речку Арчалу вблизи деревни, первый поцелуй, как легкое дуновение теплого летнего ветерка сделали свое дело и окончательно сблизили нас.

Разъехавшись после года работы в школе, мы уже были в плену друг у друга.

Новый 1964 год и совместная встреча его в Кокчетаве, где я работал, стал знаковым, годом нашей свадьбы.

Мать Лукерья Карповна, моя будущая теща, приехав в Кокчетав и познакомившись с моей мамой в Николаевке, благословила нас.

Две свадьбы – северная и южная, особенно южная, с «ряженными» по русскому обычаю, с квашеными огурчиками и свежей картошечкой с огорода, водочкой, что лилась рекой, тетей Мотей, наряженной в вывернутую наизнанку шубу в летнюю жару, стали незабываемыми.

Вскоре, в 1965 году, у нас в Щучинске родился любимый сын (утром меня видели прыгающим от радости вокруг роддома), а в 1970 году уже в Алма-Ате любимая дочь, как я и без УЗИ, точно предсказал.

Заветная обоюдная мечта иметь счастливую семью, любимых и любящих детей, осуществилась.

Мы всегда в этой жизни что-то теряем, а что-то больше все же находим, а находим чаще всего самих себя. Главное доверять своим чувствам, не терять, беречь их, и судьба подарит нам то, что мы заслуживаем, а заслуживает каждый из нас главное – любовь.

Оставим лирику, вернемся к будням.

Конечно же, в селе к тому времени «запланированный» Дом культуры не появился, сельский клуб по-прежнему размещался в помещении бывшей церкви, которая когда-то величественно возвышалась на самом видном месте в центре села. Старожилы рассказывали, что в двадцатые годы церковь вообще пытались разрушить, подогнали всю имеющуюся технику, но справиться с прочной кладкой стен не смогли и вынуждены были уже после войны переоборудовать ее под склады, а потом под клуб.

Церковь не поддалась, зато огромная чудо-красавица – ветряная мельница на краю села, на которую мы пацанами бегали любоваться, часто помогали местному мельнику разворачивать ее по направлению ветра – была в пятидесятые годы варварски разграблена, а место, где она стояла, превращено в пустырь, затем распахано.

Но, несмотря ни на что, жизнь в селе продолжалась, била ключом. На выборах музыканты села, а их было не мало, до упаду веселили публику. Приходили со своими инструментами – гармошками, балалайками, мандолинами, скрипками. Свадьбы превращались в праздничные карнавалы, звучали народные мелодии, исполнялись танцы, в том числе и немецкие. Было весело и интересно.

В клубе тон во всем задавали учителя. Они составляли костяк художественной самодеятельности. Было поставлено несколько пьес по Островскому и Чехову, которые имели огромный успех не только у нас, но и в соседних селах. Помнится, я тогда читал монолог деда Щукаря по Шолохову…

Все было хорошо, да вот только школа размещалась в ветхом, двухэтажном, деревянном особняке дореволюционной постройки. Тогда наше село, бывший центр колхоза им. Сталина, стало отделением совхоза «Веденовский». Совхоз возглавлял заслуженный работник сельского хозяйства Н.Т.Кабаков. К нему-то я и обратился с запросом.

На одном из комсомольских собраний (он тогда был членом комитета комсомола совхоза) я посетовал, что за годы существования школы никто из руководителей хозяйств ее не посещал и не соизволил поинтересоваться, в каких условиях учатся дети. Этот упрек возымел действие. На следующий день в школе был переполох: «Кабаков приехал!». Это было событие. Обойдя классы и убедившись, что школа действительно находится в плачевном состоянии, он тут же вместе с директором разметил соседнюю площадку под план новой школы, и через неделю, как по волшебной палочке, началось ее строительство. Новое здание было построено в предельно короткие сроки хозяйственным способом – к началу нового учебного года.

К сожалению, в школе я долго не задержался. Получил телеграмму от С. В. Бурковой (она тогда была избрана секретарем обкома комсомола) с приглашением перейти на работу в обком комсомола. Теперь уже до поступления в партшколу судьба моя была связана непосредственно с комсомолом, в том числе и армейским.

Сразу скажу, что здесь я встретил много способных, умных, талантливых людей.

В те годы комсомольскую организацию области возглавлял В. Н. Клепов – выпускник Московской сельхозакадемии им. Тимирязева. Как высокообразованный эрудит, он вскоре стал любимцем не только молодежи, но и всего актива области. Его знал и стар и млад. На расширенном пленуме обкома комсомола в местечке Каратал Володарского района, на месте приземления космонавта Валерия Быковского и в его присутствии, под восторженные овации многотысячной аудитории он выступил с более чем полуторачасовым докладом, ни разу не заглянув в написанные им же самим тезисы.

Необыкновенный подъем царил тогда на слетах молодежи в Целинограде, ныне Астане, столице Казахстана. В семейном альбоме у меня хранится фотография, где мы, кокчетавцы, сидим рядом с композитором Александрой Пахмутовой и поэтом Николаем Добронравовым. Они были частыми гостями молодежи, а их песни распевались на целине повсюду.

А какая художественная самодеятельность в те годы была! В Рузаевском районе, куда мы зимой в буран с трудом добирались на Ан-2 вместе с работниками культуры З. А. Санчило и О. В. Верульской, в районном смотре участвовало до тысячи человек. Комсомольскую организацию района тогда возглавлял Г. Б. Бевзовой – будущий полковник в отставке.

Вспоминается случай, когда мы, инструктора обкома комсомола, я и Иван Перерва по велению души и сердца совершали рейды на потрепанном обкомовском мотоцикле по хлебозаводам области, чтобы с помощью «Комсомольского прожектора» (был такой!) разобраться в причинах плохого качества поступающего в продажу хлеба.

Действительно, что-то в последнее время не ладилось на целине в хлебной империи, несмотря на то, что ее хотя и не очень часто, но посещал Н. С. Хрущев, которого один из первых секретарей райкома партии, как мне помнится, называл не более и не менее как «глыбой народного таланта».

Осенью 1964 года, во время своей последней поездки по целине, Н. С. Хрущев посетил и Боровое. Бывший тогда первым секретарем райкома партии А. М. Иванов на рабочей планерке по подготовке к встрече высокого гостя заявил: «Давайте, друзья, поработаем так, чтобы гость приехал и уехал, а мы остались». И, конечно же, было сделано все, чтобы так и случилось. Нам, комсомольцам, поручалось подготовить для посещения пионерский лагерь им. Ю. А. Гагарина Северо-Казахстанской геологоразведочной экспедиции. Он находился невдалеке от дачи Д. А. Кунаева, в местечке Карасье, где должен был разместиться дорогой гость.

За неделю пионерский лагерь стал неузнаваем. Были оборудованы новые площадки и комнаты. Приведены в образцовый порядок спальные корпуса. В соседние лагеря были отправлены не внушавшие доверия подростки. Подготовлен и отрепетирован сценарий встречи, в ходе которой дети должны были вручить Н. С. Хрущеву клетки, в которых в неволе томились молодые, жаждущие свободы оленята, – подарок его внучатам.

Однако высокий гость на встречу не приехал, хотя пионеры, вытянувшись по всей трассе к даче, скандировали: «Никита Сергеевич, приглашаем Вас в гости! Никита Сергеевич, приглашаем Вас в гости!» Видимо, предчувствия грядущих перемен взяли верх над разыгранным сценарием встречи. Получилось так, что гость приехал, почти тут же уехал, и вскоре его вовсе не стало, а мы, как ни странно, все остались на своих местах…

Многие помнят, что тогда на целине широкий размах получили студенческие строительные отряды. В Щучинском районе, например, работали студенты из Эстонии. Особым интернационализмом они уже тогда не отличались, вели себя обособленно, никого к себе не подпускали. Нам с большим трудом удалось включить в их состав наших ребят и девушек из техникумов города, с которыми у них сложились далеко не дружественные отношения. Более того, когда по окончанию сезона наша делегация по приглашению прибыла к ним на студенческий бал и вручила там им подарки, они о ней и вовсе забыли. Вскоре шефские связи со студентами из Эстонии прекратились.

Финальным аккордом их стали Дни Эстонской культуры в бывшей Кокчетавской области, которые с большим размахом тогда прошли в городе Кокчетаве и Зерендинском районе по инициативе заместителя председателя облисполкома Шуатаевой Зуры Кулмурзиновны. Среди женщин – казашек она выделялась своим шармом и умом, женственностью и ценным качеством интернационализма. Ей была чужда национальная заносчивость и чванливость: в нарушение всех мусульманских норм и правил, традиций и обычаев она вышла замуж за украинца Перерву Ивана Петровича, выпускника Сумского пединститута Украины, приехавшего на целину по комсомольской путёвке. Мне же, немцу, в период работы в обкоме комсомола, как секретарь по школам, она оказывала всяческую помощь, поддержала мою кандидатуру для поездки в составе делегации ЦК ВЛКСМ в Италию.

Конечно, в комсомольской работе тогда было немало формализма и показухи. Достаточно сказать, на бюро райкома мы в день принимали в комсомол до сотни человек. Иногда без ведома первичной организации, особенно когда это касалось выполнения установки по стопроцентному охвату комсомолом молодежи, которая призывалась в армию.

Бывало так. Комсорг спрашивал молодого человека, прибывшего на собрание: «А ты что здесь делаешь? Ты же не комсомолец». «Как не комсомолец, – отвечает, – меня в военкомате и в райкоме приняли». Позже, уже будучи на комсомольской работе в армии, я понял, насколько пагубно это сказывалось на воинской дисциплине. А она, между прочим, и тогда в армии была далеко не идеальной.

Помнится, как в гарнизоне Серышево, что в Амурской области, нас, прибывших сюда призывников из Кокчетавской области, «дембеля» сразу до нитки обобрали, сняли шапки, одежду, так что домой отправлять было нечего.

Бывали случаи и посерьезнее. Уже в Благовещенске-на-Амуре один из солдат нашего подразделения во время купания не удержался на волне, и его занесло на противоположную китайскую сторону. Это было ЧП на весь гарнизон. Правда, через три дня его китайские пограничники вернули нам, но он поплатился гауптвахтой и отправкой на Север.

В армии побывал в Охотске. Летели по берегу моря. Внизу глухая тайга, пики заснеженных хребтов и морская гладь. Ощущение было приподнятое, но не из приятных. В столовой части было изобилие рыбы, особенно кеты, которую солдаты ловили волейбольной сеткой, хотя японцы на Курилах ставили преграды, чтобы задержать проход её на наш берег.

Вообще, тогда с призывом в армию было много парадоксов. По какому-то злому умыслу молодежь из Средней Азии и Кавказа призывали на службу в Сибирь и на Дальний Восток.

Впервые попав в условия безбрежного океана снегов, вечной мерзлоты и холода у южан нередко случались нарушения психики, которые приводили к печальным последствиям. У нас в дивизии был даже случай самоубийства солдата на посту у Знамени части в Ленинской комнате.

В армии политработников уважали. За моральную чистоту и ответственность, за образец отношения к службе и поведения в быту. Вспоминается случай, когда моего сослуживца, молодого лейтенанта, инструктора по комсомолу, освободили от работы только за то, что он развелся с женой, дочерью начальника штаба дивизии, девицей легкого поведения, о которой по гарнизону ходила дурная слава. Лейтенант был понижен в должности и отправлен из Благовещенска в глубинку, в Семипалатинск. По долгу службы я дважды был там и знаю, что служить в районе Семипалатинского ядерного полигона для молодого офицера было подобно ссылке на каторгу.

Однако, несмотря ни на что, многие в армии служили самозабвенно, к службе относились с душой, отдавали ей себя целиком. Одним из таких был наш командир подразделения старшина А. Т. Желдак, китель которого был весь увешан орденами за две победы: и над Германией, и над Японией. Он, как правило, приходил на службу «при параде», в галифе, в мягких хромовых сапогах, за что получил прозвище Кот. Почти за два года пребывания в подразделении никто не помнил случая, чтобы его не было на подъеме и отбое. Он знал о своих подопечных буквально все. Неслучайно наше подразделение было образцовым.

Сейчас такое время, что подвергается переоценке все, чем когда-то дорожили. Достается и армии, и комсомолу. Конечно, здесь было немало изъянов. Но в целом те, кто прошел эту школу, помнят о ней всю жизнь.