Текст книги "Знаменитый сыщик Калле Блюмквист играет"

– Придётся прийти, – сказал Бьёрк и опять отдал честь.

Дядя Эйнар дёрнул Еву-Лотту за ухо.

– Вот как, ты водишь дружбу с полицией?

– Ой, не надо! – вскрикнула Ева-Лотта. – А разве он не жутко красивый?

– Кто? Я? – спросил дядя Эйнар.

– Да нет же, Бьёрк, разумеется.

Около скобяной лавки дядя Эйнар остановился.

– Ну пока, ребята, – сказал он. – Мне надо сюда на минутку.

– Наконец-то! – с облегчением вздохнула Ева-Лотта, когда он исчез.

– Да уж! Хоть он и угощает пирожными, а всё-таки при нём как-то не так, – согласился Андерс.

Потом Андерс и Ева-Лотта, стоя на мосту, соревновались, кто дальше плюнет. Калле в состязании не участвовал. Ему вдруг вздумалось проследить, что же дядя Эйнар купит в скобяной лавке. «Азбука сыскного дела», – сказал он себе. Ведь о человеке можно узнать довольно много уже по тому, что он покупает в скобяных лавках.

«Если дядя Эйнар выберет электрический утюг, – рассуждал Калле, – значит, он натура хозяйственная, а если купит санки, тогда… тогда он не в своём уме! Ибо какая польза человеку от санок летом, ведь снег только на картинке и увидишь! Но я готов биться об заклад, что он пошёл в лавку не за санями!»

Калле остановился у витрины и заглянул внутрь. Дядя Эйнар стоял у прилавка. Продавец как раз что-то ему показывал. Калле заслонил рукой глаза от солнца, чтобы лучше видеть. Ах, вот оно что – карманный фонарик!

Калле ломал голову: зачем, зачем дяде Эйнару карманный фонарик? Посреди лета, когда ночью почти так же светло, как и днём! Сначала отмычка, теперь вот карманный фонарик! Разве всё это не в высшей степени странно?

«Итак, дядя Эйнар весьма подозрительная особа», – заключил Калле. Но Калле Блюмквист не из тех, кто позволит всяким подозрительным личностям шляться тут бесконтрольно. Отныне дядя Эйнар будет находиться под особым наблюдением Калле Блюмквиста!

Вдруг он вспомнил про газету. Если подозрительная личность усиленно интересуется чем-то в газете, это тоже настораживает и требует выяснения. Азбука сыскного дела!

Он помчался обратно в кафе. Газета лежала на столе. Калле взял её и сунул за пазуху. Надо бы её приберечь! Даже если сейчас и не дознаться, что же читал с таким интересом дядя Эйнар, то в дальнейшем эта газета может пригодиться.

И знаменитый сыщик Блюмквист отправился домой и полил клубнику, очень довольный собой.

3

– Надо что-то придумать, – сказал Андерс. – Не можем ведь мы вот так болтаться без дела всё лето. Что бы это изобрести?

Он запустил руку в свою густую чёрную шевелюру и стал напряжённо думать.

– Пять эре за хорошую идею, – объявила Ева-Лотта.

– Цирк… – неуверенно произнёс Калле. – Мы устроим цирк?

Ева-Лотта спрыгнула с качелей.

– Пятак твой! Давайте сразу и начнём!

– А где? – спросил Андерс.

– Да в нашем саду, – решила Ева-Лотта. – Где ж ещё?

Сад булочника и вправду годился для всего на свете, так почему же не устроить в нём цирк?

Перед домом Лисандеров красовались роскошные клумбы и расчищенные дорожки. Зато позади дома, где сад постепенно спускался к реке, он рос сам по себе. Лучшего места для игр и не придумать! Ровная площадка, поросшая короткой травой, отлично подходила и для футбола, и для крокета, и для всяких спортивных упражнений. Здесь же поблизости находилась пекарня. Над этой частью сада постоянно витал волшебный запах свежеиспечённого хлеба, который удивительно приятно перемешивался с ароматом сирени. И если терпеливо и настойчиво крутиться возле пекарни, то можно было дождаться, пока папа Евы-Лотты высунется в окно в своём белом колпаке и спросит, не хочет ли кто свежую булочку или крендель.

А поближе к реке росли два старых вяза, словно созданных для того, чтобы на них лазить. Можно было без особого труда забраться на самую макушку, откуда открывался отличный вид на город. Вот речка серебряной лентой вьётся меж старых домов, вон сады и маленькая деревянная часовенка, а там вдали, на холме, – развалины замка…

Речка служила естественной границей сада булочника. Над самой водой простирала свои ветви корявая ветла, с которой очень удобно было удить рыбу. Друзья часами сидели здесь, и Ева-Лотта, разумеется, захватывала самое лучшее место.

– Цирк должен быть возле пекарни, – сказала Ева-Лотта. – У задней стены.

Калле и Андерс одобрительно кивнули.

– Найдём брезенты, отгородим площадку, поставим на ней скамейки для зрителей, и можно начинать! – выпалил Андерс.

– А может быть, прежде всё-таки приготовить несколько номеров? – насмешливо заметил Калле. – Думаешь, стоит тебе выйти, как все зрители помрут со смеху! Впрочем, такому шуту и готовиться не надо! Но ведь в настоящую программу надо включить акробатику и ещё что-нибудь.

– Я буду наездницей! – воскликнула Ева-Лотта. – Возьму нашу лошадь, которая хлеб возит. Красота! – И она послала воздушный поцелуй воображаемой публике. – Высшая школа верховой езды, наездница Ева-Шарлотта! Звучит? – сказала она.

Калле и Андерс смотрели на неё с обожанием. Ещё бы, конечно, звучит! И цирковые артисты со всем пылом и рвением взялись за работу.

Да, лучше места, чем то, которое предложила Ева-Лотта, и не найти! Южная стена пекарни вполне подходила как фон для цирковых номеров, а размеры площадки, покрытой травой, вполне позволяли разместить и зрителей, и арену. Недоставало только брезента, который служил бы им занавесом.

Хуже обстояло дело с артистическими уборными. Но находчивая Ева-Лотта быстро нашла выход. Над пекарней тянулся чердак, большой люк под самой крышей позволял подавать туда вещи прямо со двора.

– А раз можно туда подавать, значит, можно оттуда и выгружать, – сказала Ева-Лотта. – Вот мы и будем выгружаться. Привяжем верёвку наверху и будем съезжать по ней, когда подойдёт очередь выступать. А когда номер кончится, убежим тихонечко, чтобы зрители не заметили, вернёмся по внутренней лестнице на чердак и будем ждать следующего выхода. Это же страшно оригинально, разве нет?

– Да, страшно оригинально, – согласился с ней Андерс. – А если ты ещё и лошадь сумеешь уговорить съезжать по верёвке, тогда уж будет просто жутко оригинально. Но это, пожалуй, потруднее. Она хоть и укрощённая и послушная, но есть же, в конце концов, и для лошади предел!

Об этом Ева-Лотта не подумала. Так или иначе, она не собиралась совсем отказываться от своей блестящей идеи.

– Когда будет мой выход, один из вас станет конюхом, проведёт лошадь через зрительный зал на арену и поставит её под чердачным люком. А потом – хлоп! – я съеду ей на спину.

Подготовка развернулась полным ходом. Калле одолжил у отца брезенты. Андерс съездил на велосипеде за город на дровяной склад и купил там мешок опилок, чтобы посыпать арену. Затем привязали верёвку на чердаке, и трое артистов принялись съезжать вниз. Они так усердно упражнялись, что чуть не позабыли обо всём остальном. В самый разгар вдруг появился дядя Эйнар.

– Как это он целых полдня пробыл один? – шепнула Ева-Лотта мальчикам.

– А ну-ка, кто сбегает с письмом на почту? – крикнул дядя Эйнар.

Ребята переглянулись. Ни у кого из них не было особой охоты. Но тут в Калле заговорило чувство долга. Дядя Эйнар – личность подозрительная, а переписка подозрительных личностей требует контроля.

– Я сбегаю! – крикнул он.

Ева-Лотта и Андерс были приятно удивлены. Калле схватил письмо и помчался. Скрывшись из виду, он тотчас взглянул на адрес.

На конверте было написано: «Фрёкен[3]3
  Барышня, девица (шв.).


[Закрыть] Лола Хельберг, Стокгольм, до востребования».

«До востребования» означало, что адресат сам должен получить письмо на почтамте, это Калле знал.

«Подозрительно, – подумал Калле. – Почему он не пишет ей прямо на дом?»

Он достал свою записную книжку и раскрыл её. В верхней части страницы был «Список подозрительных лиц». Раньше этот список охватывал немалое количество «лиц», но потом Калле скрепя сердце вынужден был повычёркивать их одного за другим. Ему так и не удалось ни одного из них уличить в чём-либо преступном.

Теперь в списке числился всего один человек – дядя Эйнар. Его имя было подчёркнуто красным, а ниже аккуратно перечислялись приметы. За приметами следовал раздел: «Особо подозрительные обстоятельства», где значилось: «Имеет отмычку и карманный фонарик». У Калле, разумеется, тоже был карманный фонарик, но это же совсем другое дело!

Выудив из кармана огрызок карандаша, Калле прислонился к забору и дописал: «Ведёт переписку с фрёкен Лолой Хельберг, Стокгольм, до востребования». Затем он добежал до ближайшего почтового ящика и через минуту уже вернулся в «Калоттан» – так по зрелом размышлении решено было назвать новый цирк.

– А что это значит? – спросил дядя Эйнар.

– Неужели непонятно? «Ка» – Калле, «Лотт» – Ева-Лотта. «Ан» – Андерс, – ответила Ева-Лотта. – Кстати, вам нельзя смотреть, как мы репетируем.

– Очень жестоко с вашей стороны. Что же я буду целый день делать?

– Пойдите рыбку поудите, – предложила ему Ева-Лотта.

– Ты что, хочешь, чтобы у меня сделался нервный припадок?

«Чрезвычайно беспокойная натура», – подумал Калле.

Но Ева-Лотта была неумолима. Она безжалостно выпроводила дядю Эйнара, и репетиция цирка «Калоттан» продолжилась полным ходом. Андерса, как самого сильного и ловкого, выбрали директором цирка.

– Но и я тоже хочу немножко распоряжаться, – объявила Ева-Лотта.

– Ну уж нет. Раз я директор, значит, всё.

Директор Андерс твёрдо решил создать действительно хорошую акробатическую труппу и заставил Калле и Еву-Лотту тренироваться несколько часов подряд.

– Ну вот, – удовлетворённо сказал он под конец.

Ева-Лотта, одетая в голубой спортивный костюм, с гордой улыбкой выпрямилась. Она стояла одной ногой на плече Андерса, а другой на плече Калле. Мальчики в свою очередь упирались широко расставленными ногами в зелёную доску качелей, и Ева-Лотта очутилась на такой высоте, что ей даже стало немного не по себе. Но она бы скорее умерла, чем призналась, что у неё душа уходит в пятки, когда она смотрит вниз.

– Было бы здорово, если бы ты хоть немного постояла на руках, – выдавил из себя Андерс, силясь удержать равновесие. – Зрителям бы это понравилось.

– Было бы здорово, если бы ты посидел на своей собственной голове, – сухо ответила Ева-Лотта. – Зрителям бы это понравилось куда больше.

Внезапно в саду послышался ужасающий визг, душераздирающий вопль существа, попавшего в величайшую беду.

Ева-Лотта вскрикнула и с риском для жизни спрыгнула вниз.

– Ой, что это? – сказала она.

Все трое опрометью выбежали из цирка. В следующее мгновение навстречу им, сопровождаемый страшным грохотом, выкатился серый клубок. Это он издавал такие невероятные вопли. Так ведь это же Туссе, котёнок Евы-Лотты!

– Туссе, Туссе, что же это? – всхлипывала Ева-Лотта. Она схватила котёнка, хотя тот царапался и кусался. – Смотрите… Как не стыдно! Кто-то привязал эту штуку, чтобы напугать его до смерти!

К хвосту котёнка была привязана бечёвка, на которой болталась консервная банка.

Ева-Лотта разрыдалась.

– Если бы я только знала, кто это сделал, я бы…

Она подняла глаза. В двух шагах от неё стоял дядя Эйнар и весело смеялся.

– Ох, вот умора! – сказал он. – В жизни ещё так не смеялся!

Ева-Лотта шагнула к нему:

– Это вы сделали?

– Что – сделал? Нет, вы видали когда-нибудь такие прыжки? Зачем ты отвязала банку?

Ева-Лотта закричала и кинулась на него. Заливаясь слезами, она дубасила дядю Эйнара кулаками куда попало.

– Это ужасно, подло, я вас ненавижу!

Смех прекратился, лицо дяди Эйнара исказилось от злобы. Странная перемена испугала Калле и Андерса, неподвижно стоявших в стороне. Дядя Эйнар схватил Еву-Лотту за руки и прошипел:

– Потише, девчонка! Не то я из тебя яичницу сделаю!

Ева-Лотта прерывисто задышала. Руки её бессильно упали – так крепко стиснул их дядя Эйнар. Она смотрела на него со страхом. Он отпустил её и немного смущённо пригладил свои волосы. Потом улыбнулся и сказал:

– Что это на нас нашло? Схватились, точно боксёры! И вообще, о чём речь? По-моему, первый раунд ты выиграла по очкам, Ева-Лотта!

Ева-Лотта не произнесла ни слова. Она взяла котёнка, повернулась и ушла.

4

Калле никак не мог уснуть – комары в комнате не давали. И вот сейчас его опять разбудил какой-то крылатый паршивец.

– Кровососы! – пробормотал он. – И кто их только выдумал!

Он почесал подбородок. Потом взглянул на часы. Скоро час. Все порядочные люди в такое время давно уже спят!

«Кстати, – сказал он себе, – интересно, спит этот кошачий палач или нет?»

Он тихонько подошёл к окну и выглянул. В мансарде горел свет.

«Если бы он побольше спал, то, пожалуй, не был бы такой беспокойной натурой, – подумал Калле. – А если бы он не был такой беспокойной натурой, то, пожалуй, спал бы больше».

В этот момент свет в мансарде погас, словно дядя Эйнар услышал его. Калле уже собирался вернуться в постель, но тут произошло нечто неожиданное.

Дядя Эйнар осторожно выглянул в окно, убедился, что поблизости никого нет, и вылез на пожарную лестницу. Минута – и он уже на земле. Держа что-то под мышкой, он быстрыми шагами направился к сараю возле пекарни.

Калле настолько опешил, что поначалу от изумления ничего не понимал и уж тем более не был способен что-либо предпринять. Но в следующий миг его вдруг захлестнул целый поток мыслей, догадок и вопросов. Калле дрожал от волнения и восторга. Наконец-то, наконец ему попался по-настоящему подозрительный субъект! Подозрительный не только на первый взгляд, но и после более тщательного изучения. В самом деле, взрослый человек посреди ночи вылезает из окна! Разве стал бы он так поступать, не будь у него что-то нечистое на уме?

«Вывод номер один, – сказал себе Калле, – он не хочет, чтобы кто-нибудь в доме слышал, что он уходит. Вывод номер два: он замышляет что-то нехорошее. Ой-ой, а я-то стою здесь как дурак!»

Калле натянул штаны со скоростью, которая сделала бы честь любому пожарнику. Стараясь не шуметь, он стремительно скользнул по лестнице. Только бы мама не услышала!

Сарай! Почему дядя Эйнар пошёл именно туда? А вдруг он хочет взять там тяжёлый предмет, чтобы кого-нибудь убить? Калле уже казалось, что дядя Эйнар и есть тот убийца, которого он так долго выслеживал. Кровожадный оборотень, творящий своё чёрное дело, едва над городом спустится мрак…

Дверь в сарай была приоткрыта. Но дяди Эйнара там не оказалось. Калле растерянно оглянулся. Вон он! Тёмная фигура быстро удалялась. Вот она завернула за угол и скрылась из виду.

Калле сорвался с места и ринулся вдогонку. Скорее, пока ещё не поздно, предотвратить ужасное преступление! Но тут же его поразила другая мысль: а что, собственно, он может сделать? Что он скажет дяде Эйнару, если догонит его? А вдруг тот прикончит его, Калле? Может, лучше пойти в полицию? Но ведь не пойдёшь же туда только для того, чтобы сказать: «Этот человек вылез ночью из окна. Заберите его!» Ведь нет же такого закона, который запрещает кому бы то ни было лазить через своё окно хоть всю ночь напролёт, если нравится. Да и отмычку тоже, наверное, не запрещается иметь. Нет, в полиции его засмеют!

Постой, а где дядя Эйнар? Нету, исчез! Выходит, он словно сквозь землю провалился? Но тогда и нечего голову себе ломать! Хотя досадно, конечно, так быстро потерять след… Пусть Калле не собирался вступать в открытую борьбу с дядей Эйнаром, всё равно, как сыщик, он обязан следовать за ним, замечать все его действия. Быть неслышным, незаметным свидетелем, который когда-нибудь сможет выйти и сказать: «Господин судья! Человек, которого вы видите на скамье подсудимых, в ночь на двадцатое июня вылез в окно, расположенное в верхнем этаже дома булочника Лисандера здесь, в городе, спустился по пожарной лестнице, направился к расположенному в саду того же булочника сараю и затем…» Да, вот именно, что же он сделал затем? Об этом Калле рассказать никогда не сможет. Дядя Эйнар исчез.

Калле уныло поплёлся домой. На углу он увидел полицейского Бьёрка.

– Ты чего это ночью по улицам разгуливаешь?

– Здесь не проходил мужчина? – спросил Калле взволнованно.

– Мужчина? Нет. Кроме тебя, я здесь никого не видел. Беги-ка домой и ложись спать! Я бы с удовольствием это сделал, если бы мог.

Калле зашагал дальше. «Никого не видел». А когда они что-нибудь видят, эти полицейские? Да у них перед носом целая футбольная команда пройдёт, а они не заметят! Хотя для Бьёрка Калле готов был сделать исключение. Он всё-таки лучше других полицейских. Но ведь это Бьёрк сказал: «Иди домой и ложись спать!» Нет, вы только подумайте! Единственного человека, который действительно что-то видит, полицейский отсылает домой спать! Стоит ли после этого удивляться тому, что столько преступлений остаются нераскрытыми!

Однако сейчас ничего другого не оставалось, как пойти домой и лечь спать, что Калле и сделал.

На следующий день репетиции в цирке «Калоттан» продолжались.

– Дядя Эйнар ещё не вставал? – спросил Калле Еву-Лотту.

– Не знаю и знать не желаю. Хоть бы проспал до обеда, чтобы бедный Туссе успел прийти в себя.

Однако дядя Эйнар не замедлил явиться. Он принёс большой кулёк с шоколадными конфетами, который бросил Еве-Лотте.

– Не хочет ли звезда цирка немного подкрепиться?

Ева-Лотта усиленно боролась с собой. Она очень любила шоколад, что правда, то правда. Но солидарность с Туссе требовала, чтобы она бросила кулёк обратно с гордым: «Нет, благодарю!» Она взвесила кулёк в руке. Да-а, не так-то легко проявить гордость… А что, если взять только одну конфетку, а все остальные вернуть? А потом дать Туссе целую салаку? Нет, так, пожалуй, не пойдёт.

Но Ева-Лотта уже столько колебалась, что подходящий момент для широкого жеста был упущен. Дядя Эйнар сделал стойку на руках, а вернуть кулёк человеку, находящемуся в таком положении, довольно трудно. И Ева-Лотта оставила конфеты у себя, хотя прекрасно понимала, что получила их в знак примирения. Она решила дать Туссе две салаки и отныне вести себя с дядей Эйнаром вежливо, но холодно.

– Разве у меня плохо получается? – спросил дядя Эйнар, став опять на ноги. – Нельзя ли и мне поступить в цирк «Калоттан»?

– Нет, взрослых не берём, – сказал директор Андерс.

– Нигде никакого сочувствия! – вздохнул дядя Эйнар. – Что ты скажешь, Калле, не правда ли, со мной жестоко обращаются?

Но Калле не слушал. Он как заворожённый смотрел на предмет, который выпал из кармана дяди Эйнара, когда тот ходил на руках. Отмычка! Вон она лежит в траве. Стоит только нагнуться… Калле взял себя в руки.

– Жестоко обращаются? Разве? – произнёс он и наступил на отмычку.

– Ну да, вы же не хотите играть со мной, – жаловался дядя Эйнар.

– Вот ещё… – сказала Ева-Лотта.

Никто ничего не заметил! Босая нога Калле ощущала отмычку. Теперь следовало бы поднять её и сказать дяде Эйнару:

– Вот – вы уронили…

Но это было свыше его сил. И Калле незаметно сунул отмычку в свой собственный карман.

– По местам! – скомандовал директор цирка.

Калле вспрыгнул на перекладину качелей.

Тяжела жизнь циркача! Репетиции, репетиции, репетиции… Июньское солнце припекало, и пот градом катился с «Трёх десперадос»[4]4
  Десперадо (англ.) – удалец, отчаянный человек, сорвиголова.


[Закрыть], лучшей акробатической труппы Скандинавии». Именно так было написано на афишах, расклеенных на всех ближайших домах.

– Не хотят ли трое десперадос съесть по булке?

В окне пекарни показалась добродушная физиономия булочника Лисандера. Он держал противень со свежеиспечёнными булками.

– Спасибо, – ответил директор. – Может, немного погодя. Сытое брюхо к учению глухо.

– В жизни так не уставала! – простонала Ева-Лотта.

Кулёк с конфетами давным-давно опустел, и желудок тоже был пуст. Ничего удивительного после таких-то упражнений!

– Да, пожалуй, пора и отдохнуть, – поддержал её Калле и вытер пот со лба.

– Зачем вы меня тогда директором выбрали, если всё равно сами распоряжаетесь? – рассердился Андерс. – Тоже мне десперадос называются! «Десперадос-обжирадос» – вот вы кто! Так бы и написали на афишах.

– Голод не тётка, – возразила Ева-Лотта и стремглав помчалась на кухню за морсом.

И когда булочник выбросил им из окна целый кулёк свежих булок, директор цирка только тяжело вздохнул, хотя в глубине души и сам был доволен.

Дома у Андерса не привыкли к булкам, да и ртов было слишком много. Правда, отец частенько говаривал: «Вот я вас сейчас угощу!» Но он имел в виду не булочки, а порку! И так как Андерсу это блюдо уже приелось, он старался поменьше бывать дома. Ему больше нравилось у Калле и Евы-Лотты.

– И мировой же у тебя папка! – сказал Андерс, впиваясь зубами в очередную булку.

– Лучше всех, – согласилась Ева-Лотта. – А весёлый какой! И до того аккуратный! Мама говорит – она совсем с ним замучилась. Он совершенно не выносит кофейных чашек с отбитыми ручками. Говорит, что мама, я и Фрида только и делаем, что отбиваем ручки у чашек. Вчера пошёл и купил две дюжины новых, а дома взял молоток и отбил у них у всех ручки. «Это, – говорит, – чтобы избавить вас от лишних хлопот». Мама так хохотала, что у неё даже живот заболел. – Ева-Лотта взяла ещё булочку и продолжала: – И он не любит дядю Эйнара.

– Может, он и ему ручки пообломает, – с надеждой произнёс Андерс.

– Кто знает… Папа говорит, что он, конечно, уважает родственников, но когда все мамины кузины, тётушки, дядюшки и всякая там седьмая вода на киселе болтаются у нас в доме, то ему больше всего хочется оказаться в одиночной камере где-нибудь подальше отсюда.

– А по-моему, в камере должен сидеть дядя Эйнар, – вставил Калле.

– Ага, ты, конечно, открыл, что это дядя Эйнар перерезал всех во время Варфоломеевской ночи[5]5
  Варфоломеевская ночь – массовая резня гугенотов, произведённая католиками в Париже в ночь под праздник св. Варфоломея, 24 августа 1572 года.


[Закрыть], да? – сказал Андерс.

– Ну и ладно, а я что знаю, то знаю.

Андерс и Ева-Лотта засмеялись.

«А собственно говоря, что я знаю-то? – подумал Калле немного погодя, когда кончилась репетиция. – Знаю только, что ничегошеньки не знаю!» Калле загрустил. Потом вдруг вспомнил про отмычку и чуть не подпрыгнул. У него же в кармане отмычка! Её надо испробовать. Запертая дверь – вот всё, что нужно для этого. А почему бы не попробовать открыть ту же дверь, что и дядя Эйнар? Дверь в подземелье старого замка!

Калле не раздумывал больше. Он бросился бежать по улицам, боясь встретить кого-нибудь из знакомых, кто мог бы увязаться за ним. Вверх по холму он взлетел с такой быстротой, что у самой двери вынужден был остановиться и перевести дух. Рука Калле слегка дрожала, когда он всовывал отмычку в замочную скважину. Выйдет или нет?

Сначала казалось, что нет. Но, повозившись немного, Калле почувствовал, что замок поддаётся. Вот, оказывается, как это просто! Он, Калле Блюмквист, открыл дверь отмычкой! Дверь заныла, поворачиваясь на петлях. Калле задумался. Жуть брала при одной мысли, что ему придётся в одиночку спуститься в подземелье. Да и вообще он пришёл сюда лишь для того, чтобы испробовать отмычку. Но теперь, когда вход открыт, нужно быть круглым дураком, чтобы не воспользовался случаем! И Калле шагнул вниз по лестнице. Подумать только – он единственный мальчик в городе, у кого есть такая возможность! Надо обязательно расписаться ещё раз на стене. И если ему, Андерсу и Еве-Лотте действительно случится опять здесь побывать, они увидят, что его имя написано в двух местах, – следовательно, он побывал здесь дважды.

Но что такое: на стене нет никаких подписей! Всё жирно зачёркнуто карандашом, ничего невозможно прочесть.

– Вот так штука! – громко сказал Калле.

А может быть, тут живёт какое-нибудь старое привидение, которому не нравятся надписи на стенах, и оно ходит и всё зачёркивает? Калле вздрогнул. Впрочем, разве у привидений бывают карандаши? Нет, что-то непохоже на правду. Но ведь кто-то всё-таки сделал это!

– Как же я сразу не сообразил? – прошептал Калле. – Дядя Эйнар!

Ну да! Он же вообще не хотел, чтобы они тогда писали свои фамилии, – он их и зачеркнул. Всё ясно: дядя Эйнар не хочет, чтобы кто-нибудь, случайно попав в подземелье, узнал, что они там были. Но когда же он успел? Ведь, когда они в тот раз уходили, надписи были в полном порядке.

– Ой, какой же я дурак! – воскликнул Капле. – Да ночью, конечно!

Сегодня ночью дядя Эйнар был в развалинах. Для этого он и купил карманный фонарик. Но неужели он затеял всё это лишь затем, чтобы замазать несколько фамилий на стенке? Вряд ли. Зачем он тогда ходил в сарай? Ведь не за карандашом же?

Калле усмехнулся. Потом огляделся, пытаясь обнаружить ещё какие-нибудь следы дяди Эйнара. Через маленькие окошечки в подвал проникал скудный свет, но его было слишком мало, чтобы осветить все углы и закоулки. И, кроме того, кто сказал, что дядя Эйнар был только в этой части подземелья, расположенной ближе всего к лестнице? Подземелье велико. Тёмные коридоры расходятся во все стороны… Нет, Калле вовсе не горел желанием продолжать поиски под мрачными сводами. Да и как это сделать – всё равно нечем освещать себе путь.

Одно было абсолютно ясно: дядя Эйнар не получит обратно свою отмычку, это Калле решил сразу. Правда, совесть пыталась возражать, говоря, что нехорошо присваивать чужое, но Калле быстро заглушил эти доводы. Зачем дяде Эйнару отмычка? Кто знает, какие ещё двери он собирается ею открывать? И если Калле прав в своём предположении, что дядя Эйнар тип подозрительный, то он сделал, в сущности, доброе дело, забрав у него отмычку. И наконец, слишком уж было соблазнительно оставить её у себя. Они с Андерсом и Евой-Лоттой могут здесь устроить свой штаб и даже – кто знает! – выведать, что тут делал дядя Эйнар.

«А это самое важное», – решительно сказал себе Калле.

Он уже собирался уходить, как вдруг увидел у подножия лестницы маленький белый предмет. Калле быстро наклонился и поднял его. Это была жемчужина, белая сверкающая жемчужина!