Текст книги "Очарованная вальсом"

Барбара Картленд
Очарованная вальсом

© Barbara Cartland, 1970

Глава первая

– Хватит! Такое положение невыносимо! Терпеть это больше нельзя!

Князь Меттерних в сердцах стукнул кулаком по столу. Письменный прибор рядом с местом, по которому пришелся сей выразительный жест, жалобно звякнул в ответ золотой крышкой чернильницы.

– Но ты ведь заранее знал, что с императором Александром непременно возникнут сложности, дорогой, – негромко и вкрадчиво напомнила князю его супруга, сидя в кресле подле стола. Концы подлокотников кресла были украшены головками сфинксов – эти египетские мотивы были в то время очень модны, особенно после публикации книги барона Денона, археолога и гравера, «Путешествие по Нижнему и Верхнему Египту». Княгиня с удовольствием прочитала эти записки и каждый раз, сидя в кресле, невольно вспоминала мелочи и детали повествования. Но сейчас разговор с мужем поглотил все ее мысли и чувства.

– Да, да, знаю, знаю, все так… – мрачнея лицом, отвечал княгине супруг. – Но я не думал, что все зайдет так далеко! Этот человек… он… он… его весьма условно можно считать нормальным! Он…

Князь запнулся, подыскивая нужное слово.

– Сумасшедший? – с готовностью подсказала княгиня, подавшись вперед.

– Нет, не совсем так. – Меттерних зашагал по комнате, упрямо выставив перед собой породистую, узнаваемую в любой точке мира голову: завитки волос над открытым лбом, крупные черты лица – жестко очерченный рот, прямой нос – красив, безусловно, красив строгой мужской красотой без капли слащавости. Такая ходьба князя и этот наклон головы свидетельствовали о состоянии его глубокого, тягостного раздумья. – Мне трудно объяснить, что именно я нахожу отклонением от нормы в… этом человеке. Видишь ли, иногда мне кажется, что в нем не одна, как у всех, а сразу две личности, мало знакомых одна с другой.

– Ах, как неожиданно то, что ты говоришь, Клеменс! – с жаром откликнулась княгиня, разворачиваясь к мужу всем корпусом, насколько ей позволяла спинка кресла и подлокотники. – Видишь ли, мы только вчера обсуждали такую возможность, и княгиня Лихтенштейн, вообрази, объявила, что наши профессора медицины как раз работают над теорией раздвоения личности, когда в человеке одновременно уживаются и бог, и дьявол.

– Тогда русский царь должен стать первым из их пациентов! – не желая, как видно, сегодня стеснять себя привычными рамками дипломатической сдержанности, рубанул Меттерних. – С одной стороны, он мнит себя незыблемым повелителем мира, главной силой в Европе и в то же самое время милосердным христианином, несущим свободу и добрую волю всему человечеству.

Княгиня прерывисто вздохнула и потупила взор. В голосе ее супруга отчетливо слышалось раздражение. Она знала, что не нужна князю как собеседница в этом разговоре. Как заведено, муж будет развивать перед ней свои мысли, идеи, теории, оттачивая их в монологе – нередко бурном, в котором эмоции полностью захлестнут внешне сдержанного и обходительного дипломата. Впрочем, ей очень, очень нравилось его слушать.

Меттерних вошел в высшие слои венского общества благодаря браку с сидящей сейчас перед ним Марией Элеонорой Кауниц, внучкой и наследницей канцлера Австрии графа Венцеля фон Кауница. В октябре 1809 года он занял пост министра иностранных дел – должность, сулящую много рискованных и опасных хлопот, но Меттерних с ними успешно справлялся. Он был убежден, что Австрию может спасти лишь покорность Наполеону. Именно поэтому он устроил брак Габсбургской принцессы Марии Луизы и французского императора, ради которого тот вынужден был отдалить от себя свою ненаглядную креолку, которую он называл Жозефиной. Та в отместку обрызгала все покои своими тяжелыми экзотическими духами, которые так любила сама и которые так не любил Наполеон за их стойкость и удушливый аромат – они не выветривались: протест истинной женщины! Она, пожалуй, была музой всех его блестящих побед – умная, непостижимым женским чутьем определявшая, какой шаг должен сделать ее возлюбленный. После женитьбы на Марии Луизе удача изменила Наполеону, но, когда в 1812 году Наполеон готовил вторжение в Россию, Меттерних вел переговоры о союзе с Францией… Весной 1813 года, уже после проигранной Бонапартом войны, Меттерних предложил посредничество державам-антагонистам, однако Наполеон отверг его условия, и Австрия быстро и благоразумно присоединилась к антифранцузской коалиции. Меттерних же при этом испытывал личное удовлетворение. В юные годы он успел стать свидетелем событий Французский революции, которые оставили в его восприятии неизгладимый след. Родители немедленно отозвали его из Франции и отправили в Майнц. Но и туда пришла французская армия, а затем были конфискованы владения семьи Меттерниха, расположенные на левом берегу Рейна. Позднее французы вторглись и в Нидерланды. Тогда-то семья и перебралась в Вену, для чего отец Клеменса вынужден был оставить службу в Брюсселе. Так что присоединение Австрии к антифранцузским силам тешило в эти дни князю душу.

В целом же год назад дело кончилось тем, что союзные войска взяли Париж, а Наполеон был сослан на остров Эльбу. После этого, разумеется, наступило самое время заняться европейским переустройством! Именно об этом и болела теперь голова Меттерниха, пока крутились тайные винтики организованного им Венского конгресса, где все норовили урвать свой кусок пирога, а Меттерних зорко и пристрастно следил за тем, чтобы этот кусок не оказался самым лакомым. Самый лакомый край, по его мнению, пытался откусить русский царь Александр I.

– И это еще не все, – продолжал возмущаться князь. – Александр так настаивает на своих предложениях, что грозит тем самым вовсе сорвать конгресс! Как тебе известно, предполагалось, что государи будут развлекаться, а вся реальная работа ляжет на их полномочных представителей. Но русский царь одержим намерением сокрушить эту договоренность и требует личных переговоров со мной и с этим ирландцем, с Каслри. А несчастный граф Нессельроде при Александре даже не знает, что происходит в течение дня! Дело для министра немыслимое! То есть русский царь оттирает политическую фигуру графа и рвется сам решать все вопросы с министрами иностранных дел. А мне бы больше подошел Нессельроде для этого, как и предписано протоколом…

– Понимаю, как это раздражает тебя, мой дорогой, – осторожно подала голос княгиня, формально поддерживая диалог.

– Раздражает? – гневно вскинулся князь, и голос его наполнился отзвуком мятежа. – Это возмутительно! Надо найти на него узду! Нужно что-нибудь предпринять, немедленно, но только что?

В отчаянье он раскинул руки и прижался спиной к створке окна.

Глядя на мужа, окруженного, словно аурой, светом неяркого зимнего солнца, княгиня Меттерних подумала – как и каждый божий день после их свадьбы, – что ее супруг, вне всякого сомнения, самый красивый мужчина, какого она когда-либо встречала в жизни.

Нельзя сказать, что черты лица князя отличались классической красотой, скорее их можно было назвать аристократическими, отражающими его сильный характер и яркую индивидуальность. Добавьте сюда необыкновенный блеск больших голубых глаз, искушающий изгиб чувственных губ, и вы получите точный и характерный портрет, который останется легко узнаваемым даже на самой нелестной карикатуре.

«Перед мужчиной с таким лицом не устоит ни одна женщина… И он это отлично сознает», – неожиданно для себя подумала княгиня, и сердце ее упало.

– Что можно сделать? Что? – вопрошал князь, продолжая смотреть в одну точку перед собой. – Если ничего не предпринять, конгресс провалится. И так уже вовсю гуляет острота: «Конгресс танцует, стоя на месте», а за моей спиной, где бы я ни появился, тихонько и злобно хихикают. Злопыхатели в открытую предрекают, что конгресс станет самой сокрушительной неудачей в моей карьере, и они будут правы – да, да, правы, Элеонора, если только каким-то чудом я не смогу воспрепятствовать царю все сорвать.

– Чудом? А ты не преувеличиваешь, мой милый? О каком чуде ты говоришь? – сдержанно улыбнулась княгиня.

– Я говорю о простом чуде. Иначе… я даже не могу вообразить себе, что будет дальше, – подавленно отвечал ей супруг, машинально переведя взгляд на ее пальцы, гладящие морду сфинкса на подлокотнике кресла. Таким же сфинксом представлялась ему его задача – загадка, не имеющая подсказки, чтобы постичь ее суть.

Меттерних отошел от окна и вновь принялся за свою маршировку. Изумительной работы абиссинский ковер скрадывал звук его чеканных шагов. Все, что украшало дворец, который князь Меттерних выстроил для себя, выбрал он сам, по своему вкусу. Дворец он называл виллой на Реннвег, хотя император Франц заметил, смеясь, что охотно поменяет на эту виллу свою старинную резиденцию Габсбургов – замок Хофбург.

Князь с дотошностью наблюдал не только за строительством «виллы» в баснословно красивой Каринтии с ее озерами в окружении гор, но и за планировкой окружающего виллу парка – с редкими породами деревьев, кустарников и цветов. А в эти месяцы вилла на Реннвег была не только местом для развлечений, но и средоточием дипломатических переговоров, ради которых созывали конгресс. Осью, вокруг которой вращался весь механизм, был он, австрийский министр иностранных дел князь Меттерних.

Никто, за исключением его жены и секретарей, не знал, с каким огромным перенапряжением сил он трудился. Но это никак не отражалось на его отточенных благородных манерах, не умаляло ни его остроумия, ни той легкости, с какими он очаровывал тысячи высоких гостей, съехавшихся в Вену со всех уголков Европы.

Неоспоримым можно было считать и тот факт, что князь Меттерних затмил всех собравшихся в те сентябрьские дни в Вене, как бы пышно и театрально они ни обставляли собственное пребывание на конгрессе.

А какую огромную свиту привез с собой этот русский император Александр I, жаждавший рукоплесканий в свой адрес, убежденный в том, что каждому должно быть известно: он, и только он разгромил Наполеона… Причем в одиночку!

Что ж… Дипломат на своем посту должен быть беспристрастным перед самим собой, должен отдавать себе отчет в каждой мелочи. «У Александра I, – подумал князь, – все же есть веские основания считать свою роль на европейской арене едва ли не ключевой, настолько активной была позиция России в военно-политических перипетиях тех лет, которые предшествовали осени 1814 года».

И Меттерних, призвав на помощь все возможное для себя хладнокровие, попытался восстановить в памяти хронологию и значение для государств европейских событий, к каким имел отношение Александр I. Ведь надо же, надо найти путь к тому, чтобы одолеть царя в политических играх! И отсчет надо вести с 1805 года, когда он, Клеменс фон Меттерних, еще не сидел на этой пороховой бочке, не был министром иностранных дел Австрии.

Начать с того, что европейские политические отношения были таковы: уже в 1805 году Россия, несмотря на миролюбие своего государя, была вынуждена принять участие в борьбе европейских держав с Францией, во главе которой стоял великий завоеватель Наполеон. Начиная борьбу с ним, Александр мало того что вступил в союз с Австрией и Англией, но и сам стал руководить военными действиями. Война окончилась для союзников неудачно. Несколько раз Наполеон разбил австрийские войска, а затем и союзную русско-австрийскую армию, при которой находились оба императора, Александр и Франц. Наполеон вышел полным победителем. Австрия в этой разгромной ситуации поспешила заключить с ним мир, а русская армия вернулась домой.

Но уже в следующем году военные действия против Наполеона возобновились. На этот раз Россия была в союзе с Пруссией, которая опрометчиво поспешила начать борьбу, не подождав прихода русской армии. Наполеон разбил прусские войска, занял столицу Пруссии, Берлин, и овладел всеми землями этого государства. Русской армии пришлось действовать одной. После первой неудачи Наполеон затем разбил русских. Война окончилась свиданием Наполеона и Александра в Тильзите, на плоту посредине реки Неман. Между Францией и Россией был заключен мир, по которому Россия должна была принять придуманную Наполеоном против Англии «континентальную систему» – не допускать к себе английские товары и вообще не иметь никаких торговых отношений с Англией. За это Россия получала свободу действий в Восточной Европе.

Тильзитский мир оказался непрочным. Не прошло и двух лет, как между Россией и Францией опять начались трения. Наполеон обвинял Александра в нарушении крайне разорительной для торговли России континентальной системы и в нежелании помогать ему в борьбе с Австрией, что было вполне справедливо: по секретному велению Александра русские войска и впрямь уклонялись от совместных выступлений с французской армией. Но и сам Наполеон не соблюдал условий Тильзитского мира – увеличил герцогство Варшавское, образованное как противовес влиянию России на Западе, и лишил владений герцога Ольденбургского, близкого родственника Александра. Война в этих условиях была неизбежна.

Наполеон замыслил уничтожить Россию и подготовился к этому основательно. В 1812 году он вторгся в пределы России, для которой началась Отечественная война. Эта война и возвеличила Александра и его государство, и повлекла падение Наполеона. То есть Россия с Александром во главе не только отстояла свое существование как государства, но и освободила затем всю Европу от власти непобедимого до тех пор завоевателя.

Следующий, 1813 год начался для России с того, что русская армия под началом царя Александра I и генерала Кутузова вступила в созданное Наполеоном герцогство Варшавское и продвинулась тем самым в Европу, очистив свой путь от остатков французской армии, и двинулась в пределы Пруссии, где была встречена народным ликованием. Прусский король тотчас вступил в союз с Александром и отдал свою армию под начальство Кутузова, последний же вскоре скончался, горько оплаканный всею Россией.

Наполеон, надо отдать ему должное, не дремал. Поспешно собрав новую армию, он выиграл у союзников два сражения. Австрия тем временем присоединилась к России и Пруссии, но Наполеон победил и этот альянс. Победа же оказалась последней. Под Лейпцигом состоялась упорная битва, в которой приняло участие свыше полумиллиона человек. В этом сражении, этой «битве народов», французы были разбиты. Вот тут и последовало занятие Парижа, отречение Наполеона от престола и удаление его на остров Эльбу. Как таким образом Александр не стал бы в своем сознании вершителем судеб Европы, освободителем ее от власти Наполеона? Но не отдавать же ему все, что он захочет, называя это освобождением?..

И осенью 1814 года, в сентябре, открылся инициированный Меттернихом Венский конгресс.

На конгрессе были и прусский король Фридрих Вильгельм III, и король датский, и короли Баварии и Вюртемберга, и виконт Каслри в качестве личного представителя принца-регента Англии. Кого там только не было – и представители самых маленьких государств.

В Вене собрались сливки европейского общества – самые красивые женщины, императоры, короли, князья, государственные деятели, политики, а все же самой заметной фигурой этого грандиозного события оставался он, князь Клеменс Меттерних, – так ему говорили, и сам он не мог не чувствовать этого. Он бросил на себя взгляд в зеркало. Оно отразило пронзительный взгляд прозрачных голубых глаз, широко раскинутые брови, орлиный нос, бледную матовую кожу и едва уловимую усмешку, гуляющую на слегка полноватых губах. Все это, как он понимал чутьем опытного соблазнителя, способно воздействовать на сознание окружающих значительно больше, нежели воспоминания о балах, маскарадах, парадах и приемах.

Однако исключительно благодаря своему обаянию и, так сказать, политическому гению он снискал себе массу недоброжелателей, так и мечтавших, что в новом 1815 году они получат упоительную возможность созерцать князя Меттерниха поверженным, лишенным привычного блеска.

– Чудо, – твердо повторил князь. – Сделай так, чтобы на меня снизошло чудо, о друг мой Элеонора!

В его баритоне сквозила на низких нотах умоляющая интонация. Элеонора всегда от нее таяла. И сейчас она почувствовала знакомое ей волнение крови.

– Если бы только я могла помочь тебе! – с искренним отчаяньем вздохнула она.

Князь подошел к жене, положил на ее плечо руку, чуть стиснул пальцы.

– Ты и так мне помогаешь, – вкрадчиво и задушевно проговорил он.

От этих простых тихих слов на глаза Элеоноры навернулись слезы, и она отвернула голову, чтобы муж их не заметил.

– Спасибо тебе, милый, – одними губами прошептала она.

Князь повернулся и вновь зашагал, сдвинув брови, отрешенно уйдя мыслями в политические эмпиреи, так что не сразу заметил стоящего у двери лакея. Тот терпеливо ждал, когда ему будет дозволено заговорить.

– Да, что там? – рассеянно поинтересовался князь, наконец увидев слугу.

– Здесь одна госпожа, ваше сиятельство. Она желает встретиться с вами с глазу на глаз.

– Кто она?

– Она не назвала своего имени. Прибыла из провинции.

– Я никого не принимаю без предварительного уведомления о визите, – раздраженно напомнил князь известный порядок.

– Да, ваше сиятельство, верно. Я объяснял, но юная госпожа была столь настойчива… Она совершенно уверена в том, что вы непременно пожелаете ее видеть.

– Передайте ей, что она должна, как принято, представить свои рекомендательные письма, – распорядился князь. – В настоящий момент я занят.

– Да, ваше сиятельство.

Лакей, совершив поклон, быстро вышел из комнаты, князь же вновь принялся мерить ее шагами.

– Александр требует отдать ему за его доблесть герцогство Варшавское! Но я не могу позволить Польше стать после этого суверенным государством, подчиненным России! – произнес Меттерних достаточно громко, однако задумчиво, поскольку говорил сам с собой. – Это позволит русскому царю господствовать в Европе так, как и Наполеону не снилось! Но Александр твердо нацелен на это, а король Фридрих Вильгельм готов согласиться с ним, хотя бы для того, чтобы насолить мне и англичанам. Думаю, то, что я должен сделать, слишком… – Он оборвал себя на полуслове, увидев возвратившегося лакея. – Ну? Что еще?

– Госпожа просила меня передать вашему сиятельству это…

В руках лакей держал серебряный поднос. На подносе голубело и поблескивало бриллиантами ожерелье из бирюзы. Оно было милым, но ценою не слишком-то дорогим. Увидев его, князь не нашел, что сказать. Он молча смотрел на знакомый предмет… Ему вспомнилось белое, залитое лунным светом тело, теплота мягких губ, трепет упругой груди в своих ладонях. Вспомнилось, как стучала кровь в висках, как бешено колотились два прижавшихся одно к другому сердца.

Князь медленно протянул руку и взял ожерелье с подноса.

– Проводи сюда госпожу, – ровным голосом, не окрашенным никаким чувством, проговорил он.

Княгиня порывисто встала с кресла:

– Я пойду отдохнуть перед балом.

Она сказала это с мягкой улыбкой, и никто бы не догадался, как сжала ее сердце невидимая рука страха. Князь поспешил открыть жене дверь, а когда та покинула комнату, медленно отошел к камину, держа ожерелье на открытой ладони – от сияния обрамлявших их бриллиантов камешки бирюзы казались ярко-синими.

В последний раз он видел это ожерелье, когда застегивал его на тонкой и нежной шее. Тогда, по его понятиям, ожерелье стоило вызывающе дорого, но он никогда не жалел потраченных на него денег. Меттерних чуть прикрыл глаза. Ему до сих пор помнился аромат сирени, сопровождавший те лунные вечера, встречи в маленьком лесном охотничьем домике. Он и сейчас мог вызвать в памяти волшебство тех часов, несмотря на пролетевшие годы, несмотря на то, что позднее в его жизни было еще немало других волшебных моментов и других таких же лунных ночей. Какими юными, безрассудными, пылкими они были тогда, рискуя всем, всем ради запретных, уничтожающих благоразумие поцелуев!

Князь незаметно для себя расчувствовался. Карлотта… Сейчас ей, должно быть, около сорока. Жаль будет расстаться с воспоминаниями о жаркой юности, встретившись вновь через столько лет! «Но женщины все те же, – с легкой досадой подумал он, – никогда не желают оставить все так, как есть, и не ворошить прошлое, каким бы восхитительным оно ни было».

Дверь начала открываться. Князь Меттерних выпрямился и застыл в напряженной позе. Посетительница вошла, и вымученная улыбка на лице князя, приготовленная им для встречи, исчезла, изменилось и выражение его глаз – в них заиграло веселье. Это была не Карлотта. Это оказалась девушка, которую он видел впервые в жизни.

Она пошла к князю такой легкой походкой, что, казалось, летела над полом, не касаясь его. На девушке был дорожный зеленый бархатный плащ, накинутый поверх белого муслинового платья, а на рыже-золотистых волосах замысловато сидела маленькая, отделанная перьями шляпка. Глаза у девушки были светлые – такие же, как и у князя, и тоже в обрамлении длинных темных ресниц.

Подойдя ближе, девушка сделала глубокий реверанс.

– Благодарю, ваше сиятельство, что согласились принять меня.

Личико у нее было просто очаровательное – с маленьким, чуть вздернутым носиком, полными красными губами и невероятно голубыми глазами.

– Кто вы?

– Я – Ванда Шонборн. Моя мать мне сказала, что вы должны ее помнить. Она написала для вас письмо.

С этими словами она достала конверт, и князь сразу же, хотя столько лет прошло, вспомнил этот стремительный, с завитушками почерк. Не говоря ни слова, он взял письмо, продолжая смотреть на девушку. Его взгляд скользил по ее нежной, как персик, коже, легкому румянцу на юношеских щеках, длинной тонкой шейке, выпуклостям груди, спрятанной под тугим лифом платья.

– Да, я помню вашу матушку, – проговорил князь и сам поразился тому, каким странным, словно звучащим откуда-то издалека стал его голос.

В каком-то отрешенно-расслабленном состоянии он распечатал конверт.

«Я очень больна. Врачи говорят, мне не выжить, но, когда я умру, Ванда должна будет отправиться к сестрам моего покойного мужа в Баварию. Это пожилые суровые дамы, совершенно неспособные понимать молодых. Подарите ей немного радости, прежде чем она уедет к ним и попадет под их власть, подарите ей немного веселья, немного музыки, чтобы она это запомнила… Простите мне эту просьбу, но, я думаю, вы поймете меня, когда увидите мою дочь. Карлотта».

Прочитав написанное, Меттерних аккуратно сложил лист бумаги с такими простыми и такими трагическими словами. Посмотрел в сторону окна. Потом снова на девушку. Та теребила в волнении край плаща.

– Ваша мать… умерла? – негромко спросил Меттерних.

– Да, в начале лета, ваше сиятельство, – тоже негромко ответила девушка. – Вы… помните ее?

– Да, помню.

На ее губах расцвела улыбка – так прорывается луч солнца сквозь апрельские облака.

– Я очень рада. Хотя опасалась, что она могла ошибаться. Когда люди болеют, у них безмерно разыгрывается воображение, а моя матушка очень долго болела… – Она замолчала, ожидая, что скажет князь.

– Да, конечно же, я помню ее, – повторил князь Меттерних и, вновь задержав взгляд на голубых глазах посетительницы, на ее темных ресницах, спросил чуть охрипшим голосом: – Сколько… Сколько вам лет?

– В следующем месяце исполнится восемнадцать.

– В следующем месяце! – чуть слышно повторил князь. – И вам при крещении дали имя Ванда?

– Если быть точной, Ванда Мария Клементина, – одарили его улыбкой.

– О! – негромко воскликнул князь и неконтролируемым движением приложил пальцы ко лбу.

Если ему и требовалось доказательство, то вот оно. Он Клеменс, она Клементина. Воспоминания о вечерах в маленьком охотничьем домике нахлынули на него так живо, что на миг ему показалось, что это не Ванда стоит перед ним, а его Карлотта. Она протягивает к нему руки, ее губы жаждут его поцелуев, ее гибкое тело дрожит от страсти и счастья… Только у Карлотты глаза были серые, а у Ванды голубые – такие же, как у него!

Сделав над собой усилие, князь заставил себя вернуться к реальности. Девушка напряженно следила за ним – ждала от него каких-нибудь слов. В ее глазах застыл немой вопрос. Позволит ли он ей остаться здесь, принять участие в праздничных увеселениях?

– Итак… вы должны… ехать в Баварию и там жить, – заговорил Меттерних, выигрывая время и пытаясь собраться с мыслями.

– Так сказала моя мама. Я стараюсь не думать о том, каково это будет – жить без нее. Но только мне больше некуда податься, некуда… но, боже мой, как мне не хочется ехать в эту Баварию!

В чистом юном голосе прозвучала неожиданная нотка страсти.

– Не любите своих родственниц?

– Дело не только в них, ваше сиятельство, они, в сущности, довольно добры, но так тяжело оставлять все, что мне так знакомо, так дорого… особенно Австрию…

– Вы любите Австрию?

– Да, очень!

Верная мысль – даже, можно сказать, спасительная – пришла к нему, как всегда, спонтанно, озарила, как вспышка молнии. Свою комбинацию он увидел сразу, как видит ее опытный шахматист, только не пешки были на доске Клеменса Меттерниха, а люди. Он молил Элеонору о чуде? Так вот оно, перед ним…

Меттерних выдержал длинную паузу, в продолжение которой сохранял задумчивый и серьезный вид, потом внимательно посмотрел на просительницу, терпеливо ожидавшую его слов, и будто бросился в холодную воду бурной горной реки, не застывающей даже зимой.

– Вы сказали, что вам дорога Австрия, – тихо и полувопросительно произнес князь, следя за выражением лица очаровательной патриотки. – В таком случае… вы готовы сделать кое-что для нее?

– Конечно, все, что угодно, ваше сиятельство! – пылко ответила девушка, перестав теребить край плаща и соединив ладони в молитвенном жесте.

– Уверены в этом?

– К чему слова? – Она прижала руки к груди. Этот молитвенный девичий образ тронул Меттерниха до глубины души. – Если нужны тому доказательства, поручите мне дело, пусть сложное, трудное, и я справлюсь с ним, обещаю!

– Мне кажется, я вам поверил… – медленно проговорил князь. – Но теперь, прежде, чем мы продолжим наш разговор, прошу простить меня за то, что я забыл о своих обязанностях хозяина дома. Вы проделали долгий путь, должно быть, устали, и у вас пересохло в горле. Присаживайтесь, я налью вам вина.

– О, нет, не беспокойтесь, – быстро ответила Ванда, махнув рукой. – Я остановилась в гостинице на окраине Вены. Хотела привести себя в порядок, прежде чем явиться сюда.

Он улыбнулся. А она не простушка, как можно было бы того ожидать! Это милое, очаровательное дитя проявило завидную дальновидность. Ей предстоял непростой разговор. И она к нему подготовилась. Позаботилась о своей внешности и даже успела перекусить. Все это говорит в ее пользу… Он всегда ценил в людях такую предусмотрительность. Эта девочка унаследовала от отца не только голубые глаза!

– По крайней мере, позвольте предложить вам кресло, – продолжал князь с улыбкой, устоять перед которой, как он знал, не могла еще ни одна особа женского пола.

Ванда изящно уселась в предложенное ей кресло, и села в нем прямо, с врожденной грацией. В глазах ее читалось возбуждение и радостное предвкушение приключения – об этом говорил ее доверчивый взгляд и все ее личико, обращенное к князю.

– Перед тем как вы пришли, я молил небо послать мне чудо, которое поможет мне справиться с одной проблемой, – интригующе и негромко начал речь Меттерних. – Мне кажется, в ответ на мою мольбу судьба и послала мне вас…

– И что же… Что же я должна сделать… такое?

– Вот об этом я и собираюсь с вами поговорить. Для того, что я хотел бы вам предложить, потребуется… – Он исподлобья взглянул на Ванду. Ему было интересно следить за ней – бесхитростной и простодушной, однако при этом с живой и точной реакцией. Чего желать лучше для того дела, которое уготовано даром небес? – Потребуются храбрость и выдержка. Но прежде всего рассудок.

– Я готова, ваше сиятельство. – Взгляд Ванды и выражение ее лица стали совсем другими. Как чутко она реагирует на услышанное! Сейчас она смотрела на князя со всем вниманием, и лицо ее стало неожиданно взрослым – она сжала губы, и возле них в уголках обозначились едва заметные вертикальные складочки.

– Отлично. – Князь не давал прорваться наружу зародившейся в его сердце радости. Рано, рано еще ликовать! Не сделано ни единого шага. – Я постараюсь как можно доходчивее объяснить, чего хотел бы от вас.

– Да-да, пожалуйста, я вас слушаю…

– Превосходно. – Меттерних еще помолчал, заботясь о значительности и торжественности их диалога. – Полагаю, вам известно, что в Вене проходит конгресс европейских держав…

Ванда кивнула.

– И он созван, чтобы разработать план послевоенного устройства Европы…

Ванда снова кивнула.

– По моему личному мнению, прочный мир можно установить, только если удастся добиться приблизительно равных условий для России, Пруссии, Австрии и Франции. Иными словами, достичь равновесия сил…

Меттерних подождал реакции собеседницы.

– Думаю, я поняла, – в третий раз кивнула она.

– У меня мало времени. Я немедленно должен начать действовать и потому буду говорить с вами, если позволите, как можно более просто и кратко.

– Да, благодарю вас, ваше сиятельство.

– Так вот. Российский царь – император Александр – желает сделать Польшу независимым государством, которое будет подчинено ему, то есть России. Австрия не может согласиться с этим, так же считают Англия и Франция.

Князь драматургически точно выдержал еще одну паузу. Ванда молчала и не шевелилась, вся обратившись в слух.

– Иметь дело с русским царем сложно. – Пустив в цель этот первый серьезный шар, князь искоса бросил взгляд на Ванду. Выражение ее лица было спокойным, внимательным. И он пустил в цель второй шар: – Человек он странный, порой кажется прекраснодушным мечтателем, порой – практичным и расчетливым интриганом.

– С таким человеком должно быть непросто… – Ванда потерла пальчиком переносицу.

– Да, верно. И самая большая сложность для дипломата в моем положении – всегда оставаться на шаг впереди противников. Вы с этим согласны?

– Да.

– И потому мне необходимо знать, что они собираются заявить или сделать. Вы… меня понимаете?

– Да, вполне.

– Самый простой и надежный способ опережения – узнавать о планах противников от тех, с кем они общаются, и с незапамятных времен лучшими помощницами в этом были женщины.

– Смысл вашего предложения состоит в том, чтобы я подобным же образом помогла вам?

Меттерниху понравилось, что тон Ванды оставался уверенным, нравилось, что она не опускает ресниц перед его взглядом.

– Да, я прошу вас именно об этом. Вы новый человек в Вене, вас никто не знает, и вы… очень красивы. Эти три условия должны обеспечить вам успех в том деле, которое я вам предлагаю.

– Но царь… – Ванда трогательно развела руками. – Я же могу ему не понравиться… н-не заинтересовать его… И тогда я ничем не смогу вам помочь… – Лицо ее было таким, как если бы у нее забрали назад подарок, который она успела распаковать и которым успела полюбоваться.