Текст книги "Она в паленной нью эре"

Уебки в белых халатах окружают ее, словно свежий труп. Родственники миленько беседуют о прежней жизни, что можно уже отключать провода, которыми она обвешана, пытаясь дышать не глубоко, хоть и стоит на вентиляции легких.

Начать было сложно, хотя та уже взламывала всю технику лаборатории и может управлять ею всей.

Синхронизация через пять, четыре, три, два, один, ноль-ноль-ноль-ноль.

Начинается все с того, что она не отключается, и сворачивает шею тому слева, нащупывает скальпель, перерезает тем горло другому. Они привыкли, расслабились, по двое ходят, и тревожный сигнал о ЧП вялый после всех этих проверок и разделения обязанностей.

У нее есть немного времени на исполнение давней мечты, а ходить в больничной тряпке на голое тело ей претит. Первый труп подходит идеально. Она разрезает одежду выше, ближе к шее, снимая аккуратненько белый халат и то что под ним. Раздевается догола, оставляя трусы, и переодевается прежде, чем успевает согреться, пачкая красным новую одежку. Благо, нашелся ремень – не цвета ее кожи – далеко не светлой – белый совсем. Но дырку пришлось новую проделывать одним резким движением, едва не порвав к чертям, подворачивать рукава и штанины. Оборудование теперь в ее распоряжении. Как стерильненько тут и свет какой яркий, а откуда она взяла скальпелей столько и клевых скальпелеподобных штук – лучше не думать.

Труп – мужчина лет тридцати с ничем не примечательной, блеклой внешностью, таких тысячи, но именно он говорил про халяву своему напарнику сквозь повязку. Лакшми ее на нем и оставила, к трусам в напарники. И, пока тепленький, греется его кровью из глубокой раны в животе, которая теперь везде, слизнула – клубника. И теряет на этом драгоценные секунды, нужно бежать наверх, к основанию перевернутой пирамиды, и именно это становится ее целью. Тошнота настигает ее где-то в процессе, она блюет кровью, думая, что чужой, но слабость накатывает волнами. По ключицам у нее прыгают охранные лазеры, она благополучно заставляет их спуститься, но, когда они достигают колен, сигнализация все равно срабатывает, и Лакшми глупо прыгает кузнечиком, пытаясь сохранить ноги. Запустивший это мудак все равно скоро поймет, что неизбежно отбросит коньки.

<i>«Я знаю траекторию твоих пуль еще до того, как ты нажмешь на курок, даже когда стреляешь очередями». </i>По пути Лакшми открывает клетки. Теперь другие детки где-то тут – одной расы с ней, расходный материал, покромсанный весьма. С каждым этажом хитроевыбаннее наверх – не настроили простых лифтов. А там сюрприз – лаборатория полностью автономна, хоть картошку выращивай, и воздухом снабжает навороченная система кондиционирования, выхода не предусмотрено. Она уже наблевалась кровью, кажется, что ничего не сможет, а следом солдатики – откуда их, сука, столько – и ученые вооружились, из отнятого у жмурика пистолета всех не перестрелять. А они вот-вот будут здесь и просто убьют, теперь-то зная, куда лучше целиться – в улучшитель рефлексов и физических характеристик. Она уже на первом этаже, превратилась в одно кровавое пятно с ногами в мясо, израненная, на лице царапины, и – нет, не бьется до крови о белые стены – просто желает выбраться, хочет уйти. Чип в мозгу умеет перерабатывать материал. Гнется в каркас металл, белоснежными халатами выстилается жесткий салон, из глубин лаборатории тянется резина, стягивается в колеса, из всего подручного лепится нечто, отдаленно напоминающее кабриолет из говна и палок, без фар, зато с крыльями как у самолета. Ну и ладно – думает она – зато полноценная летающая тачка на красном песке марсианском, не снести бы себе голову во время полета и не продрогнуть на границе атмосферы с открытым космосом, не задохнуться.

Они вызывают зачистку – она уничтожает их щиты и хуярит чьей-то ядерной боеголовкой по ним. Они успели что-то кому-то там наболтать, но она уже летит прочь от ядерного гриба. Тот простирается на многие километры, его видно из космоса на песке, живописно, только ее средство передвижения ударной волной откидывает в сторону в по-настоящему мертвую петлю, и зарево уже не кажется таким красивым, когда ее начинает бросать из стороны в сторону. Она цепляется за горячий металл, за пластик, трясет все сильнее, внизу котлован от взрыва, воняет паленым, и черные тени террористов и подопытных…

Когда Лакшми наконец подтягивается на руках, то не пытается рассмотреть атомную геенну вдалеке.

А детки из клеток все равно все издохли. Так она и живет.

Оказывается она на полуострове террористов, но что здесь делали белые?

– <i>Это Жозеф, и ты только что спиздила мою ракету</i>, – заявляет мужской голос в ее голове. Лакшми не хочет отвечать, но выдает: «Мне сейчас не до тебя» – и вправду, она вся в холодных и мокрых тряпках.

– <i>Ага, а потом будет поздно, сворачивай, Лакшми, ты летишь не туда</i>.

– Повторяю, кто это и что тебе нужно? – спрашивает она, чувствуя желание собеседника «там» сделать фейспалм.

– <i>Это Гонконг, твой приятель и почти брат, хочешь узнать о микрочипе в башке побольше, «бесплатно и без смс?»</i>

Она говорит «нет» и отключается. Ей видится лысый чувак в татушках. В натуральном не то замке, не то дворце – пафосном доме с серым небом за окном. Лакшми видит и фасад дома, и чувака, и кокс, даже не зная, что белый порошок – это кокс. Разрывает контакт, в последний момент возвращая себе управление колымагой, в итоге нарываясь на своих первых террористов.

Жозеф умеет вкрадчиво и с хрипотцой шептать, говорить, лить ей в уши, но это тоже потом выясняется, а пока в нее целятся из РПГ*. Но эта птичка еще полетает, и Лакшми еще выхаркивает клубничку, пряча себя от радаров, размываясь в своей тачке – белая, два крыла, несуразный гибрид из лабораторного хайтека, ни разу не обычного пластика, без крыши, что чревато обморожением какой-то там степени. Руки на штурвале, ноги, лицо, потрескавшиеся губы, застывающая на зубах кровь – обморожение приводит уже к потере подвижности, особенно пальцев, и чип тут может не помочь.

Она крадет свой первый «айфон», нерабочую однодневку, у мужика – наглеющего туриста, раз он, сука такая, здесь – лет сорока и с хипповой бородой, а не у местных, и, тем более, не у женщин. Пробирается к нему с толпой детей не намного выше нее и нагло тянет руки, требуя «маней-маней-маней», присматривая, в каком кармане телефон. Она впервые разговаривает с кем-то помимо тех, кто связан с ее унылой работенкой. А дяденька-то, дяденька с выгоревшими, как всегда, везде волосами, просек, очевидно, что ей лет больше основной аудитории, кишащей вокруг него. И ни одного мужика пока нет на периферии, даже хозяина стайки детей одного с ней цвета кожи и волос, года на три ее младше, думает тупой уебан, на шесть минимум. Спрашивает, куда она лезет, большая уже, вон, как белые надо работать идти, и все будет, вон, как он, вка-алывать. А Лакшми смотрит, жалобно выдает «кушать хочется» и, получая влажную салфетку, вытирает немытые руки и идет вкалывать. А, пока он достает из рюкзака свой антисептик, Лакшми наконец понимает, что размывание своего ебала не включила. Чуть-чуть охуевает и грязными руками вытягивает из внутреннего кармана белый смартфон, разрушитель гендерных стереотипов.

И самый странный ее прокол – она не считает остальных соучастников по неволе тупыми, грязными, ни на что не способными отбросами, которые даже бабло не способны вместо салфеток и шоколадки получить. Вот писец-то, и даже мелкому самому сует сотку баксов, наивно надеясь, что она у него останется и пойдет на что-то полезное, например ствол-нож-кастет-динамит-для-рыбалки. Сваливает.

Лакшми сидит, обмерев от четкой яркости и вони в засранном-зассанном переулке – чуть дальше детишки требуют подачки у редкого туристишки, вернее, хватают то, что не забрал дядя – и ждет очередного охотника за своей шкурой. Если по городу шляются подозрительные типы хотя бы с ножиком – тогда точно за ней.

Здешняя дыра, словно дом родной. На видео ее несравненный Кремлевский Киллер что-то втирает на русском под музыку другому белому с микрофоном в руке – звук поганый, но можно уловить, как произносят: «Сею» . Чертов Гонконг, какой же он доставучий, всюду о нем трындят, но она не хочет рассматривать то огромное Сеюграффити, лишь жаждет еще больше Уильяма – такого, которого даже описать словами не может, этой банальщины просто не хватает. Она не понимает, что там говорят, и просто улыбается мечтательно. И страшно, наверное. Предмет грез сбивается, а сердце пропускает удар. Слишком любимый.

Там даже есть комменты, и можно написать, но ее вспугивает тот паршивый тип, что сейчас ошивается у мелкоты. Девушка встает, прячет смартфон в сумку, отряхивает голубую, на манер школьной, юбку, и смывается по-быстрому, со скоростью двадцатки в час, не меньше, оставляя пыль и теряясь в других переулках, подальше от этого.

В новом мире много людей, сари, хны, карри, красных пятен на асфальте и земле от местной жвачки, и террористы не видны во всем этом разнообразии. В переулках она перематывает всего Уильяма, его тексты все еще пролетают, но песню, трек, с которого все началось – <i>«Курить и сдохнуть»</i> – слушает постоянно, убегая не зная куда, пока где-то там фонит мужской голос. Возле больших резных ворот, оказавшихся у нее на пути, стоят женщины в характерных закрывающих лицо хиджабах. Они яркие, как и одежды мужчин, но Лакшми не проведешь – знает, от них веет концом безопасности, и нужно бежать дальше, чувствуя маячащих придурков по пятам.

Цель ее побега по пыльному рынку, грязному, воняющему прогорклым маслом, на котором жарили еще ее родители, когда не были такими безрассудными, где тут же торгуют чем-то гниющим и неприглядно скворчащим, на цвет как дерьмо, приходит к ней – быстрая и яркая – и она прижимает динамик к уху.

<i>«Курить и сдохнуть, просто курить и сдохнуть»</i>, все говорят на ебучем хинди, повсюду разлагается мусор, и завывают проносящиеся машины, мопеды какие-то тупые, везде детишки, похожие на нее саму, братьев и сестер, но ей каже…

Уильям говорит, похуй. Она лихорадочно что-то ищет, помимо машины и возможности состряпать из нее летающую хуету. Фрукты, специи, коровы, лачуги, люди, крысы, жара – и все продают. Так много фальшивого золота, и Лакшми невольно теряется, один Кремлевский Киллер в голове, но ей нужен тот Голос, просто необходим. Почему и кто за ней гонится, в чем вообще ее проблема, в чем смысл?

Цель расплывается, как и товар ширпотреба с его продавцами, обвешанными всяким хламом по самое не могу. Для начала ей нужно найти еще один переулок и перестать скорость сбавлять и по сторонам глазеть с этим «где я вообще».

Выстрелов не слышно и разговорчиков за спиной тоже не наблюдается, но за ней следят – она чувствует. Из переулка сигает через открытое окно, сквозняком проскальзывает мимо юной мамочки в оранжевом сари, кормящей младшего грудью, и выпрыгивает через «форточку» на другую сторону, бежит по прохладной глине и открывает дверь в первую же пустую лачугу. В бедненьком домике не то из глины, не то еще из чего, крепкие засовы, и Лакшми садится так, чтобы ее не было видно снаружи. Снова включает телефон, и его голос становится громче – или он всегда был таким четким? – после ее посыла нахуй. «Подумаю, – сказала она тогда, – Подумаю», и все, тишина, одни террористы, хуевые машины из лаборатории, карта, окрашенная красным: «Места, которых следует избегать», да чувство отвращения со столь явным нежеланием, заменяющим страх. Человек на видео тем временем порет явно несусветную чушь на русском, мало понятную ей – зачем только лазила по словарям, сплошняком запоминая слова, но это ради того чела, Киллера, так что прощается.

Черный кот за окном, ненормально мультяшный, из мажорского больно окна, а там серое вечереющее, но еблански серое небо – образом ей приходит, и…

Дима – сердце больное твиттер.

У твиттера больное сердце, Дима.

У Димы больное сердце, твиттер.

У твиттера больной Дима, сердце?

Кровь привычно хлещет из носа, пачкая футболку. Зона желто-оранжевая, наверняка, снайпер ищет ее в прицеле. Она требует ответа от того, кто по другую сторону экрана: кто он такой, что за чушь несет. Такого раньше замечено не было, когда она его боеголовкой пульнула по тюрьме. Вспоминает, как удобно ракета вошла до самого нижнего этажа перевернутой пирамиды, где остались все эти серьезные люди в халатах со своими поисками истины, работой на какое-то из мировых правительств, тупым разделением обязанностей и прочей херней.

– Ты меня слышишь? – нелепо выходит, и Лакшми опять кривится.

Слова продолжают сыпаться.

– Я здесь, сучий ты сын! – и зачем ей это говорить ему?

Девушка злится, а все этот четкий и яркий мир виноват во всем сам со своими красками, звуками, запахами и прочим увиденным, как будто впервые. Она требует что-то еще, столь же несуразное, но пора уходить. «Ну и черт с тобой, я все равно ни на что не соглашусь, не дождешься» – от криков кровь идет из ушей, надо заглушить им мозги или что там такое она умеет делать? Тогда ее должно «размыть», не обратят внимания, даже если она уткнется дулом человечку в лоб.

Не ломать же их огнестрел, достаточно слегка ранить. Но придется перебираться в другую лачугу, и как мало тут мебели – одна грубо срубленная кровать, сидят они на полу. Или лучше остаться здесь и дослушать Уильяма? Эта мысль хоть и вызывает в ней приятное томление, но что-то внутри тонет, откладываясь до следующей остановки, зудит, не проходит, и именно оно гонит Лакшми вперед и налево, из окна в замедленном каком-то прыжке – запомнила, как падали уебки в белом на ярус ниже и с какой они скоростью летели вниз – и, дважды поворачивая, долго бежит, до разбитых в хлам ног бежит, дважды у однообразных лачуг поворачивает направо. Почему так много значения люди придают разбитым до кровавых мозолей ногам, Лакшми не знает, ей достаточно, что ее этот вопрос достаточно волнует.

Охотящиеся за ней почти не выдают себя громкими звуками. Правда, она взламывает их одноразовые телефоны, и разговорчики подслушивает, язык их она уже изучила лучше русского. Как-то они все же умудряются прострелить Лакшми правое плечо, выстрел разрывает мясо и деформирует кость, кроша ее.

Казалось бы, какая мелочь, кровь и кровь. Выковыривай пулю и хватай свою пушку в левую руку, правой будет чуточку медленнее и неудобно. Прижимаясь к стене, девушка не может даже определить, нагрета та солнцем или нет, и кривится еще сильнее, зажимая рану здоровой рукой.

Это пуля

Сейчас?

В ее руке???

И????

Красное?!

Придется слизывать кровь, и ее, конечно, волнует мнение ГноГонконг насчет такой антисанитарии. Выстрел щелчком проносится, все в крови, необходимо бежать, бежать, бежать, а она едва плетется, глядя, как сквозь пальцы течет теплая жидкость, и успевает каждые несколько секунд выпивать кровушку из плеча. Почему бы не купить салфетки?

Она благополучно добирается до следующего убежища в узкой подворотне, на данный момент безлюдной, и опять лезет в телефон, убив инстинкт самосохранения – пока бежала, дошло, что она может оставить коммент на русском. Лакшми хочет погреть руки хоть немного и вспоминает, как ее включали на плановые сорок пять секунд, выводя из искусственной комы, отрывая от личного телешоу про фигурки драконов, которые после смерти приходят с другими телами и характеристиками, а характер прежний, ведь игрок тот же…

А теперь о террористах и не той стороне.

Однажды она таки приземляется, и вроде все хорошо, мирно и тихо, но белый мрамор вокруг, и она кривится от неприятного чувства. Они не белые, в тряпках своих, и вооружены, у них есть внедорожники – сто пудов лучше, чем у Лакшми – и они везде, где песок, кровь и горы, расстреливают белых и своих же, охотятся за ней. Она их ненавидит – и пустыни, и жару, и мнимые богатства, и чистоту их городов с мечетями, от которых Лакшми бросает в неприятную дрожь – хоть бы там не упасть на своей летающей тачке.

Ей пришлось обходить их палаточный лагерь, на красной земле между камней и скал, и там видела расстрелы так четко. Никого похожего на нее там не было, но ассоциации, сука. И, нет, когда она видит мудаков в белом, это другое, другое.

Самое интересное для Лакшми – расстрельные ряды и очевиднейшие пытки, да, она наблюдала и в глаза смотрела пленным белым и одной с ней расы, которых вели к импровизированному эшафоту, и женщинам, к которым у них отношение особое. Это пугает, если у тебя нет чипа. Лакшми выворачивает наизнанку от сучьих террористов, и зона окрашивается кроваво-красным для нее, но совсем не клубничным, как обычная кровь и сотни. Одну черноволосую женщину она видела, темно-карие глаза с лопнувшими капиллярами, мокрые, так на нее смотрели, под кости пробираясь, и тот мужик, и вон тот, и каким-то хуем ребенок…

Сею почти одобряет где-то там.

Лакшми снова на грязном полу, растрепанные волосы нужно собрать в хвост, а то они лезут ей в рот, или хотя бы убрать с глаз.

Комментариев под видео немного – охуенно, и долго думает, начинает, стирает, снова начинает, а итог – корявое: «Твои треки разбудили». Ей многое еще нужно сказать, но ждет, ждет и ждет реакции, она же написала и это улетело к НЕМУ, по правде сделала, и след на стене от ножа остался. Ждет ответа, о нем мечтает, еще не научилась справляться с

такими мыслями. Он не отвечает глупым фанаткам, поймет она позже со злобным весельем, и научится прятать такие слабые, компрометирующие эмоции – чтобы у Киллера не было от нее проблем, ведь, как ни пытай девушку, все равно, только не трогай ее, Уильям оживил, и этого достаточно, что он где-то там, баттлит и не подозревает о ней. Опасное это дело – о Лакшми подозревать.

2

«Как, как они ее назвали!» – отрывается от экрана в шоке, привычной злости и ненависти.

«Испытание ядерного оружия или теракт?»

А теракты совершают?..

Террористки.

Фейспалм? От него удерживается, разве что пластик дешевый скрипит на кнопочном телефоне, зато с интернетом, в который она больше не полезет вне киллеровых песенок. Да и это небезопасно, как выясняется.

Нужно разобраться с Жозефом, но сначала немного пострелять с низенькой крыши, прямо тут на нее и залезть со своей «школьной» сумкой. Стреляет она из пистолета, есть калаши. Но и телефоны все уже в ее власти.

Выстрел, выстрел, выстрел – и три трупа на адском расстоянии, но она априори не промахивается, прицел ей не нужен, а вот беготня по крышам – дело другое, сумка через плечо нихуя не школьная, иначе не влезет второй ствол, грязно-синяя и потрепанная, непонятно чем уделанная.

Их становится меньше, но Лакшми снова теряется в местных трущобах с важной миссией.

Зачем ей Сею? Проснувшейся и нихуя не знающей, но нужен позарез, ведь он определенно знает о ней больше ее самой (не накручивает ли она себя?), а как связаться с ним? Он наверняка хотел оставить свои контакты, но она вырубила его раньше. Всеведущий интернет ей, как и с Киллером, не поможет, придется своим чипом все делать, тем более, белый шум его голоса не утихает. Лакшми пытается усиленно связаться с лысой башкой Жозефа или с Димой.

«Ядерный, – она расслышала – Ядерный.»

– Я согласна, – белый шум.

– Я согласна! – белый шум.

– Я СОГЛАСНА! – белый шум.

Сею несуетливо сваливает оттуда, где он был – ее долбанный крик по мозгам ударил – и приветствует, компанейский парень с располагающей улыбочкой. Как любовницу на лестнице, когда в соседней комнате – жена.

– И тебе привет, Лакшми, как жизнь?

Она это слышит особенно четко, после предыдущего опыта общения с Жозефом. Вообще здесь под него косят дохуя, после его гуманитарной помощи бедным и несчастным – в пару раз больше, чем когда-нибудь сможет он сам, как тот лысый авторитет, на которого она работала. Это дублируется SMS-кой от неизвестного номера, на которую она пялится.

– Ты упорот?

– И с чего у нас такие выводы?

– Ты подлизываешься!

– Может, на английском, – снисходительно, – и с чего мне грубить своей сестре, – само обаяние, и скалится добренько, с заледеневшими от кокса деснами и ебанутыми глазками. Лакшми видит его в простецкой футболке и джинсах, такой позерский и свой парень одновременно.

– Мы не можем быть родственниками, ты белый, ты жид, ты… – приводит веские аргументы.

– А тебя можно назвать краснокожей, – сукой, добавляет зло Лакшми про себя, и ничего она не краснокожая, они на другом конце планеты. Так же невозмутимо: – Насчет согласия. Два месяца – это не так уж и долго, скину координаты, остальное не на этой хуете. Я пиздец образованный, и знаю, на каком ты телефончике сидишь, и на какие заходишь сайтики.

– Нас подслушивают…

– Полмира, – заканчивает за нее фразы, с распростертыми объятьями принимает ее, остальные девчонки из трусов выпрыгивают, а с ней не так, как со всеми.

Высылают координаты и продаются половине мира разом. Лакшми не впечатлена, все еще раздражена.

Это в другом городе и другой стране.

«Прости, ближе не могу, пока ты думала, утек городнейм, в котором сейчас ты (я просрал, и даже могу признать, что 5.0)». И как ей туда добраться? Ага, конечно, спиздить машину, убить водилу. Еще одни координаты приходят на послезавтра от Жозефа Яновича, (не зря она читала о нем на встроенном в машину компе, и вспомнила вовремя, тогда же не интересовалась, а запомнила, значит, читала). До завтра…

«Разобраться с хвостами»

Мужик не лысый и не играет в Сею – упитанный индус, гладко выбритый, не седой, только деток вербует наркоту доставлять. И он был единственный, кто ее здесь знал, и откуда она брала бабло. Первую неделю на новом месте Лакшми сидела по грязным переулкам, перебиваясь украденным, и деятельность ее состояла в шастанье по сомнительным улицам сомнительного города и пережидании припадков. Когда смотришь и не видишь, не думаешь, не замечаешь, в скорлупе, но даже скорлупу не осознаешь, выпадая неизвестно куда, неосознанно, как под героином. Добралась до безопасного города, и пошло-поехало, как зомби, она плыла по течению из сплошного «нихуя». И в банду попала так же самотеком – дети играют с большими дяденьками в узких переулках – и втянулась. Сначала просто привлекли пушки у мелкоты, потом их закладки наркоты за смешные деньги и злоупотребления детками. Ей второй раз захотелось клубники, вот и прорвалась, убив новичка примерно одного с ней роста и взяв его имя, разного пола и что? Немного магии – и она в развалюхе с проперженным диваном, сидит на полу и ест острое карри, как собака, над которой посмеиваются и подливают брезгливо еды. Поджидает его в приличном месте и требует свои космические тридцать шесть тысяч, он смотрит на нее через моднявые черные очки и артачится. Дети редко получают свое бабло, но он зря считал ее простой девкой двенадцати лет. Лакшми не хотелось спорить, Лакшми даже не хотелось кричать и угрожать ножом, стволом, она просто свернула индусу шею. А потом пришли они. От количества приближающихся военных или террористов, вооруженных до зубов, но лучше мобил средства связи они так и не придумали, и все те же винтовки, и они, сука, идут сюда.

Она берёт адски тяжелый труп старого знакомого под мышки и вжимается в стену, размывая себя и труп как можно сильнее, надеется, что от трупа заразиться ничем нельзя. Вооруженные люди – в форме местной армии, но кто мешает террористам одеться так же, как Лакшми в школьницу и двенадцатилетку в шестнадцать, сговор одних с другими Лакшми не удивит.

Дышать тяжело, уткнувшись между чужих лопаток, да ей особо и не нужно. Разделяются и трое ублюдков, те, что на шее с гирляндами из патронов, идут к ней, ее работодатель весь в крови уже, а мир снова сжимается до одной цели. Лакшми долго будет харкать кровью, они в полуметре от нее, разведали обстановку. Даже никаких детей, теснящихся по углам от палящего солнца. В конце концов она вдыхает, вывернув голову вслед за уходящим патрулем.

Отрезать голову, выколоть глаза и оставить характерные для местной воинственной банды штрихи – голова на полметра от тела, и кровь с нее красиво течет вниз. Довольно осмотрев чистенького мертвеца, Лакшми наконец вытаскивает всю наличку, но едва дотягивает до 30000 тысяч с ебаной мелочью. Нужно сменить одежду и убрать в блядский хвост волосы, чем она и занимается.

Желтое сари тоже слегка пострадало от крови, как и вся ее одежда пять минут спустя, сколько руками не прижимай, на одежду все равно попадет. Включает максимальное воздействие на мозги окружающих, найденная на помойке сумка и купленная по дешевке винтовка, под сари кобура с пистолетом и любимым ножом, маленькая сумочка для полноты образа. Она у аэропорта, где больше всего водителей такси, присмотрела черную заляпанную машину, как ей кажется, понадежнее. Понадежнее – это, как ни странно, без металлических пластин и пуленепробиваемых окон, как на ее птичке – не развалилась сразу, и сейчас не развалится. Водила – моложе ее работодателя, но старше Жозефа, улыбается ей и называет цену в 40 тысяч рупий (до пограничного, разумеется, города) со всяким: «Такая красивая и одна, сколько лет и зачем такой красавице так далеко и одной, не боится ли она, не его, нет, других плохих мужчин». Одна, потому что там ее встретит жених, лет ей двадцать уже и отрицательно мотает скромно головой на плохих мужчин, но у нее только тридцать тысяч, и они могут подождать еще пассажиров, она совсем не против, женщин преимущественно, водитель соглашается.

Аэропорт выглядит достаточно цивильно, в сравнении с тем, что она видела в других местах, где наркоту перевозят чаще людей. Женщина находится, ей – какая неожиданность – по пути, и она в белом сари, так что вопросы сворачиваются, и она платит ровно столько, сколько запрашивают, правда им не совсем по пути, и тут девушка на птичьих правах. Садится вдова на заднее сидение с ней, у нее глаза подведены черным ярко и моложавое лицо, волосы не седые, светлее чем у Лакшми, вся такая подозрительная, из ниоткуда. Покоцанные человеком тропики, наблюдает за ними в окно, телефона с собой у нее теперь нет, истекать из всех щелей кровью, связавшись с самим Гонконг из-за лишних вопросов, она не собирается.

Дорога до городка вдовы спокойная, не считая хауса из машин, мопедов, мотоциклов и еще бог знает чего, сигналов каждую секунду, от которого только уши затыкать. Лакшми не затыкает.

Весь замес начинается, когда благополучно высаживают вдову, молча расплатившуюся за проезд. Сначала ничего серьезного – так, приспичило поболтать таксисту и не пялиться втихомолку на женщину в грустном нерешительном молчании. "Есть ли муж", и не отваливает на заявление об имеющемся у Лакшми женихе, с меньшим гораздо интересом спрашивает, где учится, работает, как ее родители одну и без мужа отпускают так ехать далеко (забивая чуток, что именно к ним она и едет), а там – училась, да, как и все (поучишься рядом с беломраморной мечетью), и имя у нее такое красивое, точно, жених должен мужем стать, и что это он не торопится, а? А?! А-ааа??!! И, когда Лакшми думает перелезть на переднее пассажирское и приставить–таки нож под кадык, доходит, что вон те машинки обычные как-то чересчур долго за ними плетутся, но до прицельного выстрела из РПГ из кустов не доходит. До РПГшки Лакшми успевает перебраться вперед и крутануть руль, чтоб не попало, а вторым выстрелом нахуй взрывает потасканный серебристый фургон, но друзяшки успевают отъехать и дать взрыву дорогу да пространство.

На нее орут с этим глупым «че, блять, происходит– че за хуйня», называют к чему то сукой, проституткой, и орут на диалекте малоприятном и малопонятном, будет она напрягаться чтобы изучить такую срань (да и уверена, он ей не понадобится). Вкрадчиво (что сложновато, от адреналина начинается не то смех, не то нервный тик) говорит «выметаться с водительского места», и пока даже не из тачки в дверь, а на пассажирское сидение, махнувшись с ней местами. Он в шоке от ножа, который мастерски держит у его сонной артерии Лакшми, подстраиваясь под каждую неровность дороги, лезвие едва касается кожи, не оставляя и самой тонкой царапины, идеально, блять. У мужика прорезаются яйца, и он снова начинает пиздеть, что да как, нож прижимается ближе, и Лакшми снисходит до ответа «погоня», советует поторопиться. Нож входит–таки в плоть, и поток пиздежа не прекращается, но по ним начинают наконец стрелять, целясь в бензобак, колеса, непосредственно в них. Из открытого окна выглядывают чуваки не в форме, другие совсем. И авто как на подбор – серо-черное, неприметное – и их хоть жопой жуй (правда, благодаря Лакшми, попасть в цель не могут, и стреляют вбок, в РПГ среди пальм).

"На такое я, сука, не подписывался!" – не видит в ней больше скромную незамужнюю девушку, обзывает сукой на хинди обзывает, но Лакшми похуй, она рулит как может, вжимает в пол педаль, но их столько, что пули пропускает, громко бьется на ее стороне стекло, и выстрелом задевает многострадальное плечо. Нож держать теперь неудобно, и простреленной рукой теперь сжимает пистолет, целясь промеж глаз. Рука подрагивает, но это возымело эффект, поток матерных слов утихает, но мужик не знает, куда себя деть, и судя по индуистским богам в картинках, уже успел перемолиться всем и заодно себя проклясть за девчонку с которой с самого начало было не чисто, теперь не может сидеть на жопе ровно. Расстегивая ремень безопасности, Лакшми понимает, что придется совсем выходить из образа, не срабатывает уже промывание мозгов.

Что придется из машины выпрыгивать и херачить по тропическому лесу с красивыми попугайчиками, становится ясно как божий день достаточно скоро, винтовки из окон как бы намекают – сообщает, крутанув руль четенько в джунгли. Наверняка зрелище еще то, покромсанное для удобства сари, растрепанная, с пистолетом, что-то не то со зрачками чувствуется (левый сужен ненормально, правый ненормально же расширен). Сворачивает с дороги. Не очень удачно в кусты. Впереди колючий лес, нихуя не пальмы с кокосами Открывает дверь прямо в плотно скрученные тонкие стволы. Ничего не взрывается сразу, но машина в хлам, и водила тоже прыгнул.

Лакшми не очень, и плечо плохо выглядит, как и ноги под сари – в неудобной обуви, моментально промокают в хилом ручейке. С не-трупом расправляется на эмоциях быстро – сует надоедливую сумку с баблом, не до крови промывает мозги на тему "была девчонка, но, какая, совсем не помню", мажет рубашку кровью бессознательной тушке, оттаскивает от машины подальше и сваливает глубже в тропики. Но не так просто, обстреливают машину, и она взрывается оранжево-красным с черным дымом. Лакшми уносит ноги в прыжке, но спину знатно подпалило, и само сари, благо, здесь сыро, а она не может умереть от заражения крови, елозит ожогом по мокрой грязище (сезон дождей закончился совсем недавно) и бежит, бежит, бежит сломя голову еще глубже, под нехороший лай собак. "И откуда у них блядь собаки".