Текст книги "Придворный"

Мессер Бернардо отвечал:

– В недостатке – да, но что он зло – этого я не сказал. И должно знать, что подражание, о котором мы говорим, невозможно без таланта. Стало быть, кроме умения подделываться под речь и жесты, выводя как бы воочию выражение лица и повадки того, о ком идет рассказ, нужно быть осмотрительным и, как уже было прежде сказано по части шуток, различать место, время и лицо тех, к кому обращаешься, не опускаясь до паясничанья и не выходя из границ, – которые, впрочем, вы-то прекрасно соблюдаете, и поэтому полагаю, что и знаете хорошо. Ибо, в самом деле, благородному человеку не к лицу делать гримасы, изображая плач или смех, копировать голоса, колотить самого себя, как Берто, переодеваться на публике в нищего поселянина, как Страшино{224}224
  О Берто см. примеч. 57. Никколо Кампани, по прозвищу Страшино (1478–1523) – актер и автор театральных фарсов; после 1513 г. был шутом при дворе папы Льва Х.


[Закрыть], – и тому подобные вещи, для них вполне приличные, ибо составляют их ремесло. Нам же приходится заимствововать что-то от их подражания как бы походя и скрытно, украдкой, всемерно соблюдая достоинство дворянина, воздерживаясь как от грязных слов, так и от малопристойных жестов, не искривляя безудержно лица или тела – но совершая движения так, что слушающий и видящий нас по нашим словам и жестам воображал бы гораздо больше, чем слышит и видит, а при этом его разбирал бы и смех. И следует избегать в этом подражании излишней язвительности, особенно когда воспроизводишь безобразные черты лица или фигуры. Ибо телесные недостатки подчас служат хорошим средством возбуждения смеха тому, кто пользуется этим осмотрительно, но использовать их с излишней жестокостью достойно даже не столько шута, сколько врага. Так что нужно, хоть оно и нелегко, придерживаться в этом, как я уже говорил, манеры нашего мессера Роберто. Он копирует любого человека, причем не без колкости, включая его недостатки, и даже в присутствии его самого, – однако никто не возмущается, никому не приходит в голову видеть в этом зло. Я обойдусь без примеров: у него каждый день мы видим их без счета.

LI

Очень сильно возбуждает смех (впрочем, смешное здесь заключается в самой манере рассказа) умелое изображение некоторых недостатков людей – не тех недостатков, что серьезны и достойны кары, а средних, выражающихся просто в глупых поступках, – или само по себе, или с приправой раскованного и едкого гротеска. Заставляют смеяться и примеры какой-нибудь крайней нарочитости, и подчас безудержные, хорошо сочиненные фантастические россказни.

Например, несколько дней назад мессер Чезаре рассказал нам про одну отменную глупость. Находясь у подеста этого города, он увидал крестьянина, пришедшего с жалобой на то, что у него украли осла. Сетуя на свою бедность и на то, как провел его этот вор, он, чтобы подтвердить безмерность своей потери, сказал: «Мессере, видели бы вы моего осла, так поняли бы, что не зря я о нем горюю. Посмотришь, бывало, на него, как идет с поклажей, – что твой Туллий!»{225}225
  Туллий – древнеримское родовое имя. Здесь комический эффект производит припоминание о самом знаменитом носителе этого имени – Марке Туллии Цицероне, имя которого поселянин, вероятно, слышал в речи кого-то из образованных людей.


[Закрыть]

А один из наших друзей, встретив по дороге большое стадо коз, впереди которого шествовал важный козел, остановился и с изумленным лицом изрек: «Посмотрите, каков красавец козел! Вылитый апостол Павел!»{226}226
  В христианской иконографии издревле утвердился обычай изображать ап. Павла с удлиненной, сужающейся книзу, бородой. Искусство готики и Ренессанса (Витторе Кривелли, Витторе Карпаччо, Антониаццо Романо и др.) подчас представляло его бороду особенно длинной и густой.


[Закрыть]

А еще, помните, как синьор Гаспаро рассказывал об одном знакомом ему человеке? Будучи с давних лет слугой феррарского герцога Эрколе{227}227
  Эрколе д’Эсте (1431–1505) – сын Никколо III, маркиза Феррары, Модены и Реджо. Взошел на престол в 1471 г. после сводного брата Борсо, при котором владетели Феррары получили герцогское достоинство. Путем престижных брачных союзов, выгодных дипломатических связей и постоянного наращивания военных сил сделал Феррару одним из наиболее могущественных государств Италии. Проводимая Эрколе политика покровительства по отношению к евреям, изгнанным из Испании и Португалии, послужила мощному притоку в Феррару банковского и торгового капитала.


[Закрыть], он предложил ему двух своих маленьких сыновей в пажи, но оба умерли, не дожив до возраста, когда могли бы поступить на службу. Государь, узнав об этом, с любовью разделил скорбь отца, сказав, что он тоже весьма огорчен, ибо, когда он единственный раз их видел, они показались ему очень красивыми и скромными мальчиками. Отец отвечал: «Государь мой, да то, что вы видели, еще не великое дело. Они через пару дней после того стали куда красивее и толковее, чем я сам мог бы поверить; а уж как пели на пару – ну прямо два сокола».

Или еще: на днях один наш знакомый ученый увидел какого-то молодца, которого по приговору суда принародно высекли на площади. Этот бедолага, у которого вся спина страшно сочилась кровью, шел так неспешно, будто прогуливался в свое удовольствие. Доктор, исполнившись сочувствия, ласково сказал ему: «Поспеши уже, бедняжечка, чтобы поскорее уйти от всего этого ужаса». И тут этот молодчик остановился, повернулся к нему, посмотрел с изумлением и, помолчав какое-то время, сказал: «Вот когда высекут тебя, тогда будешь ходить, как нравится тебе; а уж мне позволь ходить, как нравится мне».

Но вы, вероятно, помните еще ту изрядную глупость, о которой недавно рассказывал синьор герцог. Один аббат, присутствуя при том, как герцог Федерико держал совет, что делать с огромным количеством земли, выкопанной при закладке фундаментов этого дворца, который тогда еще строили, сказал: «Государь, у меня есть прекрасная идея. Прикажите выкопать большущую яму, и пусть все, без лишних хлопот, просто свалят в нее». Герцог Федерико отозвался, еле сдерживая смех: «А куда денем землю, которая останется, когда выроем эту яму?» И аббат невозмутимо продолжил: «А вы сделайте такую глубокую, чтобы хватило и на ту землю, и на эту». И хотя герцог не раз и не два ответил ему, что чем глубже яма, тем больше будет вынуто земли, его голова не могла вместить, что нельзя сделать такую яму, чтобы вошло то и другое. Он все только твердил свое: «Значит, сделайте еще глубже». Вот как был крепок умом этот аббат.

LII

– А что же вы не расскажете про вашего флорентийского комиссара? – вставил мессер Пьетро Бембо. – Он был осажден в Кастеллине герцогом Калабрийским{228}228
  Кастеллинаин-Кьянти – укрепленный городок в южной части владений Флорентийской республики, имевший немалую стратегическую ценность. Описывается эпизод войны 1478 г. между Флорентийской республикой и коалицией Неаполитанского королевства, Папского государства и Сиены. Объединенным войском союзников командовал наследник неаполитанского престола принц Альфонсо (см. примеч. 23), носивший титул герцога Калабрийского. Осада закончилась сдачей города и временным его переходом под власть Сиены.


[Закрыть]; и когда однажды нашли внутри города снаряды с отравой{229}229
  В оригинале «passatori». Это слово в военном языке эпохи имело два значения: 1) полые снаряды, начиненные ядом или легковоспламеняющейся смесью (другое их название – «свинцовые желуди»), и 2) копья, метаемые из баллисты. При значительном развитии артиллерии метательные машины, более удобные в транспортировке и разнообразные в применении, продолжали использовать и совершенствовать не только в XV, но и в XVI в.


[Закрыть], выпущенные из лагеря осаждающих, он написал герцогу, что если дошло до таких жестоких средств, то он будет мазать отравой ядра городской артиллерии, и посмотрим, кому придется хуже{230}230
  Глупость ответа в том, что при выстреле из пушки отрава не могла сохранить свое действие. Этот анекдот, навряд ли исторически достоверный, можно скорее отнести к популярному вплоть до наших дней в любой части Италии фольклорному жанру насмешек над жителями других ее местностей. К этому жанру, как увидим ниже, и переходит разговор. В XV–XVI вв. борьба между Флоренцией и Сиеной во флорентийской литературе отражалась, в частности, через неустанное высмеивание сиенцев как тупиц. Как видим, противники платили флорентийцам той же монетой. На самом деле технической стороной борьбы за Кастеллину заведовали два блестящих специалиста: со стороны осаждавших – Франческо Мартини (1439–1501), сиенский архитектор, художник и военный инженер, автор трудов по теории архитектуры и военному искусству, а со стороны обороняющихся – флорентиец Джулиано ди Сангалло (1445–1516), не менее знаменитый архитектор, скульптор и военный инженер.


[Закрыть].

Мессер Бернардо рассмеялся:

– Мессер Пьетро, если вы не успокоитесь, я расскажу обо всех глупостях, которые видел и слышал о ваших венецианцах, благо этого немало, особенно когда дело касается верховой езды.

– Сделайте милость, помолчите, – ответил мессер Пьетро. – И я придержу при себе две другие чудеснейшие истории, которые знаю про флорентийцев.

Мессер Бернардо сказал:

– Впросак попадают чаще всего сиенцы. Вот и недавно один из них слушал на заседании совета, как зачитывали некоторые письма, в которых, чтобы не повторять то и дело имя того, о котором шла речь, не раз говорилось слово prelibato{231}231
  «Вышепоименованный» (ит.).


[Закрыть]. «Послушайте! – кричит сиенец. – Остановитесь-ка, скажите, этот Прелибато – он друг нашему городу или нет?»

Посмеявшись, мессер Пьетро сказал:

– А вот я мог бы рассказать подобное о флорентийцах, а не о сиенцах.

– Так и рассказывайте вволю, – подхватила синьора Эмилия, – и не стесняйтесь.

Мессер Пьетро продолжил:

– Когда Флорентийская синьория вела войну с пизанцами, оказалось, что из-за больших расходов в казне кончились деньги. И в совете обсуждали способ, откуда их добыть на дальнейшие нужды. Сделано было много разных предложений; наконец один из старейших граждан сказал: «Я обдумал два способа без больших хлопот раздобыть хорошую сумму. Вот вам первый. Какой у нашего города самый бойкий доход? Пошлины за проезд через городские ворота, которых у нас, как известно, одиннадцать. Давайте срочно построим еще одиннадцать, и мигом доход удвоится. Другой способ еще короче и дешевле: приказать открыть в Пистойе и Прато монетные дворы, размером ни больше ни меньше, чем во Флоренции, – и пусть день и ночь чеканят монету, да не мелочь, а одни золотые дукаты».

LIII

Все немало смеялись над тонкой изобретательностью старого горожанина, а когда успокоились, синьора Эмилия сказала:

– И вы поте́рпите, мессер Бернардо, что мессер Пьетро так вышучивает флорентийцев, не отомстив ему?

Мессер Бернардо отвечал с улыбкой:

– Прощаю ему это оскорбление, ибо даже если он огорчил меня, высмеивая флорентийцев, то дал мне и удовольствие повиноваться вам, что всегда приятно.

Внес свою лепту и мессер Чезаре:

– А я слышал, какую славную чепуху смолол один брешианец. Побывав в прошлом году в Венеции в день праздника Вознесения, он рассказывал при мне своим приятелям о том, какие видел красивые вещи на ярмарке и сколько там было разного товара, серебра, заморских пряностей, тканей, одежд; и как вся Синьория с великой пышностью вышла на обряд свадьбы с морем на «Букентавре», где на борту было множество разодетого благородного люда, и столько музыки и песен, точно в раю{232}232
  Пышный ритуал «бракосочетания Венеции с Адриатическим морем» проводился в день Вознесения Господня с начала XI в. в память о завоевании Далмации венецианским флотом во главе с дожем Пьетро II Орсеоло. Дож и вся высшая знать республики выплывали в море на специальной галере под названием «Букентавр» («Быко-кентавр»). После молебствия и окропления святой водой напротив церкви Св. Николая, покровителя моряков, дож бросал в море освященное золотое кольцо со словами: «Мы вступаем с тобой в брак, море. В знак истинного и вечного владычества».


[Закрыть]. Тут один из приятелей спрашивает его, какая же музыка из той, что он слышал, больше всего пришлась ему по душе. А он в ответ: «Да вся была хороша; но видал я одного, что трубил в больно уж чудну́ю трубу: как дунет в нее, так потом засунет ее себе в глотку больше, чем на две пяди, и опять тут же вытащит, а потом опять засунет. Вот уж точно диво, – наверное, и вы-то ничего чуднее не видали».

Все рассмеялись, поняв глупость его предположения: он вообразил, что трубач засовывает себе в глотку ту часть тромбона, которая скрывается, когда ее задвигают внутрь.

LIV

Однако мессер Бернардо продолжал:

– Заурядная нарочитость вызывает досаду, но когда она переходит всякую меру, то бывает довольно смешна, – как, например, разглагольствования иных мужчин о своем величии, достоинствах, благородстве, а женщин – о красоте и утонченности. Недавно одна благородная дама, присутствуя на пышном празднестве, всем видом показывала, что находится здесь с неохотой, через силу. А когда ее спросили, что за мысли привели ее в столь дурное настроение, сказала: «Я размышляла об одной вещи, которая всякий раз, как только вспомню о ней, наводит на меня ужасную тоску, и я не могу прогнать эту мысль из сердца. Когда мне приходит на память, что в день Страшного суда всем телам надлежит восстать и нагими явиться пред судилищем Христовым, я нестерпимо печалюсь, представляя, что и мое тело будет голым на глазах у всех». Такая нарочитость, бьющая через край, больше смешит, чем раздражает.

А изрядные выдумки, столь безмерно приукрашенные, что вызывают смех, вам самим хорошо известны. На днях мне рассказал такую выдумку, совершенно превосходную, один наш друг, никогда не оставляющий нас без этого удовольствия.

LV

– Да какая б ни была эта выдумка, – прервал Джулиано Маньифико, – она не может быть отменнее и искуснее той истории, что недавно рассказывал один наш тосканец, купец из Лукки, клятвенно выдавая за чистую правду.

– Так расскажите ее, – попросила синьора герцогиня.

И Джулиано Маньифико с улыбкой начал:

– Этот купец, как он рассказывает, однажды, будучи по торговым делам в Польше, надумал купить некоторое количество соболей, рассчитывая повезти их в Италию и сделать ими хороший барыш{233}233
  Шкурки соболя в Италии считались огромной ценностью и знаком высокого престижа. В одном письме матери из Рима Кастильоне с увлечением рассказывает о том, как польское посольство преподнесло папе соболиную мантию и отдельно полтораста соболиных шкурок, «таких красивых, каких никогда не было видано в Италии» (март 1505).


[Закрыть]. И поскольку он не мог самолично поехать в Московию, по причине войны между королем польским и герцогом московским, с помощью некоторых тамошних людей он договорился о том, чтобы некие московитские купцы привезли соболей на границу с Польшей, и сам пообещал прибыть туда же, чтобы обделать дело. Отправился, стало быть, этот лукканец со своими товарищами в сторону Московии и, добравшись до Борисфена{234}234
  Древнее греческое название Днепра, бывшее в употреблении у итальянских географов вплоть до XVIII в.


[Закрыть], увидел, что от мороза река вся застыла, как мрамор, а московиты, которые из-за войны опасались поляков, стоят на другом берегу, не подъезжая ближе. После того как те и другие купцы узнали друг друга по условленным знакам, московиты стали громко требовать ту цену, которую хотели за соболей. Но мороз был столь крепок, что их нельзя было расслышать; ибо слова, не успевая долететь до другого берега, где стоял лукканец со своими толмачами, замерзали в воздухе и льдинками повисали в нем. Поляки, знавшие, как надо поступать в подобном случае, решили развести большой костер на самой середине реки, рассчитав, что именно до этого места голос долетает еще теплым, а потом уже замерзает и пресекается: лед, представьте себе, был столь крепок, что мог выдержать огонь. И когда это было сделано, слова, вот уже час как замерзшие, стали оттаивать и с журчанием стекать вниз, как снег с гор в мае; и таким образом были услышаны, хотя купцы, их сказавшие, уже удалились. Но поскольку нашему лукканцу показалось, что эти слова требуют за соболей слишком высокую цену, он не согласился и вернулся восвояси без них{235}235
  Неведомый нам по имени лукканец на триста лет предвосхитил знаменитого барона Мюнхгаузена, у которого тоже, как известно, на русском морозе слова людей и звуки почтового рожка замерзали, а потом оттаивали у жарко натопленной печки.


[Закрыть].

LVI

После общего смеха мессер Бернардо сказал:

– В самом деле, история, которую хотел рассказать я, не столь искусна, но тоже хороша: вот она. Несколько дней назад, говоря о новой стране, называемой даже Новым Светом, открытой португальскими мореплавателями, и о разных животных и других диковинах, которые они привозят оттуда в Португалию, мой друг, о котором я упоминал, уверял, будто видел обезьяну, обликом совершенно непохожую на тех, что привыкли видеть мы, и замечательно игравшую в шахматы.

В числе разных случаев с ней он рассказывал, как однажды тот дворянин, что ее привез, был у короля Португалии, и когда играл с ней в шахматы, обезьяна сделала несколько очень хитрых ходов, поставив его в трудное положение, после чего объявила ему шах и мат. Возбужденный, как бывает со всеми проигравшими в этой игре, дворянин схватил фигуру короля, довольно большого размера, как это в обычае у португальцев, и засветил хороший шах обезьяне по голове. Она тут же вскочила, громко жалуясь и будто бы прося у короля защиты от нанесенной ей обиды. После этого дворянин снова позвал ее играть; обезьяна некоторое время отказывалась знаками, но потом села играть и, как и в прошлый раз, так и теперь загнала его в угол. Наконец, видя, что может поставить хозяину шах и мат, она решила новым трюком обезопасить себя – и спокойно, будто невзначай, просунула свою правую лапу хозяину под левый локоть, который он для удобства держал на подушечке из тафты. Проворно выхватив ее, в тот же миг левой лапой поставила ему мат пешкой, а правой положила подушку себе на голову, чтобы прикрыться от затрещин. И затем еще весело подпрыгнула перед королем в знак своей победы! Вот какой мудрой, осторожной и предусмотрительной была эта обезьяна!

– И эта обезьяна, – подхватил мессер Чезаре Гонзага, – была, несомненно, доктором всех обезьянских наук, и весьма авторитетным; полагаю даже, что Республика индейских обезьян послала ее в Португалию, чтобы заслужить себе уважение в прежде неведомой стране.

Тут все весело посмеялись и выдумке, и комментарию мессера Чезаре.

LVII

Мессер Бернардо вернулся к прерванному изложению:

– Итак, вы выслушали то, что я мог сказать вам относительно шуток, состоящих из связного рассказа, производящего определенный эффект. Теперь можно перейти к тем, что заключаются в одном изречении: здесь находчивая острота выражается кратко, единой фразой или словом. И как в первом роде шуток, рассказывая или подражая, нужно избегать уподобления паяцам и прихлебателям и тем, которые смешат других своими глупостями, так и в этом роде, кратком, придворный не должен казаться злоязычным, ядовитым и говорящим остроты и шутки с целью лишь разозлить и оскорбить; ибо те, кто так делает, часто за грех языка получают заслуженное наказание всем телом.

LVIII

Из мгновенных шуток, заключающихся в одном кратком высказывании, самые острые – те, что рождаются из двусмысленности, хотя они не всегда вызывают смех: их хвалят больше за то, что они находчивы, чем за то, что смешны. Такую остроту недавно наш мессер Аннибале Палеотто{236}236
  Палеотти – род разбогатевших болонских купцов, одна из ветвей которого получила дворянство и наследственное сенаторское достоинство; выходцы из нее прославились также как видные знатоки права. Об Аннибале Палеотти (или Палеотто; ум. 1516) известно, что в 1512 г. он был подвергнут тюремному заключению и штрафу в 400 дукатов по обвинению в заговоре, но уже в 1514 г. папа Лев Х утвердил его в звании сенатора, вопреки протестам большого числа горожан. Племянник Аннибале, Габриэле, был кардиналом и епископом Болоньи, а в 1590 г. при выборах папы рассматривался в качестве кандидата.


[Закрыть] сказал предлагавшему ему преподавателя грамматики для его сыновей. Когда тот расхваливал ему преподавателя как весьма ученого (dotto) и, перейдя к вопросу об оплате, сказал, что он, кроме денег, хотел бы иметь комнату, где можно было бы жить и ночевать, ибо «у него нет постели (non ha letto)». На это мессер Аннибале тут же ответил: «Какой же он dottо, если он non ha letto?»{237}237
  Слова «non ha letto» в итальянском языке могут быть поняты двояко: 1) «не имеет постели» (т. е. места для ночлега) и 2) «не читал». Во втором варианте ответ мессера Аннибале означает: «Какой же он ученый, если он не читал?»


[Закрыть] Неправда ли, он хорошо использовал разные значения слов «ha letto»? Но поскольку эти двусмысленные фразы бывают довольно остры, так как человек принимает слово в ином значении, нежели как понимают его все другие, то, кажется, они чаще вызывают больше удивления, чем смеха, – разве что если связаны с каким-то другим образом речи.

Но род высказываний, который чаще всего используют, чтобы рассмешить, – когда мы ожидаем услышать одно, а тот, кто отвечает, говорит другое, выходя за рамки беседы. И если к этому присоединяется двусмысленность, фраза становится весьма острой. Так позавчера, когда рассуждали о том, как сделать сколь возможно лучший кафельный пол (mattonato) во внутреннем покое синьоры герцогини, и уже было сказано многое, вы, Джан Кристофоро, заметили: «Вот если бы можно было хорошенько распластать епископа Потенцы, он вполне сгодился бы для этого дела. Ибо лучшего matto nato{238}238
  «Дурак от рождения» (ит.). Епископ Потенцы – Якопо Де Нини ди Амелия (на кафедре с 1506 по 1521).


[Закрыть] я в жизни не видывал». И все рассмеялись, ибо, разделив это слово «mattonato» на два, вы придали ему совершенно другой смысл. Кроме того, ваше предложение разровнять епископа и положить его вместо пола для покоев было полной неожиданностью для слушателей; вот и получилось остроумное и смешное изречение.

LIX

Но двусмысленные изречения бывают разного вида, и нужно быть осмотрительными, подыскивая слова весьма искусно и избегая таких, которые делают высказывание холодным, или кажутся притянутыми за уши, или же, напротив, как мы уже сказали, слишком резки.

Однажды несколько приятелей были дома у их общего друга, слепого на один глаз, и этот одноглазый пригласил их остаться на обед. Но все отказались, кроме одного, который ответил: «А я останусь, потому что вижу, что для одного у тебя есть свободное местечко», показав пальцем на дырку от пустого глаза. Можете судить, насколько это жестоко и неблагородно: он уязвил без причины, не потерпев от него никакой обиды. К тому же он сказал то, что можно сказать о любом человека с подобным увечьем, а такие вещи, слишком общего характера, и не смешны, потому что могут показаться придуманными загодя.

Того же сорта – слова, которые говорили в шутку одному безносому: «На чем же ты носишь очки?» или «Чем же ты нюхаешь розы, когда они цветут?».

LX

А среди прочих высказываний наиболее остроумны такие, когда из язвительной речи собеседника человек берет те же слова в том же смысле и против него же их обращает, уязвляя его собственным оружием. Так, двое вели между собой тяжбу, и в присутствии судьи один сказал другому: «Да что ты еще гавкаешь?» – а тот немедленно парировал: «Вижу вора, вот и гавкаю». В таком же роде высказался однажды Галеотто да Нарни{239}239
  Галеотто Марцио (1427 – ок. 1497) – философ-гуманист, астролог, алхимик. Исполняя должность преподавателя поэзии и риторики в Болонском университете, был обвинен в ереси и бежал в Венгрию, где был приближен ко двору короля Матвея Корвина.


[Закрыть]. Проходя по Сиене, он остановился на улице, чтобы спросить, где харчевня, а один сиенец, видя его полноту, сказал со смехом: «Другие сзади мешки носят, а этот спереди». Галеотто не задумываясь ответил: «В городе воров только так носить и можно».

LXI

Другой род назовем «каламбуры»; он состоит в изменении или прибавлении к слову буквы или слога. Например: «Ты, пожалуй, лучше владеешь lingua latrina{240}240
  Lingua latrina – «язык – отхожее место» (лат.), вместо: lingua latina – «латинский язык».


[Закрыть], чем греческим». Как и вам, синьора Эмилия, кто-то однажды написал: «Синьоре Эмилии Impia»{241}241
  Фамилия синьоры Эмилии Pia, имеющая значения: 1) «благочестивая» и 2) «милосердная», переделана в Impia (здесь: «жестокая», «немилостивая»). Несомненно, речь идет о письме отвергнутого воздыхателя.


[Закрыть]. Остроумно также вставить один или несколько латинских стихов, беря их в другом смысле, чем у автора, или какой-то популярный афоризм, также меняя его смысл, а иногда в том же смысле, но с переменой некоторых слов.

Например, один дворянин, у которого была некрасивая и непривлекательная жена, когда у него спросили: «Как дела?» – ответил: «Сам помысли сие, ибо Furiarum maxima iuxta me cubat»{242}242
  «Из фурий страшнейшая рядом со мною лежит» (лат.). Переделанная цитата из Вергилия (Энеида. VI, 605–606): «Furiarum maxima juxta accubat». Перевод С. Шервинского:
  «…из фурий страшнейшая тут же <…> за столом возлежит». Комический эффект усиливается тем, что обе части ответа, и итальянская, и латинская, звучат в одном стихотворном размере.


[Закрыть].

Мессеру Иеронимо Донато однажды случилось вместе со многим другими дворянами в Риме во время Великого поста следовать «Крестным путем»{243}243
  Иеронимо Донато (1457–1511) – посол Венецианской республики в Риме при папе Александре VI. «Крестный путь» (лат. Via Crucis) – шествие в память голгофских страданий Иисуса Христа, совершаемое в Страстную пятницу.


[Закрыть]. На пути им повстречалась компания очень красивых римлянок. Один из этих мужей произнес: «Quot cœlum stellas, tot habet tua Roma puellas»{244}244
  Овидий. Наука любви. I, 59: «Сколько в небе звезд, столько у тебя в Риме девушек» (лат.).


[Закрыть]. И Донато тут же подхватил: «Pascua quotque hædos, tot habet tua Roma cinædos»{245}245
  Донато подхватывает в том же стихотворном размере: «Сколько на пастбище козлят, столько у тебя в Риме развратных мальчишек». Сinædus означает юношу, служащего гомосексуальным утехам; многие прелаты предпочитали именно этот вид наслаждений.


[Закрыть], указывая рукой на компанию юношей, которая приближалась по другой стороне улицы.

Хороший ответ дал еще Маркантонио делла Торре{246}246
  Маркантонио делла Торре (ум. 1511) – медик и анатом; доктор медицины Падуанского университета с 1503 г. В 1510 г. перешел в университет Павии, где познакомился с Леонардо да Винчи, вместе с которым занимался анатомическими штудиями, но уже в следующем году был унесен эпидемией чумы.


[Закрыть] епископу Падуи. Один из женских монастырей Падуи находился под духовным руководством одного священника-монаха, которого весьма почитали за праведную жизнь и ученость. Поскольку он посещал монастырь совершенно свободно и часто исповедовал матушек, случилось так, что пятеро из них, более половины всех бывших там, забеременели. Когда дело открылось, этот падре хотел бежать, но ему не удалось. Епископ велел привести его, и он тут же исповедал, что по дьявольскому искушению обрюхатил этих пятерых монахинь; епископ исполнился решимости жестоко его покарать. Но поскольку духовник тот был ученым человеком, то имел много видных друзей, которые попытались ему помочь. Пришел с другими к епископу просить о смягчении его участи и мессер Маркантонио. Но епископ никак не хотел их послушать; наконец, после того как они долго настаивали, много высказывались в пользу виновного, молили о снисхождении к нему, ссылаясь на то, что к преступлению располагало само место, напоминали о человеческой немощи и о многом другом, епископ сказал: «Я не буду делать того, о чем вы меня просите, ибо в этом я дам отчет Богу». Они не прекращали просить; и когда епископ снова сказал: «Что отвечу я Господу в день суда, когда Он скажет мне: „Redde rationem villicationis tuæ“?»{247}247
  Ср.: Евангелие от Луки, 16: 2: «Дай мне отчет в управлении твоем» (лат.).


[Закрыть], – мессер Маркантонио немедленно отпарировал: «А вы, монсиньор, отвечайте прямо по Евангелию: „Domine, quinque talenta tradidisti mihi; ecce alia quinque superlucratus sum“»{248}248
  Евангелие от Матфея, 25: 20: «Пять талантов ты дал мне: вот другие пять талантов я приобрел на них» (лат.).


[Закрыть]. Епископ не смог удержаться от смеха и весьма смягчил свой гнев и наказание, уготованное преступнику.

LXII

Столь же удачно можно истолковывать имена и придумывать, почему тот, о ком идет речь, назван так-то или почему с ним происходит то-то. Когда некоторое время назад Прото да Лукка, которого вы знаете как большого забавника, просил папу о пожаловании ему епископской кафедры в Кальо, папа ответил ему: «Ты знаешь, что „кальо“ по-испански означает „молчу“? А у тебя язык без костей. Куда это годится, чтобы сам титул епископа звучал как насмешка? Или уж тогда молчи». На что Прото дал ответ, который пусть был не в том же роде, что слова папы, однако же оказался не хуже. Не раз и не два получив отказ на свою просьбу, он наконец сказал: «Святейший отец, если ваша святыня соизволит пожаловать мне эту епископию, то ведь и вам не без прибытка будет. Я вам две службы оставлю». – «Какие ты еще две службы мне хочешь оставить?» – спросил папа. «А одну службу длинную-предлинную, а другую покороче, в честь Матушки Божьей»{249}249
  Прото да Лукка – шут при дворе папы Юлия II, затем у Льва Х. Каламбур заключается в двух различных значениях слова officio: 1) некий церковный или административный пост, приносящий доход; 2) богослужебное последование. Кальо – городок на севере Ломбардии, у озера Комо.


[Закрыть]. Тут уж папа, на что он суров, не смог не засмеяться.

Некто, тоже в Падуе, говорил, будто Кальфурнио называли так, потому что для него с детства привычным делом было топить печи{250}250
  Джованни Кальфурнио (или, в лат. варианте, Кальпурний; 1443–1503) – филолог-классик, автор обширных комментариев к изданиям римских поэтов. Преподавал риторику и греческий язык в университетах Венеции и Падуи. Здесь фамилия ученого производится от calore («тепло») и furno («печь»). «Некто» – вероятно, Раффаэле Реджо, коллега Кальфурнио по кафедре риторики, который публично высмеивал его как сына угольщика.


[Закрыть].

Еще однажды я спросил у Федры{251}251
  Томмазо Ингирами, по прозвищу Федра (1470–1516) – выходец из знатной фамилии г. Вольтерры; церковный дипломат при Александре VI, а при Юлии II – префект Ватиканской библиотеки. В возрасте тринадцати лет принял участие в представлении трагедии Сенеки «Ипполит», исполняя роль Федры (женские роли в тогдашнем театре поручались мужчинам). Спектакль, проходивший в Риме в древнем здании мавзолея Адриана, был прерван технической неполадкой, и юный актер заполнил паузу, развлекая публику импровизированными стихами на латыни. Сообразительный подросток был замечен; это и стало началом его карьеры. Эразм Роттердамский называл Ингирами «Цицероном своего времени».


[Закрыть]: «Если в Великую пятницу церковь совершает молитву не только за христиан, но даже за язычников и иудеев, почему не упоминаются кардиналы? Ведь упоминаются же в молитве епископы и другие прелаты?» И тот ответил мне, что кардиналы подразумеваются в прошении: «Oremus pro hæreticis et scismaticis»{252}252
  «Помолимся о еретиках и раскольниках» (лат.). Этот замысловатый каламбур можно понять, только хорошо зная Священное Писание и комментарии к нему Отцов Церкви. Федра намекает на известную притчу о плевелах (Евангелие от Матфея, 13: 24–30, 37–43). Авторитетные толкователи Евангелия, как, например, свв. Иероним Стридонский и Августин Иппонийский, считали, что под плевелами (сорняками), выросшими посреди пшеницы, подразумеваются еретики и раскольники, сеющие свои заблуждения среди благочестивых христиан. Федра производит слово «кардинал» от латинского «сarduus», означающего «репейник», «чертополох» и все вообще колючие сорные растения.


[Закрыть].

А вот выдумки в другом роде. Например, наш граф Лудовико так объяснял причину моего упрека одной даме за то, что она использовала притирания, от чего ее лицо сильнейшим образом блестело. Граф сказал, что «в этом лице, мол, когда оно подкрашено, я вижу себя, как в зеркале, и просто стесняюсь своей дурной внешности».

В таком же роде был ответ мессера Камилло Палеотто мессеру Антонио Поркаро{253}253
  Камилло Палеотто (ум. 1530?) – преподаватель риторики в Болонском университете, большой друг Кастильоне. Антонио Поркаро – выходец из знатной римской семьи, о котором мало что еще известно.


[Закрыть], когда тот рассказал об одном приятеле, который на исповеди говорил священнику, с каким удовольствием соблюдает посты, как усердно ходит на мессы и прочие службы и делает все добрые дела на свете, и в конце добавил: «Он расхваливает себя там, где подобало бы себя обвинять». Мессер Камилло ответил: «Наоборот, он исповедуется во всех этих делах, ибо полагает, что делать их большой грех».

А помните, как хорошо сказал недавно синьор префект, когда Джован Томмазо Галеотто удивлялся, что один человек не соглашался продать ему коня меньше чем за двести дукатов?{254}254
  Об этом человеке нет сведений. Из того, что рассказчик не прибавляет к его имени обычное «мессер», можно понять, что он был (вероятно, по причине проявленной им трусости) полностью лишен общественного уважения. Галеотти – рыцарский род из Тосканы; в означенное время его представители служили у Медичи.


[Закрыть] Джован Томмазо твердил, что-де конь не стоит и кватрино{255}255
  Мелкая монета из серебра низкой пробы (с конца XVI в. из меди), с XIII в. до 1861 г. бывшая в ходу почти во всех итальянских государствах.


[Закрыть] и, кроме прочих недостатков, до того боится любого оружия, что бежит от одного его вида. Синьор префект сказал тогда, намекая на трусость Джован Томмазо: «Если конь так прытко бежит от оружия, удивляюсь, что продавец не запросил с тебя тысячу».

LXIII

А еще иногда слово говорится не с той целью, с которой используется обычно. Как, например, когда синьору герцогу предстояло переправляться через очень быструю реку, и он сказал стоявшему рядом трубачу: «Проходи», – тот обернулся к герцогу и, сняв шапку, почтительно сказал: «Только после вашей светлости»{256}256
  В обеих фразах использован глагол passare. Герцог Гвидобальдо, по причине болезни нуждавшийся в помощи окружающих при переходе реки, сказал трубачу, чтобы он шел впереди, а тот понял так, будто герцог приказывает ему уйти с дороги.


[Закрыть].

Есть еще недурной способ острить: когда человек будто бы берет слова, но не смысл высказывания собеседника. Как, например, в этом году в Риме один немец, встретив как-то вечером нашего мессера Филиппо Бероальдо, учеником которого он был, сказал: «Domine magister, Deus det vobis bonum sero» – и Бероальдо тут же отвечал: «Tibi malum cito»{257}257
  Немец хотел пожелать учителю доброго вечера (bona sera), но спутал родовые и падежные окончания, и у него вышло: «Господин учитель, Бог да пошлет вам хорошего поздно» (bonum sero). На что получил ответ: «А тебе плохого рано». Филиппо Бероальдо (1453–1505) – гуманист, профессор риторики и поэзии в Болонском университете, популярнейший преподаватель классической латыни. Издал и снабдил комментариями ряд произведений римской классики; особенный успех имел подготовленный им сборник античных текстов по сельскому хозяйству. Автор трактата о связи между землетрясениями и эпидемиями.


[Закрыть].

Однажды за столом у Великого Капитана Диего де Киньонес сказал другому испанцу, громко потребовавшему «Vino!»: «Y no lo conocistes», чтобы уязвить его как выкреста{258}258
  Потребовавшему «Вина!» Киньонес ответил фразой, имеющей на испанском созвучное начало: «И вы не познали Его», повторив слова Христа, обращенные к иудеям: «Меня прославляет Отец Мой, о Котором вы говорите, что Он Бог ваш. И вы не познали Его» (Евангелие от Иоанна, 8: 54–55). Великий Капитан – граф Гонсало Фернандес де Кордова (1453–1515), видный испанский полководец, главнокомандующий испанской армией в Итальянских войнах 1494–1498 и 1499–1504 гг. Диего де Киньонес – его лейтенант, отличавшийся большой личной храбростью; убит в сражении с французами при Равенне (1512), в котором участвовал и Кастильоне.


[Закрыть].

Мессер Джакомо Садолето{259}259
  Джакомо Садолето (1477–1547) – в молодые годы гуманист и поэт; при понтификате Льва Х стал папским секретарем, сохранив свое положение и при папе Клименте VII. С 1520 г. – епископ, с 1536 г. – кардинал. Покинув Рим за несколько дней до его разгрома ландскнехтами в 1527 г., избежал его ужасов. Как богослов вызвал на себя обвинения в излишнем снисхождении к идеям Реформации; был участником известного кружка ревнителей церковного обновления под покровительством Виттории Колонна (см. примеч. 5).


[Закрыть] сказал Бероальдо, всячески порывавшемуся уехать из Рима в Болонью: «Что за причина принуждает вас так скоро покинуть Рим, где столько удовольствий, и уйти в Болонью, охваченную беспорядками?» Бероальдо начал отвечать: «Мне необходимо уйти в Болонью по трем соображениям…(tre conti)» – и уже поднял три пальца левой руки, чтобы перечислить причины своего ухода, но мессер Джакомо прервал его: «Вот они, эти три графа (tre conti), ради которых вы уходите в Болонью: первый – граф Лудовико да Сан Бонифачо, второй – граф Эрколе Рангоне, третий – граф Пеполи!» И все рассмеялись, ибо все эти три графа были ученики Бероальдо, красивые собой юноши и все учились в Болонье{260}260
  26 °Судьбу всех этих троих знатных и талантливых молодых людей определили трагические обстоятельства эпохи. Лудовико да Сан Бонифачо, кондотьер на службе Венецианской республики, всего двадцатилетним умер от чумы (1511). Уго Пеполи, сражаясь на стороне французского короля, был убит в битве при Капуе (1528). Эрколе Рангоне, большой приятель Кастильоне, при Льве Х поднялся до кардинальского сана и епископства. Карьера преуспевающего прелата была прервана разгромом Рима 1527 г.: вместе с папой Климентом VII осажденный в замке Св. Ангела, он умер от чумы.


[Закрыть]. Изречениям в таком роде очень смеются, потому что они несут ответы, отнюдь не похожие на то, что человек ожидает услышать, и, в силу нашей природы, нам кажется при этом забавной сама наша ошибка: мы смеемся, видя, что обманулись в ожиданиях.

LXIV

Но приемы и фигуры речи, имеющие изящество в серьезных беседах, почти всегда подходят и для острот и шуток. Вы знаете, что противоположные по смыслу слова дают немалое украшение, когда одна контрастная клаузула противопоставляется другой. Тот же самый прием бывает очень хорош и в острословии.

Так, один алчный ростовщик упрекнул одного генуэзца, весьма расточительного в своих тратах: «Когда ты перестанешь разбрасываться своим добром?» Тот ответил: «Когда ты перестанешь грабить чужое». И поскольку, как я уже говорил, откуда извлекаются язвительные остроты, оттуда же берутся и серьезные слова для похвалы, то весьма изящным и тонким способом и для одного, и для другого служит, когда один собеседник, подтверждая слова другого, интерпретирует их как-то иначе.

Например, один сельский священник, служа мессу для своих прихожан, после того как объявил праздники на следующую неделю, начал общую исповедь от лица верующих: «Я согрешил дурными делами, дурными словами, дурными мыслями», и далее по порядку, называя все смертные грехи. И тут один куманек, который был со священником очень накоротке, чтобы пошутить над ним, сказал присутствующим: «Будьте свидетелями в том, что он сам исповедал о себе, ибо я хочу донести о нем епископу».

Тот же способ использовал Саллаца далла Педрада{261}261
  Итальянизированная форма испанской фамилии Саласар де ла Педрада. Известно, что так звался испанский военный, в 1521 г. назначенный первым алькальдом (градоначальником) г. Мехико, но вскоре умерший. О нем ли идет речь, трудно установить.


[Закрыть], чтобы почтить одну даму. Говоря с ней, он превознес многие ее отменные качества и в том числе красоту; она же отвечала, что не считает себя достойной такой похвалы, ибо уже стара. А он ответил: «От старости в вас – лишь ваше подобие ангелам, первым и самым древним существам, сотворенным Богом».

LXV

И в шуточных фразах – для укола, и во фразах торжественных – для прославления бывает хороша подходящая к делу метафора, особенно если ее используют для ответа, причем отвечающий сохраняет именно ту метафору, которую употребил собеседник.

Вот какой получил ответ мессер Палла де Строцци{262}262
  Палла Строцци (1372–1462) – представитель рода банкиров Строцци, обладатель самого большого состояния среди флорентийских граждан, меценат и коллекционер предметов искусства. Глава лагеря противников Козимо Медичи. В 1434 г. изгнан, остаток жизни провел в Падуе.


[Закрыть], который, покинув Флоренцию, послал туда одного из своих слуг и сказал как бы с угрозой: «Передашь от меня Козимо Медичи{263}263
  Козимо Медичи Старый (1389–1464) – с 1420 г. глава банковского дома Медичи. После упорной борьбы с представителями аристократических родов в 1434 г. возглавил правительство Флоренции, постепенно превращенное им в орудие власти его семьи. Меценат, покровитель наук и искусств, организатор большого общественного строительства.


[Закрыть], что курочка потихоньку высиживает цыплят». Посланец передал порученное, и Козимо не задумываясь ответил: «А ты от меня передай мессеру Палле, что трудно курочке высиживать яйца вдали от гнезда»{264}264
  Эти слова приводит также Н. Макиавелли в «Истории Флоренции» (VII, 6).


[Закрыть].

Также метафорой тонко похвалил мессер Камилло Поркаро{265}265
  Камилло Поркаро (ум. 1517) – брат Антонио Поркаро (см. примеч. 253), друг Бернардо Биббиены. При папе Льве Х получил епископство в г. Терамо.


[Закрыть] синьора Маркантонио Колонну{266}266
  Маркантонио Колонна (1478–1522) – во время Итальянской войны 1499–1504 гг. кондотьер в испанском войске Гонсало де Кордова; в 1505–1508 гг. на службе у Флорентийской республики; в 1509–1516 гг. – у Папского государства; в 1517 г. перешел на французскую службу. Убит при защите Милана от испанских войск, возглавляемых его родным дядей Просперо Колонной.


[Закрыть]. В одной из своих речей восхвалив нескольких знатных лиц, прославленных на поле брани, мессер Камилло среди других с почетом упомянул и его. Узнав об этом, Колонна поблагодарил его и прибавил: «Вы, мессер Камилло, поступили со своими друзьями так, как иные купцы – со своими монетами: они, если найдут среди своих денег пару фальшивых дукатов, чтобы от них избавиться, скрывают их среди множества настоящих и так сбывают. Так и вы, чтобы почтить меня, хоть я этого и не заслужил, упомянули меня рядом со столь доблестными и замечательными людьми, что ради их заслуг и я сойду за добрую монету». Мессер Камилло ответил: «Фальшивомонетчики обычно так золотят поддельные дукаты, что они на глаз кажутся лучше настоящих. И если бы существовали алхимики, умеющие проверять людей, как проверяют дукаты, они легко взяли бы вас на пробу, заподозрив, что вы фальшивы. Потому что вы чеканены из намного более красивого и блестящего металла, чем все другие».

Вот как одна метафора становится общей в высказываниях одного и другого рода. Можно привести и другие бесчисленные примеры этого, особенно среди высказываний серьезных. Как, например, Великий Капитан сидел однажды за пиршественным столом, где было так много людей, что не досталось места двум дворянам-итальянцам, прекрасно проявившим себя в бою. Он тут же поднялся сам, повелел всем встать и найти место для этих двоих, сказав: «Дайте сесть этим двум господам; если бы не они, нам, всем остальным, сейчас было бы нечего есть». В другой раз он сказал Диего Гарсии{267}267
  Диего Гарсия де Паредес (1468–1533) – испанский воин, отличавшийся громадным ростом, силой и исключительной храбростью; под командованием Гонсало де Кордова сражался в Итальянских войнах.


[Закрыть], который уговаривал его уйти из опасного места, по которому била артиллерия: «Если Бог не вселил страха в ваше сердце, зачем вы хотите вселить его в мое?» А когда нынешнему французскому королю Людовику{268}268
  Людовик XII (1462–1515) – король Франции с 1498 г.; в течение всего правления безуспешно сражался с Испанией за господство в Италии.


[Закрыть] вскоре после его коронации сказали, что настал час покарать врагов, нанесших ему много обид в бытность его герцогом Орлеанским, он ответил, что не дело короля Франции мстить за обиды, нанесенные герцогу Орлеанскому.

LXVI

Еще подчас колкие остроты высказывают с определенной серьезностью, не возбуждая смеха. Например, Джем Оттоман{269}269
  Султан Джем (1459–1495) – младший сын султана Мехмеда II. Проиграв в борьбе за власть старшему брату Баязиду II, бежал сначала в Египет, а затем на Родос, обратившись за убежищем к ордену госпитальеров, но был взят ими в плен. Через несколько лет был передан в распоряжение папы Иннокентия VIII, а от него перешел под контроль Александра VI. Умер (вероятно, отравленный) вскоре после того, как французский король Карл VIII добился от Александра VI согласия передать ему Джема для участия в крестовом походе против Османской империи.


[Закрыть], брат Великого Турка{270}270
  Великий Турок – так в Италии XV–XVIII вв. называли турецкого султана.


[Закрыть], будучи пленником в Риме, отозвался о том, как у нас в Италии обычно бьются на турнирах: «Для игры слишком много, а для серьезного дела – слишком мало». А когда ему рассказали, что король Ферранте-младший очень проворен и самой своей статью хорошо приспособлен к бегу, прыжкам, верховым упражнениям, он ответил, что в его стране этими упражнениями занимаются рабы, а знатные господа с детства изучают свободные искусства{271}271
  В печатном тексте книги стоит слово «liberalità», обычно означающее «щедрость». Так понимают это место и авторы французского перевода 1537 г. (liberalité) и английского перевода 1561 г. (liberality); но американский переводчик Л. Экштейн-Опдик (1908) передает его как «liberal arts», и мы склонны согласиться с ним. Состязаться в щедрости для подростков и юношей, мало сознающих реальную ценность вещей, – чистое безрассудство, и непонятно, чему и как при этом можно «обучиться». Скорее всего, Джем имел в виду именно искусства – в частности, поэзию, музыку и каллиграфию, которым обучали султанских детей. Впрочем, они занимались и разными видами спорта, особенно военного; сохранились свидетельства о том, что Джем весьма в них преуспевал. Он оставил большое количество стихов на турецком и персидском, которые высоко оцениваются знатоками; один из своих диванов (т. е. собраний стихов) он отослал Баязиду с надеждой на примирение. Возможно, Джем ставил себе в заслугу владение именно этим искусством.


[Закрыть] и именно в них ищут себе похвалу.