Текст книги "Поединок"

Август Юхан Стриндберг
Поединок

Она была некрасива и потому обойдена вниманием грубых молодых людей, не способных оценить прекрасную душу, скрывающуюся под уродливой внешностью. Но она была богата и знала, что мужчины имеют обыкновение домогаться денег, принадлежащих женщинам, – по той ли причине, что деньги заработаны мужчинами и поэтому они полагают, будто капитал естественно является собственностью их пола, осужденного несправедливым законом работать в одиночку, чтобы прокормить противоположный пол и его отпрысков, или по какой другой, менее обоснованной причине – этот вопрос ее не интересовал. Поскольку она была богата, она много чему научилась, а так как к мужчинам относилась с недоверием и презрением, ее считали одаренной.

Ей исполнилось двадцать лет. Мать была жива, и дочь не пожелала ждать еще пять лет до того дня, когда сама сможет распоряжаться своими деньгами. Поэтому однажды она преподнесла сюрприз подругам, прислав им карточки с объявлением о помолвке.

– Она выходит замуж, чтобы заполучить мужчину, – сказали одни.

– Она выходит замуж, чтобы приобрести слугу и свободу, – сказали другие.

– Она делает глупость, – сказали третьи. – Она не понимает, что именно в замужестве и станет несовершеннолетней.

– Не беспокойтесь, – сказали четвертые, – она станет совершеннолетней, хотя и выйдет замуж. Каков он из себя? Кто он? Откуда он взялся?

Он был молодой адвокат, с женственным лицом, крутыми бедрами и очень застенчивый. Единственный сын, воспитывавшийся матерью и теткой, он испытывал страх перед молодыми девушками и ненавидел лейтенантов за их мужественный вид и за то предпочтение, которое оказывалось им на балах и званых вечерах. Таков был он.

Они встретились на курорте, на балу. Он опоздал, и ему не осталось ни одной свободной дамы. Молоденькие девушки радостно, с торжеством говорили «нет», когда он подходил, чтобы пригласить их на танец, и махали у него перед носом своими программками, словно отгоняя назойливую муху.

Уязвленный, униженный, он вышел в одиночестве на веранду, сел в кресло и закурил. Лунный свет заливал липы, с клумб доносился аромат резеды. В окна он видел, как там, в зале, кружились пары, и под сладостные ритмы вальса дрожал от ревности, от бессильного желания калеки.

– Господин председатель уездного суда предается мечтаниям? – услышал он обращенный к нему голос. – И не танцует?

– А вы, фрекен, почему не танцуете? – спросил он, подняв глаза.

– Потому что я некрасива и меня никто не приглашает.

Он внимательно посмотрел на нее. Они были давно знакомы, но его взгляд никогда раньше не задерживался на чертах ее лица. Глаза этой изысканно одетой девушки выражали сейчас такую боль, боль отчаяния и бесплодного гнева против несправедливой природы, что он почувствовал живейшую к ней симпатию.

– Я тоже никому не нужен, – проговорил он. – Но лейтенанты правы. В естественном отборе правы те, на чьей стороне сила и красота. Поглядите на их плечи и эполеты.

– Фу, ну что вы такое говорите!

– Простите! В неравной борьбе ожесточаешься! Не хотите ли потанцевать со мной?

– Это из милосердия?

– Да, ко мне!

Он выбросил сигару.

– Вы когда-нибудь чувствовали себя изгоем, человеком, отвергнутым судьбой? Знаете ли вы, что значит всегда быть последним? – продолжал он с горячностью.

– О, чувствовала ли я! Но в подобных случаях, – добавила она веско, – оставшиеся за бортом не обязательно бывают последними. Помимо красоты, существуют и другие качества, ценимые в жизни.

– Какие же качества вы цените больше всего у мужчин?

– Доброту, – ответила она решительно. – Потому что это качество у мужчин встречается очень редко.

– Доброте, как правило, сопутствует слабость, а женщинам обычно нравится сила.

– Каким женщинам? Время грубой силы миновало, и нам, людям, сделавшим большой шаг по пути цивилизации, должно было бы хватить ума не ценить силу мускулов и грубость выше доброго сердца.

– Должно было бы! И все же! Взгляните на тех, в зале!

– Для меня истинная мужественность заключается в благородстве чувств и интеллигентности сердца.

– Значит, вы бы посчитали человека, которого весь свет называет слабым, неу…

– Какое мне дело до всего света! До того, что говорит свет!

– А знаете, вы необыкновенная женщина! – сказал председатель уездного суда с возрастающим интересом.

– Вовсе нет! Просто вы, мужчины, привыкли смотреть на женщин как на своего рода кукол для развлечения…

– Какие мужчины? Я, фрекен, с детства смотрел на женщину как на высшее существо, и в тот день, когда меня полюбит женщина, а я ее, я стану ее рабом.

Адель посмотрела на него долгим и пристальным взглядом.

– Вы необыкновенный человек, – сказала она наконец.

Объявив друг друга необыкновенными особями дурного человеческого рода, излив свое презрение к пустому наслаждению танцем и поделившись наблюдениями насчет меланхолической луны, они вошли в зал и присоединились к танцующим.

Адель танцевала превосходно, и председатель уездного суда окончательно завоевал ее сердце, ибо танцевал как «невинная девушка».

Музыка смолкла, и они вновь уединились на веранде.

– Что такое любовь? – спросила Адель, глядя на луну, словно ожидала ответа от небес.

– Взаимная симпатия душ, – прошептал адвокат, и голос его был похож на дуновение ветра.

– Но симпатия легко превращается в антипатию, такое бывает довольно часто, – отозвалась Адель.

– Значит, это не настоящая симпатия. Некоторые материалисты считают, что, не будь двух полов, не было бы любви; они осмеливаются утверждать, будто чувственная любовь сильнее всякой другой. Как это низко, по-скотски – видеть в любимом только пол.

– Не говорите мне о материалистах.

– Приходится! Чтобы вы поняли, насколько возвышенным будет мое чувство, если мне доведется кого-нибудь полюбить. Ей не обязательно быть красивой – красота преходяща. Для меня она будет товарищем, другом. Перед ней я не буду испытывать стеснения, как перед другими девушками. Я подойду к ней, как подхожу к вам, и спрошу: хотите стать моим другом на всю жизнь?

Спрошу без того замешательства, которое ощущает человек, открывающий свое сердце любимой, замешательства, которое он должен ощущать непременно, ибо помыслы его нечисты.

Адель с восхищением смотрела на молодого человека, схватившего ее за руку.

– Вы – идеальная натура, – сказала она, – и ваши слова идут точно из моего собственного сердца. Вы просите моей дружбы, если я правильно вас поняла. Вы получите ее, но сначала одно испытание. Сможете ли вы вытерпеть унижение, насмешки ради той, которая, как вы говорите, вам дорога?

– Смогу ли? Только прикажите!

Адель сняла с шеи цепочку из черненого золота с висящим на ней медальоном.

– Носите это как символ нашей дружбы.

– Хорошо, – ответил адвокат не очень уверенно, – но ведь тогда могут сказать, что мы помолвлены.

– И вы этого боитесь?

– Нет, если ты так хочешь! Ты хочешь?

– Да, Аксель! Хочу, потому что свет не допускает дружеских отношений между мужчиной и женщиной, свет настолько низок, что не верит в чистые отношения между людьми разных полов.

И адвокат надел свою цепь, свои оковы. Свет, насквозь материалистичный с глазу на глаз, присоединился к мнению подруг: она выходит замуж ради самого замужества, а он – чтобы заполучить ее. Свет даже грубо намекнул: он, мол, берет ее ради денег, поскольку сам заявил, что между ними нет столь низменного чувства, как любовь, а дружба никого не заставляет делить супружеское ложе.

Они поженились. Свету дали понять, что жить они будут как брат и сестра, и свет со злобной усмешкой стал ждать результатов великой реформы, которая преобразует брак.

Молодожены уехали за границу. Молодожены вернулись домой. Жена была бледна и пребывала в плохом настроении. И сразу же начала брать уроки верховой езды. Председатель уездного суда ходил с таким видом, как будто стыдился какого-то дурного поступка. И вот прозвучал приговор.

– Эти двое делили ложе «по-братски», – сказал свет.

– У них, верно, будет «братский» ребенок, – сказали подруги.

– Без любви? Но ведь это… Как это называется?

– Запретная связь! – сказали материалисты.

– Духовный брак, или кровосмешение, – сказал анархист.

Факт тем не менее оставался фактом, но симпатия душ дала трещину, в которую ворвалась презренная действительность и начала мстить.

Председатель уездного суда занимался своими профессиональными обязанностями, а кормилица и служанка, нанятые женой, – своими. Поэтому сама хозяйка осталась без дела. Безделье дало толчок ее мыслям, и она задумалась о своем положении. Оно ее не удовлетворило. Разве это занятие для способного человека – ничего не делать? Муж рискнул однажды заметить, что никто не заставляет, не принуждает ее ничего не делать. Но больше он никогда не искушал судьбу подобным образом.

– У меня нет никакого занятия.

– Да, ничегонеделание и вправду не занятие. Почему ты сама не кормишь ребенка?

– Кормить? Я хочу зарабатывать деньги!

– Тебя одолела жадность? У тебя денег больше, чем мы проедаем. Зачем же тебе еще деньги?

– Чтобы быть на равных с тобой.

– На равных мы никогда не сможем быть, потому что ты всегда будешь занимать такое положение, какого мне не достичь. Природа устроила так, что женщина может быть матерью, а мужчина – нет.

– Ну и глупо.

– Могло бы быть наоборот, но лучше от этого не стало бы.

– Но моя жизнь невыносима. Не могу я жить только для семьи, хочу жить и для других тоже!

– Начни пока с семьи, а потом можно и о других подумать.

Разговор мог продолжаться бесконечно, но он и так затянулся.

Председатель уездного суда целыми днями, естественно, разъезжал по клиентам, а возвращаясь домой, принимал посетителей. Адель приходила в отчаяние, видя, как он закрывается в комнате с другими женщинами, чтобы выслушать их доверительные признания, которые он не имел права пересказывать ей. Между ними все время стояли какие-то тайны, и она ощущала его превосходство над собой.

В ней росла глухая ненависть, ненависть к несправедливости их отношений, и она начала искать способ сбросить его с пьедестала. Необходимо было свести его превосходство на нет, установить равноправие.

В один прекрасный день она предлагает учредить больницу. Он отказывается – ему хватает дел с собственной практикой. Но потом ему приходит в голову, что было бы неплохо дать ей возможность чем-нибудь заняться – спокойнее будет.

Она получила больницу, и он вместе с ней вошел в правление. Теперь она сидела в правлении и управляла. Поуправляв с полгода, она настолько освоилась с медициной, что сама начала давать медицинские советы.

– Подумаешь, ничего сложного!

Как-то она случайно заметила ошибку, допущенную врачом, и с тех пор перестала ему доверять. В результате, преисполненная чувством естественного превосходства, она однажды, в отсутствие врача, сама выписала пациенту рецепт. В аптеке по этому рецепту выдали лекарство, приняв которое пациент скончался.

Пришлось немедленно переехать в другой город. Но установившееся было равновесие нарушилось, чему в еще большей степени способствовало появление на свет нового наследника. К тому же слух о фатальном происшествии разнесся довольно широко.

Все это было весьма печально, и отношения между супругами складывались не лучшим образом, ибо о любви там и речи не было; их брак был лишен своей естественной основы в виде здорового, сильного, нерассуждающего инстинкта и представлял собой гнусное сожительство, которое зиждилось на произвольных расчетах эгоистической дружбы.

Что происходило в ее разгоряченном мозгу после того, как она обнаружила, какую совершила ошибку, выискивая выдуманное превосходство, было тайной, но результат ее размышлений мужу пришлось испытать на себе.

Здоровье Адели пошатнулось, она потеряла аппетит и отказалась выходить из дома. Похудела, начала кашлять. Муж много раз водил ее к врачам на обследование, но те не могли определить причину болезни. В конце концов он так привык к постоянным жалобам, что перестал обращать на них внимание.

– Тяжко жить с больной женой, – говорила она.

Он про себя признал, что удовольствия в этом мало, но если бы он ее любил, у него никогда бы не возникло подобного чувства и не вырвалось бы подобного признания.

Состояние жены заметно ухудшилось, и мужу пришлось поддержать ее решение обратиться к известному профессору.

Адель отправилась к знаменитости.

– Сколько времени вы болеете? – спросил профессор.

– С тех пор как я приехала из деревни, где прошли мои детские годы, я никогда не чувствовала себя здоровой.

– Вам не нравится жить в городе?

– Нравится? Кому есть дело до того, нравится мне или нет, – ответила она с видом замученной жертвы.

– Вы полагаете, деревенский воздух пойдет вам на пользу?

– Откровенно говоря, думаю, это для меня единственное спасение.

– Так поселитесь в деревне!

– Но не может же мой муж ради меня портить себе карьеру.

– Э! Он женат на состоятельной женщине, а адвокатов у нас и так хватает.

– Значит, профессор, вы считаете, нам надо поселиться в деревне?

– Конечно, если вы думаете, что это пойдет вам на пользу. Я не нахожу у вас ничего, кроме легкого нервного расстройства, и полагаю, деревенский воздух окажет свое благотворное действие.

Адель вернулась домой удрученная… Ну? Профессор вынес ей смертный приговор, если она останется жить в городе.

Председатель уездного суда был вне себя, и так как он не сумел скрыть причину своего возмущения – ведь ему придется оставить практику! – он тем самым с непреложной очевидностью доказал, что ему плевать на жизнь жены.

Он не верит, что речь идет о ее жизни? Но профессору, наверное, все-таки виднее. Он желает ее смерти? Нет, этого он воистину не желал, и поэтому они купили загородное имение. Наняли управляющего. Должности ленсмана и фогта были уже заняты, и председатель уездного суда остался без дела. Потянулись бесконечные дни. Жизнь стала невыносимой. Он больше ничего не зарабатывал и был вынужден жить на ренту жены. Первые полгода он читал и играл в «фортуну». Потом перестал читать, поскольку не видел в этом смысла. На второй год пристрастился к вышиванию.

А жена сразу же погрузилась в хозяйственные заботы, наведывалась в хлев, высоко задирая юбки, и приходила в комнаты грязная и пахнущая коровником. Чувствовала она себя прекрасно, с наслаждением отдавая распоряжения работникам – ведь она выросла в деревне и знала, что к чему.

Когда муж пожаловался на безделье, она ответила: найди себе какое-нибудь занятие, в доме всегда есть работа. Он хотел было намекнуть на работу вне дома, но поостерегся.

Он ел, спал, гулял. Иногда заглядывал в амбар или в коровник, но почему-то всегда всем мешал и получал выговор от жены.

Однажды, когда он больше обычного сетовал на судьбу, а дети как раз в тот день остались без присмотра, жена резко сказала:

– Пригляди за детьми, вот тебе и занятие.

Он посмотрел на нее, желая убедиться, говорит ли она всерьез.

– Да, да, почему бы тебе не приглядеть за собственными детьми? Разве в этом есть что-нибудь странное?

Поразмыслив как следует, он действительно не нашел в этом ничего странного.

С тех пор он каждый день ходил гулять с детьми.

Как-то утром, собираясь на прогулку, он обнаружил, что дети не одеты. Он рассердился и пошел к жене, так как служанок боялся.

– Почему дети не одеты?

– Потому что Мари сейчас занята! Одень их сам, тебе ведь все равно нечего делать. Или, может, одевать собственных детей стыдно?

Он на минуту задумался и решил, что стыдного в этом ничего нет. И он одел детей.

Как-то раз ему вздумалось побродить одному с ружьем – он никогда раньше не охотился.

Жена уже поджидала его возвращения.

– Почему ты сегодня не гулял с детьми? – спросила она недовольно.

– Потому что сегодня мне это было не в удовольствие!

– В удовольствие! А мне в удовольствие, что ли, целыми днями вертеться как белка в колесе? Когда зарабатываешь себе на хлеб, веселиться не приходится!

– Зарабатываешь? Ты, наверное, хотела сказать – отрабатываешь свой хлеб?

– Какая разница! Мне только кажется, что взрослому мужчине должно быть стыдно валяться на диване без дела.

Ему и правда было стыдно, и с того дня он начал работать нянькой. Работу свою выполнял добросовестно и пунктуально, не находя в этом ничего дурного. И тем не менее он страдал. Ему казалось, что все идет шиворот-навыворот, однако жена всегда умела повернуть так, как надо.

Она принимала в конторе управляющего и старосту, лично отвешивала продукты батракам. Люди, приходившие в усадьбу, спрашивали хозяйку и никогда – хозяина.

Как-то во время прогулки он вышел на луг, где пасся скот. Ему захотелось показать детям коров, и он осторожно повел их к пасущемуся стаду. Внезапно из-за спин животных высунулась черная голова и уставилась на непрошеных гостей, издавая слабое мычание.

Председатель уездного суда подхватил детей на руки и пустился наутек. Подбежав к изгороди, он поспешно перебросил детей, а потом прыгнул сам, но зацепился и повис на заборе. Увидев идущих по пастбищу женщин, он закричал что было сил:

– Бык! Бык!

Но женщины засмеялись и подняли с земли детей, которым здорово досталось при падении в канаву.

– Вы что, не видите – бык! – орал адвокат.

– Нет там никакого быка, – ответила старшая из женщин. – Его забили две недели назад.

Домой он вернулся злой и обиженный. Пожаловался жене на работников. Она в ответ рассмеялась. После обеда, когда они сидели вдвоем в гостиной, в дверь постучали.

– Войдите! – крикнула жена.

Вошла женщина, одна из тех, кто видел приключение с быком, держа в руках цепочку из черненого золота.

– Это, наверное, ваше, госпожа, – сказала она нерешительно. Адель посмотрела на работницу, потом перевела взгляд на мужа, который широко раскрытыми глазами рассматривал свои оковы.

– Нет, это господина, – сказала она, беря цепочку из рук женщины. – Спасибо, дружок. Господин заплатит тебе за находку.

Господин сидел бледный и недвижимый.

– У меня нет денег, обратитесь к госпоже, – проговорил он, перебирая пальцами цепочку.

Жена вынула из большого портмоне одну крону и протянула работнице. Та вышла из комнаты в полном недоумении.

– Уж от этого ты могла бы меня избавить. – В голосе адвоката слышалась боль.

– Неужели ты не способен отвечать за свои слова и поступки? Тебе стыдно носить мой подарок? Я же твои ношу! Трус! Мужчина называется!

С того дня кончилась спокойная жизнь председателя уездного суда. Где бы он ни появлялся, повсюду его преследовали хихикающие лица и служанки и батраки, завидев его, кричали из-за угла: «Бык! Бык!»

* * *

Хозяйка собралась на аукцион, где предполагала пробыть восемь дней. Хозяину было поручено присмотреть за работниками.

В первый же день к нему явилась кухарка и попросила денег на сахар и кофе. Он выдал требуемую сумму. Через три дня она опять пришла просить денег на те же продукты. Он удивился – неужели кончились те, что были куплены в прошлый раз?

– Не я одна их ем, – ответила кухарка. – Хозяйка никогда на меня не жаловалась.

Он выдал деньги. Но ему стало любопытно, действительно ли он ошибся, и поэтому он раскрыл расходную книгу и начал считать.

Сумма, полученная им по этим двум статьям расходов, оказалась удивительной. Сложив все фунты за месяц, он получил лиспунд[1]1
  Лиспунд – мера веса, равная 8,5 кг.


[Закрыть]. Он продолжил свои подсчеты и пришел к сходному результату по всем статьям расходов. Тогда он взял главную бухгалтерскую книгу и, помимо невероятных цифр, обнаружил нелепейшие арифметические ошибки. Жена, оказывается, не только не разбиралась в десятичных дробях, но и не умела производить простейшие арифметические действия с различными единицами мер и весов, так что неслыханное мошенничество со стороны подчиненных должно было неизбежно кончиться банкротством.

Жена вернулась домой. Председатель уездного суда был вынужден выслушать подробный рассказ об аукционе. Наконец он прокашлялся и только собирался заговорить, как жена сама потянула за ниточку:

– Ну, мой друг, а ты как тут справлялся со служанками?

– Справиться-то я с ними справился, но они – мошенники.

– Мошенники?

– Да. К примеру, статьи расходов на сахар и кофе сильно завышены.

– Откуда ты знаешь?

– Посмотрел в расходной книге.

– Вот как! Значит, ты суешь нос в мои книги?

– Сую нос! Мне было интересно проверить!

– Это не твое дело…

– И я обнаружил, что ты ведешь книги, не умея складывать разные единицы веса и не зная десятичных дробей.

– Что? Я не умею?

– Не умеешь, и поэтому мы на грани разорения. Ты – обманщица, моя дорогая. Вот ты кто!

– Кому какое дело, как я веду свои книги!

– Видишь ли, по закону за неправильную бухгалтерию полагается крепость, и, скорее всего, это грозит мне.

– По закону! Ха! Мне плевать на закон!

– В этом я не сомневаюсь, зато закон держит нас, вернее меня, в строгости. Поэтому с сегодняшнего дня я сам буду вести счета.

– Мы можем взять счетовода!

– Ни к чему. Мне все равно нечего делать.

На том и порешили.

Но как только адвокат занял место за конторкой и к нему стали обращаться по разным хозяйственным вопросам, жена потеряла всякий интерес к полевым работам и скоту.

У нее наступила бурная реакция, и вскоре она уже и не глядела ни на коров, ни на телят и безвылазно сидела дома. Сидела сиднем, а в голове у нее начали бродить новые идеи.

Председатель уездного суда же, напротив, пробудился к новой жизни. С головой ушел в хозяйственные заботы и не давал спуску работникам. Теперь он был на высоте положения. Управлял, распоряжался, организовывал, делал заказы.

В один прекрасный день жена пришла в контору и попросила тысячу крон на покупку нового рояля.

– О чем ты думаешь? – воскликнул муж. – Именно сейчас, когда мы собираемся перестраивать хлев! Рояль нам не по карману!

– Не по карману? Моих денег уже не хватает?

– Твоих денег?

– Да, моего приданого.

– Благодаря нашему браку твои деньги теперь принадлежат семье.

– То есть тебе.

– Нет, мой друг, семье. Семья – это маленькая коммуна, единственно признанная коммуна с общей собственностью, которой, как правило, управляет муж.

– Почему муж, а не жена?

– Потому что у него больше времени, ему не приходится рожать детей.

– А почему мы оба не можем управлять?

– По той же причине, по какой акционерное общество имеет только одного исполнительного директора. Если разделить власть между мужем и женой, значит, и детей надо подпустить к управлению, поскольку это и их собственность.

– Это все адвокатские штучки. Но вынуждать меня просить разрешения купить рояль на мои собственные деньги жестоко!

– Теперь это уже не твои собственные деньги.

– Значит, твои?

– Нет, не мои, а семейные. И потом – не притворяйся, будто тебе нужно просить разрешения. Просто благоразумие требует, чтобы ты спросила управляющего, позволяет ли наше финансовое положение потратить такую большую сумму на предмет роскоши.

– Разве рояль – это предмет роскоши?

– Новый рояль, когда есть старый, может быть предметом роскоши. В данный момент наше финансовое положение не блестяще и не позволяет сейчас покупать новый рояль, хотя я лично, разумеется, не могу и не хочу противиться твоему желанию.

– Тысяча крон нас не разорит.

– Начало разорению может быть положено из-за того, что не вовремя залезаешь в долг на тысячу крон.

– Иными словами, ты отказываешь мне в покупке нового рояля.

– Вовсе нет. Ненадежное финансовое положение…

– Наступит ли тот день, когда женщина сама сможет распоряжаться своей собственностью и ей не надо будет, словно нищей, выпрашивать деньги у мужа?

– Наступит, когда женщина сама будет работать. Твоя собственность заработана трудом мужчины, твоего отца. Все богатство на земле вообще заработано мужчинами, и потому вполне справедливо, что сестра получает меньшую долю наследства, чем брат, ибо брату с рождения предназначено кормить жену, а сестре не вменяется в обязанность кормить мужа. Понимаешь?

– Хороша справедливость – делить неодинаково. Справедливо? И ты, умный человек, осмеливаешься это утверждать? Разве делить надо не поровну?

– Не всегда. Делить надо пропорционально заслугам. Ленивец, который полеживает на травке и смотрит, как работает каменщик, должен получать меньше, чем каменщик.

– Вот как! По-твоему, я ленива!

– Гм! Я вижу, мне вообще лучше ничего не говорить. Но когда я целыми днями валялся на диване, почитывая книжку, ты считала меня очень ленивым и, насколько я помню, так и высказывалась – весьма недвусмысленно.

– Что же я, по-твоему, должна делать?

– Гулять с детьми.

– Я не гожусь на роль воспитателя.

– Я же годился. Послушай-ка, мой друг: женщина, которая утверждает, что не пригодна воспитывать детей, не женщина. Но она и не мужчина! Кто же она тогда?

– Фу, как у тебя язык поворачивается говорить такое о матери твоих детей!

– А что говорят про мужчину, который не хочет даже смотреть на женщин? Кажется, что-то весьма грубое?

– Я больше не желаю тебя слушать.

И она вышла из конторы и заперлась у себя в комнате. Она заболела. Врач, этот всемогущий, принимающий на себя заботу о телах после того, как священник упустил души, объявил, что деревенский воздух и одиночество вредны для ее здоровья, и семья была вынуждена переехать в город, чтобы жена могла получить необходимую медицинскую помощь.

Город оказал чрезвычайно благоприятное действие на ее здоровье, а воздух водосточных канав окрасил ее щеки румянцем.

Адвокат вновь открыл практику, и у супругов появилась наконец отдушина для проявления их непримиримых темпераментов.

Однажды газеты объявили, что пьеса, написанная женой, принята к постановке.

– Вот видишь, – сказала она мужу, – и женщина может жить ради целей более высоких, чем качать детей и готовить обед.

И он признал ее правоту и попросил прощения.

Состоялась премьера. Муж сидел в ложе, точно под холодным душем, а после спектакля выступил в роли хозяина на банкете.

Жену окружали поклонники, которым муж наполнял бокалы и срезал кончики у сигар.

Затем начались речи. Муж стоял рядом с метрдотелем, наблюдая за салютом пробок из-под шампанского – был провозглашен тост за женщин. Молодой поэт, веривший в женщину, выразил надежду на ее великое будущее.

Какой-то актер подошел к председателю уездного суда и, похлопав его по плечу, попросил подать «карт-бланш» вместо этого ужасного «редерера»; официанты поминутно спрашивали, где муж хозяйки, а сама хозяйка беспрестанно напоминала мужу, чтобы тот не забывал наполнять бокалы рецензентов.

Сейчас он ощущал себя стоящим гораздо ниже жены, и чувство это было ему в высшей степени неприятно. Когда они вернулись домой, жена сияла. Душа ее расширилась необыкновенно, заполнив каждую жилку, заставив трепетать каждый нерв. Благодаря успеху с нее будто свалился тяжелый камень, она дышала легко, свободно; она говорила и была услышана; прежде немая, она обрела теперь дар речи. Она грезила о будущем, о новых планах, о новых победах.

Муж сидел молча, усталый, словно выжатый лимон, никак не реагируя на ее слова. Чем выше она взмывала, тем ниже падал он.

– Ты мне завидуешь, – вдруг сказала она, круто прервав свою пламенную речь.

– Не будь я твоим мужем, я бы не завидовал, – ответил он. – Я радуюсь твоему успеху, но он меня уничтожил. Ты права, но и я тоже прав. Брак – это взаимное людоедство. Если я тебя не съем, ты съешь меня. Ты меня съела. Я больше не могу тебя любить.

– А ты меня когда-нибудь любил?

– Нет. Мы заключили наш брак без любви, и поэтому у нас ничего не вышло. Мне вообще кажется, что брак похож на монархию. А монархия держится только на самодержавии. Брак – монархическая форма правления, и поэтому он отомрет.

– А что придет взамен?

– Республика, естественно! – ответил муж и пошел спать.