Текст книги "Мамаша Кураж и ее дети"

Бертольд Брехт
Мамаша Кураж и ее дети
Хроника из времен Тридцатилетней войны

Действующие лица

Мамаша Кураж.

Катрин, ее немая дочь.

Эйлиф, ее старший сын.

Швейцеркас, ее младший сын.

Вербовщик.

Фельдфебель.

Повар.

Командующий.

Полковой священник.

Интендант.

Иветта Потье.

Человек с повязкой.

Другой фельдфебель.

Старый полковник.

Писарь.

Молодой солдат.

Пожилой солдат.

Крестьянин.

Крестьянка.

Молодой человек.

Старуха.

Другой крестьянин.

Другая крестьянка.

Молодой крестьянин.

Прапорщик.

Солдаты.

Голос.

1

Весна 1624 года. Главнокомандующий Оксеншерна набирает в Даларне войско для похода на Польшу. Маркитантка Анна Фирлинг, известная под именем мамаши Кураж, теряет одного сына.

На большой дороге, неподалеку от города, стоят и мерзнут фельдфебель с вербовщиком.

Вербовщик. Разве здесь сколотишь отряд, фельдфебель? Прямо хоть в петлю полезай. До двенадцатого я должен поставить командующему четыре эскадрона, а людишки здесь такие зловредные, что я даже спать по ночам перестал. Заарканил было одного, не посмотрел, что у него куриная грудь и расширение вен, сделал вид, будто все в порядке, напоил его как следует, он уже и подпись поставил, стал я платить за водку, а он просится на двор. Чую, дело неладно, и – и за ним. Точно, ушел, как вошь из-под ногтя. У них нет ни честного слова, ни верности, ни чувства долга. Я здесь потерял веру в человечество, фельдфебель.

Фельдфебель. Слишком давно не было здесь войны – это сразу видно. Спрашивается: откуда же и взяться морали? Мирное время – это сплошная безалаберщина, навести порядок может только война. В мирное время человечество растет в ботву. Людьми и скотом разбрасываются, как дерьмом. Каждый жрет, что захочет, скажем, белый хлеб с сыром, а сверху ещё кусок сала. Сколько в этом вот городе молодых парней и добрых коней – ни одна душа не знает, никто не считал. Я бывал в местах, где лет, наверно, семьдесят не воевали, так там у людей еще и фамилий-то не было, они сами себя не знали. А где война – там тебе и списочки, и регистрация, и обувь тюками, и зерно мешками, там каждого человека, каждую скотинку возьмут на учет и заберут. Известно ведь: не будет порядка – не развоюешься.

Вербовщик. Как это правильно!

Фельдфебель. Как все хорошее, войну начинать очень трудно. Зато уж когда разыграется – не остановишь; люди начинают бояться мира, как игроки в кости – конца игры. Ведь когда игра кончена, нужно подсчитывать проигрыш. Но на первых порах война пугает людей. Она им в диковинку.

Вербовщик. Гляди, сюда едет фургон. Две бабы и два парня. Задержи старуху, фельдфебель. Если и на этот раз пшик, я больше на апрельском ветру зябнуть не стану, так и знай.

Звуки губной гармоники. Два молодых парня вкатывают на сцену фургон. На нем мамаша Кураж и ее немая дочь Катрин.

Мамаша Кураж. С добрым утром, господин фельдфебель!

Фельдфебель (становится поперек пути). С добрым утром, честная компания! Кто вы такие?

Мамаша Кураж. Деловые люди. (Поет.)

 
Эй, командир, дай знак привала,
Своих солдат побереги!
Успеешь в бой, пускай сначала
Пехота сменит сапоги.
И вшей кормить под гул орудий,
И жить, и превращаться в прах –
Приятней людям, если люди
Хотя бы в новых сапогах.
 
 
Эй, христиане, тает лед!
Спят мертвецы в могильной мгле.
Вставайте! Всем пора в поход,
Кто жив и дышит на земле.
 
 
Без колбасы, вина и пива
Бойцы не больно хороши.
А накорми – забудут живо
Невзгоды тела и души.
Когда поест, попьет военный,
Ему не страшен злейший враг.
Какой дурак в огне геенны
Гореть захочет натощак!
 
 
Эй, христиане, тает лед!
Спят мертвецы в могильной мгле.
Вставайте! Всем пора в поход,
Кто жив и дышит на земле.
 

Фельдфебель. Стоп, обозники. Вы чьи будете?

Старший сын. Второго Финляндского полка.

Фельдфебель. Где ваши бумаги?

Мамаша Кураж. Бумаги?

Младший сын. Да это же мамаша Кураж!

Фельдфебель. В первый раз слышу. Почему ее зовут Кураж?

Мамаша Кураж. Кураж меня зовут потому, фельдфебель, что я боялась разориться и сквозь пушечный огонь вывезла из Риги пятьдесят ковриг хлеба. Хлеб уже плесневел, того и гляди, совсем пропал бы, выбора у меня не было.

Фельдфебель. Шутки долой. Где бумаги?

Мамаша Кураж (вынимая из жестянки кучу бумаг и слезая с фургона). Вот все мои бумаги, фельдфебель. Вот, пожалуйста, целый требник – огурцы завертывать, он у меня из Альтентинга, а вот карта Моравии, Бог весть, случится ли мне там побывать, – если нет, то карта нужна мне, как собаке пятая нога; а вот здесь, видите, печатью удостоверяется, что моя сивка не больна ящуром, она у нас, к сожалению, околела, а стоила пятнадцать гульденов, не мне, слава Богу. Ну что, довольно с вас бумаг?

Фельдфебель. Ты что, хочешь заморочить мне голову? Я тебя отучу от наглости. Ты прекрасно знаешь, что у тебя должна быть лицензия.

Мамаша Кураж. Выбирайте выражения и не говорите в присутствии моих малолетних детей, что я хочу вскружить вам голову, это неприлично, мы с вами незнакомы. Лицо порядочной женщины – вот моя лицензия во втором полку, и я не виновата, если вы не умеете читать такие лицензии. А печать себе на лицо ставить не дам.

Вербовщик. Фельдфебель, из этой особы так и прет дух непокорности. В лагере нужна дисциплина.

Мамаша Кураж. А я думала, нужна колбаса.

Фельдфебель. Имя.

Мамаша Кураж. Анна Фирлинг.

Фельдфебель. Значит, вы все Фирлинги?

Мамаша Кураж. Почему все? Фирлинг – это моя фамилия. Но не их.

Фельдфебель. Да ведь они же все твои дети?

Мамаша Кураж. Да, мои, но разве поэтому у них у всех должна быть одна и та же фамилия? (Указывает на старшего сына.) Вот этого, например, зовут Эйлиф Нойоцкий. Отец его всегда утверждал, что он Койоцкий или Мойоцкий. Мальчик его еще хорошо помнит. Впрочем, помнит он уже другого, француза с бородкой клинышком. Но вообще-то смышленостью он в отца: отец, бывало, стянет у крестьянина штаны с задницы, а тот и не заметит. Вот и получается, что у каждого из нас своя фамилия.

Фельдфебель. Что, у каждого другая?

Мамаша Кураж. Вы делаете вид, что вам непонятно.

Фельдфебель. Тогда этот, наверно, китаец? (Указывает на младшего сына.)

Мамаша Кураж. Не угадали. Швейцарец.

Фельдфебель. После француза?

Мамаша Кураж. После какого француза? Не знаю, о каком французе вы говорите. Не путайте, а то мы простоим здесь до ночи. Он швейцарец, но фамилия его Фейош, и эта фамилия не имеет никакого отношения к его отцу. У того была совсем другая фамилия, он строил крепости, да вот спился.

Швейцеркас кивает головой, он сияет, немой Катрин тоже весело.

Фельдфебель. Так почему же его фамилия Фейош?

Мамаша Кураж. Не хочу вас обижать, но воображение у вас небогатое. Когда он появился на свет, я водила знакомство с одним мадьяром – вот он и Фейош. А мадьяру было все равно, у него уже тогда была атрофия почки, хотя он капли в рот не брал. Очень честный был человек. Мальчик в него.

Фельдфебель. Да ведь он же не был его отцом!

Мамаша Кураж. Но мальчик весь в него. Я зову его Швейцеркас, Сыр Швейцарский. Он хорошо тащит фургон. (Указывает на дочь.) А ее зовут Катрин Гаупт, она наполовину немка.

Фельдфебель. Милое семейство, нечего сказать.

Мамаша Кураж. Да, я со своим фургоном весь мир объехала.

Фельдфебель. Это мы все запишем. (Записывает.) Ты ведь из Баварии, из Бамберга, как же ты здесь очутилась?

Мамаша Кураж. Я не могу ждать, когда война пожалует в Бамберг.

Вербовщик. Вам бы подошли имена Иаков Бык и Исав Бык, ведь вы тащите фургон. Наверно, вы никогда и не вылезаете из упряжки?

Эйлиф. Мать, можно дать ему по рылу? Мне очень хочется.

Мамаша Кураж. Нельзя, стой спокойно. А теперь, господа офицеры, не нужны ли вам хорошие пистолеты или, например, пряжки? Ваша пряжка совсем стерлась, господин фельдфебель.

Фельдфебель. Мне нужно другое. Я вижу, ребята у тебя рослые, грудь колесом, ножищи как бревна. Хотел бы я знать, почему они уклоняются от военной службы.

Мамаша Кураж (быстро). Ничего не поделаешь, фельдфебель. Ремесло солдата не для моих сыновей.

Вербовщик. А почему не для них? Ведь оно же приносит доход, приносит славу. Сбывать сапоги – дело бабье. (Эйлифу.) Ну-ка, подойди, покажи, есть у тебя мускулы или ты мокрая курица.

Мамаша Кураж. Он мокрая курица. Если на него взглянуть построже, он упадет на месте.

Вербовщик. И если упадет на теленка, то зашибет его насмерть. (Хочет отвести Эйлифа в сторону.)

Мамаша Кураж. Оставьте его в покое. Такой вам не подойдет.

Вербовщик. Он меня оскорбил, он назвал мое лицо рылом. Мы с ним сейчас отойдем в сторонку и поговорим, как мужчина с мужчиной.

Эйлиф. Не беспокойся, мать. Он свое получит.

Мамаша Кураж. Стой и не рыпайся, стервец! Я тебя знаю, тебе бы только драться. У него нож в голенище, он и зарезать может.

Вербовщик. Я вытащу у него нож, как молочный зуб. Пойдем, деточка.

Мамаша Кураж. Господин фельдфебель, я пожалуюсь полковнику. Он вас посадит. Лейтенант – жених моей дочери.

Фельдфебель (вербовщику). Не надо силком, брат. (Мамаше Кураж.) Чем тебе не нравится военная служба? Разве отец его не был солдатом? Разве не погиб как порядочный человек? Ты же сама сказала.

Мамаша Кураж. Он совсем еще ребенок. Вы хотите отправить его на бойню, знаю я вас. Вы за него получите пять гульденов.

Вербовщик. Сначала он получит отличную шляпу и сапоги с отворотами.

Эйлиф. Получу, да не от тебя.

Мамаша Кураж. Пойдем рыбу удить, сказал рыбак червяку. (Швейцеркасу.) Беги и кричи, что твоего брата хотят украсть. (Вынимает нож.) Ну-ка, попробуйте, возьмите его. Я вас зарежу, сволочи. Я вам покажу какой он вам солдат. Мы честно торгуем бельем и ветчиной, мы люди мирные.

Фельдфебель. Да, по твоему ножу сразу видно, что вы за мирные люди. И вообще, совести у тебя нет. Отдай нож, шлюха! Ты ведь сама призналась, что кормишься войной, да и чем другим тебе кормиться? А какая же война без солдат?

Мамаша Кураж. Солдаты пусть будут не мои.

Фельдфебель. Пускай, значит, война твоя жрет огрызок, а яблочко выплюнет! Чтобы война раскармливала твой приплод – это, выходит, пожалуйста, а, чтобы ты платила оброк войне – это, выходит, дудки. Пускай, мол, война сама справляется со своими делами, так, что ли? Зовешься Кураж, да? А войны, кормилицы своей, боишься? Сыновья твои ее не боятся, это я о них знаю.

Эйлиф. Я войны не боюсь.

Фельдфебель. А чего ее бояться? Поглядите на меня: разве не впрок мне пошла солдатская жизнь? Я с семнадцати лет на службе.

Мамаша Кураж. До семидесяти тебе еще далеко.

Фельдфебель. Что ж, подожду.

Мамаша Кураж. Не пришлось бы ждать в могиле.

Фельдфебель. Ты говоришь, что я погибну, чтобы меня обидеть?

Мамаша Кураж. А вдруг это правда? А может, я вижу, что ты не жилец? А вдруг ты похож на покойника в отпуску, а?

Швейцеркас. Она ясновидящая, это все говорят. Она умеет предсказывать будущее.

Вербовщик. Ну так предскажи будущее господину фельдфебелю. Ему, наверно, будет забавно послушать.

Фельдфебель. Вот еще, слушать всякую болтовню.

Мамаша Кураж. Дай-ка твой шлем.

Фельдфебель (дает ей шлем). Все эти гаданья дерьма собачьего не стоят. Разве что смеха ради.

Мамаша Кураж (достает лист пергамента и разрывает его на части). Эйлиф, Швейцеркас и Катрин, пусть и нас вот так же разорвут, если мы чересчур увлечемся войной. (Фельдфебелю.) В виде исключения я сделаю это для вас бесплатно. На этом клочке я нарисую черный крест. Черный крест – смерть.

Швейцеркас. А другие обрывки – чистые, понимаешь?

Мамаша Кураж. Теперь я их сложу и перемешаю. Все мы перемешаны уже во чреве материнском. Ну вот, тяни, узнаешь свою судьбу.

Фельдфебель медлит.

Вербовщик (Эйлифу). Я не беру первого встречного, все знают, что я человек разборчивый, но ты парень с огоньком, ты мне нравишься.

Фельдфебель (порывшись в шлеме). Чепуха! Жульничество, и ничего больше.

Швейцеркас. Он вытащил черный крест. Не жить ему на свете.

Вербовщик. Не робей, таких еще не было пуль, чтобы всех убивали.

Фельдфебель (хрипло). Ты меня надула.

Мамаша Кураж. Сам ты себя надул в тот день, как стал солдатом. А теперь мы поехали, война бывает не каждый день, мне некогда.

Фельдфебель. Нет, в бога душу, меня ты не проведешь. Сосунка твоего мы заберем, мы из него сделаем солдата.

Эйлиф. Хочу в солдаты, мать.

Мамаша Кураж. Заткнись, обормот финляндский.

Эйлиф. Швейцеркас тоже хочет в солдаты.

Мамаша Кураж. Новое дело! Придется и вам тянуть жребий, всем троим. (Уходит вглубь сцены и метит крестами клочья пергамента.)

Вербовщик (Эйлифу). Говорят, что в шведском лагере одни святоши, но это гнусная клевета наших врагов. Поют у нас только по воскресеньям, одну строфу, и то лишь те, у кого есть голос.

Мамаша Кураж (возвращается со шлемом фельдфебеля). Хотят удрать от матери, черти, рвутся на войну, как телята к соли. Вот сейчас погадаем, и они увидят, что, когда тебе говорят: «Пойдем, сынок, ты станешь офицером», – нечего уши развешивать. Очень боюсь, фельдфебель, что они у меня не уцелеют на войне. У них ужасные характеры, у всех троих. (Протягивает шлем Эйлифу.) На, тяни свой жребий.

Эйлиф вынимает из шлема и развертывает клок пергамента.

(Вырывает его у него из рук.) Ну вот тебе, крест! Ох, несчастная я мать, горемычная родительница. Неужели он погибнет? Погибнет во цвете лет? Если он станет солдатом, он не выживет, это ясно. Слишком он смелый, весь в отца. Если он не будет умником, он разделит участь всего земного, гаданье это доказывает. (Голос ее становится властным.) Будешь умником?

Эйлиф. А почему же нет?

Мамаша Кураж. Так вот, ты будешь умником, если останешься с матерью, и пусть они себе смеются над тобой и называют тебя мокрой курицей – тебе наплевать.

Вербовщик. Если ты уже наложил в штаны, то лучше мне иметь дело с твоим братом.

Мамаша Кураж. Я же сказала – тебе наплевать. Вот и плюй! А теперь тащи жребий ты, Швейцеркас. За тебя я не так боюсь, ты малый честный.

Швейцеркас роется в шлеме.

Ох, что это ты так странно смотришь на листок? Ты-то, уж конечно, вынул чистенький. Не может быть, чтоб с крестом. Тебя-то уж я не потеряю. (Она берет листок.) Крест? И у него тоже! Может быть, потому, что он такой простак? Ох, и ты тоже пропадешь, если не будешь вести себя честно, как ты с пеленок приучен, и, скажем, покупая хлеб, прикарманишь сдачу. Только честность может тебя спасти. Погляди-ка, фельдфебель, разве это не черный крест?

Фельдфебель. Верно, крест. Не понимаю только, почему это я вдруг вытянул крест. Я никогда не лезу вперед. (Вербовщику.) Она не жульничает. Своим парням она напророчила то же самое.

Швейцеркас. И мне напророчила. Но я не боюсь.

Мамаша Кураж (Катрин). Теперь только за тебя я спокойна, ты сама крест: у тебя доброе сердце. (Протягивает ей шлем, но листок вынимает сама.) С ума сойти. Не может быть, я, наверно, ошиблась, когда перемешивала. Смотри, Катрин, не будь слишком добродушна, на твоем пути тоже крест. Веди себя тихо, тебе это нетрудно, ведь ты же немая. Ну вот, теперь вы все знаете. Будьте все осторожны, вам это нужно. А теперь – по местам, и поехали. (Она возвращает фельдфебелю шлем и взбирается на фургон.)

Вербовщик (фельдфебелю). Придумай что-нибудь.

Фельдфебель. Я плохо себя чувствую.

Вербовщик. Должно быть, ты простыл на ветру без шлема. Поторгуйся с ней. (Громко.) Ты бы хоть взглянул на пряжку, фельдфебель. Ведь эти добрые люди живут своей торговлей, разве не так? Эй, вы, фельдфебель хочет купить пряжку!

Мамаша Кураж. Полгульдена. Настоящая цена этой пряжке два гульдена. (Слезает с фургона.)

Фельдфебель. Пряжка не новая. Здесь такой ветер, надо рассмотреть ее как следует. (Берет пряжку и идет за фургон.)

Мамаша Кураж. По-моему, совсем не дует.

Фельдфебель. Может, она и стоит полгульдена, все-таки серебро.

Мамаша Кураж (идет к нему за фургон). Здесь добрых шесть унций.

Вербовщик (Эйлифу). А потом мы выпьем по стаканчику, мы ведь мужчины. Задаток у меня с собой, пойдем.

Эйлиф колеблется.

Мамаша Кураж. Так и быть, полгульдена.

Фельдфебель. Не понимаю. Я всегда стараюсь держаться позади. Фельдфебель – уж чего безопасней? Всегда можно других послать вперед, чтобы они покрыли себя славой. Даже обедать охота пропала. Я себя знаю, теперь кусок не полезет в горло.

Мамаша Кураж. Нельзя из-за этого так убиваться, чтобы даже аппетит пропадал. Не суйся вперед, и все дела. На вот, хлебни водки, братец. (Дает ему водки.)

Вербовщик (взял Эйлифа под руку и тянет его за собой в глубь сцены). Тебе дают десять гульденов чистоганом, и ты герой, ты сражаешься за короля, и бабы дерутся из-за тебя. И можешь дать мне по морде за то, что я тебя оскорбил. (Оба уходят.)

Немая Катрин соскакивает с фургона и издает нечленораздельные звуки.

Мамаша Кураж. Сейчас, Катрин, сейчас. Господин фельдфебель еще не расплатился. (Пробует на зуб полгульдена.) Я люблю всякую монету проверить. Я, фельдфебель, уже нарывалась. Нет, монета в порядке. А теперь поехали дальше. Где Эйлиф?

Швейцеркас. Он ушел с вербовщиком.

Мамаша Кураж (после паузы). Эх ты, простак. (Катрин.) Я знаю, ты не можешь говорить, ты не виновата.

Фельдфебель. Хлебни-ка и ты водки, мать. Такие-то дела. Солдат – это еще не так плохо. Ты хочешь кормиться войной, а сама со своими детьми думаешь отсидеться в сторонке?

Мамаша Кураж. Теперь придется тебе вместе с братом тащить фургон, Катрин.

Брат и сестра впрягаются в фургон и трогают с места. Мамаша Кураж идет рядом. Фургон катится дальше.

Фельдфебель (глядя им вслед)

 
Войною думает прожить.
За это надобно платить.
 

2

В 1625–1626 годах мамаша Кураж колесит по Польше в обозе шведской армии. Близ крепости Вальгоф она встречает своего сына. Удачная продажа каплуна и расцвет славы смельчака-сына.

Палатка командующего. Рядом с ней кухня. Слышна канонада. Повар торгуется с мамашей Кураж, которая хочет продать ему каплуна.

Повар. Шестьдесят геллеров за эту паршивенькую птичку?

Мамаша Кураж. Паршивенькая птичка? Да это же жирная скотина! Неужели этот обжора-командующий не может выложить за него каких-нибудь несчастных шестьдесят геллеров? Горе вам, если вы оставите его без обеда.

Повар. Да я на десять геллеров дюжину таких куплю где угодно.

Мамаша Кураж. Что, такого каплуна вы достанете где угодно? Это в осаде-то, когда с голодухи у всех глаза на лоб скоро вылезут? Полевую крысу вы, может быть, и достанете, я говорю «может быть», потому что всех крыс сожрали и за одной голодной полевой крысой пять человек гоняются чуть ли не полдня. Пятьдесят геллеров за огромного каплуна во время осады!

Повар. Ведь не они же нас осаждают, а мы их. Мы осаждаем, вдолбите это себе в голову.

Мамаша Кураж. Но жратвы у нас тоже нет, даже еще меньше, чем у них в городе. Еще бы, они запаслись заранее. Говорят, что они там живут в свое удовольствие. А мы! Я была у крестьян, у них нет ничего.

Повар. У них есть. Они припрятывают.

Мамаша Кураж (торжествующе). У них нет ничего. Они разорены, и точка. Они положили зубы на полку. Уж я насмотрелась: корешки из земли выкопают и едят, кожаный ремень сварят и пальчики облизывают. Вот оно как. А я отдавай каплуна за сорок геллеров!

Повар. За тридцать, а не за сорок. Я сказал: за тридцать.

Мамаша Кураж. Послушайте, это же особенный каплун. Какое это было талантливое животное! Говорят, он жрал только под музыку, у него даже был свой любимый марш. Он умел считать, такой он был смышленый. И вам жаль заплатить за него сорок геллеров? Командующий оторвет вам голову, если вы ничего не подадите на стол.

Повар. Видите, что я делаю? (Достает кусок говядины и готовится его разрезать.) У меня есть кусок говядины, я его изжарю. Даю вам последний раз подумать.

Мамаша Кураж. Валяйте, жарьте. Мясо прошлогоднее.

Повар. Вчера вечером этот бык еще разгуливал, я видел его собственными глазами.

Мамаша Кураж. Значит, он уже при жизни вонял.

Повар. Ну что ж, буду варить пять часов, жестким не будет. (Разрезает кусок.)

Мамаша Кураж. Положите побольше перцу, чтобы господин командующий не услыхал вони.

В палатку входят командующий, полковой священник и Эйлиф.

Командующий (похлопывая Эйлифа по плечу). Ну, сынок, входи к своему командующему и садись по правую руку от меня. Ты совершил подвиг, ты настоящий благочестивый воин. То, что ты сделал, ты сделал во имя Бога, в войне за веру, это я особенно ценю, ты получишь золотой браслет, как только я возьму город. Мы пришли спасти их души, а они что, бессовестное, грязное мужичье? Они угоняют от нас скот! Зато попов своих они кормят до отвала. Но ты им дал урок хорошего поведения. Я налью тебе кружку красного, и мы с тобой выпьем. (Пьют.) Священнику не дадим ни хрена, он у нас святоша. А чего бы ты хотел на обед, душа моя?

Эйлиф. От куска мяса я бы не отказался.

Командующий. Повар, мяса!

Повар. И он еще приводит гостей, когда и так есть нечего.

Мамаша Кураж знаком велит ему замолчать, потому что она прислушивается к разговору в палатке.

Эйлиф. Повозишься с крестьянами, поколотишь их – и сразу есть хочется.

Мамаша Кураж. Иисусе, это же мой Эйлиф!

Повар. Кто?

Мамаша Кураж. Мой старший. Два года я его не видала. У меня украли его на дороге. Он здесь, видно, в большом фаворе, если сам командующий приглашает его на обед, а что у тебя за обед? Дерьмо! Ты слышал, чего пожелал гость: мяса! Послушай меня, забирай каплуна, он стоит один гульден.

Командующий (садится за стол с Эйлифом и полковым священником, орет). Тащи обед, Ламб, не то убью тебя, чертов повар!

Повар. Давай сюда, черт с тобой, вымогательница.

Мамаша Кураж. А я думала, это паршивенькая птичка.

Повар. Черт с ней, давай ее сюда, цена твоя бешеная: пятьдесят геллеров.

Мамаша Кураж. Я сказала: один гульден. Для моего старшего, для дорогого гостя господина командующего, мне ничего не жаль.

Повар (дает ей деньги). Ну так ощипай его хотя бы, пока я разведу огонь.

Мамаша Кураж (садится, ощипывает каплуна). Хотела бы я знать, какое он сделает лицо, когда меня увидит. Это мой смелый и умный сын. У меня есть еще и дурачок, но дурачок честный. Дочь – пустое место. Но она, по крайней мере, молчит, это уже кое-что.

Командующий. Выпей еще, сынок, это мое любимое фалернское, у меня осталась еще одна бочка, самое большее – две, но мне его не жалко, когда я вижу, что есть еще у моих ребят настоящая вера. А пастырь пускай опять на нас посмотрит, он только проповедует, а как дело делается, он не знает. Ну а теперь, Эйлиф, сын мой, доложи нам подробнее, как ты перехитрил крестьян и захватил двадцать волов. Надеюсь, они скоро будут здесь.

Эйлиф. Через день, на худой конец – через два.

Мамаша Кураж. Какая предусмотрительность со стороны моего Эйлифа: волов пригонят только завтра. А то бы вы на моего каплуна и смотреть не стали.

Эйлиф. Значит, дело было так. Я узнал, что крестьяне тайком, по ночам, сгоняют в одно место волов, которых они от нас прятали по всему лесу. Оттуда волов должны были погнать в город. Я не стал мешать крестьянам. Пускай, думаю, сгоняют своих волов, им легче искать их в лесу, чем мне. А людей своих я довел до того, что они только о мясе и думали. Два дня я урезал и без того скудный паек. У них слюнки текли, когда они слышали какое-нибудь слово на «м», например, «мята».

Командующий. Ты поступил умно.

Эйлиф. Возможно. Все остальное уже мелочи. Разве только что у крестьян были дубинки и их было втрое больше, чем нас. Они зверски на нас напали. Четверо мужиков загнали меня в кустарник, вышибли у меня меч из рук и кричат: «Сдавайся!» Что делать, думаю, они же сделают из меня фарш.

Командующий. Как же ты поступил?

Эйлиф. Я стал смеяться.

Командующий. Что-что?

Эйлиф. Стал смеяться. Завязался разговор. Я давай торговаться. Двадцать гульденов за вола, говорю, это мне не по карману. Предлагаю пятнадцать. Как будто собираюсь платить. Они в замешательстве, чешут затылки. Тут я наклоняюсь, хватаю свой меч и рублю мужиков на мелкие части. В нужде побудешь – заповедь забудешь, правда?

Командующий. А ты что на это скажешь, пастырь?

Полковой священник. Строго говоря, таких слов в Библии нет, но Господу Богу ничего не стоило из пяти хлебов сделать пятьсот, так что и нужды, собственно говоря, не было, и он вполне мог требовать любви к ближнему: еще бы, все были сыты. Сейчас времена не те.

Командующий (смеется). Совсем не те. Так и быть, на этот раздадим хлебнуть и тебе, фарисей. (Эйлифу.) Значит, ты их изрубил. Ну что ж, ты поступил правильно, моим храбрым солдатам будет что пожевать. Разве не сказано в Писании: «Что сотворил ты самому ничтожному из братьев моих, то ты мне сотворил»? А что ты им сотворил? Ты устроил им отличный обед из говядины, ведь они же не привыкли есть хлеб с плесенью. Прежде, бывало, они сперва наливали в шлем вино и крошили в него булочки, а уж потом шли в бой за веру.

Эйлиф. Да, я тут же наклонился, схватил свой меч и изрубил их на мелкие части.

Командующий. В тебе сидит молодой цезарь. Тебе бы увидеть короля.

Эйлиф. Я его видел издали. В нем есть что-то светлое. Мне хочется во всем подражать ему.

Командующий. У тебя уже есть какое-то сходство с ним. Я ценю таких солдат, как ты, Эйлиф, храбрых, мужественных. Они для меня как родные дети. (Ведет Эйлифа к карте.) Ознакомься с обстановкой, Эйлиф, тут еще много сил придется положить.

Мамаша Кураж (она слышала разговор в палатке и теперь ощипывает каплуна со злостью). Это, наверно, очень плохой командующий.

Повар. Прожорливый – верно, но почему плохой?

Мамаша Кураж. Потому что ему нужны храбрые солдаты, вот почему. Если у него хватает ума на хороший план разгрома врага, то зачем ему непременно храбрые солдаты? Обошелся бы и обыкновенными. Вообще, когда в ход идут высокие добродетели – значит, дело дрянь.

Повар. А я думал, это хороший знак.

Мамаша Кураж. Нет, плохой. Если какой-нибудь командующий или король – дурак набитый и ведет своих людей прямо в навозную кучу, то тут, конечно, нужно, чтобы люди не боялись смерти, а это как-никак добродетель. Если он скряга и набирает слишком мало солдат, то солдаты должны быть сплошными геркулесами. А если он бездельник и не хочет ломать себе голову, тогда они должны быть мудрыми как змеи, иначе им крышка. И верность нужна ему тоже какая-то особая, потому что он всегда требует от них слишком многого. Одним словом, сплошные добродетели, которые в порядочной стране, при хорошем короле или главнокомандующем, никому не нужны. В хорошей стране добродетели ни к чему, там можно быть обыкновенными людьми, не шибко умными и, по мне, даже трусами.

Командующий. Готов об заклад биться – твой отец был солдат.

Эйлиф. Еще какой, говорят. Мать меня поэтому всегда предостерегала… Я знаю одну песню.

Командующий. Спой нам! (Орет.) Скоро будет обед?

Эйлиф. Она называется: «Песня о солдате и бабе». (Поет, отплясывая военный танец с саблей в руке.)

 
Одних убьет ружье, других проткнет копье.
А дно речное – чем не могила?
Опасен лед весной, останься со мной –
Солдату жена говорила.
Но гром барабана и грохот войны
Солдату милее, чем речи жены.
Походной понюхаем пыли!
Мы будем шагать за верстою версту,
Копье мы сумеем поймать на лету –
Солдаты в ответ говорили.
 
 
Дают совет благой – ты вникни, дорогой.
Не в удали, а в мудрости – сила.
На всех и вся плевать – добра не видать –
Солдату жена говорила.
Мы бабам не верим – трусливый народ.
Река на пути – перейдем ее вброд,
Мундиры отмоем от пыли.
Когда загорится над крышей звезда,
Твой муж возвратится к тебе навсегда –
Солдаты жене говорили.
 

Мамаша Кураж (подхватывает в кухне песню, отбивая такт ложкой по горшку)

 
Ах, подвиги его не греют никого.
От подвигов нам радости мало.
Пропал мой муженек, храни его Бог –
Жена про солдата сказала.
 

Эйлиф. Это что такое?

Мамаша Кураж (продолжает петь)

 
В мундире, с копьем неразлучным в руке
Солдат угодил в быстрину на реке,
И льдины его подхватили.
Над самою крышей горела звезда.
Но что же, но что же, но что же тогда
Солдаты жене говорили?
Ах, подвиги его не грели никого,
И дно речное – та же могила.
На всех и вся плевать – добра не видать –
Солдату жена говорила.
 

Командующий. Они у меня на кухне совсем распоясались!

Эйлиф (идет в кухню. Обнимает мать). Вот так встреча! А где остальные?

Мамаша Кураж (в объятиях сына). Все живы-здоровы. Швейцеркас теперь казначей Второго Финляндского. Хоть в бой-то у меня его не пошлют. Совсем удержать его в стороне никак не удалось.

Эйлиф. А как твои ноги?

Мамаша Кураж. По утрам через силу надеваю ботинки.

Командующий (подходит к ним). Ты, стало быть, его мать. Надеюсь, у тебя найдутся для меня еще сыновья – такие, как этот.

Эйлиф. Ну разве мне не везет! Ты сидишь здесь в кухне и слышишь, как привечают твоего сына!

Мамаша Кураж. Да, я слышала. (Дает ему пощечину.)

Эйлиф (хватается за щеку). Это за то, что я захватил волов?

Мамаша Кураж. Нет, это за то, что ты не сдался, когда на тебя напали четверо и хотели сделать из тебя фарш! Разве я не учила тебя думать о себе? Эх ты, обормот финляндский!

Командующий и полковой священник смеются, стоя в дверях.