Текст книги "Мазохизм смерти и мазохизм жизни"

Бенно Розенберг
Мазохизм смерти и мазохизм жизни

© Presses Universitaires de France, 1991

© Когито-Центр, 2018

* * *

Элен и Дине

Я посвящаю эту работу о мазохизме жизни тем многочисленным людям, которые во время Второй мировой войны подвергались воздействию деструктивности и садизма.

Морех. Изкор. Преступление, гравюра 22×30 см («Изкор» – молитва об усопших в иудаизме. Слово «Изкор» образовано от корня слова «вспоминать» и может быть переведено как «вспомни»)

Предисловие

У меня есть убеждение, которое не поколеблет ни сила привычки, ни очевидность опыта: с какой стороны ни посмотреть и какой бы ни была форма, в которой представлен мазохизм, его идея остается скандальной, а сам он воспринимается как грех, противоречащий всякому здравому смыслу. Однако вопреки психоаналитическим доводам мы можем сказать, что все же он является самым худшим (или самым лучшим?), что может с нами случиться. «Если боль и неудовольствие могут быть целью, а не предупреждением, принцип удовольствия будет парализован, страж нашей психической жизни находится как бы под наркотическим воздействием», – пишет З. Фрейд в своей основной статье по теме мазохизма.

Поскольку в мазохизме заключен некий скандал, Фрейд называет его «загадочным», даже «непонятным», а Бенно Розенберг – «парадоксальным». Чтобы быть услышанным, он обозначает функцию мазохизма как «хранителя жизни»; и он убеждает нас на страницах своей работы в правильности этой оценки. Как вы догадываетесь, действительно, трактовка мазохизма может привести к главным вопросам, которые касаются самих основ психоанализа. Трудная задача! После реализации подобного замысла и автор, и читатель не сумели бы остаться невредимыми. Невыполнимое предприятие? Конечно же, нет, и сейчас нам будет предъявлено доказательство. Незаконченное произведение? Разумеется, так как исследование призывает нас к непрерывному пересмотру и новым вопросам как к рассматриваемому объекту, так и к другим, с ним пересекающимся. Некоторым образом эта книга (особенно введение к ней) открывает широкий поток размышлений. Об этом открытии, об этих размышлениях я и хотел бы сказать.

Во время последнего коллоквиума в Риме в прошлом ноябре наши итальянские коллеги говорили о «французском психоанализе», как если бы эти слова описывали реальное явление. Услышав об этом, французы были скорее удивлены, они уловили в них намек на расхождения и даже, возможно, на решительную оппозицию. Рене Дяткин спросил у нескольких итальянских аналитиков, что они имели в виду. Их ответ был следующим: несмотря на наши разногласия и наши споры, у нас есть близкие формы мышления, которые мы идентифицируем без боя. Однако есть и некоторые центральные позиции, по которым у нас существуют радикальные различия. В течение двух дней дебатов на коллоквиуме они еще раз убедились в том, что было очевидно уже давно.

Это замечание меня поразило, так как оно привело к подтверждению некоторых сомнений по поводу моего противостояния некоторым размышлениям, услышанным во время различных международных встреч, в частности, в Риме во время последнего конгресса Международной психоаналитической ассоциации. Мне кажется, что в психоанализе общность мышления с противоречиями, разногласиями и конфликтами должна распространяться на всю франкофонию и даже за ее пределы. Также я удивился плохому восприятию французской психоаналитической мысли другими коллегами, североамериканцами, например; впрочем, я был удивлен и моим огорчением по этому поводу.

Постараюсь показать, что существует только один способ мыслить и работать в рамках психоанализа, который принят преимущественно во Франции: он там находит соответствующие интересы, уникальные характеристики и соучастие, понятное и близкое всем. Без сомнения, это не касается приверженцев лакановской доктрины, однако следует отметить, что мышление Лакана повлияло на целостность французского психоанализа и определило некоторые его особенности. Лакан не имел своей целью победить всех других, включая самых непримиримых противников (я это говорю тем более охотно, что я был одним из них). Бесспорно, он мощно способствовал организации нашей аналитической истории, но это уже, естественно, совсем другая тема.

Представленная книга о мазохизме явилась для меня примером именно французского способа осмысления психоанализа. И неважно, что автор называет себя эмигрантом из Центральной Европы и даже иностранцем: если действительно существует нечто, что может в иных странах рассматриваться как французская школа психоанализа, то Бенно Розенберг является одним из самых современных и самых блестящих ее представителей.

Автор представляемой мной книги, говоря о «новых характеристиках, которыми обогатился психоанализ», последовательно перечисляет объектный подход, нарциссический и, наконец, мазохистский подход, который в будущем будет превалировать. Эта частная, ремарка не становится менее важной. Ведь развитие фрейдовской теории именно во Франции происходит на протяжении более сорока лет независимо от резонанса, встреч и влияния открытий ученых из других стран. На ум приходят имена: Буве – специалист по объектным отношениям, Грюнбергер – по нарциссизму. Конечно, они не единственные, кто развивал эти темы, намеренно и несправедливо я не назвал имена других; и лишь потому, что, без сомнения, эти специалисты наилучшим образом отражают эпоху. В других областях всплывают другие имена: Видерман – его влияние на структуру лечения было определяющим для целого поколения. И, как бы то ни было, сегодня мазохизм связан с именем Розенберга.

Конечно, все эти темы часто обсуждались как самим Фрейдом, так и его последователями то тут, то там. Главное в этих подходах, в этих «критериях» состоит не столько в выборе задач для исследования, сколько в самом предмете, методе и в его замыслах; каждая из этих концепций является не только объектом размышления, но и инструментом выбора, той осью, вокруг которой организуется понимание функционирования и природы психики. Таким образом, вслед за анализом сновидений изучение объекта, нарциссизма и мазохизма послужило прямой дорогой для доступа к бессознательному.

Безусловно, надлежало бы, следуя фрейдистскому подходу, добавить сюда влечения, в особенности жуткую пару Эроса и влечения к смерти, чье неистовое возвращение нам известно, по крайней мере, во Франции и продолжает осмысливаться, будучи почти полностью забытым во всем остальном психоаналитическом мире в течение десятилетий (даже если термин «влечение к смерти» используется кляйнианцами, мы знаем, что у них он имеет иное значение).

В этом смысле весьма значимой является констатация факта, что Б. Розенберг естественным образом приходит к тому, что во время размышлений о мазохизме задает вопрос относительно влечения к смерти, затем обнаруживает, что не сможет избежать также проблемы нарциссизма и той связи, которая у последнего налаживается с мазохизмом. Стоит ли тогда удивляться, что вопрос первоначального (то есть первичного) мазохизма посещает его? И тот факт, что в конце книги автор вновь ставит проблему Я, как и объектного либидо, свидетельствует, что не только его исследование остается открытым, задающим новые вопросы, но и что оно интегрирует психоаналитическую историю, его подход является холистическим, решительно обобщающим, не отделяющим одну концепцию от другой, так как их связи являются необходимыми для любой теории в психоанализе. Этот подход, безусловно, правильный, однако он не лишен вероятных рисков; Бенно Розенберг отдает себе в этом отчет, когда констатирует: «То, что мы тут говорим, принадлежит к фундаментальным метапсихологическим решениям, тем решениям, в отношении которых не существует доказательств»; но без этих решений нельзя обойтись, даже если следует быть всегда готовыми к их пересмотру. К этой констатации он мог бы добавить замечание Фрейда из работы «Торможение, страх, симптом»: «Не следует воспринимать эти соображения как тщетные, так как по многим пунктам явления психической, патологической и нормальной жизни, похоже, требуют постановки таких вопросов», – и мы добавим, что прогресса можно добиться как раз такой ценой.

Пусть читатель не думает, что Розенберг намерен на 160 страницах трактовать весь психоанализ; он опирается на углубленное знание теории психоанализа в целом. Что же касается мазохизма, то автор от него отталкивается, его трактует на всем протяжении книги и им заканчивает размышления; однако он вовсе не отрекается от вовлечения других концепций, которые считает необходимым использовать. Данная работа учит нас многому относительно мазохизма, и читатель не сможет выйти отсюда невредимым; прочитав ее, он уже не будет воспринимать вещи прежним образом и уже никогда не будет думать так, как прежде.

Б. Розенберг говорит лишь о мазохизме, но это, если можно так выразиться, в придачу к общим психоаналитическим концепциям. Ему есть чему нас поучить и по поводу психического функционирования, и по поводу превратностей аффектов, но особенно по поводу мазохистской «штуковины» в целом, разумеется. Но то, что он нам демонстрирует с огромной пользой, как мне кажется, – это метод, применяемый им для лучшего понимания теории бессознательного, психического функционирования и терапии в целом. Это становится возможным благодаря солидной путеводной мазохистской нити, которую он выбрал, чтобы брести по лабиринту вопросов, возникающих в психоаналитических размышлениях. Это наводит меня на мысль о том, что обоснованным подзаголовком книги могла бы стать следующая фраза: «Как заострить свой ум для того, чтобы лучше размышлять самостоятельно».

Как будет поступать Б. Розенберг? Мы уже сказали: самым фрейдистским образом, который только возможен. Он не ограничивается лишь тем, что следует за текстами Фрейда, даже если он это умеет (и он очень хорошо и основательно это делает, кстати), и он не боится писать, что все, что он может об этом сказать, содержится в одной фразе из «Экономической проблемы мазохизма», в которой указывается, что эрогенный мазохизм является той «частью разрушительного влечения, которая не участвует в смещении вовне [как это делает садизм], а остается в организме, где она оказывается либидинально связанной сексуальным совозбуждением». И в этом смысле правдой является то, что вся эта книга «может считаться длинным комментарием» к данной цитате; но это также комментарий, который раскрывает, что сам Фрейд не ведал о невероятной истине, вложенной им в данную мысль.

Мы с уверенностью можем сказать, что «верность» автора Фрейду состоит не только в том, чтобы следовать букве его текста, а в том, чтобы обнаружить в этом тексте его дух. Наш автор приходит к тому, что задает крайне простой вопрос, который видоизменяет правду именно своей простотой; он говорит о том, что поднятый вопрос совсем не нов (он присутствует в психоанализе с первых шагов его развития) и что необычное состоит скорее в манере работы с ним, новшество рождается из нового на него взгляда.

Что это за вопрос? Тот самый, который возмущал нас совсем недавно, он же вызвал недоумение Фрейда: как неудовольствие может быть целью? как излишек возбуждения может сопровождаться удовольствием? каким образом разрядка может быть неприятной? Явно, что одного лишь количественного объяснения здесь недостаточно, констатирует он, и отныне необходимо прибегать к качественному фактору, и тогда «мы продвинемся гораздо дальше, если мы сможем указать, каков он; […но, увы] мы этого не знаем», – сожалеет он.

Именно там находится вопрос, которого мы не можем избежать, он стал ловушкой для эссенциализма и для Weltanschauung, его мистических химер, к которым убежали Юнг, Райх и другие, за ними следующие или их избегающие. Фрейд смог избежать их благодаря своему чрезвычайно четкому мышлению, а также осторожности, которую сохранял при всех своих величайших дерзаниях. Это то, что обьясняет, почему все иследования, проводимые в психоанализе, выигрывают, если они вдохновляются прежде всего и больше всего фрейдовским методом, который отличался возвращением к вопросам, оставленным в неопределенности, для того, чтобы вновь их исследовать. Именно это и делает Бенно Розенберг, именно поэтому его демарш оказался главным образом качественным возвращением. И мы видим, как он ведет обширное и последовательное изучение мазохизма, обращаясь к другим великим концепциям, которые находят самым естественным образом свое место (некоторые, как концепция первичного нарциссизма, например, несколько сопротивляются). И при прочтении книги у нас возникает впечатление, что мы захвачены чтением саги, эпопеи или детективного романа.

Хочу очень кратко представить последовательность тем этой работы (вы сможете предаться более долгому чтению): первичный мазохизм (который совпадает с первичным связыванием влечений, и именно это дает первичному мазохизму «особый статус среди прочих психических явлений»), является тем местом, в котором формируется Я, именно это становится началом структуризации Я; также первичный мазохизм, эротизируя разрушительность, придает первичному Я «удивительную способность развернуть часть влечения к смерти для того, чтобы с его помощью защититься от влечений», реализуя таким образом первичное связывание, объединение влечений. Данный «разворот», настоящая инверсия, функционирующая, согласно процессам негатива, с помощью своего свойства связывать, позволяет мазохизму встать на стороне «хранителя жизни», и в конечном счете первичный мазохизм являет собой не что иное, как само это связывание. Другими словами, мазохизм строит наш у историю, строит наше Я.

Таким образом, именно благодаря мазохизму мы способны переносить тяготы и страдания жизни; можно сказать, что мазохизм делает нашу жизнь. В таком случае вполне оправданно говорить о «мазохистическом измерении человеческого существования», поскольку оно свидетельствует о последствиях объединения влечений и о необходимости мазохизма, о том, что у мазохизма поистине «жизненные» качества, что приводит нас к констатации того факта, что «психическая жизнь является одновременно конфликтной и запускается историческими событиями».

Для меня было весьма приятно писать это короткое, очень личное предисловие к книге Розенберга не только по причине того, что его теория чрезвычайно для меня убедительна, как и другие известные его открытия в психоанализе, но также потому что она дает мне ощущение, что сам я уже достаточно давно размышляю подобным же образом. Не является ли это признанием того, что, когда появляется возможность открыть некую правду, возникает также желание разделить эту правду с другими? Тогда, по меньшей мере, мы говорим себе, что у нас общие научные интересы.

Именно тут мне необходимо удержаться и не поддаться соблазну ввязаться в нарциссический дрейф, который грозит испортить предисловие, – говорить о Розенберге большей частью как об авторе, представляя его идеи лишь для того, чтобы предъявить собственные. Я также мог бы – этому есть множество примеров – долго объяснять, каким образом его идея о том, как мазохизм участвует в формировании Я, дополняет мою собственную модель первичного Эдипа, или же представить мою собственную теорию генерализированного реверсирования как частную форму отрицания; будьте уверены, я этого не сделаю. Все же в данном случае я чувствую, что наши способы психоаналитического мышления достаточно близки и что у меня с ним есть и разногласия ровно в таком количестве, чтобы завязать интересный научный спор.

Этот спор мы вели достаточно живо весь 1987 год, на протяжении которого он согласился принять участие в моем семинаре по изучению статьи «Влечение к смерти и отрицание». Эти дискуссии несколько изменили некоторые мои подходы (такова была их участь) и позволили мне впоследствии квалифицировать некоторые утверждения менее резко. Нужно ли говорить, что, когда я читал его книгу, мне показалось, что те дискуссии также несколько изменили некоторые из его предположений (убедили ли его дискуссии?), в частности, по поводу исторического отношения между влечением к жизни и влечением к смерти, а также по поводу того, что касается связывания влечений. Это еще раз доказывает всем нам, что дискуссии могут быть плодотворными, особенно они становятся таковыми в тех случаях, когда между дискутантами существует достаточная близость.

Помимо того, что Бенно лично мне предоставил удовольствие написать предисловие к данному изданию, он также щедро одарил директора серии изданий «Монографии по психоанализу», согласившись опубликовать свой труд в этой серии, тем самым открывая секцию исследований. Такое начинание кажется мне добрым знаком. С самого начала я считал, что представленная работа может считаться хорошим началом для труда, который будет расширяться и развиваться, то есть следующие сочинения будут имплицитно или эксплицитно, настраиваться на монографию Бенно Розенберга. Его труд является событием в мире психоанализа; он надолго останется эталоном для других.

Клод Ле Ген

Предисловие к русскому изданию

Когда нас уже не будет, воды и дремучий лес шуметь здесь не перестанут, они будут шуметь глухо и грозно из века в век, напоминая о нас, не называя нас по имени.

Л. Блага. «Мастер Маноле»

Без зримого или, на худой конец, призрачного присутствия смерти – что за любовь?

Мирча Элиаде

Вниманию читателя предлагается текст малоизвестного русскоязычному читателю автора – Бенно Розенберга. Б. Розенберг – психоаналитик, член Парижского психоаналитического общества, его теоретическая позиция считается достаточно спорной, с первых публикаций его работы вызывали у коллег многочисленные дискуссии. Эти дискуссии достаточно скоро перешли в полноценный семинар, а позже в целый номер «Вестника Парижского психоаналитического общества», в котором обсуждались вопросы, связанные с интеграцией в общую психоаналитическую теоретическую ткань основных принципов второй теории влечений Фрейда. Эта теория окончательно не утвердилась; если психоаналитики к ней обращаются, то это всегда происходит с некоторой сдержанностью.

О вкладе Б. Розенберга в понимание этой теории мы узнали от Клода Смаджа, директора Института психосоматики им. Пьера Марти; и сам тон изложения его мнения не оставлял места для сомнений по поводу адекватности и необходимости этой теории для понимания психического функционирования субъектов с оператуарным мышлением, более того, по мнению Клода Смаджи, только подход с позиций второй топики и второй теории влечений способен объяснить все превратности такого специфического функционирования. Позже это мнение подкрепила теория негатива Андре Грина, которая также может быть понята лишь с теоретических позиций второй теории влечений Фрейда.

Данная книга состоит из нескольких статей, созданных автором на протяжении ряда лет по одной теме; их общее название – «Мазохизм смерти и мазохизм жизни» – вызывает, по меньшей мере, профессиональное любопытство.

Нам известно, что научный интерес каждого специалиста кроется в его личной истории. Судьба Бенно Розенберга особо не выделяется среди историй жизни других европейских интеллектуалов. Чем же определяется его желание исследовать мазохизм? Если сместить акцент с первоисточника, а именно с признания Фрейда, что явление мазохизма подтолкнуло его к развитию первой теории влечений, которая мазохизм не объясняла, то можно предположить, что корни особого интереса Розенберга к мазохизму кроятся в его происхождении. Он родился в центре Европы, в Румынии, там прошли его детские годы, и туда в свои зрелые года он возвращался в качестве преподавателя и проводил семинары для будущих психоаналитиков. Народ, в среде которого формировался Розенберг, обладает удивительной историей, которая настолько фантазийно воспринимается, что отличить, где правда, а где выдумка, иной раз невозможно, и, быть может, именно поэтому история о главном вампире человечества родилась именно там. Также весьма специфичны основополагающие мифы этого народа. Основополагающие мифы отображают бессознательные конфликты и стремления целой народности. Миф как способ проективного творчества является общей формой человеческого бытия, обеспечивающей целостность картины мира, той неразложимой формой, которая определяет направленность человека к миру.

Содержанию мифов нет прямого соответствия в реальности. Оно не берется непосредственно из внешнего мира, не дается через прямое чувственное восприятие. Это содержание, по существу, образует новый мир наряду с уже существующим реальным. И конечно, крайне важно понять, как созидается этот мир, что представляет собой тот мыслительный процесс, который творит его. Нам нужно дать ответ на вопрос, который поставил один из авторов Ригведы: «Откуда родилась божественная мысль?». Обращение Фрейда к мифологическому материалу предопределило «герменевтический» поворот в рамках исследования психических патологий от теории «сексуальной травмы» к теории фантазмов. Миф, представляемый в качестве фантазматической реальности, конституированной по типу сновидения как столкновение сознания и бессознательного, становится для психоанализа фундаментальной антропологической формой, истоком развития как индивидуальной психики, так и социального пространства в целом. Это новая форма, которая объединяет индивидуальные переживания с культурной традицией, выраженной в устной форме предания или закрепленной эпическим текстом, и сохраняет нерасторжимую целостность чувственного и духовного, обеспеченную амбивалентностью мифа, которая состоит во взаимообратимости характеристик человеческого бытия – добра и зла, любви и ненависти, страдания и наслаждения, доступного и запретного. Неразрывно связанный с процессами идентификации, обретения себя в мире и обществе, утверждения внутреннего без конфликта с внешним, миф является первичным космосом, выделяющим человеческое сообщество из «хаоса» природного существования. Понимаемый таким образом миф становится в интерпретации Фрейда инструментом самопознания человека, включенного в процессы не только онтогенеза, но и сформированного филогенетическим развитием рода, результаты которого «записаны» и в генетической памяти биологической сферы инстинктов, и в культурно-историческом наследовании способов разрешения конфликтов, составляющем главную функцию мифа. В этом смысле миф является аккумулированием опыта человечества с древнейших времен. Для румын одним из главных мифов является легенда о мастере Маноле, о строителе, который принес в жертву свою жену, поместив ее внутрь стен строившегося здания. Этот мотив, для которого существовали исторические прообразы, восходит к архетипическому обряду строительной жертвы. Жертвоприношение необходимо для того, чтобы ввести в дом душу, вдохнуть в постройку жизнь, сделав ее вечной.

Предание гласит, что воевода Нягое Басараб долгое время искал место, где он мог бы построить самую прекрасную церковь на свете. Наконец он выбрал для этих целей место и поручил строительство десяти лучшим мастерам во главе с мастером Маноле. Однако сколько ни бились строители, ничего у них не выходило: все, что они успевали построить днем, разваливалось ночью. Место это оказалось проклятым.

И в одну из ночей мастеру Маноле было дано откровение: чтобы избавиться от проклятия, строители должны были живьем замуровать в стену церкви первого человека, которого они встретят наутро. И так получилось, что этим человеком стала Анна – молодая жена мастера Маноле, принесшая строителям еду… Скрепя сердце мастер Маноле был вынужден выполнить обет. Он предложил Анне будто в шутку построить вокруг нее каменную стену. Удивленная, она приняла игру, но по мере того, как стена становилась все выше и выше, Анна начала понимать, что это не шутка.

Она стала умолять мужа не делать этого. Но Маноле был неумолим… Анна, любимая жена Мастера Маноле, носящая под сердцем его ребенка, преображается в «женщину-обитель». Но прежде она должна стать «живым алтарем», «невестой смерти» в игре, в которой, подобно дню и ночи, сходятся жизнь и смерть…

Нягое Басараб приезжает в новый монастырь, которому нет равных на земле, и спрашивает мастеров, смогут ли они построить для него еще лучший монастырь. Мастера, сидя на лесах над крышей, говорят, что они лучшие строители в мире и могут построить еще более красивый монастырь. Тогда воевода приказывает обрубить леса, и мастера остаются на крыше. Мастера делают себе деревянные крылья из тонких досок. Они прыгают с крыши, но падают и разбиваются. Когда же прыгает Маноле, он слышит голос из стены: «Стена давит на меня слишком сильно, она проламывает мою грудь, раздавливает моего ребенка, жизнь уходит из меня!». Он падает замертво, и на месте падения появляется источник, из которого тонкой струйкой течет вода, соленая от его слез.

Испокон веку со времен Авраама, готового принести в жертву своего единственного сына, и, может быть, с более древних времен человек, чтобы задобрить богов и усмирить рок, приносил жертву. Остатки жертвенных алтарей разбросаны по всему миру.

Традиции жертвоприношения живут в мире до сих пор. Меняются первопричины, механика отбора, форма алтаря для жертвоприношений, но суть остается прежней. Это стало одной из форм нашего существования. В каждой стране народы веками оплакивают кончины выдающихся сынов и дочерей.

История Маноле, несомненно, о мазохизме, как и полагается по закону жанра, гиперболизированная, но поднимающая массу вопросов: а возможна ли жизнь без стремления к разрушительности? Нам известен фрейдовский ответ: жизнь и смерть неразрывно связаны друг с другом именно для того, чтобы жизнь могла продолжаться.

Конечно, мы не можем утверждать, что именно это сказание повлияло на Бенно Розенберга, что подвигло его на попытки теоретизации и разъяснения второй теории влечений Фрейда, отталкиваясь при этом от мазохизма (в этом, впрочем, идя вслед за Фрейдом), но несомненно одно: более емкого и подробного объяснения этой части творения З. Фрейда нет.

Перед вами, уважаемые читатели, труд, который заставляет вновь и вновь обращаться к текстам основателя психоанализа и открывать в них неведомые доселе смыслы. В первых двух главах данной монографии Б. Розенберг разъясняет суть мазохизма, начиная с такого частого феномена в психоаналитической практике, каким является моральный мазохизм, явление, которое в той или иной степени сопровождает этот процесс и может возникнуть на различных его стадиях. Третья глава посвящена трактовке фрейдовского понятия «работа меланхолии». Речь идет о психической работе меланхолика и о трудностях, с этим связанных. Хорошо известной концепции работы горя недостаточно для того, чтобы описать всю психическую работу меланхолика, даже если добавлять такие определения, как блокированное (горе) или патологическое (горе). В последней главе книги речь идет о том, как влечение к смерти участвует в формировании объекта и психического аппарата, а также как влечение к смерти включается в защиту от самого влечения к смерти.

Итак, перед вами текст, ценность которого вы сможете полностью оценить, лишь преодолев всю его тяжесть – дело, которое, без сомнения, потребует обращения к собственному мазохизму. Однако нам уже известно, что именно он стоит в основе нормального психического функционирования, и без него эта психическая жизнь немыслима. Ведь именно таким образом мазохизм становится хранителем жизни.

Аурелия Коротецкая, Москва, 2017