Текст книги "Южная трибуна"

Клаус Хоффманн, Бернд Роггенвальнер
Южная трибуна

Клоц пробует обыграть Гаилса и глупо теряет мяч. Глаза бы не глядели. Калле залпом допил пиво, скомкал бумажный стаканчик и швырнул в толпу.

– Дрянь, а не игра!

Как у всех заядлых болельщиков «Боруссии», у Калле на стадионе постоянное место. Южная трибуна. Чужаку здесь делать нечего.

Капле около пятнадцати, и одет он так же, как другие болельщики. Черная кожаная куртка, черно-желтая трикотажная футболка, джинсы, кроссовки. Себя они называют «черными чертями». И Калле гордится, что не хуже других.

Не очень-то он, впрочем, и приметен. В крупных драках пока не участвовал. Мальчишек его возраста на трибуне называют «мелочью».

Слева от Калле Мартин, все зовут его Жареная Картошка. И так невысокого роста, а огромный живот делает его еще ниже. Про живот он говорит с гордостью, называет достопримечательностью клуба. По натуре Мартин – человек добродушный. Только не на трибуне, когда подбадривает криками «наших ребят». Тут он лютый зверь.

– Нет, ты только глянь! Фельдкамп!

Картошка приходит в бешенство: у кромки поля появился бывший тренер дортмундской команды. Болельщики никогда его не жаловали. Теперь Фельдкамп тренирует билефельдскую «Арминию», дает указания игрокам.

– Фельдкамп – свинья! Фельдкамп – свинья! – выкрикивает несколько раз их группа, но потом им надоедает.

У Драго с собою коньяк. Вообще-то его зовут Хельмут, но по имени никто к нему не обращается. Драго пускает фляжку по кругу.

– Не повредит, – говорит он.

Калле тоже делает глоток. Когда Драго трезв, он скорее застенчив. Высокий, стройный, темноволосый. По профессии сварщик, он может гордиться своей мускулатурой. Шрам на правой щеке, заработанный два года назад во время игры против Нюрнберга, придает ему особую мужественность.

Когда-то Драго играл у «чертей» первую скрипку, потом появились Счастливчик и Грайфер. Драго смирился с понижением. Но пьет теперь больше, чем прежде.

Футболисты на поле себя не утруждают. Высокооплачиваемые профессионалы из дортмундской «Боруссии» и билефельдской «Арминии» демонстрируют игру явно ниже своих возможностей. Счет по-прежнему 0 : 0. Зрителей на трибунах немного. Подъема не ощущается.

Двадцать пятая минута: первая опасная атака «Боруссии». Радукану делает блестящую передачу турку Кезеру. Тот неожиданно выходит один на один с вратарем Кнайбом и досадно мажет.

Свист с южной трибуны. Несколько человек выкрикивают: «Турки, убирайтесь в Анкару!»

Но вскоре воцаряется спокойствие и трибунами овладевает скука.

Калле сворачивает самокрутку. Картошка и Драго отправляются к пивному ларьку. Счастливчик пытается руководить, он поднимает правый кулак и, отбивая такт, кричит:

– Здесь болеют не зазря! Здесь болеют не зазря! Ребята! Покажем хлюпикам из Билефельда, что мы сила!

Восемнадцатилетний Счастливчик задает в клубе тон. Для Калле он кумир. Особенно нравится ему уверенность Счастливчика в себе. Как он умеет воодушевить стадион! И пусть он безработный, ощущение такое, будто проблем для него не существует. Он живет на «благотворительных харчах», как утверждает сам, и руководствуется простой философией: «что не отдают сами, приходится брать силой». Впрочем, Калле ни разу еще не доводилось видеть, как конкретно он претворяет в жизнь эту заповедь.

Счастливчик продолжает орать, к нему присоединяются другие. Бодо, Вуди, Лутшер, Грайфер и кто там еще. Калле, понятно, тоже.

– Здесь болеют не зазря! Здесь болеют не зазря! Воинственный клич с южной трибуны разносится по всему стадиону. И как эхо, доносится с трибуны северной:

– Выиграет «Арминия». Выиграет «Арминия».

– Ну и горлопаны, – хохочет Манни, – час назад неслись, только пятки сверкали, а теперь вот глотку дерут.

До начала игры Манни «зацепил» одного из билефельдских болельшиков, сорвал шарф, окрашенный в цвета команды. Теперь он с гордостью демонстрирует трофей.

Сорок пятая минута: билефельдский защитник Гайлс сбивает в штрафной дортмундца Дресселя. Одиннадцатиметровый. Радукану хладнокровно бьет по воротам. 1 : 0 в пользу «Боруссии». Ликование на трибунах. «Вперед, Дортмунд, вперед!». Многие выкрикивают хором, размахивают руками. Звуки рожка, флаги. Главный судья Вальц дает свисток об окончании первой половины игры.

Счастливчик и Грайфер о чем-то совещаются.

– Слушайте все! – кричит Счастливчик. – Пытаемся пробиться на трибуну Билефельда. Нагнать на них страху. Достаточно двух маленьких групп, а то они еще решат, что мы их принимаем всерьез.

– Я с вами, – с готовностью подхватывает Калле.

До сих пор Калле старался избегать драк, но сейчас коньяк придал ему храбрости.

– Отлично! Грайфер берет Драго, Бодо и Калле. Манни, Клаус, Террье, Пинки и Вуди со мной. Наше правило – пробираться по отдельности, наваливаться вместе. Надеюсь, удастся на сей раз обмануть фараонов.

Диктор на стадионе объявляет результаты сегодняшних игр команд высшей лиги. Сформированные Счастливчиком группы покидают сектор.

Грайфер хриплым голосом задает тон, Драго, Бодо и Калле подхватывают:

– «Боруссия», вперед!

Они пробираются к северной трибуне. Вскоре, однако, наталкиваются на препятствие.

– Там полно фараонов! – кричит Драго. – Паршиво. Здесь мы не прорвемся.

Путь к северной трибуне перекрыт. По лицам полицейских видно, что шутить они не намерены.

– Тогда пойдем пропустим по кружечке, – предлагает Грайфер и направляется к ближайшему пивному ларьку. Драго, Бодо и Калле следуют за ним.

– А этим из Билефельда врежем после матча, – Драго пытается поднять упавшее настроение.

У ларька очередь. Грайфер действует локтями. При этом он не слишком вежливо теснит одного из стоящих в сторону, но и тот не собирается уступать.

Остекленевшие глаза Грайфера выражают изумление, он хватает обидчика за руку. Легко понять, как он намерен разрешить инцидент. Голос его звучит подозрительно спокойно:

– С каких это пор занюханный турок позволяет себе оскорблять германского болельщика футбола?

Турецкий юноша, к которому относятся эти слова, пытается вырваться. Его спутник готов броситься на помощь, но Бодо оттесняет его назад. И тут оба турка кидаются бежать, они бегут изо всех сил, но Грайфер, Драго и Бодо настигают их. Калле медлит.

Любимый прием Грайфера – железный захват. Догнав одного из бегущих, он обхватывает его за шею и держит, пока Бодо наносит лишенному возможности сопротивляться человеку страшные удары в живот. Другой уже на земле, весь в крови. Драго пинает его ногами.

Но тут к поверженным приходит помощь. Трое турецких парней вступаются за земляков. На Бодо обрушивается сильный удар, от неожиданности он падает, пытается снова подняться.

Двое других наваливаются на Грайфера и Драго.

В этот миг лежавший на земле смуглый парень вскакивает, выхватывает нож и ранит Грайферу руку. Потом его полный ненависти взгляд устремляется на Калле, и он медленно направляется к нему.

Калле, до сих пор лишь со страхом наблюдавший за происходящим, словно цепенеет. Он видит разбитое в кровь лицо турка, нож у него в руке, и тут приходит спасение: удар Драго сбивает турка с ног.

Калле молниеносно обращается в бегство и растворяется в толпе у пивного ларька. Он заказывает пиво. Дрожь в руках не проходит. От пива во рту делается еще противнее. Подступает тошнота, после этого он чувствует себя лучше, однако образ турка с разбитой бровью не отпускает его.

Команды выходят из раздевалок, начинается второй тайм. Лозе вышел на смену Либеро, Луш заменил Кезера. Калле возвращается в свой сектор одновременно с остальными.

Бодо прикладывает носовой платок к разбитой губе. Ножевая рана у Грайфера выглядит страшно. Рукав куртки распорот. Только Драго оказался целым и невредимым.

– А сколько их было всего? – спрашивает Счастливчик.

– Пятеро, – отвечает Грайфер, пытаясь перевязать раненую руку стянутой с себя майкой. – Двоим мы врезали по полной, третьему тоже, уж он теперь никогда больше не возьмет ножа в руки. Двое удрали. Если б Калле помог, каждый получил бы свое. Но он струхнул до смерти.

– Так я и думал, – заметил Мартин.

Калле заливается краской. Злоба, стыд и неудовлетворенное тщеславие волнами накатывают на него. Уж лучше ему провалиться сквозь землю. Он чувствует на себе неодобрительные взгляды окружающих,

– Мне нужно в туалет, – робко говорит он, обращаясь к Драго, и тут же ретируется.

Тренер Фельдкамп снова появляется у кромки поля.

– Фельдкамп – свинья! Фельдкамп – свинья! – вновь звучит с южной трибуны.

Калле ускоряет шаг. Выкрики становятся тише. Он пробирается к выходу и, уже сидя в трамвае, все представляет себе залитое кровью лицо турка.

Калле позабыл ключ от подъезда, пришлось звонить. «Шварцы, четвертый этаж».

– Кто там? – из переговорного устройства раздается треск.

– Это я, Калле! Открой, мама!

Громко топая, Калле поднялся по лестнице. Дверь в квартиру приоткрыта. Калле прошел в коридор, повесил куртку на крючок, бросил взгляд в гостиную.

– Добрый вечер, – буркнул как бы мимоходом.

В ответ холодное молчание. Мать что-то гладит. Отец с друзьями играет в скат.

«Надо же, – подумал Калле. – Оказывается, они иногда выключают телевизор».

Смешав карты, отец бросил взгляд на часы:

– Успеем еще партию до спортивных новостей.

– Ты не был сегодня на матче «Боруссии», Калле?– спросил дядя Герберт.

– Нет, – соврал Калле, – не хотелось, слабо уж очень играют.

– Восемнадцать, двадцать, два, ноль, четыре.

– Кстати, страховку заплатили, – сказал отец, выкладывая на стол крестового валета.—Можешь теперь заняться ремонтом мопеда.

– Здорово, – обрадовался Калле. В разговор включилась мать.

– Дай-ка сюда свой спортивный костюм! Надо же когда-нибудь его постирать. Калле кивнул.

– Пока, – сказал он, уходя к себе в комнату.

– Ужин в семь, – крикнула мать.

Калле хотел бы послушать музыку. Только так и можно отключиться, когда кошки скребут на душе. Больше всего любит он рок, особенно тяжелый. Из немецких исполнителей лучше всех Линденберг. Но в последнее время на первом месте для него Майкл Джексон.

Несколько раз он ходил в дискотеку. Но с девчонками у него пока не клеится. Калле поудобней устроился на тахте, поставил кассету со своими любимыми вещами Майкла Джексона и врубил звук на полную мощь. Огромное фото певца висит у него на стене. А самого его он видел пару раз по видео.

Калле свернул самокрутку, медленно затянулся, переставил кассету. Происшедшее на стадионе не шло у него из головы. В дверь постучали. Заглянула мать.

– Карл-Хайнц, ужин на столе!

Заметив, что Калле курит, она принялась читать обычную мораль.

– Я ведь, кажется, запретила курить в комнате. Тебе всего пятнадцать. Вот расскажу отцу…

– Ну все, все, порядок… Калле притушил окурок.

– Принесешь мне потом ужин сюда. А пока что-то не хочется есть.

Мать покачала головой и вышла.

Нынче вечером Калле хотелось бы побыть одному, кое-что обдумать. С родителями все равно невозможно обсуждать свои дела. Пробовал уж неоднократно. Наверняка усядутся, как всегда, перед телевизором и будут смотреть «Веселую смесь».

Калле потянулся и взял с полки альбом. Потрепанную обложку украшает жирное пятно. Приятно иногда посмотреть старые фото. Вот первая страница. На большой фотографии отец, мать и он сам. Тогда ему было лет десять. Их сфотографировал дядя Герберт у памятника Арминию. Они отправились туда всей семьей в воскресенье.

На отце светлый летний костюм, на матери коричневое платье. Сам Калле в коротких штанишках. Светлые волосы аккуратно разделены пробором.

Мать выглядит на фотографии стройной. Вообще она тогда смотрелась неплохо. Вьющиеся светлые волосы, голубые глаза, узкое, красивое лицо. Отец широкоплечий, полноватый, с наметившимся уже животом, у него простое лицо и редкие, тоже расчесанные на пробор светлые волосы. Интересно, а какого цвета у него глаза? Об этом Калле как-то не задумывался.

Отец – высококвалифицированный рабочий. Он работает на заводе у Хеша. Уже около двадцати лет.

– Нас, старых зубров, так легко не вышвырнуть, – любит порассуждать он, – пусть сначала избавятся от бездельников, потом от турок и всяких чернорабочих.

Три года назад матери удалось устроиться на неполный рабочий день машинисткой в какой-то строительной фирме. Иначе становилось трудно сводить концы с концами. Да и квартира у них не из самых дешевых.

Нельзя сказать, что Калле на фото сияет от счастья. Такие прогулки он обычно терпеть не мог. Тогда еще они жили за городом, в Зельде. Иногда Калле с грустью вспоминает те времена. В местном спортивном клубе он играл в футбол за школу. Потом какое-то время был даже в юношеской сборной. Все люди в местечке хорошо знали друг друга. И вот они переехали в город. Родителей перестала устраивать маленькая квартирка в старом доме. Там ведь даже не было ванны, а потолок в гостиной вечно протекал. Не сравнить с квартирой от заводоуправления Хеша.

Все они поначалу были в восторге от новой квартиры, и лишь со временем…

На другой фотографии зельдовских времен их школьная команда. Калле был центральным нападающим. Рядом с ним Герд, его лучший друг. О Герде он уже сто лет ничего не слышал. Теперь ему, должно быть, семнадцать. Что-то он сегодня поделывает? Герд мог бы быть ему старшим братом, но у Калле нет ни братьев, ни сестер.

Задумавшись, Калле продолжает листать альбом. Вот фото деда и бабки. Их он всегда любил. Они тоже жили в Зельде. Два года назад оба умерли. Сначала бабка, а вскоре за ней и дед. Родителей своего отца он вообще никогда не видал. Они жили в ГДР, но теперь их тоже нет в живых.

А вот его собственный портрет. Дядя Герберт сфотографировал его два года назад своим новым фотоаппаратом. Калле был тогда по уши влюблен в одну девочку из класса. Звали ее Корнелией. Как-то раз он собрался с духом и признался, что сходит по ней с ума, а потом подарил этот портрет.

Корнелия тут же показала фото всем подругам. Ну и смеялись они над ним!

Одна из девчонок воскликнула:

– А он даже ничего! Только вид чуть-чуть глуповатый!

Калле гордо удалился тогда, не удостоив девчонок взглядом. Как можно было дойти до такого идиотизма и подарить Корнелии фотографию? Ясно, он для нее ничего не значил, да и его собственные чувства к ней после того случая охладели, и он платил ей спокойным презрением.

Рассматривая теперь снимок, он решил, что не так уж плохо тогда и выглядел. Хотя вид чуть напуганный, да и гримаса какая-то на лице.

«А какого цвета у меня глаза, – подумал Калле. – Должно быть, серо-голубые».

Его светлые волосы свисали в то время длинными космами до плеч. Калле невольно улыбнулся. Теперь у него короткая стрижка. И овал лица вполне нормальный. Вот разве что нос чуть маловат. А рот и подбородок придают лицу какое-то мягкое выражение, Калле не раз уже проклинал это в душе.

Калле захлопнул альбом и сунул на полку.

Прямо перед глазами плакат – любимая команда. Рядом пара черно-желтых флажков да боевые трофеи: футболка болельщика из Нюрнберга и бело-голубой шарф поклонника Шальке. Калле хорошо помнит, как они у него появились. Два года назад во время одной из игр в Нюрнберге он попросту обменялся футболками с одним из тамошних болельщиков. А потом рассказывал всем, как избил того парня и содрал трофей. «Черти», правда, так ему и не поверили и потом еще долго поминали при любом случае.

А вот шарф действительно со стадиона в Гельзенкирхене. Год назад это было. «Мелочь», как обычно, спровоцировала тамошних болельщиков, а когда запахло жареным, все кинулись в бегство. И Калле со всеми. Но тут на подмогу подоспели «черти». Противник понес чудовищные потери. Калле сорвал тогда шарф с лежавшего на земле парня. Тому было очень плохо, помешать все равно он не мог.

И тут Калле вновь припомнились сегодняшняя драка и обидные слова Грайфера. «Как бы доказать, что я ничего не боюсь, – принялся мечтать он. – Придумать что-нибудь вроде того, что Вуди с год назад устроил в Кельне, вот это было здорово». Перед началом игры он выбежал с черно-желтым флагом на поле и под аплодисменты дортмундских болельщиков принялся размахивать им перед болельщиками кельнской команды. Спектакль продолжался недолго, тут же подоспели полицейские и удалили возмутителя спокойствия с поля.

Зато об этом даже газета «Бильд» написала, и авторитет Вуди среди друзей, особенно среди «мелочи», возрос со страшной силой.

«Вот и я устрою что-нибудь такое», – решил Калле. Мысль эта прочно засела у него в голове.

У входа в «Британию», бар, куда обычно заходят солдаты-англичане из расположенной неподалеку части, сидит широкоплечий негр. Его основная задача – отваживать непрошеных гостей.

Порой он прибегает прямо-таки к «железным» аргументам – в буквальном смысле слова. Калле помнит, как однажды двое смуглых темноволосых парней попробовали усыпить бдительность стража. Один из них на чистейшем немецком языке осведомился о входной цене.

– Вы иностранцы? – спросил негр, безошибочно почуяв возможность пустить в ход кулаки.

– А какое это имеет значение? – попробовал было возразить один. Но тут широкоплечий герой встал, загородив собою весь дверной проем. Это обстоятельство немедленно убедило обоих в необходимости поискать другой бар. До сих пор у Калле в ушах тот издевательский, резкий смех завсегдатаев. От происшествия в душе остался неприятный осадок, но почему, Калле затруднился бы объяснить.

– А что их понесло в «Британию», знают ведь небось, что англичане – высшая раса.

Так сказал Счастливчик, тогда он в первый раз взял Калле с собой. И все-таки до сих пор Калле не понятно, почему из-за этой «высшей расы» они должны таскаться именно в эту дискотеку.

Тем не менее он с трепетом минует сходную дверь и оказывается в насквозь прокуренном зале. Вразвалочку пробирается в темное заднее помещение, плюхается там на явно неудобный стул.

Вокруг множество подозрительных типов. Уложенные волосы, дорогие шмотки – ясное дело, поклонники нового рока. А еще мелькают панки с выкрашенными в самые немыслимые цвета волосами. «И одеты они совсем уж чудно», – думает Калле. Он внимательно разглядывает окружающих.

Вот кто, должно быть, живет совсем неплохо – взгляд Калле упал на людей в углу за столиком. На некоторых штаны с огромными накладными карманами, пьют они много, шумно спорят. И о чем можно столько болтать? Зачем тогда вообще ходить в дискотеку? Вблизи от этих парней ему как-то не по себе. Воображают себя выше всех остальных.

Поздним вечером сюда заглядывают болельщики, обычно после того, как где-то уже отметили победу своей команды. Сюда же приходят, чтоб оглушить себя тяжелыми ритмами, монотонной цветовой игрой.

«Let`s danse», – звучит из динамиков, несколько пар дергаются на пятачке под музыку, световые блики лишь на мгновение освещают их лица. Многие настолько свыклись с поведением типа «cool bleiben» или «relaxed sein», что производят в общем-то вполне естественное впечатление.

У стойки, как всегда в дискотеке, полно народу. Отсюда хорошо видно все помещение и иногда со смеху можно помереть, разглядывая танцующих. Один из парней давно уже пялится на Калле, потом толкает в бок приятеля:

– Смотри-ка, один из «чертей»!

– С чего ты взял?

– А у него под курткой их футболка, сразу видно.

– Должно быть, совсем сбрендил, если даже сюда является в своих шмотках.

– Ты не прав, в этих парнях сила, настоящая сила, они не скисают даже на чужом поле. Вот помню в прошлом году…

– И этот что, один из них? Да ведь ему на вид шестнадцати нет…

«Бум-с» – и девчонка в светло-голубых джинсах, поскользнувшись, со всего размаха грохается на пол. С соседнего столика скатываются несколько бутылок, и хозяева громко сыплют проклятиями. Остальные хохочут, Калле тоже.

– А вы слизните с пола, – советует один из парней. Девчонка забивается в угол, чтобы не слышать грубых шуток. «Ну и поделом, – думает Калле. – Как вообще можно ходить на таких каблуках?»

– Эй, Калле, ты что тут делаешь? Здесь не бывает турецких девчонок! Давай-ка лучше в «Касабланку», сможешь полюбезничать с турками вволю.

А черт, Жареная Картошка и Драго, их-то как раз недоставало. Конечно, с такой комплекцией, как у Мартина, можно не бояться, что кто-то тебя заденет. Да еще тяжелая челюсть… Словом, на картинку из журнала мод Мартин явно не похож.

– Не бойся, детка, на следующем матче мы защитим тебя от азиатов, – вновь подкалывает Мартин, хотя он и старше Калле всего на два года.

– Трепло, сам наложил полные штаны, когда тот раз в Кельне «убийцы» полезли к нам на трибуну! – Калле пробует взять реванш, но слова его не производят впечатления.

Чтобы не играть все время роль жертвы, он быстро направляется в другой угол. По пути бросает взгляд в кабинку диск-жокея, развившего бешеную активность. Наверное, так и надо, публика здесь какая-то вялая.

В углу Калле заметил девчонку, растянувшуюся на полу несколько минут назад. Вид у нее как у мокрой курицы.

– Послушай, а сальто у тебя получилось совсем неплохо. Не ушиблась?

Калле сразу почувствовал, что сморозил глупость.

– Хочешь пива?

Клаудиа очень несчастна. Для нее дискотека пока еще нечто особенное. Ей только-только пошел пятнадцатый год, просто выглядит она чуть старше.

– Как тебя зовут?

– Калле. А тебя?

– Клаудиа.

Калле обидно, что не он первый предложил познакомиться.

– Пойду принесу два пива, – он срывается с места прежде, чем Клаудиа успевает что-либо возразить.

Через несколько минут возвращается, ставит пиво на стол, садится рядом.

– Скажи, а что это на тебе за рубашка? И часто ты ходишь в таких лохмотьях? – спрашивает Клаудиа.

– В лохмотьях, скажешь тоже! Да ведь это наша форма, форма «черных чертей», болельщиков «Боруссии». Мы ни одного матча своей команды не пропускаем, даже когда они играют на чужом поле. У нас на трибуне отличные ребята. Вот в прошлый раз… А ты вообще-то интересуешься футболом?

– Моя подружка Петра все время ходит на стадион, у нее точно такой же шарф. Иногда и я хожу с ней. Петре ужасно нравится один тип в кожаной куртке, она все время норовит сесть поближе. Но тот ничего не видит, едва на поле выйдут команды. По-моему, у них ничего не получится…

Калле слушает и с удивлением отмечает, как хорошо держится эта девушка с длинными темными волосами. Для ее возраста у нее отличная фигура. Приятно было бы, наверное, ее обнять. Калле дает волю фантазии.

– Ты еще учишься в школе?

– Пока. Но в мае я с этим покончу, стану учиться на автомеханика, – соврал Калле. – А ты?

– Придется отсидеть еще два года. И неизвестно, что будет дальше.

– Давай пойдем в субботу на футбол! – Калле на мгновение забывает свои проблемы с «чертями». – Уж мы врежем как следует парням из Дюссельдорфа!

– Терпеть не могу все эти драки на стадионах. И вообще пока, мне здесь надоело. Спасибо за пиво.

Хорошо она его посадила.

Калле расплатился и вышел на улицу. От горечи и разочарования его даже замутило.

К Хорсту в пивную болельщики обычно забегают перед началом матча, а иногда и после окончания. В момент финансового кризиса, случающегося обычно после пятнадцатого числа каждого месяца, или после потребовавшей больших расходов поездки в другой город, чтобы там болеть за своих, Хорст обеспечивает отпуск пива, так он обычно выражается, в кредит.

За пивом многие советуются с Хорстом о своих делах, особенно если больше выслушать их некому.

Плотный, седовласый хозяин, из-за длинной, спадающей на лоб пряди волос прозванный также Элвис, усаживается в таких случаях на высокий табурет возле стоики и закуривает сигарету. Он внимательно слушает собеседника, дает ему выговориться и лишь потом вступает своим мощным басом, разрешая столь сложные проблемы, как «усилившееся давление на рабочих людей» или «размолвка с другом». В сравнении с его животом, мощно нависающим над узким ремнем вечно тесных брюк, живот Мартина выглядит почти невинно.

У Хорста есть одна слабость. Он мнит себя политиком и в высшей степени информированным человеком, правда, информацию он черпает из газеты «Бильд». Вот почему ему лучше всех известно, что надо делать, чтоб «привести экономику к процветанию», создать «для наших мальчиков больше рабочих мест» и «сохранить природу».

– Налей-ка мне кружечку, Хорст!

– А, Карл-Хайнц! Хочешь выпить за вчерашнюю победу? А твои все давно ушли. Ты что, с ними поругался?

– Да нет, порядок. Просто вчера так набрался, что для начала пришлось выспаться.

– Клаус только что был здесь, он не сможет поехать с вами в Дюссельдорф, ищет, кому бы продать билет на стадион.

– Хорошо. А то у меня как раз нет билета, – равнодушно отвечает Калле.

– Слушай, тебя что, мешком по голове ударили? Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного, просто старики мои взбунтовались, теперь вот отобрали у меня тачку, – Калле трусливо умалчивает о вчерашнем. – Старик сказал, что по горло сыт всей этой писаниной из-за страховки. Как будто нельзя раз в жизни заняться делом, он ведь прежде для меня палец о палец не ударил, старый тюфяк. А мать все уши прожужжала насчет будущей работы. – Калле все больше раздражается. – Если предложения, которые я разослал, останутся без ответа, смоюсь отсюда. Чушь собачья все это.

– А монеты где возьмешь?

– Буду подрабатывать дорогой.

– Другие тоже пробовали. Ты сначала все хорошенько обмозгуй. Здесь ты знаешь, на каком ты свете, и у тебя есть друзья. А к тому же после матча я открою тебе, как и всем, кредит на пиво, – Хорст пытается снять напряжение, однако веселость его выглядит совсем неуместной. – А если совсем окажешься на мели, имей в виду, что мне может понадобиться подручный, работа по утрам, два часа.

– Это не по мне. Я хочу быть автомехаником. Если нет – тогда вообще никем.

Хорст явно вышел из себя, а ведь довести его до такого состояния нелегко. Нервно покачивается он на табурете взад-вперед.

– По-моему, тебе следует хорошенько прочистить мозги! Нужно только закатать рукава – и перед тобой масса возможностей. Но прежде всего необходимо закончить школу, верно?

– Да, но…

Увлеченный процессом воспитания, Хорст, отступив от неизменного правила, позволяет себе перебить Калле.

– Что ты там ни говори, аттестат – это неплохо. Ведь не все могут подыскать себе ученическое место и начать изучать профессию. Не всем ведь везет. А если ты и дальше будешь учиться в школе, то нужен приличный аттестат.

Но Калле другого мнения.

– Это же глупо, мне деньги необходимы сейчас, я хочу работать, а школа… Ну начнут тебе пудрить мозги, как двое сошлись на необитаемом острове и основали демократию. Чушь собачья… Сказки для дурачков, – Калле по-настоящему разгорячился. – Недавно я собрался на концерт, играла группа «Кво», так пришлось ползти к старикам на брюхе, чтоб они расщедрились на билет. Надоело мне это, понимаешь? По своей воле я в школе ни дня лишнего не останусь.

– Но если ты ничего из себя не представляешь, так и дальше пойдет, – Хорст вновь вознамерился было читать мораль, но Калле резко оборвал его.

– Перестань, эту болтовню я и дома слышу. Если нет пластинки поинтереснее, я пиво и в одиночестве выпью. Разозлившись, Калле уходит не заплатив. В тот вечер, рассчитываясь с посетителями, Хорст несколько раз ошибся: он все старался вспомнить, как звали тех двоих, что, оказавшись на необитаемом острове, основали демократию.

Домой Калле шел мимо средней школы имени Гутенберга. Здесь он имел удовольствие учиться в девятом классе.

Завидев школьное здание, он невольно ускорил шаг. Калле никогда не отличался прилежанием. Все связанное со школой вызывало в нем неодолимое отвращение. Как здорово было бы, мечтал он иногда, если б ненавистная школа в один прекрасный день сгорела дотла. Но она все стояла, твердыня из стекла и бетона, равнодушная и враждебная.

Быстрей бы уж пройти мимо, думает Калле, но вдруг останавливается и замирает.

Может, просто послышалось? Шаги на школьном дворе. А может, это ветер? Кого понесет в такую поздноту в школу? Разве что дядя Эрвин?

Эрвин Козловски состоит при школе сторожем, Калле он дальний родственник.

Не похоже на него. Сидит небось сейчас у себя в каморке перед телевизором и созерцает очередную серию детектива.

Опять шорох. Будто распыляют что-то, потом быстрые шаги, приглушенные голоса. Калле подкрадывается ближе и, спрятавшись в кустах, боязливо вглядывается в темноту. Вот они. Три темные фигуры у боковой стены. Один светит фонариком. Интересно: что они там делают? Калле осторожно раздвигает ветки. Лиц ему все разно не разглядеть. Уж очень темно.

Снова шорох, теперь с другой стороны. Тихо приоткрывается дверь. Там живет Эрвин Козловски. Незаметно пытается он подкрасться к троице у стены.

Неудачно! Луч карманного фонарика выхватывает его из темноты и на мгновение ослепляет.

– Бежим!

В темноте слышны быстро удаляющиеся шаги.

Голос показался Кзлле знакомым. Похоже на Грайфера. Но не мудрено и ошибиться, поэтому лучше об этом не размышлять.

Эрвин Козловски а свои шестьдесят три даже не пытается преследовать убегающих.

Калле выходит из укрытия. Любопытство пересилило.

– Дядя Эрвин, не бойся, это я, Калле. Эрвина Козловски испугать трудно.

– А что мне тебя бояться? – в голосе его явно слышится раздражение. – Что это ты здесь делаешь так поздно?

– Мимо проходил и услышал шум.

Эрвин Козловски нашел в одном из карманов зажигалку и теперь пытается ее зажечь. Зажигалка не работает.

– Вот барахло, – шипит Эрвин.

– Подожди, – Калле выуживает из кармана маленький фонарик и освещает стену.

Слова намалеваны жирной алой краской. Должно быть, пользовались распылителем. Огромными буквами во весь фасад: «Турки, вон из Германии! Национальная молодежь». Рядом огромная свастика.

Козловски взбешен.

– Ну вот, теперь эта пачкотня докатилась и до нашей школы. Стен сортира им уже недостаточно.

– Дядя Эрвин, неужели ты узнал кого-нибудь из них?

– Сам бы я не разглядел, было уж очень темно, зато Ильза уверяет, что приметила одного из окна. Но на все сто и она не уверена…

– А кого она приметила? – Калле ужас как любопытно.

– Да ты его хорошо знаешь. Но сейчас я ничего не скажу, переговорю завтра с утра с Гёбелем, – уходит от ответа Эрвин. В голосе его теперь звучит металл. А кстати, насчет тебя. Наверняка тоже здесь не случайно. Одни малюют на стене всякую дрянь, ты клянешься что ничего не видел и не знаешь. Странно все это.

– Ну вот, началось, – огрызнулся Калле. – Ты что, думаешь, я в этом замешан?

– Да будет тебе, – примирительно произнес дядя Эрвин, – я ведь ничего еще не сказал. Но ты сам раскинь мозгами. «Национальная молодежь» – это наверняка какие-то крайне правые, С ними нынче очень уж носятся, вот они и делают, что хотят. Прямо с души воротит! «Турки, вон из Германии!»—так все начиналось и тогда, в тридцать третьем, со свастики и «хайль Гитлер». Только тогда убраться вон из Германии должны были евреи. Эрвин Козловски не на шутку разволновался.