Текст книги "Преследуя тьму. Практическое руководство по раскрытию убийств"

В тот вечер Шаронни Перри видела Хенрика. В армейском обмундировании, он шагал на восток по Декейтеру и нашел улицу, которую искал, – Олбани-авеню. Затем поляк повернул на юг, а затем, возможно, понял, как далеко он на самом деле был, так как номера на многоквартирных домах начинались с цифры шесть.

– Мужчина нес сумку и держал в руках листок бумаги, словно искал адрес.

Другие люди тоже его видели. Незнакомец, идущий ночью по Бедфорд-Стайвесанту в армейской форме и с сумкой в руках всего через четырнадцать часов после самого страшного теракта в истории США, не мог остаться незамеченным.

Перри наблюдала, как Хенрик шел на юг по Олбани к телефонной будке на углу Олбани и Фултона, а потом Шаронни увидела, как он идет обратно по Олбани в сторону Декейтера.

– Я видела, как он шел по кварталу, – вспоминала Перри. – За ним следили какие-то парни, – добавила она. Шаронни видела троих мужчин. Женщина свидетельствовала, что они начали преследовать Хенрика Сивяка к югу от Атлантик-авеню, где, по словам Шаронни Перри, находились «очень заброшенные» здания Олбани.

Она не видела, как стреляли, но слышала. Когда женщина посмотрела в сторону здания на Декейтер, 119, то увидела, как разбегаются люди. Потом Шаронни заметила Хенрика на земле.

– Он все еще держал газету в руках, когда в него выстрелили.

Она не могла дать мне описание трех мужчин, которые следили за Хенриком. Я спрашивал дважды, но по какой-то причине догадывался – ничего не выйдет.

Я стучал в каждую дверь в радиусе двух кварталов от места убийства. На другой стороне улицы, примерно через десять дверей, я нашел одного человека, который не назвал своего имени, но был готов рассказать о том, что услышал той ночью.

– Шесть, семь, восемь выстрелов, один за другим, – сообщил он мне. – Не пулемет, а скорее девятимиллиметровый.

Тогда свидетель встал с кровати и набрал 911.

– Полицейские приехали довольно быстро, – продолжил рассказ свидетель. – На другой стороне улицы лежало тело. Молодой мужчина, одетый в армейскую форму, валялся на тротуаре перед крыльцом. Его рюкзак стоял на ступеньке у двери.

Мужчина подтвердил, что полиция была там год назад и стучала во все двери, как и я.

– Они разговаривали с людьми, – заметил он. – Но на многое они не рассчитывали. Все были несколько шокированы произошедшим. Местные, собравшиеся у полицейского ограждения, спрашивали: «Кто его знал?» Странно было видеть белого парня. Сначала я вообще подумал, что он солдат.

Джойс говорил, что полиция отреагировала в течение одной минуты после первого звонка в 911. Они обнаружили несколько гильз, все из одного и того же пистолета, что указывает на то, что в Сивяка стреляли несколько раз, но ранен он был только один раз. Согласно свидетельству о смерти, дело № К01–4192, смерть наступила в результате «огнестрельного ранения в грудь с повреждениями легких и опорно-двигательного аппарата». Бумажник Сивяка с наличными нашли на его теле.

Лучана написала в польское консульство, но единственным результатом была двадцатиминутная встреча – и никаких дальнейших действий. Сестра убитого польского иммигранта связалась с полицией, которая, по ее словам, сказала ей: «Вероятно, чернокожий преступник застрелил его, вот и все».

Лучана в это не верит.

– Вечерами в Нью-Йорке преступники почти всегда завязывают с темными делишками, – объяснила она. – Я думаю, вы поняли, он был в армейской куртке и штанах. Здесь было много, много полицейских из других штатов. И, вероятно, они встретили Хенрика и задали какие-то вопросы. Может, [он] был похож на араба. У брата в кармане лежало удостоверение личности. Кроме того, он никогда не понимал, когда полиция говорит «руки вверх».

– Значит, считаете, Хенрика застрелил полицейский? – напрямую спросил я Лучану.

– Да. Может, он хотел все объяснить, показать удостоверение личности, сунул руку в карман, и в этот момент они выстрелили.

Ева Сивяк согласилась с золовкой:

– Полиция Нью-Йорка заявила, что убили его грабители, именно они, но у моего мужа в кармане было лишь пять долларов.

По словам Джойса, у Сивяка в бумажнике нашли около семидесяти долларов, но он быстро отверг мысль о том, что Хенрика Сивяка застрелил полицейский.

– Это был пистолет уникального калибра, – сообщил мне Джойс. – Если допустить, что убийца Хенрика – полицейский, огнестрельное оружие не принадлежало к табельному вооружению полиции.

Джойс отметил, что полиция опрашивала район в течение трех дней, но нашла только одного свидетеля, который помнил, что видел, как Сивяк гулял по соседству.

«Верю ли я, что там есть кто-то, кто что-то видел? – спросил сам у себя Джойс. – Да».

Вдруг мне повезет немного больше? Я уже нашел одного человека, который видел, как шел Хенрик Сивяк, – такое же количество свидетелей, сколько обнаружил весь департамент полиции Нью-Йорка, хотя я не уверен, был ли это тот же самый человек или нет, поскольку Джойс не раскрыл личность свидетеля.

Я вновь стучал в двери домов Декейтера и Олбани, поднимался по двенадцати ступенькам к парадной двери каждого из домов, стоящих в ряд. Присутствие церкви дальше по улице давало мне ложное чувство комфорта.

Из людей, открывших двери, большинство утверждали, что ничего не знали о стрельбе. Другие запомнили Сивяка только как «польского парня в военной форме». Я повернул за угол. Мужчина в рыжем седа– не остановился рядом со мной и спросил, не заблудился ли я. Худощавый белый молодой мужчина ростом почти два метра, с дурацкой стрижкой, да еще и разгуливающий по Бедфорд-Стайвесанту, вполне мог выглядеть так, словно заблудился.

Я рассказал Джойсу, что прошелся по окрестностям и расспросил об убийстве всех, кого смог найти.

– Вы очень сильно рисковали, – вздохнул он. – Вероятно, говорили с кем-то, кто знает преступника.

Я передал Джойсу всю информацию о людях, с которыми разговаривал. Я надеялся, что они могут помочь, но никаких арестов не последовало.

Лучана привезла прах брата в Краков, семья Си– вяк и одноклассники его детей присутствовали на похоронах.

– Моя мать пытается осмыслить его смерть, – объяснила мне Лучана. – В океане смерти его убийство было всего лишь еще одной каплей, но мама не может понять, поскольку смотрела телевизор и думает, что Хенрик погиб во Всемирном торговом центре.

Лучана сказала, что Ева справлялась как могла, пока ее дети жили без отца.

– Она рассказала мне о сыне. Он думает о смерти отца. Сын все время повторяет: «Я был очень, очень плохим мальчиком, и Бог сказал… – Лучана открыла портативный переводчик, набрала слово кара и нажала «перевести». Женщина показала мне слово, которое появилось на экране по-английски. – …И Бог сказал: «наказание».

Я умолял Джойса дать мне любую информацию, которую я мог бы опубликовать и которая могла бы дать ответы жителей района на некоторые вопросы. Калибр пистолета. Личность свидетеля, с которым он разговаривал. Описания трех мужчин, следовавших за Сивяком. Да хоть что-нибудь! Мужчина заметил лишь, что расследование продолжается и он не может сообщить подробности.

В газете люди читают историю до конца, но в случае с Сивяком конца не было. Получилось одно из тысячи моих столкновений с человеком, которому это сошло с рук.

После того как история была опубликована, я начал получать письма от людей, интересующихся, не могу ли я помочь в расследовании нераскрытого убийства их дочери, сестры, сына. Меня захлестнула волна печали, гнева и маленькой, крохотной надежды. В течение пяти лет я обращался к людям, чтобы изложить их истории. Я пытался убедить их, что история будет в надежных руках. Теперь люди приходили ко мне. Люди, потерявшие самое дорогое, что у них было. Это ошеломляло. Я знал, что именно этим буду заниматься всю оставшуюся жизнь.

* * *

Несколько месяцев спустя женщина по имени Донна Какура прислала мне небольшую статью в «Нью-Йорк пост». Заголовок гласил: «Полиция подозревает самоубийство». Речь шла о ее брате, человеке по имени Брайан Бут. Его нашли мертвым на Рождество в квартире на Манхэттене. Брут стал жертвой ножевого ранения в шею.

Какура сказала мне, что другой ее брат, Томми, покончил с собой всего три месяца назад: он закачал угарный газ в машину, в которой жил. Газета и полиция думали, что сопоставили все факты: мужчина-гей, проводящий сочельник в одиночестве, чей брат недавно покончил с собой… Должно быть, это самоубийство.

– Брайан не совершал самоубийства, – четко заявила мне Донна.

– Мы все время говорили: «Одно происшествие не имеет к другому никакого отношения», – объяснила мне мать Какуры. – Смерть Томми меньше всего повлияла на Брайана.

Он не разговаривал с братом уже много лет.

Его мать рассказывала мне о случаях из детства Брайана. О том, как он устраивал шоу с песнями и танцами на заднем дворе. Она помнит горячее увлечение Брайана пчеловодством, а также тот день, когда пчелы освободились и улетели, и Брайан плакал. Она помнит, как он оставался дома в День благодарения, когда вся семья отправилась на парад, потому что хотел помочь готовить. Брайан с волнением ждал, когда родные попробуют его свежеиспеченное печенье. В итоге все его выплюнули, поняв, что парень перепутал пищевую соду с разрыхлителем.

Повзрослевший Брайан казался счастливым. У него была хорошая работа в отделе кадров. Он планировал семейную лыжную поездку. Друг, с которым он обедал за день до своей смерти, сказал, что Брайан радовался и с нетерпением ждал рождения дочки другого своего брата, которую они планировали назвать Кэссиди.

После работы в канун Рождества Брайан отправился в «Гэп» – купить подарки для двух племянниц. Он зашел в аптеку «Райт Эйд», а потом в магазин за оберточной бумагой и вернулся в квартиру. Молодой человек позвонил матери, чтобы уточнить планы на рождественский ужин, а затем вышел выпить.

Свидетели сказали, что видели Брайана в баре «Феникс» в Ист-Виллидж в 18:15 вечера. Той же ночью он переместился в «Чудо-бар». Последней известной остановкой Брайана был «Петух», который он покинул около часа ночи. «Петух» – место, куда вы пошли бы к концу ночи, если хотели бы найти партнера», – прокомментировал лучший друг Брайана, Том Гестал.

Никто не видел, как Брайан ушел, и никто не видел, как Брайан вернулся домой. В его квартире в Стайвесант-Тауне не было швейцара – только звонок. Молодой человек жил на восьмом этаже.

Когда он не явился на рождественский ужин, муж Донны, Джо, и брат Джимми поехали к Брайану домой. Джимми иногда останавливался у него и воспользовался собственным ключом, чтобы войти. Они открыли дверь и обнаружили тело Брайана в луже крови в дверном проеме спальни.

Не было никаких признаков взлома или борьбы. На кухонном столе стояли три бутылки пива.

В квартире было найдено оружие, нож, возможно, с кухни Брайана. Донна сказала мне, что, по ее мнению, нож нашли в пакете с подарками, так как полицейские еще не вернули семье рождественские подарки.

Ноутбук и сотовый телефон Брайана пропали, но в его бумажнике в ящике комода нашли 160 долларов.

В статье «Нью-Йорк пост» цитировались неназванные источники в полиции, которые заявили: «Видимо, это было самоубийство». «Дейли ньюс» ссылалась на неназванных «влиятельных лиц», которые сообщили, что Брайан «судя по всему, покончил с собой».

Вскрытие показало, что он умер от ножевого ранения в левую сторону шеи, которое разорвало его трахею и пищевод. Семья хотела начать расследование. Они собирались назначить вознаграждение за новые сведения и вовлечь в дело криминалистов. Родственники просто жаждали каких-то действий, но смерть Брайана все еще неофициально классифицировалась полицией Нью-Йорка как самоубийство.

– Мы не можем назначить вознаграждение, пока судмедэксперт не объявил, что произошло убийство, – объяснил мне представитель офиса судмедэксперта.

Смерть Брайана наконец-то была объявлена убийством лишь в середине апреля (полагаю, до них дошло, что он не мог так ударить себя ножом в шею), и семья получила требуемые объявления о розыске к середине мая. К тому времени убийцы и след простыл. Все, кто мог помнить Брайана или с кем он мог болтать в тот вечер в «Петухе», давно исчезли.

– Я на 99,9 процента уверен, что он подцепил кого-то в том баре, – рассказал Гестал. – Я много общался с этим парнем. Я хорошо знал его поведение.

Племянница, с которой Брайан так радостно ждал встречи, родилась через семь недель после его убийства. Вместо Кэссиди родители назвали ее Брианной.

Жизнь продолжалась. Его убийца тоже не дремал. Я был уверен, он убьет снова. Убийца, который, возможно, был в городе на праздники, пошел в бар, нашел жертву, прикончил ее и исчез к Новому году. Я записал эту историю и попытался поймать его или, по крайней мере, оказать давление на полицию.

Я потерпел неудачу. Мой второй злодей ускользнул, но теперь у меня было гораздо больше шансов вывести убийц на свет. Донна познакомила меня с лонг-айлендским отделением «Родителей убитых детей», группой, которая предоставляет ресурсы для членов семьи, чьи близкие стали жертвами убийства. Какура пригласила меня на их ежегодный обед в Миллеридж-Инн в Иерихоне, где представители отделения вручили мне награду за то, что я рассказал историю Брайана, когда никто другой этого не сделал. После обеда все члены семей жертв вышли на лужайку перед домом. Они несли воздушные шары с именами близких, написанными маркером. Затем все выпустили их в воздух. Воздушных шаров были сотни. Они летели над Иерихонской магистралью и направлялись к проливу Лонг-Айленд. Некоторые семьи оставались на лужайке и смотрели, пока могли видеть именно свой воздушный шар. Я ехал домой потрясенный.

Через неделю начали приходить письма, и почти все они заканчивались двумя словами: «Пожалуйста, помогите».

Когда мать убитого ребенка пишет вам – мать, убийца ребенка которой все еще на свободе, – трудно не вмешаться.

Трудная задача американского детектива по расследованию убийств усугубляется постоянно растущей горой тел. Пять тысяч убийств, которые каждый год остаются нераскрытыми, громоздятся друг на друге. Если детективы работают над расследованием убийства и на этой неделе убиты еще пять человек, они должны все бросить и расследовать одно из новых дел, прежде чем след исчезнет. С другой стороны, образ детектива, который каждый вечер забирает домой файлы, чтобы работать над одним делом, не является голливудской фантастикой. Да, такое случается, но это всего лишь один или два случая. Если вас убьют в Америке, вероятность того, что ваш убийца не будет пойман, составляет 38 процентов.

Матери, отцы, сестры и братья, писавшие письма с просьбами о помощи, рассказали мне о том, что полиция им не перезванивала. Родственники спросили, что могут сделать для привлечения внимания средств массовой информации. Они говорили о том, как все устранились и забыли о существовании близких людей жертв.

Я начал писать о жертвах. Врач, которого задушили в его доме в 1996 году. Брюнетка, пропавшая по пути в бар в ночь перед Хеллоуином в 1981 году. Тело с татуировкой персика в форме сердца, найденное в парке штата в 1997 году. Стюардесса, которую изнасиловали и убили во время остановки в Бойсе в 2000 году. Пожилая женщина, которую нашли зарезанной в ее сгоревшем доме в Вантахе в 1985 году.

Я общался с членами семьи, свидетелями и возможными сообщниками.

«Он разозлился, ударил меня в живот и сказал: «Мы не пойдем в полицию», – заметил Пи Ви Уолтон об одном из мужчин, которые напали на Нэнси Сантомеро и Вики Дуриан, женщин, убитых на музыкальном фестивале в Западной Вирджинии в 1980 году. «Мы должны очистить это место, – услышал он голос другого мужчины. – Возможно, мы снова захотим здесь повеселиться».

«Я знаю, вы присматриваете за нами», – гласило одно из сообщений на столбе на перекрестке, где пятнадцатилетняя Джессика Саварезе была убита неизвестным водителем в 2004 году. «Пустота внутри убивает меня», – содержание другого сообщения.

Я маневрировал от историй о наездах и побегах, переходивших в сомнительные правительственные саги, к рассказам о неопознанных останках, найденных рядом с миллионными домами на Золотом побережье Лонг-Айленда.

– По всей вероятности, ее убили в другом месте, а сюда перенесли, – рассказал мне начальник отдела детективов округа Нассау, когда мы шли через леса заповедника «Муттонтаун» к месту, где в 2001 году нашли череп. Через несколько часов после этой находки детективы обнаружили то, что осталось от скелета женщины, сжавшегося в позе эмбриона между двумя деревьями.

Я создал в газете, превратившейся теперь из «Нью-Айленд ир» в еженедельник «Лонг-Айленд пресс», раздел, который назвал «Конфиденциальная информация Лонг-Айленда» – знак благодарности роману Джеймса Эллроя. Каждую неделю я писал очерк, составлял профиль нераскрытого дела и размещал список десяти лиц, скрывающихся от правосудия Лонг-Айленда, – субъективный список, составленный мной.

Каждую неделю я надеялся, что мои репортажи, любопытство или просто действия заставят сдвинуть дела с мертвой точки, смогут привести к появлению новой информации, а она-то и приблизит семью к ответу. Каждую неделю я возвращался ни с чем.

Убийцы все еще гуляли на свободе. Они не только избегали правосудия за преступления, о которых я рассказывал, но и свободно убивали снова, полагая, что имеют право отнять чью-то жизнь. От этой мысли мои зубы скрежещут, губы кривятся, а в горле зарождается крик. Крик, у которого всегда один и тот же припев. Они так легко отняли жизнь у другого человека. Это был человек!

Человек, который мог смотреть на закат и чувствовать дуновение ветра на щеках. Который мог нюхать свежескошенную траву или слушать песню Боуи. Который мог наскрести достаточно денег, чтобы купить себе пломбир с шоколадным топпингом. Человек, который мог закрыть глаза и мечтать.

Это то, что средства массовой информации отказываются понимать. Независимо от того, насколько неприветливыми могут казаться какие-то люди, независимо от того, сколько наркотиков они приняли или арестов у них было, или как низко они пали, – люди все равно могли сделать все вышеперечисленное. Эти вещи и делают нас людьми.

Однажды кто-то пришел и отнял у них все эти вещи. Все до единой. И оставил людей во тьме.

Я завидую, глядя в телевизор, людям с поднятыми руками, восхваляющим Бога на небесах. Хотел бы я верить в загробную жизнь. Больше всего на свете. Для меня смерть – не дверь и не окно. Это самое страшное, что я могу придумать. Смерть – синоним слова «ничто».

Ни у кого нет права бросать другого в эту бездну раньше времени. Так делали злодеи, которых я хотел преследовать, чтобы все исправить. Также я хотел попробовать спасти следующего человека от небытия, которое наступит слишком скоро.

Глава 4
Вы знаете этого человека?

Лонг-Айленд, 1978–1998 годы

Когда я пошел в первый класс, то сильно протестовал против раннего засыпания, наступавшего в связи с учебой в начальной школе. И что, мне теперь просыпаться каждый день в восемь утра? Чего ради? Математика вместо времени на сон? Книги с главами типа «Лягушка и жаба – друзья» вместо книжек с картинками вроде «Где много диких тварей»? Наверное, я не был уверен, что оно того стоит, и время ложиться спать стало проблемой. Моя мама передала вечерние обязанности отцу. Папа начал рассказывать мне историю. Историю его жизни, начиная с того времени, когда он был маленьким мальчиком, и вплоть до моего рождения.

Первый вечер начался с послевоенных 1950-х годов: бойскауты, ныряющие под столы для учений по воздушному налету. Затем он перешел к истории о Поле Джаде.

– Однажды я заболел и ушел из школы, – начал отец. – А когда вернулся на следующий день, моего друга Пола там не было. Я спросил учительницу: «А где Пол?» И она сказала: «Пол покинул нас». Учительница рассказала мне, что мой друг перебегал дорогу перед школьным автобусом и уронил коробку с завтраком. Пол побежал обратно, чтобы поднять ее. Водитель автобуса не заметил мальчика. И автобус переехал Пола.

Лицо моего отца изменилось.

– Пол учился вместе со мной, потом я вернулся в школу, а его не стало, – произнес отец, укладывая меня. – Все вокруг происходило как обычно, но друга со мной больше не было.

Папа никогда не водил меня в церковь. Единственными объектами духовности в моем доме были два плаката, которые он повесил на стену семейного кабинета. Одним из них было стихотворение «Дезидерата», которое начинается так: «Идите спокойно среди шума и спешки и помните, какой покой может быть в тишине». Другой был цитатой из Кулиджа: «Ничто в мире не может заменить настойчивости»[7]7
  Калвин Кулидж – 30-й президент США (1923–1929).


[Закрыть]. Небеса не были тем местом, в которое верил мой отец. Мысль о том, что, если человек не верит в определенного бога, он останется вне рая, независимо от того, насколько справедливую и хорошую жизнь он мог бы вести, являлась религиозной аксиомой, с которой папа никогда не мог примириться. Он хотел верить, но не мог.

– Когда ты мертв – ты мертв, – объяснил мне отец.

Мне было шесть лет.

На второй неделе сказки на ночь он рассказал мне о том дне, когда брат убедил его украсть коробку с рыболовными снастями из универмага Моделла и как отца поймали. Все его друзья сбежали, а папу отправили в колонию для несовершеннолетних. Он рассказал мне о бандах, в которых состоял, об Асфальтовых ангелах и о Шутах, как они дрались с другими бандами из соседних городов и как определялись с правилами перед каждым боем: кожа, палки, ножи, но никогда – реальное оружие.

Отец рассказал мне о том эпизоде в средней школе, когда он заговорил с учителем физкультуры и учитель фактически ударил его по лицу. «Я пришел домой и рассказал отцу. Он встал на сторону учителя физкультуры», – горько заметил отец. Его злость давно сменилась новой ответственностью – защитить меня.

Потом папу поймали за тем, что он плевался бумажными шариками в кафетерии, и до конца года заставили сидеть за столом с кучей старших девочек. Каждый день он спрашивал одну из девочек, собирается ли она закончить свой обед. Наконец отец набрался смелости и пригласил эту девочку в кино, на один из пляжных фильмов, но назначил свидание на дневное время и покраснел, когда они приехали в кинотеатр и поняли, что дневной показ отличается от вечернего. Папа робко последовал за моей матерью к их местам, и они посмотрели мультфильм «Путешествия Гулливера» братьев Флейшер.

На третьей неделе отец рассказал мне, как сбежал из дома, когда ему было пятнадцать, украл коллекцию редких монет своего отца, купил удостоверение личности у пожилого, покрытого татуировками мексиканца по имени Крис Кир и прыгнул в автобус до Лос-Анджелеса. На полпути он почувствовал себя виноватым и отправил монеты обратно по почте, но все-таки добрался до Лос-Анджелеса. Папа отправился прямиком в Голливуд и в Вайн, который, как он слышал по радио, был центром вселенной, и устроился парковщиком машин в ресторане. Когда начальство узнало его настоящий возраст, отца уволили, и он стал продавать энциклопедии – ходил от двери к двери. В итоге папа продал лишь один комплект.

Он рассказал мне, как, будучи в Лос-Анджелесе, однажды на выходных поехал на юг, в Тихуану, и отправился в бордель с намерением потерять девственность. Отец вспоминал, что внутри стояла очередь из мужчин, которые просто ждали, но в комнате было много свободных женщин.

– Я спросил парня передо мной: «Чего все ждут?» Он ответил: «Лучшие девушки наверху. Они заняты. Мы ждем, когда они вернутся».

Папа рассказал мне о том, как он ждал и выбрал именно ту девушку, которую хотел.

– Ладно, пора спать.

Папа провел месяц в Лос-Анджелесе и вернулся в Лонг-Айленд, но не в свою семью. Он жил впроголодь, спал на диванах у друзей или на улице. Однажды вечером отец прогуливался по универмагу в Левиттауне.

– Я увидел свитер, который мне понравился. Я надел его поверх рубашки и направился к выходу из магазина. На эскалаторе какая-то женщина подходит ко мне сзади, хватает меня за руку обеими руками и говорит, – отец стиснул зубы: «Только шевельнись, и я ее сломаю». Я стоял там и ждал, когда эскалатор коснется пола. Ждал. Ждал. И как только это произошло, я отшвырнул женщину от себя. Йух! – Он вскинул руку в воздух. – Она отлетела в сторону. Я побежал к парадным дверям магазина. Я был в полуметре от них, но вдруг ко мне подбежал парень. Я не думал. Просто отшатнулся и – бам! – ударил его прямо в лицо.

Парень упал на вешалку с одеждой.

– Оказывается, он был детективом не на службе, – добавил мой отец.

К тому времени я был чрезвычайно взвинчен и даже не мог спать.

Папу арестовали и отвезли в участок. Там он назвал себя Крисом Киром. Так было записано в удостоверении личности, которое он купил перед тем, как сбежать в Лос-Анджелес.

Однако полиция была хорошо знакома с настоящим Крисом Киром: он раньше попадал в неприятности, и у реального Кира на руках были татуировки. Они знали, что мой отец – не он.

Папа рассказал, что они проверили его отпечатки пальцев в ФБР и ничего не получили. Затем полиция испробовала другую тактику: обратилась к СМИ.

– Они напечатали мою фотографию в «Ньюсдей», – рассказал мне отец, – с заголовком «ВЫ ЗНАЕТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?»

Папа объяснил, что его родители увидели эту историю и сообщили полиции: человек, находящийся под их опекой, на самом деле был пятнадцатилетним мальчиком по имени Уильям Дженсен.

Его отправили в окружную тюрьму Нассау. Полиция предложила его родителям сделку – папа мог провести год в тюрьме вместе со взрослыми или два года в Коксаки, который тогда был исправительной колонией для молодежи, куда из Нью-Йорка и Лонг-Айленда направляли малолетних преступников. Мой отец умолял свою мать отпустить его в тюрьму для взрослых, но она отказалась, и папу отправили в северную часть штата.

На следующей неделе мои сказки на ночь стали намного более наглядными. Папа пересказывал мне истории о драках во дворе, о заточках, о том, как он врал, что он из Бруклина, что у него друзья покруче, чем дети с Лонг-Айленда, и что он много играл в шахматы.

Он ушел из Коксаки, спрятался от призыва, подсел на героин, бросил эту привычку, затем научился красить дома, женился на моей матери и, в конце концов, открыл собственный бизнес с целью дать мне жизнь, о которой он всегда мечтал.

Это была дикая история, и она «застряла» во мне. Подростком я пошел в библиотеку в поисках статьи о таинственном человеке, которого разыскивали за то, что он ударил детектива по лицу. Я верил в историю моего отца, но скорее просто хотел увидеть ее в печатном виде. Я перебирал бобину за бобиной микрофильмы, но так и не нашел этот материал.

На протяжении всей истории было ясно одно: папа никогда не имел лучшего друга. Кого-то, кому он мог бы рассказывать истории. Кого-то, кому он доверял бы больше всего на свете. Поэтому-то он и произвел на свет меня. И мы все делали вместе.

Каждая ярмарка, которую он видел на церковной стоянке по дороге домой с работы? Мы были там на следующий вечер. Каждая классная игровая площадка, которую папа заметил, с ракетным кораблем, тренажерным залом или гигантской горкой? Мы были там в ближайшее воскресенье. Каждый фильм, который совершенно не подходил для восьмилетнего ребенка, от «Полосок» до «Дома животных»? Мы шли его смотреть. Когда рестлинг стал популярным, мы побывали в Мэдисон-сквер-гарден, где Халк Хоган выиграл пояс, и на первой «Рестлмании» с мистером Ти и Синди Лопер. Мы возвращались домой с Пенсильванского вокзала, и папа разрешал мне взять в газетном киоске комикс, чтобы почитать в поезде, но я никогда не читал его, потому что всю обратную дорогу мы обсуждали то, что только что видели. («Ты обратил внимание, как Али ударил Пайпера?») Так и поступают лучшие друзья. Мы с папой вели себя точно так же во время поездок на стадион Ши или в Нассау-Колизиум, и когда слушали ду-воп или «Битлз». Когда безумные финальные аккорды Helter Skelter закончились криком Ринго «У меня волдыри на пальцах!», отец рассказал мне о Шэрон Тейт и о том, как семья Чарльза Мэнсона напала на нее, вырезала ребенка Шэрон из утробы и написала слово «свинья» на стенах ее кровью. Вырезание ребенка оказалось городским мифом, но память об этой истории осталась со мной.

Родители впервые разрешили мне остаться дома одному, когда мне было одиннадцать. Мама с папой оставили мне две пиццы с французским хлебом Стаффера, пульт дистанционного управления и наставление не сжигать дом.

Они не уточняли, что я могу или не могу смотреть по телевизору.

В ту первую ночь в одиночестве я сидел, как завороженный, на полу, жевал плохо пропеченную пиццу и узнавал о своей неминуемой гибели. «Человек, который видел будущее» был документальным фильмом на канале HBO о Нострадамусе – французе, который якобы написал сотни четверостиший, предсказывающих будущее. Гулкий голос Орсона Уэллса рассказывал о возвышении Наполеона. О возвышении Гитлера. О возвышении тирана в голубом тюрбане на Ближнем Востоке, запуске ракет, чтобы начать Третью мировую войну одной из ядерных бомб, которая с оглушительным грохотом приземляется в центре Нью-Йорка.

Но не это напугало меня в ту ночь. Третья мировая война? Конец света? Я думал, эти события неизбежны.

Что меня напугало, так это человек на травянистом холме.

Мы добрались до той части, которая касалась убийства Кеннеди. Я наблюдал, как президент ехал в лимузине в Далласе, улыбаясь и махая толпе, а затем увидел, как его голова взорвалась. Джеки забралась на багажник, чтобы собрать осколки его черепа, но потом камера приблизилась к кустам позади нее и показала очертания того, что выглядело как человек, сидящий среди листьев и держащий винтовку.

Нострадамус, очевидно, предсказал, что перед президентом будет убийца.

Очевидно, в тот день преступника больше никто не видел. А я его видел. Или, по крайней мере, я так думал.

– Там парень с винтовкой! В кустах! Он застрелил президента! Я должен кому-нибудь об этом рассказать! – мысленно закричал я.

В тот понедельник я зашел в школьную библиотеку и попросил все книги, которые у них были, об убийстве Кеннеди. Следующие сорок пять минут я провел, изучая отчеты о вскрытии.

Я вернулся в библиотеку на следующий день. И на следующий. И на следующий.

– Можно мне взять все книги об убийстве Кеннеди?

Скоро библиотекарь, завидев меня, уже знал, что я буду спрашивать. Сегодня подобный интерес мог бы включить меня в особый список наблюдения, но тогда я был просто тощим ребенком, одержимым узорами брызг крови и теориями волшебных пуль.

После месяца, проведенного за обедами в «Дили Плаза», я пришел к выводу, что Нострадамус, вероятно, был мошенником. Мне потребовалось еще несколько лет, чтобы прийти к выводу – Освальд, очевидно, действовал в одиночку, но по пути я перешел к убийствам Сына Сэма и Мэнсона. Я проглотил Helter Skelter Винсента Буглиози, «Убийца рядом со мной» Энн Рул и «Абсолютное зло» Мори Терри об убийстве в клубе «Коттон» и об изнасиловании, а также о жесточайшем обращении с Арлис Перри в церкви Стэнфордского университета, где нападавшие вставили в женщину девяностосантиметровую алтарную свечу и воткнули ей в затылок нож для колки льда.