Текст книги "Долина"

Марсьяль Хозье курил сигарету, стоя перед застекленной стеной больницы в По. Его жена дожидалась в автомобиле на парковке. Прошло пятьдесят минут. По-прежнему ничего. Наконец, в дверях показалась медсестра и пригласила их войти.

Длинный стеклянный коридор, хлопанье дверей, шумы и запахи: пахло дезинфекцией и каким-то моющим средством. Их провели в маленький кабинет, где их встретил врач: подразделение судебной медицины при больнице По не располагало залом ожидания. Как, впрочем, и приглашенным судмедэкспертом. С конца мая из-за недостатка специалистов оно работало ни шатко ни валко. В случаях побоев и ранений пострадавшему приходилось дожидаться по три недели, пока его раны и гематомы кто-нибудь осмотрит, если они к тому времени не зажили. Хуже того: в случаях изнасилований, когда меры надо принимать как можно скорее, пострадавшим приходилось проделывать четырехчасовой путь в такое же подразделение в Тулузе. Можно представить их психологическое состояние.

Дирекция больницы разъясняла, что судебная медицина – падчерица, бедная родственница профессии, отсюда и ее неспособность обеспечить достойные судебно-медицинские услуги. Прокуратура возражала, что только на эту службу она перечислила 700 000 евро из ежегодных субсидий, и денег больше нет. Проблему отфутболивали из одной инстанции в другую. А в результате родителей Тимотэ Хозье приняли в обстановке, совершенно не подобающей их несчастью.

Спустя час они отправились обратно, а перед глазами неотступно стоял их сын, распростертый на металлическом столе, белый, как бумага, но без видимых следов насилия. Патологоанатом воздержался говорить им, что перенес Тимотэ. Пусть уж это возьмет на себя кто-нибудь другой… К тому же для проведения вскрытия надо было дождаться приезда судебного медика из Тулузы, который прибудет не раньше завтрашнего дня.

Как некогда проделал этот путь Сервас, только в обратном направлении, Марсьяль и Адель Хозье свернули с шоссе А64 на уровне Ланмезана на юг, в горы.

Когда они ближе к вечеру приехали в Эгвив, там уже были готовы. Сервас смотрел на возбужденных людей и думал о Марианне. Он прикидывал, сможет ли в нужный момент воспользоваться расследованием, чтобы продолжить поиски и убедить Ирен ему помогать. А ведь действовать надо было очень быстро.

– Приношу вам свои соболезнования, – сразу сказала Ирен родителям. – Я капитан Циглер из следственного отдела жандармерии По. Я буду вести расследование.

Сервас заметил, как грозно покосился отец на серебряное колечко ее пирсинга.

– Мы видели тело Тимотэ в больнице… Скажите, он очень страдал?

Это сказала мать, женщина лет шестидесяти, с сухими и безжизненными крашеными волосами, с покрасневшими глазами на опустошенном горем лице.

– Боюсь, что да, – ответила Ирен.

Сервас увидел, как сразу осунулось лицо Адель Хозье. Он взглянул на отца, маленького коренастого человечка, у которого центр тяжести был смещен вниз, как у чемпиона по классической борьбе. Плоское широкое лицо с настороженными глазами напоминало бульдожью морду… На нем была коричневая куртка, рубашка в клетку и дешевые брюки. Мартен сразу почувствовал в нем натуру заурядную и скучную, хотя и не без склонности к подозрительности и враждебности.

– У вас есть какие-нибудь предположения, кто мог это сделать? – поинтересовался Марсьяль Хозье.

– Пока рано что-то предполагать, – ответила Ирен, обернувшись к нему. – Мы обнаружили множество косвенных улик на… месте преступления, допросили нескольких людей, из тех, кто общался с вашим сыном. А также начали выяснять детали его прошлой жизни.

Она помедлила, колеблясь, говорить или нет.

– Мы узнали, что он… убил свою сестру. Это правда?

Мать разрыдалась. Отец бросил на Ирен мрачный взгляд.

– Это старая история. Ему тогда было шестнадцать. А с чего вы решили, что это имеет отношение к делу?

Циглер бросила быстрый взгляд на плачущую мать и снова повернулась к отцу.

– Вы знали, что ваш сын был дилером?

– Кем?

– Он торговал наркотиками…

И тут на лице отца впервые отразилось страдание.

– Мы с ним почти не общались. Он с нами не разговаривал, никогда не звонил, а на наши звонки не отвечал. Мы почти год не виделись. А перед этим он стал грубить, вел себя вызывающе и агрессивно. И со мной, и с матерью. Он нас ненавидел. Что касается вашего вопроса, то да, я знал, что он принимает наркотики. А насчет торговли – не знал… Конечно, это наша вина. Мы живем в обществе, где люди все меньше и меньше чувствуют ответственность и всегда сваливают вину на других… И Тимотэ был таким: он не отвечал ни за что, даже за собственные промахи.

– То есть у вас тоже нет никаких предположений, кто мог это сделать? – спросила Циглер, пропустив мимо ушей его речь.

Она, наоборот, считала, что многие представители старшего поколения слишком держатся за свои кресла, за свою ренту и привилегии в ущерб новым поколениям.

Мать отрицательно покачала головой, а отец стиснул зубы:

– Я ведь только что сказал, – произнес гинеколог голосом, режущим, как лезвие ножа, когда оно входит в масло.

– Благодарю. Мы свяжемся с вами, если возникнут еще вопросы.

– А его собака, – осведомился Марсьяль Хозье, – как с ней поступили?

Ирен Циглер вскинула голову.

– Собака? Какая собака?

– У Тимотэ был бойцовый пес… Черный ротвейлер… Думаю, пес был единственным, кого он действительно любил.

Циглер пристально на него взглянула.

– Мы не нашли никакой собаки.

21.30. Наступала ночь, и склонами гор завладела тьма. Она растеклась среди пихт и домов, а долину уже давно накрыла горная тень. Как и каждый вечер, уменьшенная модель человечества, населявшая долину, возобновила войну с сумраком, и внизу загорелись тысячи огоньков, похожих на рождественские гирлянды. То был ежедневный вызов, брошенный сказочным вершинам, темным лесам, звездному небу – всей природе, которая существовала здесь задолго до заселения долины.

Марсьялю Хозье не было до леса никакого дела. Он любил город. Его шум, его грязь, сигналы клаксонов. И его бесчисленные возможности. Он отпер дверь шале, которым они с женой владели здесь, в высокой части города, в самом изысканном квартале Эгвива, где над крышами красивых, стоящих вдали друг от друга домов возвышались деревья.

Он был очень сердит. Расследование поручили женщине.

Хуже того, женщине слишком молодой, да еще с пирсингом в носу и татуировкой на шее. Черт побери, куда катится мир? А тот второй тип, что держался рядом с ней и не сказал ни слова… Еще один, кого женщины лишили мужественности. Мерзость эпохи. Вот он сам – гинеколог. Но скоро мужчины вообще не смогут заниматься этой профессией. Женщин он ненавидел. Вот уже тридцать лет он раздвигал им бедра и с самого начала их ненавидел и презирал.

Он открыл дверь. За спиной раздавались всхлипы жены.

– Ты можешь помолчать хоть минуту? – бросил он.

Марсьяль Хозье был очень зол. А еще он боялся. Боялся, потому что эта шлюшка сказала: Тимотэ страдал перед смертью. Он понимал, что это значит: так или иначе, а его сына мучили. Едва он об этом подумал, как все тело покрылось мурашками. Кто его мучил? Зачем? Неужели это имеет отношение к тому, другому делу? Он щелкнул выключателем у двери, но свет не зажегся. Что ты будешь делать… Нет электричества. Счетчик в очередной раз выключился.

Он обернулся, прислушался к раскатам грома, которые доносились с быстро мрачневшего неба. Верхушки деревьев качались от ветра. Воздух наполнился ожиданием, как бывает перед раскатом грома. «Наверное, это из-за грозы», – подумал он.

– Марсьяль, чего ты ждешь?

– Электричества, оно отключено.

Он вошел в просторный вестибюль первого этажа. Справа, – должно быть, из гостиной, – сочился слабый сероватый свет. Он проникал сквозь шторы, и его хватало, чтобы различить в темноте очертания мебели. Он двинулся в этом направлении и почти ощупью пробрался в гостиную. И тут же вздрогнул так сильно, что даже икнул.

Там, в полумраке, что-то было, и это «что-то» ярко сияло в темноте. Светящиеся буквы:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

Марсьяль застыл на месте, вытаращив глаза, и страх хлестнул его так, словно он получил увесистый апперкот. Открыв рот, он часто задышал. Ему не хватало воздуха. Оглядев комнату, он подошел к светящейся надписи. Казалось, она плыла в воздухе в нескольких сантиметрах от пола. Да еще и двигалась. Да, точно: надпись шевелилась, она явно не была нанесена на ровную поверхность и то поднималась, то опускалась в очень быстром ритме.

– О боже… – раздался у него за спиной голос жены.

– Заткнись…

Грудь тисками сдавил страх, но он все же сделал шаг… еще шаг… К буквам. Они трепетали. Как живые… Теперь он разглядел, что они начертаны грубо, кое-как. Их явно наносили специальной краской, и она немного растеклась. Он не мог только понять, на что же ее нанесли. Тьма вокруг него сгущалась, и он уже думал, не повернуть ли назад. Не дезертировать ли… Или все-таки скрепя сердце… Он должен был узнать…

– Давай уйдем отсюда, – умоляла из-за спины Адель. – Давай вызовем полицию.

– Замолчи!

Что же это такое? Что же это все-таки такое? Ему вдруг захотелось помочиться. Ему все время хочется… Проклятая простата… Он присел на корточки и различил на ковре гостиной что-то продолговатое и черное. Оно было живое. И оно умирало… Марсьяль вдохнул его запах. Резкий мускусный запах смертельно напуганной собаки. Ригл. Ротвейлер его сына. Он вздрогнул и отшатнулся от страха, когда провел рукой по густой мягкой шерсти возле мощной холки. Пальцы его окунулись в какую-то липкую жидкость, и это была не краска.

– Ох, да мать же твою!.. – вскрикнул он, отскочив назад и с размаху плюхнувшись на ковер.

Сердце колотилось, зашкаливая за сто ударов в минуту, а грудь ходила ходуном почти в том же ритме, что и у собаки. Он сидел в темноте и прислушивался к тяжелому, сиплому дыханию пса. Зловонный запах из собачьей пасти быстро распространялся по нагретому за день воздуху и бил ему в ноздри.

– Что же это творится? – простонал у него за спиной тонкий голос Амели. – Марсьяль, что все это значит?

Он встал на ноги и снова вгляделся в темноту. Ему показалось, что катящийся по спине пот вдруг стал ледяным, а сердце уже пробило туннель в груди.

– Понятия не имею.

– Надо вызвать полицию, надо…

– Нет! – рявкнул он, чтобы она замолчала.

Он хотел сказать что-то еще, но воздух вдруг заходил ходуном, стекла задребезжали, и сильный взрыв сотряс шале от фундамента до крыши. За взрывом последовал низкий гул, который не стихал несколько секунд, и от этого гула у Марсьяля сплющило живот. Было такое впечатление, что под ним задрожала сама земля… И внутри, как ядовитое растение, пустил корни страх. Черт побери, да что же здесь происходит? На этот раз грохот шел снаружи. Гинеколог обогнул застывшую соляным столпом жену и бросился к двери.

– Что это было?

Ирен Циглер подняла глаза от карты, которую рассматривала.

– Понятия не имею, – отозвался Элюа Ангард, – но похоже на взрыв.

– И довольно близко, – добавил Сервас.

Все трое, как по команде, бросились к выходу, а следом – почти вся жандармерия. С севера долины, эхом отражаясь от скал, доносился страшный грохот.

– Ух ты! – выдохнул Ангард.

Во дворе жандармерии все повернули головы на север. Там, освещенное закатным солнцем, к небу поднималось огромное облако пыли и каких-то испарений.

В городской ратуше, в полутора километрах от жандармерии, в этот вечер точно так же задребезжали стекла. В зале муниципального совета мэр Изабель Торрес объясняла своим подчиненным, составлявшим «Комитет по охране окружающей среды в центре города», что она вовсе не шериф, не носит звезды и не намерена устанавливать «детское время» для малолеток. Напротив, она стремится наладить отношения с жандармерией. Тут поднялся невообразимый шум. Суть проблемы состояла в том, что подростки по ночам устраивали в центре Эгвива мотоциклетные гонки с шумом и грохотом и нападали на тех прибрежных жителей, кто имел неосторожность пожаловаться. Мэр невозмутимо выслушивала одного из сограждан – публичные дебаты уже были открыты, – который резко выступал против ее политики и инициатив муниципального совета. В свои пятьдесят лет она избиралась уже трижды. Когда ее выбрали в первый раз, ей было двадцать восемь, правда, тогда против нее не было настоящей оппозиции. Но с тех пор она так и избиралась раз за разом.

Вокруг стола сидели двадцать четыре члена совета – для кворума этого было достаточно, – и все они принадлежали к муниципальному большинству. На последних выборах избирательный список оппозиции не превышал 5 %. Все спокойно выслушивали протестующего, который перечислял случаи ненадлежащего поведения: шум, ругательства, плевки, угрозы – и говорил о небезопасном климате в городе. Изабель Торрес подавила вздох. Следующий член совета сожалел, что подростков упрекают, вместо того чтобы предложить им какие-нибудь занятия или анимации. Хозяйка города подняла глаза к потолку. В зале поднялся шум. Она жестом успокоила коллег.

– Жандармы примут в расчет все предложения, – решительно сказала она. – Опросные листы уже распространены. Но нельзя удовольствоваться всего одним…

Фразы она не закончила. Стекла и люстры в зале муниципального совета задрожали от взрыва. Изабель Торрес посмотрела в сторону балкона, и ее глаза вылезли из орбит. Она отодвинула свой стул, быстро подошла к застекленной двери и открыла ее. Во влажном вечернем воздухе все еще висел низкий, глухой гул. Один за другим к ней присоединились еще несколько членов совета, потом за ними подтянулись остальные. Без малейшей надежды привлечь к себе внимание, горожанин, который долго готовил свое вторжение в обсуждение, надсаживался в крике, но все уже выбежали на улицу. И все разглядывали огромное облако пыли, поднявшееся над крышами.

– Заседание закрыто, – объявила мэр, вернувшись в зал и пробиваясь к выходу среди всеобщей суматохи.

– Поедем-ка, посмотрим, – решилась Циглер, направляясь к своей машине.

К ним присоединились еще жандармы, и конвой тронулся в сторону выезда из города. Они миновали одну круговую развязку, потом другую и прошли широкий поворот, повторявший изгиб реки за последними домами, и Ирен вдруг резко остановилась.

– Вот черт! – выругалась она, выключая мотор.

Сервас уже выскочил из автомобиля. Вокруг них подъезжали и так же тормозили машина за машиной. Он повернул голову к небольшой толпе, которая быстро росла, и услышал, как хлопают дверцы. Отовсюду слышались крики, восклицания, люди окликали друг друга.

Потом Мартен переключил внимание на дорогу, точнее, на то, что от нее осталось. Двухполосное шоссе было погребено под тысячами кубометров земли и скальных обломков. Огромный кусок горы обвалился вниз и рассыпался по всей ширине шоссе, а кое-где и дальше, до самого берега. И было такое ощущение, что пыльное облако из поднятой в воздух земли и раздробленных камней сильно отдавало пентритом[25]25
  Взрывчатое вещество, использующееся также, подобно ряду других органических нитратов, как медицинское средство, купирующее спазмы сосудов.


[Закрыть].

– Вот дьявол, – сказал Ангард, – прямо часть горы сползла. Теперь, чтобы починить дорогу, понадобится не один день, – подытожил он.

Ирен Циглер повернулась к Сервасу.

– В общем, похоже, мы попали в западню, – констатировала она.

Было 19 июня, вторник, 21.47.

Я их вижу.

Всех. Они мечутся, как обезумевшее стадо.

Вижу, как они переговариваются: думают, что все только начинается, а дальше будет только хуже. Знали бы они, насколько они правы. И до какой степени будет хуже.

Знали бы – пришли бы в ужас. Испугались бы гораздо сильнее, чем сейчас.

До чего же легко их напугать, добраться до них.

Вся эта благонамеренность, это их благородство и лицемерие сделали их такими уязвимыми и чувствительными, такими поверхностными…

Ну, просто как элои, дегенераты из романа Герберта Уэллса[26]26
  «Машина времени» (1895).


[Закрыть]. И, как элои, они одновременно и трусливы, и равнодушны к страданиям других.

До той поры, пока сами не начнут страдать…

Вот кого породило наше общество с его культом индивидуализма и природы: с одной стороны блеющее стадо, послушное своим инстинктам, с другой – хищники, такие, как я.

Но, по сути, разве в природе такие вещи не происходят на каждом шагу?

Антилопа гну лихо убегает от опасности, надеясь, что будет спокойно жевать свою травку, но настанет день – и она попадет в когти к леопарду.

Если не считать, что они пригрели у себя на груди гадюк. Ядовитых змей. Они это знают, но делают вид, что об этом и не вспоминают и понятия об этом не имеют. И не чувствуют себя за это в ответе. И пока змеи их самих не укусят, они на все закрывают глаза.

Но только не я.

И только не с этого момента.

Особенно после всего, что они мне сделали.

Все они еще заплатят. Невиновных не бывает. Есть только преступники, которые совершают преступления, и лицемеры, которые отводят глаза.

Да, они должны заплатить. Время настало. Время, когда каждый получит по заслугам. Каждый…

– И не только мы, – сказал Сервас.

Она сразу поняла, на что он намекает. Тот, кто устроил этот взрыв, стремился засадить в западню всю долину. Отведя глаза от осыпи, Ирен оглядела собравшихся на шоссе людей и увидела, как от толпы отделилась маленькая женщина и теперь решительным шагом направляется к ним. Одета она была в джинсы, черную футболку и легкую красновато-коричневую куртку. Лицо ее обветрилось и задубело от солнца, как у альпиниста.

Она остановилась перед Ангардом и коротко пожала ему руку.

– Что случилось?

Жандарм тряхнул головой:

– Видимо, оползень… Дорогу завалило.

– А можно определить, сколько времени будут ее расчищать?

Ангард растерянно пожал плечами. В такой ситуации любой ответ будет только догадкой или предположением. Прежде всего надо связаться с Междепартаментским дорожным управлением Северо-Запада.

– Несколько дней… может быть, больше. Прежде чем расчищать дорогу, надо удостовериться, не приведет ли это еще к одному оползню… Потом необходимо укрепить склон, и только после этого можно будет возобновить движение.

По лицу женщины стало видно – она не согласна.

– Все слышали взрыв, – сказала она. – Насколько мне известно, никаких работ по укреплению этого склона предусмотрено не было…

– Вы журналистка? – спросила Циглер.

Женщина бросила на Ирен возмущенный взгляд, и глаза ее сверкнули слюдяным блеском.

– Капитан Циглер заведует следственным отделом жандармерии По, – вмешался Ангард, прежде чем Ирен успела ответить. – Ей поручено расследование убийства Тимотэ…

Мэр в упор уставилась на Циглер. Долю секунды обе женщины изучающе разглядывали друг друга, и наступившую тишину нарушало только журчание реки. Изабель Торрес, казалось, обдумывала все, что только что услышала, потом снова заговорила:

– Эта долина целиком зависит от дороги: снабжение продуктами, неотложные медицинские нужды, административные связи… Не говоря уже о тех ее обитателях, кто каждый день ездит отсюда на работу в Ланмезан, По или Тарб. Вы понимаете, что может произойти, если ее на несколько дней закрыть?

Ангард с минуту размышлял.

– Ну… я полагаю, что супермаркеты и магазины располагают резервами, – начал он. – То же самое можно сказать о медицинских кабинетах и водолечебницах[27]27
  Район, в котором происходит действие романа, знаменит своими горячими источниками, а потому изобилует курортами и водолечебницами. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Надо прикинуть наши ресурсы на несколько дней, составить список возможных дефицитов. А потом продовольствие и лекарства можно будет доставлять на вертолете. Я пока не вижу другого решения проблемы.

– Что предполагает ограничения в необходимом и четкое определение приоритетов, – уточнила Циглер. – Вертолет не сможет увеличить количество рейсов в обе стороны. Что же до тех, кто работает за пределами долины, то их перемещение на вертолете исключено. Им придется на время стать безработными по техническим причинам.

Взгляд, которым стрельнула в нее Изабель Торрес, имел температуру высокогорного потока.

– Гм… убийство (мэр запнулась на этом слове: видимо, такой термин в ее словаре отсутствовал) одного из моих сотрудников… а теперь еще и это… У вас есть какие-нибудь предположения, что здесь произошло?

– Мадам мэр, вам известно, что произошло?

Все как один повернулись к человеку с фотоаппаратом, который подходил к ним. Сервас узнал гриву седых волос и четырехдневную щетину: они уже видели этого человека перед полицейским заграждением возле водопада. Журналист. И тоже, как и они, оказался в ловушке. Да уж, известие не из приятных…

Уже наступил вечер, и фонари, стоящие вдоль шоссе, бросали на тротуары круги света, желтоватые, как топленое молоко. Половина людей, собравшихся под фонарями, словно здесь готовилось какое-то деревенское празднество, не выглядели такими озабоченными, как местные жители. Дети со смехом носились между взрослыми, возбужденные необычным приключением, которое к тому же сулило им продление каникул.

Тут не замедлили появиться несколько самозваных представителей города, и вопросы посыпались, как из пулемета.

– Сколько времени будет закрыта дорога?

– Не знаю, – отвечала мэр.

– Уже известно, что все-таки случилось?

– Все слышали какой-то взрыв, это была авария?

– Как теперь добираться до работы? Завтра дорогу расчистят?

– Я должна ездить в больницу на химиотерапию, – послышался женский голос, – это нельзя пропускать!

– Знаю, Соланж, – ответила Изабель Торрес. – Завтра, при содействии жандармерии, все необходимые медикаменты прибудут на вертолете. Мы составим список приоритетов. Если понадобится, поработаем всю ночь. Но это коснется не всех! – прибавила она, повысив голос. – Придется отнестись к этой беде с терпением.

В толпе поднялся шум, число вопросов удвоилось. Оставив мэра под этим массированным обстрелом, Ирен и Сервас стали пробираться сквозь толпу к «Форду Рейнджеру».

– Мне надо позаботиться о ночлеге, найти что-нибудь. Побудь пока здесь, – сказала Циглер, сев за руль.

Сервас подумал о Гюставе, о Леа, о дисциплинарном совете… но ничего не сказал. Он сунул в рот антиникотиновую жвачку, поднял глаза и посмотрел на горы, возвышавшиеся вдали от городских огней.

Они, как все, чего-то ждали. Вопрос только в том, чего.