Текст книги "Красная гора"

13
Музыкант

В дверь позвонили в третий раз. Потом в четвертый. Собаки спрыгнули с постели Эмилии и теперь беспрестанно лаяли у входной двери.

– Уходи! – закричала она, натягивая на голову подушку.

Она прогуливала школу и до сих пор ничего не ела. Лежала в пижаме и слушала Сюзанну Вегу. Девушка никому не рассказала о Джо. Ни Сэди. Ни родителям. Ни одной живой душе.

Дверной звонок не унимался. Сквозь все эти звуки: пение Сюзанны Веги, лай и нескончаемый трезвон – была слышна музыка, доносившаяся из студии позади бассейна. Ее отец играл на электрогитаре и, очевидно, ничего не слышал. Эмилия наконец выбралась из постели и закричала:

– Иду!

Ей было все равно, что сегодня она не смотрелась в зеркало. Она спустилась по лестнице, успокоила собак и открыла дверь.

Перед ней стоял парнишка из школы. Тот, которого избили. У него был синяк под глазом и ссадина на щеке. И, как всегда, на нем красовалась фетровая шляпа – федора[40]40
  Шляпа из мягкого фетра, обвитая один раз лентой. Поля мягкие, их можно поднимать и опускать. На тулье имеются три вмятины.


[Закрыть].

– Привет, – сказал он.

Пеппер и Уилсон выскочили и бросились к нему. А он опустился на колени и гладил, пока они не успокоились. Собаки лизнули его в лицо, он рассмеялся и, поднявшись, сказал:

– Вы, наверное, не знаете, кто я. – Протянул руку. – Меня зовут Джаспер.

Эмилия ответила на рукопожатие и оглядела парнишку с головы до ног. Он был хорошо одет: футболка, блейзер, темные джинсы и кожаные ботинки. Вид довольно щеголеватый, так мог бы выглядеть молодой еврохипстер. Он был невысокого роста, чуть выше нее.

– Я знаю, кто ты. Меня зовут Эмилия. Мой парень, который скоро станет бывшим, сотворил это с тобой вчера, не так ли?

Джаспер кивнул.

– Он у тебя очаровашка.

– Мне очень жаль.

– Ты здесь ни при чем. Он должен делать свое дело, быть футболистом и все такое. Ему нужно кого-то бить.

Эмилия удивленно взглянула на него.

– Наверное, ты прав. Ну, как бы то ни было, я не в восторге от случившегося. И он уже не тот, кем был раньше.

Одноклассник пожал плечами:

– Проехали. Почему тебя не было в школе?

– Неважно себя чувствую. – Она вдруг поняла, как жутко выглядит.

– Обидно. Вообще я пришел увидеться с твоим отцом. Он дома?

– С папой?

– Да, он вчера звонил. Мы собирались помузицировать.

– Он хочет дать тебе урок?

– Я… не думаю. Просто хотим вместе поиграть.

– Ты играешь?

Джаспер пальцами провел по воображаемому пианино.

– Щекочу клавиши время от времени.

– Он сам тебе позвонил? – уточнила слегка шокированная Эмилия.

– Ну да, вчера.

Конечно, ей ужасно не понравилось, что она ничего об этом не знает. Но это не повод быть стервой. Бедный парень и так получил на этой неделе достаточно, черт возьми, и не его вина, что сейчас ее буквально все раздражает.

– Он сейчас у себя в студии. Проходи.

Джаспер последовал за ней внутрь. Она провела его через заднюю дверь мимо бассейна к студии – отдельному строению, которое ее отец называл пещерой абсолютного мужчины, с кабинкой звукозаписи, арсеналом инструментов, золотыми и платиновыми пластинками на стенах, полноразмерным баром и кухней, бильярдным столом, доской для игры в дартс, кинотеатром, шахматным столом.

Она открыла дверь в коридор и указала на стеклянную створку в его конце:

– Он там, внутри. Тот парень, который терзает свой слух.

– Спасибо, – сказал Джаспер. – Приятно познакомиться, Эмилия.

– Мне тоже. Еще раз извини за Текса.

Девушка нашла на кухне пинту мороженого «Бен и Джерри». Прислонившись к стойке, съела несколько кусочков «Черри Гарсиа». Потом налила воды, вернулась в комнату и легла в постель, чтобы послушать Сюзанну Вегу, свою единственную надежду на выживание.

Джо так и не позвонил. И, наверное, никогда не сделает этого. Девушка закрыла глаза. Могла ли она поступить иначе? Ей не следовало так часто заходить в его кабинет. Она должна была быть неприступной. Не становиться для него легкой добычей.

Любопытство вывело ее из задумчивости. Эмилия спустилась по лестнице и направилась в студию. Подойдя ближе, услышала приглушенные звуки, тем не менее достаточные для того, чтобы разобрать инструменты – фортепиано и гитара.

Она вошла в первую дверь и села в коридоре. Здесь музыка звучала гораздо громче. Сквозь стекло второй двери ей была видна задняя стенка пианино. Джаспер играл как профессионал. Ее отец пел. Это была песня, которой он занимался в последнее время. Инструменты звучали так, словно оба музыканта играли вместе уже много лет.

Мелодия закончилась, и они немного поговорили о синяке под глазом парнишки, о школе, о Красной горе и о музыке. Джаспер говорил о последовательности аккордов и импровизации. Затем Джейк наиграл новую песню, недавно им написанную. Джаспер легко подхватил ее.

Музыка была великолепна. Ко второму куплету Эмилия громко заплакала, потрясенная красотой игры юноши. Эта мелодия глубоко тронула ее.

Когда они закончили, ее отец, не скрывая волнения, сказал:

– Джаспер, ты опасен. Нам нужно это записать. Давай сделаем альбом вместе.

– Серьезно?

– Более чем. У меня куча новых мелодий, и я не представлял, что с ними делать. Теперь знаю. Как у классического музыканта у тебя нет проблем с импровизацией. Ты готов к записи альбома?

– К записи настоящего альбома?! Черт возьми, да, я готов к этому!

– Ты сам вообще пишешь? – поинтересовался Джейк.

– Конечно. Сейчас попытаюсь сообразить, что могло бы подойти нам обоим.

– Я готов пригласить барабанщика и басиста, так что подумай о квартете. Не рок, не слишком попсовое, что-то в духе Билли Джоэла или Элтона. Может быть, даже Брюса Хорнсби. Ты их слушал?

– Разумеется, я их знаю. Великие пианисты.

– Ты ведь на их уровне, не так ли? Настолько же хорош. Или даже лучше.

Джаспер рассмеялся:

– О, а вот об этом мне ничего не известно!

Он немного поколдовал над клавишами, перебирая ноты, и закончил быстрым пассажем. Эмилия отметила, как красиво звучат отголоски мелодии после того, как он отпустил клавиши.

– Вот над чем я сейчас работаю, – сказал Джаспер и сыграл вступительные аккорды медленной, но тяжелой мелодии в миноре. Эмилия закрыла глаза и заслушалась. Было похоже, что она и ее отец познают какую-то новую, незнакомую им доселе музыкальную силу. Юноша запел. У него был чудесный голос, чрезвычайно зрелый и прекрасно поставленный.

 
Ты можешь видеть прямо сквозь аккорды,
                                  которые я играю,
Я знаю,
Ты можешь слышать прямо сквозь слова,
                                     которые я пою,
Я знаю.
Черт возьми, ты же сама придумала этот сценарий!
Если и есть какой-то выход,
Я его не вижу,
Но это никогда не останавливало нас раньше.
 

Джаспер застучал по клавишам громче, и ее отец подхватил мелодию тяжелыми аккордами, ведущими в припев:

 
Кэролайн,
Ты – сердцебиение, выносящее дверь.
Кэролайн,
Разве мы не были здесь раньше?
Кэролайн,
Я никогда не стану тем, кто скажет, что все кончено.
Это в твоих руках,
Так что перестань хмуриться,
Кэролайн, и приходи ко мне,
Приходи ко мне… еще раз.
 

Они взяли мощный и мрачный аккорд и позволили ему звенеть в течение нескольких секунд; Джаспер закончил припев, шепотом повторяя:

– Еще раз…

Эмилия разразилась рыданиями, словно ребенок, такими, какие ты позволяешь видеть только своей матери, когда слезы приходят с громом и молнией, как потоки дождя в бурю.

Она послушала в их исполнении еще несколько песен, но убежала в свою комнату прежде, чем они закончили. Из окна своей спальни девушка видела, как Джаспер и ее отец выходят из студии и идут к бассейну. Она подкралась к лестнице и прислушалась. Отец поблагодарил его, и они договорились встретиться через пару дней. Эмилия вернулась в свою комнату и села за ноутбук. Ей хотелось побольше узнать о Джаспере. Она искала страницы в социальных сетях, но без фамилии это было безнадежно. Она уточнила у Сэди. Подруга ответила немедля, но она тоже не знала.

После ухода Джаспера Эмилия спустилась вниз. Ее отец, одетый в старую футболку с надписью «NPR»[41]41
  National Public Radio (NPR, Национальное Общественное Радио) – крупнейшая некоммерческая организация, которая собирает и затем распространяет новости с 797 радиостанций США.


[Закрыть], стоял на кухне, прислонившись к кухонному столу, и макал красную редиску в маленькую металлическую жестянку с розовой солью.

– Посмотрите-ка, кто решил выйти, – пробубнил он с набитым ртом.

– Привет, пап.

– Как ты себя чувствуешь, милая? – Он протянул ей редиску, но она отказалась.

– Все еще паршиво.

– Знаешь, дочка, я живу уже давно. И знаю разницу между сердечной болью и гриппом. Что-то случилось между тобой и Тексом?

– Что-то вроде того. Зачем приезжал Джаспер? – Она сидела на металлическом табурете, болты которого давно уже нужно было подтянуть.

– Ты его знаешь?

– Немного. Он рассказал тебе, что синяк под его глазом – это работа Текса?

– Я сложил два плюс два, – ответил отец брезгливо.

Джейк никогда не был большим поклонником ее бойфренда. Сам Текс знал об этом.

– Передай Тексу, что я недоволен. Что я найду его, если он еще раз тронет Джаспера. И вообще, зачем он ввязывается в драки? Ни одному тренеру в стране не нужен игрок, которого нельзя контролировать.

– Я все равно с ним не разговариваю. С ним покончено. – Эмилия увидела облегчение в глазах отца.

– Между нами, я считал, что ты достойна лучшего. – Он шагнул к ней. – Чем я могу помочь? Не могу видеть тебя с разбитым сердцем.

– Мне просто нужно время. Вот и все.

– Хочешь посмотреть какое-нибудь кино? Это может отвлечь тебя от дурных мыслей.

– Чем мама занимается?

– Она останется в Сиэтле еще на одну ночь, благотворительная акция. Эбби отвела Луку на плавание. Так что мы с тобой остались вдвоем.

– Я могу сама выбрать фильм?

– Все, что захочешь.

– Даже романтическую комедию?

– Если только тебя не смущает, когда я плачу.

– Я захвачу салфетки.

Они улыбались. Да, он был потрясающим отцом.

14
Койот пойман

Пьяный в стельку Отис в два часа ночи шатался по своим владениям. Он честно пытался заснуть, но понял, что зря теряет время. Тогда он спустился к овечьему загону и вошел в ворота. Животные прибежали, как только учуяли его.

Как обычно, Отис принес ведро зерна. Он сел на траву, скрестив ноги, и зачерпнул пригоршню. Овцы толкались, пробираясь к его руке, одна храбрее другой. Джонатан плюхнулся на землю и уткнулся носом в колени хозяина. Свободной рукой тот погладил собаку, что-то бормоча и улыбаясь. Овцы английской породы были коротконогими и пушистыми, как плюшевые мишки. Рост не позволял им поедать ягоды и листья, когда он запускал их в виноградник, чтобы они уничтожали сорную траву. Но недавно Отис поймал их, прыгающими на задних лапах и жующими лозы. И теперь овец не пускали на виноградник во время вегетации. Возможно, со следующей посадкой он вырастит лозы еще на фут или два выше, такие он видел в Тоскане.

Отис пододвинул черный контейнер и насыпал туда немного зерна. Животные бросились к еде, отчаянно пихаясь, будто он не кормил их неделями. Мужчина провел ладонью по их пушистой шерсти, словно потрогал облака.

Гладить овец, как собак, довольно необычно, но Отис провел с ними слишком много часов. Спускался к загону с отличным зерном и хрустящими крекерами. Его животные – куры, овцы, собаки – являлись пульсом его фермы, его вина. Вино же это было рождено самой природой, в нем присутствовало биение их сердец. Все слилось воедино и приобрело смысл благодаря Красной горе.

Он считал, что здесь можно выращивать самый лучший виноград в стране. В том, что он пытался создать, было ощущение не местечковой цели, а цели для всего направления в сельском хозяйстве, была немудреная, но такая чистая, исконная правда: воссоединение с землей. Добавляя жизненную силу винограду, добавляя жизненную силу почве, ферме и даже культуре. Красная гора должна был стать местом, которое искали провидцы и поэты, подобно Хейт-Эшбери[42]42
  Оживленный многонациональный район в Сан-Франциско, ставший в 1960-х годах центром движения хиппи.


[Закрыть], где он жил, когда бросил колледж. Или Гринвич-Виллидж[43]43
  Район Нью-Йорка. С начала XX века Гринвич-Виллидж стал пристанищем для людей богемы и радикальных политических деятелей. В 1950-е годы Гринвич-Виллидж становится одним из центров движения бит-поколения (Джек Керуак, Аллен Гинзберг, Уильям Берроуз, Дилан Томас), фолк-рока (The Mamas & the Papas, Боб Дилан, Саймон и Гарфанкел).


[Закрыть], или Париж десятки лет назад. Только тогда вино сможет полностью раскрыть свой потенциал.

Некоторые из новоиспеченных виноделов, попавших в прессу, сегодня забыли истинное определение терруара; они забыли концепцию единства с природой, культурой и обществом. Создание хорошего и честного вина не было связано с именем на бутылке, не было связано с брендом. Речь шла о том, чтобы посвятить себя клочку земли, району; не просто посадить виноградники, но построить сообщество, экосистему, где животные процветают, где здоровые дети воспитываются с большими амбициями; место, о котором люди говорят по всему миру, место, где повара приходят открывать рестораны в надежде найти некое идеальное сочетание или, возможно, объединиться с фермерами, чтобы вернуть старые семейные ценности. Речь шла о создании магической среды обитания, чтобы люди, отведавшие это вино позже и в другом месте, перенеслись на Красную гору и ощутили ее величие.

Вот чего хотел Отис.

Но все разбивалось вдребезги.

Как он может внести свой вклад, если не чувствует запаха? Если он не может попробовать эти чертовы вина на вкус? Ему нечего будет предложить, если он не сможет продолжать делать то, что делал. Ему было всего шестьдесят четыре, ей-богу! Он мог дать больше. У него было двадцать винтажей[44]44
  В виноделии винтаж означает урожай вина определенного года, иногда так называют год производства.


[Закрыть], и он все еще не получил тот, который ждал. Тот, о котором мечтал. Это было где-то там, в будущем.

Отис не знал, что происходит с его телом, но понимал – ничего хорошего. И догадывался, что это не пройдет само по себе. Значит, в этом сезоне будет его последний винтаж.

– Черт возьми! – закричал он. – В этом году было ужасно жарко! Я бы предпочел холодный винтаж, где чертовы спирты не были бы столь высоки.

Он покачал головой и лег на землю. Он даже не чувствовал запаха овец, который успел полюбить. Запах, который он начал улавливать в своих винах, ничего слишком навязчивого, только соблазнительная третичная нота, которая звучала, как одинокий тенор на заднем плане; его стадо овец где-то глубоко внутри его бутылок, коллективное ба-а-а, поднимающееся из каждого бокала.

– Ха-ха! – сказал он, пьяно размышляя о том запахе, который больше не мог ощущать. – Я должен назвать свое следующее вино «Ба Ба Блекберд Сира».

Ни собака, ни овцы не поняли юмора, но это не помешало Отису насладиться своей шуткой, намеком на мелодию из его юности. Он издал долгий смешок, который перерос в хохот Санта-Клауса, но вскоре перешел в отрывистый кашель, от которого Отис, тяжело дыша, повалился на спину.

Что он теперь может сделать для Красной горы? Он еще не успел достаточно изменить ситуацию. Брукс Бейкер позаботится о его достоянии, но справится ли он?

Приложенных усилий было недостаточно. Где же остальные люди, которые им нужны? Конечно, были и другие винодельческие компании, достаточно мощные, но понимали ли они потенциал Красной Горы? Владеют ли они нужными для развития этого региона инструментами? А где же рестораны, отели, кемпинги с завтраками? Живая музыка и артисты? Поэты! Ему нужно быть там, когда они приедут; ему нужно помочь привлечь их!

То, что постоянно крутилось в голове Отиса, было не просто потерей его способности к виноделию. Мысль о смерти нарушала его покой. Может быть, Красная Гора уже на верном пути, но что, если он не увидит этого? Что, если происходящее с его телом было предвестником гибели?

Он смотрел на звезды, которые казались тысячей крошечных дырочек на черной бумаге. Джонатан лежал рядом. Овцы, съев все зерно, вернулись в загон. Отису стало грустно. Его жизнь много раз была близка к совершенству – выходит, только для того, чтобы лишиться совершенства. Он не раз падал и снова поднимался, этот замкнутый круг определял его жизнь. Но сможет ли он выкарабкаться теперь? Возможно, это была его лебединая песня.

И тут завыл койот. Потом еще один. Джонатан бросился к забору и издал глухой грозный рык, которому ни один койот не осмелился бы бросить вызов.

– Они не спустятся сюда, пес. Тем более сейчас. – Отис встал, пошатываясь, подошел к этому гиганту и погладил его. – Все хорошо.

Сто двадцать фунтов Джонатана выглядели в темноте еще более устрашающе – просто-таки чудовищный призрак в ночи.

Отис направился к койотам. Дошел до виноградника, время от времени спотыкаясь и снова посмеиваясь над своей абсурдной идеей о «Ба Ба Блекберд Сира». Добравшись до среднего ряда, он стянул с себя одежду. Койоты уже вовсю пели, взывая к своим богам.

Голый Отис опустился на четвереньки и завыл вместе с ними, наполовину пьяница, наполовину собака.

Ау-уууу – у-уууу!

Посмотрел на звезды, ища утешения в созвездиях, а потом еще раз взвыл, пока не попал в унисон с другими пустынными собаками.

Ау-уууу – у-ууууу!

– Какого черта ты делаешь, Отис? – сказал кто-то, идущий по ряду с фонариком. Звук этого голоса постепенно начал отрезвлять его.

Алкоголь сильно замедлил его реакцию, и мужчине потребовалось некоторое время, чтобы понять, что происходит.

– Эй! – проговорил он. – Кто там снаружи?

– Это я, Морган. – Тетка посветила ему в лицо. – Что ты делаешь?

– Вот дерьмо! – пробормотал Отис, прикрываясь рукой. – Убери этот чертов свет. Я скоро спущусь.

– И не подумаю, – ответила она. – Я хочу знать, что здесь происходит. Ты бегаешь пьяный среди ночи, лаешь, как собака. Ты отказываешься звонить Джоан. Ты должен был встретиться с ней сегодня вечером и продинамил ее. Ты был откровенно груб со мной и со всеми, кто был рядом с тобой. – Она посветила фонариком на его одежду. – Сейчас же одевайся и иди в дом. Мы должны поговорить по душам.

– Морган, я не твой ребенок. Мне шестьдесят четыре года. Я уже достаточно взрослый, чтобы умереть.

Тетка подошла ближе и влепила ему пощечину.

– Ты последний член моей семьи, и тебе придется привести себя в порядок. Здесь никто не умрет. – Она подняла брюки и протянула ему. – Немедленно заходи в дом. От тебя воняет виски, и ты бормочешь всякую чепуху. Я собираюсь поставить кофейник.

Отис не мог поверить в происходящее. Ему было наплевать, что он голый. Зато смутило и заставило протрезветь то, что его поймали воющим с койотами, а не просто со спущенными штанами. Одеваясь, он смотрел, как она спускается с холма. Затем он понуро поплелся обратно к дому; разум прояснился, эго разбилось вдребезги; его наваждение медленно уходило. Койоты успокоились и вернулись в свои норы.

* * *

Он сидел на кухне за стойкой с чашкой крепкого кофе в руке. Морган, одетая в ночную рубашку, устроилась напротив.

– Чем ты занимаешься так поздно? – спросил он.

– Чем я занимаюсь? Это я тебя должна спросить.

– У меня много мыслей, – признался Отис. – Ты даже не представляешь.

– Поделись со мной. Я не собираюсь больше оставаться в неведении. Мы давно не виделись, но я знаю тебя, Отис Тилл. И вижу, что ты не в себе. Мне нужно знать почему. Я хочу помочь.

Он сделал глоток, кофе приятно согрел горло и окончательно взбодрил его.

– Я не уверен, что ты сможешь помочь.

– Позволь мне попробовать. По крайней мере я могу выслушать.

Отис рассказывал ей о своих горестях, и Морган молча слушала, потягивая кофе и впитывая в себя его боль. В конце концов она задала те же вопросы, что и Брукс. Это было временно? Был ли он у доктора? Что бы это могло быть? Отис сказал ей, что причиной может быть много вещей и что он еще не проверил это.

– Ты боишься, – сказала Морган. – Я прошла через это, когда у меня был рак. Понимала, что-то не так. Мое тело словно отключилось. Но я не хотела идти к врачу и узнавать правду. Мне казалось, что, если я буду держать это при себе, все пройдет. Или, по крайней мере, я смогу насладиться еще несколькими днями без плохих новостей. Но знаешь что? Это может стать новой главой в твоей жизни, и если откладывать выяснение причин происходящего, можно сделать только хуже. Твое тело просит о помощи прямо сейчас, а ты игнорируешь его.

– Я не игнорирую…

– Тс-с, Отис. Неужели ты не можешь раз в жизни выслушать меня? Дай старой леди высказать свое мнение. Я кое-что знаю о смерти. Так вот, ты можешь проверить это. Быстрое средство, и все готово. В таком случае ты тратишь впустую много хорошей жизни, черт возьми, весь этот урожай, беспокоясь без причины. Допустим, что-то не так. Что, если это одна из тех вещей, которые лучше поймать на ранней стадии? Что, если это поддается лечению? Что, если бы ты уже выздоравливал? – Она подняла палец в воздух. – И да, возможен худший сценарий. Но даже если доктор скажет, что ты умираешь, разве ты не хочешь это знать наверняка? Разве у тебя нет более важных дел в последние дни, чем бегать голышом и лаять, как собака?

Отис рассмеялся и покраснел.

– Ты все равно не поймешь.

– Наверное, ты прав. Но ты меня слышишь? Иди к врачу. Выясни, что происходит. Я здесь обо всем позабочусь.

Отис кивнул и допил свою чашку, чувствуя на языке гущу ее ковбойского кофе.

– Я подумаю об этом.

Морган подалась вперед.

– Ты договоришься о приеме завтра утром, или я сделаю это за тебя. Тут нечего думать. Перестань жалеть себя. Ты слишком много пьешь. У тебя живот растет. Твои морщины все заметнее. Кожа обвисла. У тебя в кабинете до сих пор лежит прах Ребекки. А ты ползаешь на четвереньках в чем мать родила. Все должно измениться. Не заставляй меня вмешиваться. Потому что я уже подумываю об этом.

– Если ты только попробуешь вмешаться, я буду гнаться за твоей задницей до самой Монтаны.

– Тогда обрати внимание на мои слова. Я с нетерпением жду, когда услышу, как ты говоришь по этому телефону в восемь утра или когда там откроется кабинет врача. Я останусь здесь столько, сколько потребуется. Я нужна тебе. Посмотри на ситуацию с другой стороны. Как только ты пойдешь на поправку, я уеду. Это должно стать достаточно хорошим стимулом.

Отис не знал более настырной женщины во всем мире, и он также знал, что она любит его. Наверное, больше, чем кто-либо другой на земле. Он взял ее за руку.

– Спасибо. Я не пытаюсь от тебя избавиться. Я становлюсь старым и сварливым, но я ценю, что ты здесь. Может быть, мне это было нужно.

– Я люблю тебя, Отис.

– И я тебя люблю.

– Не слышу, что ты там бормочешь.

– Я люблю тебя, Морган.

– Мне нужно было это услышать. Веришь, за пятнадцать лет никто мне этого не говорил! Или даже за двадцать.

Это опечалило Отиса, и он понял, что был настолько поглощен своим собственным дерьмом, что даже не думал о других людях вокруг себя. Морган. Брукс. Чако – управляющий его виноградника. Элайджа. Как же они?

Отис, ты эгоистичный ублюдок. Возьми себя в руки.

Возьми себя в руки.